Мастер и Жаворонок

Каждое слово – как резкий удар.

– То, что ты предлагаешь, Стэн… – говорит отчим, заставляя меня встрепенуться. Мысленно я вижу, как он медленно качает головой. – Мы можем избавиться от Кейнов, но проблемы этим не решить. Что тогда? «Левиафан» затаит на нас обиду уже всерьез. Нужны доказательства.

– Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока доказательства в них сами свалятся! Люди так и будут умирать. Хочешь сказать, что «Ковачи Энтерпрайзис» всегда вел бизнес в рамках закона?

– Стэн!.. – рявкает мама.

– Именно поэтому не следует передавать дела на аутсорсинг, – говорит Тремблей. Снова шуршат бумаги. – Нина, мы должны обсудить ситуацию с Этель. Пусть она расскажет, как Монтегю решали подобные проблемы.

– Нет! – резко перебивает мама. – Не впутывай ее в наши дела. У нее и без того хватает забот. Мы с Дэмианом сами все уладим. Дай нам неделю, мы сообщим свое решение. Спасибо, Стэн, что держишь нас в курсе.

Прячась в темном кабинете, сквозь щель между дверью и косяком я вижу, как Стэн Тремблей выходит из гостиной. Не глядя в мою сторону, он идет по коридору, опустив голову и зажав под мышкой папки с бумагами. Ему за семьдесят, но он по-прежнему пугает меня до дрожи. В детстве я и вовсе считала его воплощением кошмара.

Через несколько минут уходят и родители, обсуждая всякие бытовые мелочи: меню для обеда, куда пойти на ужин и тому подобное. Их разговор совершенно не связан с тем, что только что звучало в гостиной. Так было всегда: в темных комнатах шли тайные переговоры, а на свету – обычная жизнь.

Пропустив родителей, я жду, пока сердце не успокоится, а шум в ушах не стихнет, после чего покидаю свое убежище, беру тюбик с кремом из ванной и поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

На дрожащих ногах я делаю несколько шагов по коридору, кладу крем на ближайший столик, берусь за него руками и смотрю на свое отражение в золоченом зеркале. Щеки горят, в висках стучит адреналин.

Нельзя, чтобы у моей подруги отняли мужа. Надо остановить родителей. Любой ценой!

Но как это сделать, я не представляю.

Никто из родных не выступит на моей стороне. Не поддержит. Я всегда была слабой и не привыкла драться с хищниками за добычу и территорию.

– Что же делать? – шепчу я своему отражению. На глаза наворачиваются слезы.

На запястье вибрируют часы, я смотрю вниз и вижу имя Роуз.

Привет, шпрехшталмейстер!

Я почти готова выйти на арену!

Высморкавшись, я вытираю глаза, пытаясь понять тайный смысл послания. Достаю из кармана телефон, чтобы перечитать сообщение. Увы – бесполезно.

Кто такой шпрехшталмейстер?

Это организатор представления. Ты за него.

Ясно… И что мне полагается делать?

Быть везде и сразу. Доставить в «Лейтонстоун»

весь реквизит для свадьбы. Встретимся в три?

Платье взяла? Хочу посмотреть!

Я смотрю в конец коридора, ведущего в тетушкино крыло, и прикусываю внутреннюю сторону губы. На языке проступает привкус крови. Не знаю, как остановить надвигающуюся беду, но не могу подвести Слоан. До свадьбы осталось всего несколько дней. Может, уговорить их с Роуэном бежать? Пусть уедут из города, а лучше – из страны. Поселятся в райском уголке на другом конце света… Но эта мысль улетучивается так же быстро, как пришла. Люди вроде моих родителей не позволят границам помешать их планам. Они запросто добьются желаемого.

Нужен другой план!

Сдерживаю панику. Надо забрать платье и уехать. Обдумать все. Выдохнуть. Написать сценарий и воплотить его в жизнь.

Глубоко вдохнув, чтобы заполнить воздухом каждую клеточку тела, я насухо вытираю глаза.

