Кеслер

– Логично. А дальше?

– Второй столик. Мужик с чересчур аккуратной бородкой. Точно, прямо перед отъездом марафет наводил. Туда же. С ним, а может, и раньше, свалит тот, что от него слева, через одного, сидит. Видишь, что у него из кармана рубашки торчит?

– Ручка?

– Градусник. Всегда с собой. Значит – он уже болеет. Не телом, но страхом. Ипохондрик хренов.

– Хороший глаз.

– Спасибо, – я подхватываю вилку и продолжаю есть.

– И много потенциальных дезертиров твой глаз насчитал?

Мерсер снова выдерживает то, как я смотрю на него.

– Больше двадцати. Кто-то сразу, кто-то позже. Похоже, «Гюйгенсу» придется набирать еще одну команду.

– Не придется.

Взгляд, приподнятая бровь…

Понял.

– Знаешь, сколько понадобилось женщин, пару десятков тысяч лет назад, чтобы заселить Америку индейцами? – серьезно спрашивает он.

– Если я не изменяю своей памяти – шесть.

– Правильно. Наша цель не так масштабна. Мы не заселяем планету, а создаем жизнеспособную колонию, что будет существовать на протяжении сотни лет, поддерживая работу по производству атмосферы привезенных и собранных нами агрегатов. Уже после будет массовое переселение.

На секунду я перестаю жевать. Космический корабль. Важен каждый килограмм. Средний мужчина весит около восьмидесяти, женщина – примерно шестьдесят. Почему мне это раньше в голову не пришло?

– И на сколько человек расчет?

– Улавливаешь, – он снова бросает довольный взгляд. – Восемь. Максимум – десять. Включая нас с тобой.

В груди тепло щекотнуло. Что же – уже решено, что я точно не побегу обратно в съемную квартирку на цокольном этаже? Черт, а ведь приятно!

– Значит, из этих гавриков, останется около шести – восьми? – Я свежим взглядом окидываю соседей и бросаю Мерсеру: – Вон тот, за третьим, с щетиной и в желтой поло – держу пари, что останется до конца.

– Согласен. Его зовут Стоун. Он расслаблен, смотрит прямо. Руки бы не распускал – был бы хорош.

– Успокоим, не привыкать, – позволяю я себе невеселую усмешку, – и не таких одергивали.

Мерсер коротко хохотнул, похлопал меня по плечу и встал:

– Минуту внимания, господа! – взгляды обращаются к нему, с нескрываемым любопытством. – С сегодняшнего дня вам запрещено пользоваться любыми гаджетами, включая самые мелкие и простые. К тому же здесь заглушаются любые диапазоны сигналов связи, да и нет интернета. Напоминаю, что вы все подписали акт о сохранении тайны происходящего с вами. Любая попытка передачи информации будет строго пресекаться, а нарушение непреложно приведет к наказанию. У вас было время попрощаться с близкими и передать дела.

Зал наполняется гулом недовольных голосов, раздосадованно цедящих разочарованные фразы и короткие ругательства.

– Отныне мы будем жить по строгому расписанию, распечатанному для каждого, и висящему на стенах, в изголовьях кроватей. Завтра вы получите по спортивному костюму, набору исподнего, обуви и предметов личной гигиены. Ваши вещи мы заберем и поместим в специальное хранилище, под замок. Вы свободные люди, вы вправе распоряжаться своими вещами и временем, но сугубо за пределами лагеря. В любой момент, по первой просьбе, вы получите свое имущество обратно, но исключительно вкупе с билетом домой.

Какое доброе, теплое слово: «домой». Это там, где тебя ждут, горит свет в окне, лучом путеводной звезды указывая дорогу. Там пахнет хлебом, уютом и безопасностью. И не страшно повернуться спиной. Входишь, а кто-то, уже спешит к порогу, чтобы тебя обнять…

У меня никогда не было своего дома, лишь угол, где можно лечь и вполглаза поспать. Не нашлось кому ждать, да и кого – тоже. Теперь, с нашей миссией, я вряд ли приобрету свой дом, с его светом. Видимо, судьба у меня такая – быть бродягой. Аутсайдером.

Уродом…

Выживание – это не сила. Это привычка к одиночеству. К тишине, где никто не зовёт по имени.

Я возвращаюсь в свою келью и, первым делом, берусь изучать расписание. День начинается в шесть с медосмотра, затем зарядка, гигиена, завтрак. Потом – лекции, обед, короткий перерыв, тренажёры и бассейн.

