Маскарад

Зайдя в кинотеатр, здание которого явно нуждалось в реставрационных работах, я попросил Безымянную присесть на прохудившийся пуфик, а сам отправился изучать афишу. Крутили здесь лишь ретроспективные картины, и, обрадовавшись, что на следующем сеансе немногочисленных зрителей ожидает «Мамочка и шлюха» Эсташа, я чуть ли не вприпрыжку направился к кассе. Приобретя билеты, я рухнул на соседний от Б. пуфик, галантно попросив ее рассказать очередную историю, сюжет которой мне был неинтересен, а единственной ее функцией являлось создание белого шума, дабы не пребывать в гнетущей тишине.

Спустя, по ощущениям, нескольких долгих десятилетий, билетер таки соизволил открыть зал. Показав ему билеты, мы прошли в небольшое помещение, облитое тусклым светом ламп, расположенных под потолком. Заняв свои арендованные на время показа кресла, Б. погрузилась в свой смартфон, листая новостную ленту, состоящую преимущественно из постов, содержание которых сводилось к проблемам непонимания обществом людей, считающих себя особенными. Что еще смешнее, под каждой из подобных записей собиралось многотысячное стадо из нестандартных уникумов, онанирующих на свою надуманную неординарность и эякулирующих словесным поносом в комментариях.

Свет погас, послышался звук кинопроектора, на экране проявились вступительные титры. Безымянная убрала телефон, запрятав его в свою сумку, после чего водрузила голову на мое плечо, глубоко вздохнув. Я же, закинув ноги на спинки кресел из ниже стоящего ряда, не предал этому особого значения. Мне было очевидно, чем обычно оканчиваются парные просмотры фильмов в пустых кинозалах. Моей надеждой на исход, не требующий физического контакта со спутницей, был конский хронометраж Эсташевского кинополотна в три с половиной часа, вынести который современному человеку практически не представлялось возможным. Ожидая, что на втором часу она уснет, я рассчитывал спокойно досмотреть фильм, а может быть и вовсе покинуть кинотеатр, оставив ее в уединении со своим сном, что подкрадется из мрака кинозала и без стеснений схватит ее своими пушистыми лапами, шерсть которых пропитана клофелином.

Мой план провалился. Шел уже третий час просмотра, а Б. и не думала засыпать. Более того, не увидев в фильме ничего для себя интересного, она приступила к наступлению. Закинув свои ноги мне на джинсы, предварительно незаметно для меня избавив свои стопы от ботинок, Б. принялась водить ими по передней стороне моего бедра. Не увидев ответной реакции, Безымянная, крепко схватив мою голову, с силой развернула ее к себе, после чего подтолкнула ее к своему лицу, вцепившись зубами в мои губы. Прикрыв глаза, она рыскала языком в полости моего рта, будто ища там запрятанную капсулу с цианидом, в надежде то ли спасти меня, то ли выкрасть ее для себя, прекратив свои, неведанные мне муки. Попавши в капкан из пары женских рук, я сидел в противоестественной позе и не проявлял никакого сопротивления, равно как и участия. Отдавши ей свое тело, дабы она вдоволь наигралась и успокоилась, я косился в сторону экрана, на котором персонаж Жан-Пьера Лео читал свой откровенный монолог, обманчиво адресованный к Веронике в исполнении Франсуазы Лебран, но на деле обращенный к зрителю, с которым он устанавливал прочный визуальный контакт.

Насытилась Б. лишь к концу сеанса, отпустив меня за несколько минут до окончания фильма. Видеоряд, проецируемый проектором на тканное матово-белое полотно, окончился, а лампы вновь вернули зал в его былое состояние, заливая помещение приглушенным светом. Безымянная, достав из сумки карманное зеркало и влажные салфетки, начала поправлять макияж, особо тщательно корректируя конторы губ, которые после почти часовой трапезы пропали в розовом месиве помады, размазанной по всей нижней части лица.