Договорились.

Убрав телефон, я снова смотрю в зеркало. Еще один вдох.

Улыбнись. Шире. Сильнее!

Растягиваю губы в улыбке, пока она не станет естественной. Убедившись, что выгляжу должным образом, я отхожу от зеркала и иду к нужной двери.

Этель сидит не в постели, где она частенько отдыхает перед обедом, а в своей мастерской. В комнате – идеальный порядок: краски, нитки, холсты разложены на полках как по линеечке. Тетушка сидит в любимом кресле возле окна с видом на море; белые волосы рассыпаны по сутулым плечам, голова опущена к вышивке. Вдруг она вскрикивает, ругается под нос и, зашипев от боли, прикладывает палец к губам. На секунду моя улыбка становится искренней.

– Давай без ран, пока я здесь, – говорю я бодро, переступая порог.

Этель вздрагивает и заходится в кашле.

– Боже правый, деточка. Ты меня в гроб вгонишь, до дома престарелых не доживу!

– Чем изрядно разозлишь маму с Эвой. Они который день пакуют твои вещи.

Я ставлю тюбик с кремом на стол и целую тетушку в щеку. Та, как всегда, в пудре и румянах. Запах косметики возвращает меня в детство, когда я сидела за тетушкиным туалетным столиком и играла с баночками. Но даже эти теплые воспоминания не способны отогнать растущую в груди тревогу.

– Эве лучше вернуться в Калифорнию. Здесь ей нечего делать, – ворчит Этель.

Я отворачиваюсь и смотрю на черный чехол для одежды, висящий на дверце шкафа.

– Ты ведь знаешь, она не уедет, пока самолично все не упакует. Упрямая. В кого, интересно, она такая?

– Не в меня, если ты на это намекаешь, деточка! – отрезает Этель.

– Разумеется! – развожу я руками.

Тетушка поднимает голову, и я улыбаюсь. Подхожу к шкафу, чувствуя на себе донельзя тяжелый взгляд. Бесполезно обманывать женщину, которая сумела построить империю из муки и сахара. Наблюдательностью ее природа не обидела. Надо брать платье и бежать!

Поздно…

– Что случилось? – строго спрашивает Этель. – Ты сомневаешься, что Слоан стоит выходить замуж?

Под ее сверлящим взглядом я неотрывно смотрю на чехол с одеждой. Меня накрывает нестерпимое желание высвободить платье из черного кокона, словно оно задыхается в темноте.

Покачав головой, я беру вешалку:

– Нет, тетушка. Что ты!

Я тяну молнию вниз, успев опустить ее на десяток сантиметров, как Этель вдруг произносит.

– Жаль. Если б нашей девочке разонравился ее жених, избавиться от Кейнов было бы намного проще.

Я медленно разворачиваюсь на пятках. Тетушка, ехидно ухмыляясь, протягивает нитку сквозь ткань.

– Откуда ты знаешь про Кейнов? – щурясь, спрашиваю я. – Ты нарочно подстроила, чтобы я услышала разговор?

– Кто знает.

– Почему просто не сказала?

Тетушка пожимает плечами:

– Иногда лучше услышать самой. Твоя сестра считает меня выжившей из ума старухой. Кто знает, что взбредет мне в голову?

Справедливо. Я лучше многих знаю: Этель Монтегю верить на слово нельзя. Она обожает говорить недомолвками, оставляя людей мучиться в догадках.

– Откуда ты вообще об этом знаешь?

– Жавороночек… – цокает она языком, устремив на меня взгляд поверх пластиковой оправы. – Это мой дом. И дела семьи – это мои дела, что бы ни думали твои родители.

Чувствуя в горле острый комок, с полурасстегнутым чехлом в руках я делаю шаг к тетушке. Открываю рот, но слова замирают на языке. Этель улыбается и вновь склоняет голову к пяльцам.

– Присядь, деточка.

Покорно сажусь напротив. Тетушка выводит на ткани ряд малиновых стежков.