Вместо них, раз в неделю – полет на самолете: тренировка в невесомости. После физических упражнений – ужин да просмотр образовательных фильмов. Неплохо. С таким расписанием, здесь настоящий курорт – разница лишь в изоляции.

Первая ночь подарила мне бессонницу. Когда ты никак не можешь уснуть, нет смысла валяться в постели – я встаю и иду умыть лицо. Из отражения зеркала на меня смотрит уставший человек – я выгляжу лет на десять старше своего возраста. Синяки, конечно же, хоть посветлели за эту неделю, да красоты тоже не добавляют, но главным образом дело в глазах.

Я в одиночестве, дверь заперта, а взгляд остался настороженным, диким. Как там говорят – взгляд волка? Мне он не по душе. Теперь я понимаю, почему окружающие стараются не смотреть мне в лицо.

Мне бы тоже не хотелось.

Отвратительное зрелище.

Снова думаю о Мерсере, – его не смущает эта дикость в зрачках. Хороший, сильный мужик, с таким, верно, не страшно и в бой…

Просыпаюсь я за пять минут до будильника. Старая привычка – надежный внутренний хронометр. Лежу, бездумно пялюсь на потолок, настраиваюсь на новый режим. Хорошо, когда после пробуждения есть эти пять минут времени для себя. Очень помогает правильному настрою на весь день, да и поваляться перед стартом полезно для нервов.

Внезапно в комнате раздается музыка. Сначала тихо, но по нарастающей становится громче и громче. Я ищу глазами динамик, но никак не могу его найти, хоть мебели здесь немного. Интересно, микрофоны к скрытым динамикам тоже прилагаются?

Первый день, как правило, срабатывает катализатором. Именно в самый первые сутки тебе становится ясно – хочешь ли ты находиться здесь и сейчас.

Для меня неприятным всегда является предстоящее общение с толпой; но отдельная комната, да даже целый этаж, плюс столик в столовой, что делю с одним человеком, стали ключевыми, чтобы почувствовать себя комфортно.

На медосмотре с лишними разговорами никто не приставал, зарядка прошла тоже практически в молчании – еще не проснувшийся народ редко склонен к болтовне. Умываться я сбегаю снова в свой угол, так что, к завтраку настроение мое уже оптимистично и приподнято.

Мерсер появляется в столовой почти одновременно со мной. Не говоря лишнего слова, кивает и неожиданно протягивает мне руку. Я пожимаю ее и снова приятно удивляюсь: рукопожатие у него крепкое, без чрезмерного давления, уверенное, рука теплая, сухая и надежная.

Нам подают еду, и я без лишних церемоний приступаю. Через некоторое время подсознание доносит до меня еще одно непривычное ощущение: рядом со мной тихо.

Ненавижу жрущих людей, вернее, звуки, которые они при этом издают. Хлюпают, чавкают, причмокивают… Меня буквально трясет от всего этого шума, но сейчас я чувствую себя совершенно спокойно, и это приводит меня в замешательство.

Я незаметно наблюдаю за Мерсером. Он пользуется приборами правильно, легко, аккуратно, отправляя в рот небольшие порции еды, и это выходит у него совершенно естественно и гармонично.

Научить бы все человечество правильно есть – может, мир стал бы лучше.

Не таким раздражающим.

Лекции не приносят для меня ничего нового – всю жизнь мне приходится что-то читать. В детстве книги были моим убежищем от реальности, а сейчас это уже, скорее привычка. Мозг не любит сидеть без работы, поэтому постоянно требует подпитки новой информацией, без нее я чувствую себя словно без одежды.

А вот тренажеры дарят целый фейерверк новых ощущений. Наверное, их можно сравнить с большими аттракционами в парке развлечений. Наверное. Мне никогда не доводилось бывать в таких парках, а сейчас я уже и не стремлюсь пробовать подобное.

После ужина нас отпускают по комнатам, в виде исключения – все же, первый день. Я заваливаюсь на кровать и лежу в тишине, пялясь в потолок. Мысли постоянно возвращают меня к Мерсеру. И лишь когда я провожу анализ прошедших часов, оказывается, не замечаю, как постоянно наблюдаю за ним.

Мне хочется стать как Мерсер: большой, сильный, ловкий… Или быть с ним друзьями. Мне это не свойственно, я избегаю людей, мне не нравится социум, меня не привлекает перспектива с кем-то находиться в постоянном общении. Не хочу праздников, совместных посиделок, ничего.