Выйдя из кинотеатра, я поинтересовался, понравилось ли ей кино. Не слушая ответ, я думал, как мне деликатно избавиться от своей случайно обретенной пассии. После ее столь активных действий во время кинопоказа, я предполагал, что при хорошем стечении обстоятельств для Б., произошедшее на замшелых креслах, свидетелем чего был огромный экран подле нас, стало бы лишь аперитивом перед главным блюдом, которое ожидало бы ее в постели, пригласив она меня в свои апартаменты. Блюдо это было бы уже настоявшимся и выделившем соки для минимизирования рисков болезненного употребления.

Раздался звонок, раскатившийся эхом по безлюдной улице. Это был Вивэ. Закончив свою смену в роли курьера по доставке еды, он предлагал составить ему компанию для провождения последних часов перед отправлением в сон за бутылочкой чего-нибудь расслабляющего. Я тут же согласился, в нынешних реалиях для меня это было сродни манне небесной. И как только Б. начала подавать мне знаки, сигнализирующие о желании видеть меня обнаженного на простынях, застилающих ее покои, я тут же использовал свой карт-бланш, так любезно подаренный мне Вивэ. Более того, я пообещал, что мы отвезем ее до дома в целости и сохранности, ведь бродить ночами по улицам города, стены которого пропитаны кровью тысяч бедняг, чьим телам не посчастливилось оказаться в свете луны, работающей по принципу театрального софита и высвечивающей местным охмелевшим вурдалакам беззащитных жертв, я ей не позволю. На ее лице было замешательство. С одной стороны, я только что смыл все ее надежды на ночь, проведенную за утомительными фрикциями, в унитаз. С другой, любезность и обеспокоенность ее безопасностью накладывали на мой образ в ее глазах латы рыцаря на белом коне, преподнесенного ей судьбой как дар свыше, правда, неясно, чем заслуженный.

Ожидая Вивэ, мы молча стояли возле ступеней, ведущих в кинотеатр. Я закурил, Безымянная же вцепилась в мой локоть, упершись лбом в мое плечо. Где-то в темноте послышался звук, сравнимый со стуком колес поезда. Железнодорожных путей здесь отродясь не было, а звук все нарастал, по мере приближения преображаясь из легкого постукивания в оглушающий рев мотора, работающего из последних сил. Между двух хрущевок, находящихся от нас через широкую дорогу, замаячили два огонька, которые, вылетев на проезжую часть, оказались фарами автомобиля Вивэ. Сделав крюк, он остановился в метре от нас, демонстрируя свое средство передвижения во всей красе. Особо любоваться чем-то причин не возникало. Типичный представитель современного отечественного автопрома, к тому же еще и взятый с рук, от чего у Вивэ постоянно были проблемы с тормозами, двигателем и не всегда срабатывающими замками.

Открылась дверь и из салона показался бритоголовый габаритный парень с бутылкой минеральной воды в руке. Не зная Вивэ лично, на первый взгляд могло показаться, что он является ярым представителем нс-скинхедов, к счастью вымерших еще десятилетие назад и оставшихся пугалом на страницах истории. Безымянную, судя по тому, что пальцы ее до боли сжались на моем локте, посетила именно такая ассоциация. Но на деле это был человек спокойного темперамента, не обидевший за все свое пребывание на земле и мухи, к тому же в некоторых аспектах крайне прогрессивных взглядов. Его тянуло к людям неформальным, выбивающимся из общественных стандартов, от чего внешность Вивэ еще больше контрастировала с его поведением. Как пример, если я выбирал для наших частых посиделок бар или паб, где можно спокойно провести часы и выпить в уединении, то выбор моего друга падал на клубы с выступлениями дрэг-квинов. При этом в вопросах построения семьи он был крайне консервативен, что порождало очень интересную смесь, изначально вводящую изучающего этот экземпляр впервые в ступор. Можно было предположить, что заскорузлые воззрения были следствием комплексов, но я так не думаю. Члены его семьи были приверженцами пуританской морали, в особенности его деспотичная мать. И фундамент, заложенный ему в голову в детские года, сейчас проседал, покрываясь глубокими трещинами от прорезавшихся глаз, взгляд которых был осмысленным, сформированным уже не под звуки заевшей пластинки, поставленной в проигрыватель на бесконечный повтор, но от личного опыта миропознания. Большинство ценностей, знакомых ему со слов матери, он подвергал анализу, после чего решал, стоит ли вбивать их сваи себе в подкорку, или же отбрасывать, как ненужные рудименты, остающиеся наподобие эволюционного мусора на зревшем теле.