– Я сомневаюсь, что за всем стоят Кейны, – говорю наконец.

Этель кивает, не отрываясь от работы.

– Фионн точно ни при чем. Роуэн не стал бы мне вредить, ни случайно, ни намеренно.

– А Лахлан?

Мог ли он мстить? Вдруг его босс затаил злобу? Или сам Лахлан, обиженный разрывом контракта, решил на нас отыграться? Или он злится, что его не отпустили? Он, конечно, мерзавец, но подобное не в его духе…

– Вряд ли он будет рисковать братьями. Это не он.

– Я тоже не верю. Лично я склонна считать, что это Боб Фостер. Мелкий пакостник мог воспользоваться моментом. Он из тех, кто пнет умирающую собаку, если той не повезет лечь у него на пути. Но Тремблей думает иначе, и твоя мать с ним согласна. Дэмиан же не спешит делать выводы раньше времени. – Этель впивается в меня взглядом, протягивая нить. – Именно поэтому я считаю твою матушку достойной наследницей своего рода. Она ничуть не уступает мне ни в решительности, ни в коварстве.

Я глубоко вздыхаю:

– Может, есть какой-нибудь способ доказать непричастность Лахлана? Например, алиби, которое его оправдает?

Мне не хуже Этель известно, что такие профессионалы всегда прикроют себе тылы.

– Он мастер, и в его распоряжении немало ресурсов. Он создаст любую легенду и организует доказательства.

– А если просто поговорить с родителями и убедить их, что он ни при чем?..

– Ларк, словами делу не поможешь.

– Но нельзя же допустить, чтобы Слоан осталась без мужа. После всего, что случилось в Эшборне…

Этель хватает мою руку, сжимая пальцы.

– Я понимаю, к чему ты клонишь. Не надо винить себя в том, что было в школе. Ты не виновата, слышишь?

Я киваю, но слезы все равно застилают глаза пленкой. И хотя в поступке Вердона нет моей вины, меня по-прежнему душит стыд. Тысячу раз я винила себя за страх перед угрозами Вердона. День за днем внушала себе, что не могла ничего поделать. Но если бы я вела себя иначе…

– Хватит думать о прошлом!

Этель отпускает мою руку и заходится в приступе кашля, морщась от боли. Я хочу погладить ее по плечу, но она отмахивается.

– Давай наймем медсестер и поставим в комнате нужную аппаратуру. Тебе не обязательно ехать в дом престарелых, – говорю я.

Она кашляет, все больше бледнея. У меня екает сердце: тетушка подносит к губам салфетку, и на ней остается кровавый след.

– Я сама все устрою. Мне не трудно, правда!

– Не хочу, – хрипло выдавливает Этель.

Через мгновение она выпрямляется, хотя глаза по-прежнему мутны, а дыхание – прерывисто.

– Не хочу, чтобы вы в панике носились по дому, пока я медленно ползу на тот свет.

– Как-то это… пессимистично, не находишь?

– Знаешь, деточка, пора тебе узнать, что силу можно проявлять по-разному. – Этель снова берет иглу. – Я сама решила ехать в Шорвью. Никто не должен видеть, как я медленно умираю в собственном доме. И дело даже не в вас. Нельзя гнить заживо в центре своей империи на глазах у людей, которые считают тебя сильной. Кроме того, в Шорвью я буду с тобою рядышком. Кто знает… – Она подмигивает, возвращаясь к вышивке. – Вдруг напоследок успею провернуть парочку коварных интриг?

Я вопросительно молчу, но тетушка на меня не смотрит. Пауза затягивается.

– Интриг?

– Их самых. Знаешь… – говорит Этель, протягивая сквозь ткань красную нить. – Я ценю твою мать с отчимом в первую очередь за их уверенность в своих поступках.

Киваю, глядя в окно. Жду, когда тетушка заговорит о долге: мол, всем нам приходится принимать трудные решения. Иначе нельзя. Иногда приходится жертвовать своим счастьем ради близких. И это – самое главное в жизни.