Но его близость меня не отталкивает, даже, наоборот – тянет находиться рядом.

Неужели так и рождается дружба?

Воспоминания волной цунами захлестывают меня, я пытаюсь от них отмахнуться, но поздно – мозг подсовывает кадры из прошлого, как черно-белый фильм на дергающемся экране.

Там у меня есть друг. Маленький песик, по имени Рэкс. Он совсем несмышленыш, с шелковой черной шерсткой и большими темно-карими умными глазами. У него широкие лапы, обещающие стать могучими лапищами, как у волкодава.

И это единственное существо, радующееся моему появлению.

Когда я прихожу домой, он весело подпрыгивает, вставая на задние лапки, облизывает мне лицо и просится, чтобы его взяли на руки, забавно виляя хвостом. Мне кажется, что этот хвостик рано или поздно оторвется от такого колыхания, но Рэксу все равно, он и не замечает его движений.

Мы ходим гулять, и это самое счастливое время для нас обоих. Играем, вместе бегаем, в конце концов, наслаждаемся тем, что никто рядом не кричит. Я стараюсь гулять как можно дольше, и мне никогда не хочется домой, потому и оттягиваю момент возвращения.

Отчим приходит в ярость, если видит щенка, поэтому я всякий раз запираю его в клетку, когда собираюсь в школу. В остальное время, он всегда рядом со мной, смотрит своими черносмородиновыми бусинами и словно бы все понимает, каждое слово, а когда мы с ним готовимся спать, то ложится мордочкой к моему лицу и сопит, уткнувшись в щеку влажным холодным носом.

В тот день я возвращаюсь из школы и не вижу своего друга. Отчим пьян, как всегда, и зол больше обычного. На мой вопрос, где Рэкс, он сплевывает себе под ноги и злобно шипит:

– Твоя сраная дворняга вылезла из клетки и сожрала мою тапку! Я предупреждал, и не раз, что не стану терпеть эту беспородную тварь, если она не будет себя нормально вести! Убери шваль, иначе я ее убью!

Я зову, но Рэкс не откликается.

Его нигде нет.

Смотрю везде, заглядываю в каждый угол, ищу минут десять, прежде чем натыкаюсь на забившейся под кресло пушистый комочек. Его крохотный носик порван, из губ сочится кровь, а когда я пытаюсь взять его на руки, он не дает дотронуться до передней правой лапы – похоже, та сломана.

Тогда я ложусь прямо на пол рядом и глажу малыша по голове, а он тихонько поскуливает. У меня не получается дальше сдерживаться, и я начинаю плакать навзрыд. Отчима это разозлило еще больше:

– Если ты будешь здесь трагедию устраивать из-за того, что какую-то дрянь наказали, и, между прочим, за дело, то я вообще ее прибью, слышишь?! А ну, заткнись!

Но мне не остановиться, рыдания прорываются помимо воли. Рэкс – мой единственный настоящий друг, и при взгляде на него мне становится почти физически больно.

Отчим рывком в два шага преодолевает разделявшее нас расстояние, и тяжелый его рабочий ботинок опускается на голову Рэкса. Маленький череп трескается, расползается с хрустом на осколки и вокруг начинает растекаться его содержимое.

Горе…

Страшное, давящее со всех сторон горе обрушивается на меня, тогда еще маленького ребенка… Крик ужаса, зародившийся было в груди, застревает в сжавшемся горле, тает под тяжестью скорби и боли. Я лишь беззвучно открываю рот, но не могу издать ни звука.

Грудь защемило с такой силой, что не сделать и вдоха. Перед глазами поплыли красные круги и появилась рябь. Хочется заплакать, закричать, и бить, бить кулаками землю…

– Убери за собой, – бросает отчим, уходя в свою комнату – чтобы я этого через пять минут не видел, а то сделаю с тобой то же самое!

Так, внутри меня что-то сломалось.

Теперь я знаю, что значит ненавидеть по-настоящему. Я клянусь себе, что никогда этого отчиму не прощу, и никогда не забуду. Клянусь себе, что отомщу, чего бы это мне ни стоило…

И больше я никогда не заведу друга…

Дни сменяются с идеальным ритмом, как шестеренки в часах. Тик – день прошел. Так – еще один. Лекторы проводят занятия с энтузиазмом, которому можно позавидовать. Конечно же, их увлеченность напрямую отражается в материале, что нам преподают.