Открыв заднюю дверь машины для Б. и проследив, чтобы она комфортно устроилась, сам я отправился на переднее пассажирское кресло, оставив ее молчаливым наблюдателем уже спящего города, перерезав все нити возможного взаимодействия со мной. Узнав адрес отправления, Вивэ тронулся с места, разгоняя свою колымагу до скоростей, по ощущениям способными стать как для нее, так и для нас фатальными. Обмениваясь информацией о том, как мы провели этот день, наша машина заехала в благоустроенный двор, в котором Вивэ искал возможность пристроиться меж припаркованных автомобилей, облепивших подходы к тротуарам по всему периметру. По итогу отбросив всякую надежду, он просто остановил свою машину по середине дороги, преградив своим драндулетом проезд с обеих сторон.

Я проводил Б. до подъездной двери. Выудив ключи из кармана, она посмотрела на меня, говоря глазами, что у меня все еще есть возможность не совершать ошибку и получить лакомый кусочек прямо сейчас, всего лишь пройдя до дверей ее квартиры. Кусок, по ее мнению, заслуженный, ведь вел я себя с ней непривычно деликатно для мужчин наших дней. В этот момент на моих глазах чуть не проступили слезы умиления. Она была типичным представителем неуверенных в себе девушек, которым чуть за двадцать и которые нуждаются в связях на одну ночь для поддержания внутреннего самоощущения желанной женщины; в попытках вспомнить ее недостатки я не смогу привести ни одного аргумента, как-то очерняющего ее, даже в моих мнительно-предвзятых глазах. Оставив легкий поцелуй на ее щеке, я пообещал, что нас ждет еще ни одна встреча. Что я, что она прекрасно осознавали, что это неприкрытая ложь. Но правила этикета одинаковы для всех.

Вернувшись к машине, я с чувством выполненного долга рухнул на свое прежнее, еще не успевшее остыть, сидение. Вивэ уже строил маршрут в навигаторе до ближайшего магазина со спиртным, кидая взгляд на наручные часы – на все про все у нас оставалось около пятнадцати-семнадцати минут, после чего пробьет час X, и врата Эдема, от озер и ручьев которого исходит пьянящий эфир, хорошо знакомый античным богам и всякому, испытавшему наркоз на собственной шкуре, закроются до следующего восхода солнца.

К счастью, я успел пристегнуться до того, как Вивэ без предупреждений рванул с места, вырисовывая виражи на поворотах, от чего машину заносило с такой силой, что не будь на мне ремня безопасности, я бы отправился в свободный полет, пробив своим телом лобовое стекло. Поездка заняла у нас от силы пять минут, и вот мы уже стоим в зале, окруженные сосудами на любой цвет и вкус, а приторно улыбающийся консультант, после любезного отказа от помощи с выбором, тяжело дышит нам в спины, ожидая команды «апорт» от вышестоящего по динамикам, скрытым от любознательных глаз покупателей. Лишь заслышав первые буквы из уже заученной команды, консультант тут же бросится к витрине, схватив зубами товар в стеклянной таре, необходимый продать до определенного числа. Иначе – конский штраф, благодаря которому его диета на следующий месяц будет состоять из бич-пакетов на завтрак и замороженных полуфабрикатов по скидке на обед, а такое понятия, как ужин, и вовсе исчезнет из его повседневного рациона. Крепко сжав челюсти на бутылке, он подбежит к нам, виляя своей филейной частью и строя щенячьи глазки, уповая на то, что мы почешем ему за ухом, возьмем из его пасти принесенную нам добычу и пойдем с ней на кассу.