Но в животе от таких мыслей холодеет и растекается пустота.

– Когда Слоан спасла тебя в школе, ты обещала, что будешь о ней заботиться?

Моргнув, чтобы сдержать слезы, я поворачиваюсь к тетушке.

– Да.

– Вот именно, – говорит Этель. – И ты можешь сдержать свое обещание, приняв одно непростое решение. Такое, которое родители не смогут игнорировать, если поверят в его серьезность.

– Ничего не понимаю…

Этель молчит. Она неспешно тянет нить, заставляя меня ждать. Втыкает иголку снова. Возможно, ждет, что я догадаюсь сама, но в мыслях – пусто.

– Знаешь, что больше всего мне нравится в твоей матери и отчиме?

– Их способность уничтожать конкурентов и устранять противников, оставаясь «идеальной семьей»?

– И это тоже, – кивает Этель. – Но в основном их преданность роду. Любовь друг к другу и к вам, девочкам. – Тетушка делает последний пунцовый стежок, завязывает узелок и обрезает нить. – То, что они не станут действовать во вред своим близким.

Разумеется, она права. Я знаю, что мать и отчим искренне любят друг друга. Точно так же она любила отца. С ним она забыла свою первую любовь к Дэмиану. Тот был другом ее детства, но юная страсть не выдержала проверку временем. Мама вышла замуж за другого, а потом мой отец умер, и она снова встретила Дэмиана.

– Значит, ты считаешь, я могу спасти Лахлана, потому что… родители не станут вредить своим родным? Тетушка, это полнейший бред!

Этель поворачивается, и в ее серых глазах под мутной пленкой вспыхивает огонек.

– Помнишь, как маленькой тебя водили на похороны отца Дэмиана?

Я качаю головой.

– Тебе тогда было около пяти. Твоя мать и отчим в тот день впервые увидели друг друга после долгой разлуки. Думаю, не только я почувствовала, как между ними пробежала искра. Но у твоей мамы были вы, девочки. И Сэм. Жизнь текла своим чередом… Она не предала бы мужа, даже если не испытывала к нему особых чувств. Если бы Сэм не умер, она ни за что не нарушила бы брачных клятв. И Дэмиан – тоже.

Я сглатываю, пытаясь вспомнить тот день, но память пуста.

– Я правда не понимаю, о чем ты говоришь. По-твоему, они забудут о любых претензиях к Роуэну, как только он женится на Слоан?..

Этель усмехается и качает головой:

– Нет, конечно. Да, они любят Слоан. Ее приняли в семью после того, как она спасла тебя в Эшборне. Но твое счастье для них важнее. Это тебя они не посмеют обидеть.

– То есть… если бы я вышла замуж…

Разрозненные ноты внезапно складываются в мелодию. Какофония обретает смысл.

– Посмотри-ка вниз, деточка, – говорит Этель, и я послушно опускаю взгляд на свадебное платье, лежащее на коленях. – Расскажи-ка, что представляет собой Лахлан Кейн.

Глава 6

Лейтонстоун

Лахлан

Двери гостиницы «Лейтонстоун» распахиваются, открывая вид на океан и усыпанную цветами извилистую дорожку. Вместе с запахами моря до нас доносятся переливы фортепиано и гитары.

Слоан судорожно цепляется за мою руку. Я бросаю на нее взгляд. Черные волосы завиты локонами, на скулах играет румянец. Она улыбается, показав ямочку на щеке, и поднимает на меня зеленые глаза.

– Ты что, пялишься на мои сиськи?

Я шумно, с возмущением вдыхаю морской воздух и шиплю:

– Не дождешься!

Слоан ехидно ухмыляется и шагает вперед, таща меня за собой.

– Только я решил, что хуже моего брата человека быть не может, как появляешься ты.

– Должен же хоть кто-то тебя воспитывать. Правда, если честно, задача непосильная. – Слоан улыбается еще шире, услышав мои сдавленные протесты. – Но если серьезно: запомни, что я тебе сказала.