Информация новая. Интересная. Впервые – что-то, чего я не знаю. Записи стараюсь вести аккуратно, но никак не получается. Картинки на полях у меня, кажется, были с самого начала, еще со школьных лет, но чувствовать неловкость не приходится – никто записи не проверяет, мы делаем их для себя.

Участники понемногу отсеиваются, отправляются домой. Занятно было наблюдать, как первыми сбежали те, о ком мы говорили с Мерсером еще в вечер прибытия.

Меня сторонятся. Я не стремлюсь заводить знакомств, по большей части молчу, да и комната отдельная не располагает к нарушению моих личных границ.

Такие условия мне более чем комфортны – толпа для меня всегда безлика, я не запоминаю лиц и имен, но отмечаю лишь тех, кто чем-то выделяется. Первым таким оказывается Стоун – двухметровый бугай, с кулачищами, величиной с пивную кружку и речью мастодонта.

Он действительно очень высокий, больше двух метров, плюс косая сажень в плечах. Коротко стриженный ежик волос, синие глаза. Он мог бы показаться симпатичным, если бы не открывал свой грязный тонкогубый рот.

Наша дебютная тренировка на самолете запланирована на сегодня, прошло неполных три недели пребывания в лагере. Раньше мне не доводилось летать – разве что во сне – я нервничаю и оттого стремлюсь быть в первых рядах.

Вперед остальных сажусь в автобус, везущий нас к аэродрому, затем раньше всех оказываюсь у выхода к самолету, взбираюсь в него и устраиваюсь на положенном месте.

Но напряжение на всяком человеке сказывается по-разному, Стоун, по всей видимости, так сильно перенервничал, что старается своими замечаниями задеть каждого, кто оказывается неподалеку.

Пока его шутки носят безобидный характер – я молчу, но когда он распоясался так сильно, что у какой-то девушки, худенькой и рыжей, на глазах выступили слезы, то не выдерживаю:

– Язык свой попридержи, парень. А то ведь его и укоротить недолго.

– О, у Кеслер голос прорезался! – искривив рот в насмешливой улыбке, он двинулся в мою сторону, – и как же ты мне его укоротить собираешься? Мамочке пожалуешься, да? Ой, боюсь, боюсь!

Я вскакиваю и принимаю низкую стойку – самую эффективную против таких вот шкафов, но сзади Стоуна уже схватил за плечо Мерсер:

– Прекратить! – Громкий рык нашего лидера заглушает рокот голосов команды, – Любая драка, тычок, пинок – и вы выбываете из программы. Всем ясно? Следите за своим поведением и не забывайте, что я все вижу и слышу. Стоун, если продолжишь в том же духе, заработаешь еще и штраф! Кеслер, выдохни… По местам!

Возвращаюсь к своему сиденью и замечаю, как сквозь толпу протискивается та самая девчонка с копной огненных волос, что так остро отреагировала на выпад Стоуна. Она бухнулась рядом со мной и протянула свою маленькую, белую ладошку:

– Спасибо тебе, Кеслер! – я стараюсь не смять в кисти ее хрупкие тонкие пальчики, что все еще слегка подрагивают – меня зовут МакГилл, буду врачом в команде. Здорово ты его, а! Такой огромный, наглый, а тебя, по-моему, испугался. Как это тебе удается?

– Опыт, сын ошибок трудных, – говорю, стараясь дышать ровно, чтобы унять адреналиновые искры в ногах.

– Вот бы и мне так научиться! – восхищенный блеск зеленых глаз меня отчего-то трогает.

– Главное, дать понять, что ты серьезен. Ну, то есть, серьезна. Дальше уже дело техники: дыши глубоко, расслабься и выдерживай взгляд, не юли. В большинстве случаев трепачи отвалят.

– А если нет?

– Тогда бей по уязвимым местам – горло, печень… Ты врач, без меня знаешь. Не останавливаясь. До самого последнего, пока не поймешь, что победила. Ну и готовься к тому, что лицо подпортят. Поначалу страшно, конечно… А вообще, лучшая драка – та, которой не было, как говорил Сунь Цзы.

Я замечаю, что самолет начинает двигаться, и жестом показываю МакГилл на иллюминатор. Та сразу подбирается, сосредотачивается. Я тоже отбрасываю все ненужные мысли и готовлюсь к новым ощущениям.

Железная птица набирает скорость и все быстрее и быстрее движется по взлетной полосе. Наконец, мы отрываемся от земли, и я чувствую легкую перегрузку, как в скоростном лифте небоскреба.