Взяв себе бутылку Либфраумильха, я отправился расплачиваться, пока Вивэ стоял возле полок с джином, скрупулезно изучая составы, напечатанные на задних этикетках бутылей. У Вивэ не было классической алкогольной зависимости, присущей большинству мужчин в здешних местах. Он мог абсолютно спокойно не пить месяцы, годы, десятилетия, но, если его рецепторы улавливали нотки можжевельника, он принимал вид необузданного ненасытного зверя, вынужденного для поддержки жизнедеятельности подпитывать свое тело Бифитером, разбавленным индиан тоником. Перейдя в новую форму раба лондонского сухого джина, для Вивэ оставался только один способ обратиться вспять – опустошить кошелек, после чего он в течении нескольких дней, напоминая труп, двигающийся на заложенных рефлексах и еще не осознавший, что пора бы и прекратить копировать повадки живых людей, плавно откатывался к стандартной личине располагающего к себе флегматика.

Закончив покупки, мы вернулись в машину, закинув бутылки на задние сидения. Пока Вивэ предпринимал попытки запустить двигатель, из магазина выползли работники сферы услуг, обслуживающие нашу компанию мгновения назад. Скинув с себя робы, теперь они ничем не отличались от нас. Вывалившись из дверей цельной родительской клеткой, они начали стремительное деление на дочерние единицы, расползающиеся в разные стороны в поисках своих ночлежек, дабы с первыми лучами восходящего солнца снова собраться воедино у цоколя алкомаркета.

Мотор перестал барахлить и Вивэ, аккуратно сдавая задом автомобиля, выехал на выделенную полосу для общественного транспорта, оправдывая себя тем, что в столь позднее время он все равно не станет для кого-то помехой. С нее же начался наш путь, по окончанию которого нас встретит пустырь возле панельного дома, где Вивэ проживал столько, сколько себя помнил. История, знакомая каждому второму в Ч. – домашние интерьеры, в которые ты попадаешь прямиком из родильного отделения и которые покинешь иссохшими ногами вперед.

На радио, незаметно для меня включенным моим полуночным водителем, нас поприветствовал хриповатый голос бестелесного ведущего, притворяющегося, что все песни, играющие в программе – выбор зрителей, но, судя по репертуару, плейлист был полностью скопирован из его личной коллекции CD-дисков, и уж точно не котировался местной аудиторией. После недолгих попыток диктора произнести внятный монолог, из автомагнитолы донеслась «Choci Loni» группы Young Marble Giants, – композиции, которую я узнаю с первых ритмичных ударов драм-машины.

Раньше я был любителем устраивать длительные ночные поездки на такси с наушниками в ушах, осматривая город, который был мне еще интересен и не успевший осточертеть до черта, попутно записывая приходящие мысли и двустишия в блокнот, болтавшийся в моей сумке, а ныне навсегда утерянный. Астигматизм, близорукость и алкоголь в крови создавали интересный фотофильтр, накладывающийся на мое мироощущение. Смазывая свет, исходящий от фонарей, светофоров, горящих огней малочисленных окон и редко проезжающих машин, картина в моих глазах была схожа с работами Виллема де Кунинга, если бы свои произведения он выполнял с помощью люминесцентных красок. Сейчас, проезжая по освещенному мосту под музыку, часто сопровождавшую меня в былых бесцельных скитаниях, я снова начинал ловить ощущения, которые, как мне казалось, захоронены настолько глубоко, что всплыть им уже было не суждено.