Я тихонько стону.

«Хватит быть козлом. Потанцуй с подружкой невесты».

Я набираю в грудь воздух в надежде отказаться от оказанной чести, но Слоан не дает произнести ни слова. Будто мысли читает.

– Приказываю как невеста. Или останешься без глаз.

– Только попробуй – посмотрим, кто кого.

– Серьезно?

Слоан поднимает голову. Губы у нее чуть заметно дрожат, и я забываю, что хотел сказать. Маска иронии дает трещину, и я вижу, как под ней прячется страх. Глаза стеклянно поблескивают.

– Эй, – говорю я, хлопая девушку по руке. – Помнишь, как ты в первый раз пришла в ресторан?

Слоан кивает.

– Я кое-что сказал тогда брату. Хочешь знать, что именно?

Она молчит, но потом все-таки кивает.

– Я сказал: «Эта девушка слишком хороша для тебя, придурок, хотя она явно влюблена в тебя по уши. Не упусти ее». Одно я знаю точно, мадам паучиха. Вы с Роуэном созданы друг для друга.

Слоан морщит нос, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Глубоко вздохнув, она промокает салфеткой ресницы.

– Спасибо.

– Не за что. Только не давай брату пить виски. Иначе он начнет горланить «Каменистую дорогу в Дублин», а с его голосом это убийству подобно. Коты и те мелодичнее орут.

– Налить Роуэну виски. Поняла.

– Чтоб тебя…

Слоан нервно хихикает. Когда мы подходим к распахнутым дверям, она вздрагивает и хватает меня за руку.

Мы переступаем порог.

Стоит ей увидеть моего брата в конце длинного прохода под цветочной аркой на фоне блестящего моря, как когтистая хватка слабеет. Дрожь стихает. Улыбка становится ярче.

Что до братца…

Тот вконец расклеился.

Роуэн прижимает к глазам платок, и ресницы у него заметно мокрые. Он переминается с ноги на ногу. Фионн хлопает его по плечу и что-то шепчет на ухо. В ответ получает смачный подзатыльник. Но смотрит Роуэн только на невесту.

– Мальчики, вы когда-нибудь перестанете друг друга задирать? – вполголоса говорит мне Слоан.

Фионн довольно хмыкает, а Роуэн опять начинает нервно перебирать ногами.

– Нет. Не в этой жизни.

– Кто бы сомневался…

Погрузившись в молчание, мы подходим к гостям. Те сидят на стульях, расставленных в несколько рядов. Людей совсем немного: в основном друзья Роуэна, кое-кто из коллег Слоан и пожилая тетушка Ларк. Все с улыбками наблюдают за нашим приближением. За гостями не видно музыкантов, стоящих сбоку от цветочной арки, но певицу я узнаю по голосу.

Я недовольно щурю глаза, и улыбка превращается в оскал.

Стараясь не смотреть в сторону помоста, киваю гостям. Но все бесполезно – голова сама поворачивается на знакомый голос. Он впивается в грудь, обвивая ребра колючей проволокой.

Ларк Монтегю.

Девушка встречается со мной взглядом лишь на мгновение – достаточное долгое, чтобы посмотреть друг другу в глаза и отвернуться. В сердце вспыхивает электрический разряд. Меня накрывает волна противоречивых желаний. Хочется сбежать отсюда. Или вернуться в прошлое, на балкон, где я целовал ее губы, зажимая в кулаке волосы. Или завершить наконец разговор, который до сих пор саднит в душе гноящейся раной. Я пытаюсь отогнать эти мысли, но безуспешно. Тот день слишком часто всплывает в памяти. В животе неприятно екает: я вспоминаю, как осыпал ее оскорблениями, а она в ответ полыхала глазами.

«Ты про меня ничего не знаешь», – сказала Ларк, пряча свою обиду за яростью.