Для тренировок с имитацией отсутствия гравитации самолет оборудован совсем не так, как обычный, что показывают по телевидению, для простых пассажиров. Внутри расчищенное пространство, вместо рядов кресел, а мы сидим по периметру салона и ждем начала невесомости.

Чтобы этого добиться, наша железная птица поднимается, достигая пика высоты, а после – выключаются двигатели, и многотонная махина летит вниз. Контролируемо, конечно. Вот, в эти мгновения свободного падения у нас внутри огромного корпуса и возникает невесомость.

Затем снова вверх, с малыми перегрузками, и снова вниз, позволяя ощутить всю прелесть состояния в безгравитационном пространстве. Хоть такие необычные моменты и похожи на аттракцион с каруселями, но все же, мы на работе. А потому каждый из нас предельно сосредоточен.

Когда я добираюсь до кровати, сил не хватает даже на то, чтобы почистить зубы. Я падаю на матрас, перед глазами тотчас начинают кружить мерцающие пятна, и без перехода, я забываюсь глубоким сном, не дарящим сновидений.

Теперь, со дня нашего первого полета, встречая меня, МакГилл машет рукой, приветливо улыбаясь. Непривычное, но приятное чувство. Наверное, из-за него люди и общаются друг с другом так охотно.

Рядом с нашей рыжеволосой врачом, я часто замечаю смуглую брюнетку с длинными, стройными ногами, которых не скрыть даже за бесформенными спортивными брюками.

Похоже, сдружились девчонки.

Почти сразу и смуглянка начинает мне махать, как ее подруга, но обе они специально ко мне не подходят – видимо, уже уловили, что я не тянусь в социум, и пустые разговоры мне неинтересны.

Однажды мы, все же сталкиваемся с темноволосой в холле перед дверьми столовой.

– Привет! – улыбается она. Улыбка ее открытая и даже красивая. – Нас не представили, я Торез.

– Очень приятно! Кеслер. – протягиваю руку, – Физик. Точнее, физик-ядерщик. А ты чем здесь занимаешься?

– О, я биолог. Хотя больше спец по миру растений, чем животных. Сюда приехала для того, чтобы зародить атмосферу со своими «подопечными».

– Тогда понятно, почему я часто вижу вас с МакГилл вместе. Биология и медицина очень тесно связаны, много тем для беседы.

– Да, нам точно всегда есть о чем поговорить. У больных и овощей много общего.

– А еще, и те и другие – зеленого цвета, – улыбаюсь я.

Она смеется. Возле уголков ее чернющих глаз появляются крохотные морщинки, что смотрятся очень мило, вкупе с внешностью, напоминающей об индейцах Чероки. Тут за хрупкой фигуркой Торез выросла огромная тень силуэта Стоуна.

– Что, Кеслер, пару себе уже подбираешь? – Ухмыляясь, спрашивает он.

– Конечно, Стоун. Тем более что это не проблема, на твоем-то фоне, – Я вскидываю подбородок и чуть прикрываю веки, так со стороны кажется, будто смотрю на него сверху вниз.

– Не дерзи мне, мелочь!

– Какая заученная фраза! Всегда нападаешь исключительно на тех, кто тебя ниже и слабее?

Он отодвигает Торез рукой в сторону, и в один большой шаг, оказывается со мной лицом к лицу.

– Я сказал: не дерзи мне, Кеслер! Или у тебя зубы лишние?!

– Давай. Давай, Стоун, – шиплю я в его наглую морду, – ударь меня, это же так легко! Купи себе билет в один конец!

Несколько секунд он все еще нависает надо мной, но потом, выдохнув, неохотно отстраняется и уходит в сторону, цедя нечленораздельные ругательства сквозь зубы. А еще через минуту, нас уже приглашают к завтраку.

Мерсер сегодня немногословен и хмур, после трапезы быстро встает из-за стола, благодарит и ретируется. Его поведение становится понятным, когда я выхожу в холл и вижу его вместе со Стоуном, направляющимися вдвоем к кабинету психолога.

Да, к нашему здоровью здесь подходят комплексно, есть, кажется, специалисты всех направлений. Психология в их числе. За нашим душевным состоянием и следит сам Джон Мерсер, занимая кабинет на первом этаже.

В него-то он сейчас и ведет поникшего Стоуна.

Следующая тренировка в невесомости предполагает работу вдвоем. Пары формируются по местам – с тем, кто рядом в салоне. Мне достается Влахос, наш специалист по программному обеспечению.