Машину начало потряхивать, она тяжко поднималась в горку, под колесами перемалывались маленькие камни, перемешанные с песком и грязью. С горем пополам наш транспорт сумел забраться на плато, шум двигателя стал еле различимым, оставив нас в молчаливой тишине, нарушаемой лишь бормотанием радио на фоне. Не вынимая ключа зажигания, хозяин авто подобрал бутылки с задних сидений, и мы устроились на капоте, подсвечиваемые все еще работающими фарами, прорезающими слои мрака перед собой, от чего тени, отбрасываемые от наших тел, приобрели искаженные пропорции, будто нанесенные на землю немецкими экспрессионистами двадцатых годов.

Подав мне штопор для вина, всегда хранившийся у моего сегодняшнего собутыльника в бардачке на случай встречи со мной, и сделав глоток джина, от которого его лицо озарилось улыбкой маски Кокусикидзё театра Но, Вивэ оповестил меня о том, что Мелла – его бывшая – на время вернулась в город.

Меллу я видел всего пару раз за свою жизнь, и, думается, узреть ее снова шанса мне уже не выпадет. Она была чуть младше нас, из-за чего их былые взаимоотношения с Вивэ строились под флагом прожжённого патриархата с легкими нотками психологического абьюза. Глядя своему возлюбленному в рот и стараясь полностью соблюдать заповеди, написанные его матерью для потомков на скрижалях Завета «духовно-скрепной семьи», с каждым месяцем она все четче осознавала, что их партнерство по постели постепенно подводит ее к клетке из чехословацкого хрусталя. В случае же штампа в паспорте Мелла, заключенная за решетку, была бы водружена на полку соседствовать с чайными сервизами, которые для автора священных предписаний, воспитанного в период советского застоя, являли собой олицетворение показушного достатка. Подобная участь была явно не во вкусе совсем еще юной девушки, так что в какой-то момент отношения были разорваны в одностороннем порядке.

После расставания с Вивэ Мелла переехала в СП., – город, воспринимаемыми жителями регионов как утопичный мегаполис, сулящий им счастливую жизнь в стиле гедонистического либертинажа, с огромными суммами на банковских картах и повсеместно открытыми дверями. Слушая рассказ своего друга о последнем разговоре со своей бывшей, поведавшей ему о том, как она снимает маленькую комнату, соседствуя с жигало, наркокурьером и вебкам-моделью, я усмехнулся. Очередное дитя с обманутыми ожиданиями, которое через несколько лет в ужасе вернется в родные палестины, испуганное и мечтающее лишь о каждодневном куске хлеба и комфорте родительской квартиры.

Пока до моих перепонок доносился баритон Вивэ, мои ногти, обдирая этикетку, обнажали бутылку из синего стекла. Мои глаза встретились с ликом Мадонны с младенцем на руках, которая отказывалась поддаваться усилиям моих пальцев и оставалась нетронутой вокруг свисающих клочков бумаги. Всматриваясь в бахрому коротких рукавов ее платья, я задался вопросом, когда последний раз я брал точно такую же бутылку. Распутывая клубок, состоящий из истонченных нитей воспоминаний, меня уносило все дальше в прошлое. Голос, издаваемый моим собеседником, уносился эхом прочь, а лицо Мадонны начало преобразовываться, постепенно принимая давно знакомые мне черты.

V

Полупустой трамвай, вагон которого залит светом июльского солнца, неспешно бредет по путям, сопровождая свой ход металлическим лязгом колес и плеванием искрами из штанг. Плетясь под проводами воздушной контактной сети, чьи переплетающиеся волокна накрывают железную гусеницу сплошной паутиной, трамвай в который раз тормозит у пустующего остановочного павильона, словно намеренно растягивая мой маршрут.

Находясь на одиночном месте, я внимательно вслушиваюсь в объявление остановки, чтобы не упустить свою – сегодняшний путь мне знаком плохо. На соседних местах, отдаленных от моего узким проходом, сидит старушка с сумками, от которых исходит приятный аромат зелени. Убрав свои пожитки на место у окна, она пересаживается поближе ко мне и здоровается.

– У вас глаза горят, молодой человек, – со старчески-располагающей улыбкой пожилая женщина обращается ко мне. – Сразу видно, что влюблены – с добрым смехом добавляет она.