Прокручивая в голове неудачный разговор, я подвожу Слоан к моему вконец расклеившемуся братцу. Музыка затихает, звенят последние такты мелодии.

– Эй, ты как, красавчик? – шепчет Слоан жениху, заменяя мокрый платок у него в руке свежим.

– Ты такая… – Роуэн запинается и шумно кашляет. Голос хрипит. – Ты такая красивая.

– И ты неплохо выглядишь, красавчик. Жаль, правда, что не в плюшевом драконьем костюмчике.

– Он в стирке, – сипит братец.

Роуз хихикает, утыкаясь носом в букет. Фионн бурчит что-то невразумительное, и под воротником у него растекается краска. Ларк, спустившись с помоста, подходит к остальным гостям. Она улыбается, но по щекам текут слезы. Мысли в моей голове путаются, и я не сразу слышу вопрос Коннора: кто, мол, выдает невесту замуж? Виснет долгая пауза. Слоан, почуяв заминку, больно щиплет меня за руку. Это отвлекает от мыслей о девушке, способной без зазрения совести утопить человека в озере, а потом рыдать на свадьбе лучшей подруги так отчаянно, что теряет накладные ресницы. Я серьезно! Пушистая хреновина прилипла к ее щеке, и Ларк, не глядя, смахивает ее тыльной стороной ладони.

Я вкладываю руку Слоан в лапу Роуэна. Братец с сопением произносит клятвы. Когда Коннор объявляет их законными супругами, у меня самую малость щиплет в носу и дерет горло. Роуэн зажимает лицо Слоан между ладонями и долго смотрит ей в глаза, безмолвно говоря о том, что это самое важное событие в его жизни.

– Целуй, красавчик. Иначе церемония не считается, – шепчет Слоан.

По щеке у нее катится слезинка.

Роуэн, разумеется, целует невесту. Он проводит рукой по ее спине и под одобрительные возгласы немногочисленных зрителей прижимает к себе. Ларк хлопает громче остальных.

Далее нас ждет фуршет в отеле. Тетушка Ларк приготовила канапе и запаслась шампанским – причем в таких количествах, что хватило бы на вдвое большую толпу гостей, даже с учетом троицы шумных ирландских братьев.

Когда все в достаточной мере набрались, мы садимся в такси и едем в город. Путь лежит в таверну, расположенную в узком проулке. Стены там обшиты деревом и украшены морскими безделушками, среди посетителей – только местные. К ужину, состоящему из жареных ребрышек, картофеля фри и пива, подают салфетки с логотипом в виде рожка тающего мороженого и надписью «Ежегодный турнир “Палача и Дрозда”». Увидев их, Слоан сперва хохочет, затем принимается плакать, а Роуэн целует ее в щеку. Диджей запускает музыку и объявляет первый танец. Мы выстраиваемся в круг.

Я смотрю на брата и удивляюсь, как сильно изменился безрассудный мальчишка, который доставлял мне в юности столько хлопот. Теперь, видя его взрослым, я испытываю легкую тоску, хотя и искренне за него рад.

– Привет, паршивец, – говорит Фионн, выдергивая меня из раздумий. Он стоит рядом на краю танцпола, где вместе с нашей компанией отплясывают местные.

– О, наш вязальщик! – С ухмылкой я киваю на разношерстную толпу. – Отличный праздник, да?

– Ага. Ты тоже мог бы порадоваться, если бы не был таким придурком. Пригласи подружку невесты на танец.

– О… Слоан и с тобой поговорила?

Фионн фыркает и закатывает глаза.

– Я врач, придурок. Наблюдательность – мое второе имя.

– Как и любовь к вязанию, а также неспособность отказаться от авантюр.

– Не соскакивай с темы.

– О, неужели мы обсуждаем что-то конкретное?

– Разумеется. Вопрос звучит следующим образом: какого хрена происходит между тобой и Ларк?

В груди неприятно екает.

– О чем вообще речь?