Тот огромен и могуч, но в глазах читается добродушие и мягкость. Я вижу, как он старается быть осторожным и случайно не навредить мне, потому говорю:

– Я не хрупкая снежинка, напарник. Расслабься и сосредоточься на работе.

– Так, я же тебе что-нибудь сломаю!

– Сломаешь – починим, а то еще и новую программу мне пропишешь, пока чинить будешь. Например, умение петь или надувать носом шары из жвачки.

Он смеется. Влахос мне напоминает Джона Коффи, такой же ясный взгляд, та же осторожность в обращении. Но Коффи в книге был чернокожим, а Влахос европеоид, хотя и чуть смуглый.

Судя по фамилии, волосы цвета воронова крыла, загорелая кожа и бархатные карие глаза досталась ему от греческих предков. Этакий олимпийский полубог, вроде Геракла.

Я замечаю, что этот плюшевый двухметровый медведь все время с беспокойством поглядывает куда-то в сторону. Отслеживаю направление его взгляда и вижу крошечную кукольную фигуру девушки, похожей на китаянку.

Она в паре с каким-то улыбчивым парнем, который держит ее за руки и все время что-то говорит, отчего она еле сдерживается, чтобы не расхохотаться.

– Она тебе нравится?

– Кто? – Влахос смущенно хлопает глазами, будто его застали врасплох.

– Та девушка, на которую ты все смотришь. Нравится?

– Ну как… Она красивая…

Здоровяк заметно краснеет и опускает взгляд. Наверное, я опять веду себя бестактно с новым знакомым, но по-другому – так уж сложилось – не умею.

– Скажи ей об этом.

– Я не знаю, что сказать и как. Она такая милая, а я… – Он обводит свой могучий торс взглядом и пожимает мускулистыми плечами, словно показывая мне, какой он неподходящий, для маленькой худенькой девочки.

– Влахос, если ты с ней поговоришь, то шанс твой будет 50 на 50, а если промолчишь, то нулевой – что тут думать? А что говорить – так, это не теорема Ферма – как зовут, знаешь?

– Конечно. Ее имя Сун.

– Вот и прекрасно. Подойди и скажи: «Сун, ты мне нравишься. Как смотришь на то, чтобы совершить вечерний моцион по территории после занятий?» И все, а дальше – уже по обстоятельствам.

– Совершить что?

– Моцион. Легкую прогулку.

– Как у тебя все просто, Кеслер, – Влахос качает головой, – для меня легче программу написать.

– Сейчас тебе так не кажется, но ты неправ, дружище. Представь, что спустя день-другой вдруг увидишь, как Сун идет на свидание вот с этим своим напарником. Шанс упущен, ты в луже. Тогда тебе не придет в голову, что сомневаться в своих силах глупо, что надо было, все же, попробовать?

На этом занятие заканчивается. Но через день – другой, я вижу Влахоса и Сун вместе. Сидят, с жаром что-то обсуждают… Молодец, парень, схватил удачу за хвост! Я довольно улыбаюсь, проходя мимо них.

Меня они даже не замечают.

Наконец, настает день «М».

В тягостном молчании мы толпимся у подъехавшего автобуса. Мне будет не хватать этих мест. Комнатки, с ее видом на лес, запахов, скрежета закрываемых решеток в рекреациях этажом ниже. Наверное, все это сейчас ощущают.

Начало прощания с Землей.

Нас остались крохи – всего девять человек; остальных или исключили, или те дезертировали сами. Здесь одни знакомые лица, мы так и не познакомились лишь с двумя из нашей группы – это высокая худая шатенка и невысокий брюнет, неизменно погруженный в чтение.

Я пропускаю всех вперед себя, бросаю прощальный взгляд на ставшее привычным, почти родным, здание, и запрыгиваю внутрь машины.

Глава третья

Движок мерно, убаюкивающе поет, и я спустя часа два вырубаюсь.

Когда я открываю глаза, то вижу, как у водителя дергается рука в сторону, его тело сковало судорогой, автобус уводит влево, рвёт вправо, и вот, машина, скрежеща и деформируясь, кувырком начинает скатываться по склону холма в пропасть.

Удар, ещё один. Верх и низ меняются местами с такой скоростью, что теряешь ощущение положения в пространстве. Ремень безопасности оказывается пристегнут только у меня, вся наша группа болтается тряпичными куклами по всему автобусу, большинство уже без сознания.

Поручень наверху, идущий вдоль салона, трескается, как зубочистка, протыкает сиденье передо мной насквозь, выскочив аккурат меж моих коленей.