Фионн, ухмыльнувшись, медленно отпивает пиво, намеренно затягивая паузу. Неимоверным усилием воли я удерживаюсь от взгляда в сторону Ларк. Когда я видел ее в последний раз, она разговаривала с диджеем, листая плейлист, а парень растекался перед ней, как мороженое на жарком солнышке.

И нет, я за нею не следил!

– Казалось бы, с чего такая реакция? За последние десять лет в Бостоне ты менял девчонок чаще, чем носки, – замечает Фионн.

Раздраженно постучав кольцом по краю стакана, я делаю большой глоток, давя желание опрокинуть в горло остатки виски вместе со льдом.

– Если честно, не понимаю, к чему ты клонишь.

– Ты весь день следишь за нею. То хмуришься, то злишься, будто она распотрошила твоего плюшевого мишку.

– Да пошел ты! – огрызаюсь я. – И не смей упоминать всуе мистера Баттонса.

Фионн хохочет. Мы молча глядим на танцпол. Спиной я чувствую, как брат перестает улыбаться. Лучше бы он и дальше меня подкалывал: на шпильки я всегда готов ответить; а вот серьезные разговоры не для меня.

– Давай без шуток, брат. У тебя все хорошо? – спрашивает Фионн. Я чувствую на себе его взгляд, но не поворачиваюсь. – Не припомню, чтобы ты переживал из-за девчонок.

– Я не переживаю.

– Тогда что на тебя нашло?

– Ничего.

– Почему ты ведешь себя как козел?

– Я не козел!

– Разумеется. Ты само очарование. Ларк явно от тебя в восторге.

Зарычав, я разворачиваюсь. Фионн хмурится.

– Я стою, пью и прошу чересчур наглого братца не лезть не в свое дело. Не понимаю твоих намеков.

– Тогда советую написать завещание, потому что невеста заметила, как ты весь день шарахаешься от ее подруги. Сегодня ты, братец, превзошел сам себя. Если в этой комнате и есть человек страшнее тебя, – добавляет Фионн, хлопая меня по плечу, – то это Слоан.

Хрипловато рассмеявшись, он уходит.

Черт…

Я чувствую на себе тяжелый взгляд. Вздохнув, поворачиваюсь к танцполу. Слоан тычет в меня пальцем.

«Я?» – изображаю невинность, с удивленным видом прижимая ладонь к груди. В животе холодеет.

Слоан выразительно машет головой в сторону Ларк. «Танцуй», – беззвучно приказывают губы.

Делаю вид, будто не понимаю этой пантомимы.

Слоан, не скрывая ярости, размахивает руками, изображая танец, и снова требует: «Потанцуй с Ларк. Прямо сейчас. Немедленно!»

Показываю на ухо и качаю головой: дескать, не слышу.

Слоан закатывает глаза, разворачивается и идет к барной стойке. Она что-то говорит бармену, и я с ужасом вижу, как тот протягивает ей полную бутылку виски.

– Срань господня!

Я вскидываю руки. Слоан нехорошо улыбается.

– Ладно, я понял!

Она язвительно ухмыляется и показывает на ухо. «Не слышу», – говорят губы.

– Вот ведь зараза!..

Я готов броситься к ней и взмолиться, чтобы не смела отдавать бутылку Роуэну, но Слоан вдруг улыбается и смотрит мне за спину.

Тук, тук, тук.

Чей-то палец мягко стучит по плечу, и, развернувшись, я вижу Ларк. Она по-прежнему прекрасна, но взгляд – полон льда.

– Давай потанцуем.

Неужто решила подойти сама? Но зачем? Не понимаю эту женщину… Голос у нее монотонный, лицо бесстрастное – совсем не та Ларк, которую я целовал на балконе Роуэна и с которой жарко спорил после. Не та, что избегала потом встреч. Она стала другой – ледяной и неприступной.

Я гляжу на Слоан: может, она объяснит перемены в своей подруге, однако та молча буравит меня взглядом.

– Слоан будет стоять и смотреть, пока ты не согласишься, – предупреждает Ларк.