Я покрываюсь легким румянцем, который отвечает за меня.

– Даже не верится, что и я когда-то была такой. В университетские годы у меня был ухажер из другого города, мы вели переписку. Ох, какой статный юноша был! Была б фотография, показала, но…

Извиняясь, перебиваю ее с просьбой сообщить мне, когда будет моя остановка, после чего, снова принося извинения, прошу ее продолжить свой рассказ.

– Ну конечно, милок. На чем я остановилась… Ах, да. Юноша, наверное, твоего нынешнего возраста. Черные брови, высокий, широкоплечий. Я голову теряла в ожидании писем, ходила на почтамт, если весточки его вовремя не приходили. Как я его любила… – старушка трясущимися руками достала платок из кармана вязаной безрукавки, накинутой на летнее платье в цветочек и, шмыгая носом, сначала протерла лоб от капелек пота, а затем глаза, в которых стояли слезы.

Выждав паузу, пока она придет в себя, я аккуратно поинтересовался, знает ли она что-то о нем нынешнем.

– Так ведь помер через два года, как мы с ним общались. А узнала я только через семь месяцев. Письмо пришло от его родственников, видимо знали, что мы с ним общались. – на этих словах мой собеседник совсем поник и будто ушел в себя, где его молодая копия бродила по воспоминаниям, тщетно стараясь воссоздать детали, упущенные старческой памятью.

Снова протерев глаза платком, старушка вышла из недлительного анабиоза, лицо ее озарила улыбка и она, решив, что на сегодня с нее хватит путешествий по прошлому, спросила про пассию, к которой, как она верно подметила, я ехал с трепетом, присущим человеку, потерявшим голову от нахлынувших чувств. Я, стараясь описать ее, не смог подобрать ни единого слова, промямлив бессвязный набор звуков. Протянув свою морщинистую руку к моей, которой я пытался помочь себе в описании, размахивая ей во все стороны, будто подгоняя слова к горлу, и слабо ухватив ее, старушка жестом ответила мне, что это абсолютно нормально, после чего предложила угостить мою избранницу добытыми с огорода сокровищами. Еле отказавшись от такой щедрости, мы продолжили путь в тишине, улыбаясь каждый о своем.

Спустя несколько минут, легонько ткнув меня в плечо, мой попутчик оповестил меня о том, что следующая остановка будет моей. Когда двери трамвая открылись, мы сердечно попрощались, и я спрыгнул с вагона на тротуарную плитку.

Дождавшись зеленого света светофора, я перешел дорогу и зашел в ближайший газетный киоск, в котором в жару всегда присутствует холодильник для напитков. Купив себе колу, я отправился дальше, ступая по раскалённому асфальту, температура которого угрожала обратить подошвы моей обуви в подобие сыра, проведшего пару минут в микроволновке. Идя быстрым шагом, подходя к пункту назначенной встречи, я все заметнее замедлялся. Я ждал этого свидания отчаянно, как ожидают новостей во время тяжелейшей хирургической операции, но то, что сегодня могло бы стать его Grand Finale, одновременно притягивало и пугало меня.

Я знал, что факт того, что наша встреча состоялась – это уже моя личная победа, безоговорочная и не подлежащая нареканиям с чьей-либо стороны. Она сдалась по собственной инициативе, а вялое сопротивление, которое она мне оказывала несколько дней кряду, было всего лишь формальностью, необходимой по церемониальным обычаям, добавляющим пущей драматичности и эффектности неизбежному торжеству.

От нее пришло сообщение, оповещающее меня, что она уже на месте, из-за чего мой шаг ускорился. Трясущимися руками открывая бутылку для очередного глотка от пересохшего горла, я проливаю на свою футболку немного газировки, которая тут же превращается в бордовое пятно на белом хлопке. Я не обратил на это внимания. Сейчас для меня существует только один человек, что ожидает моего появления на нашем месте встречи, и каждая потраченная впустую секунда умаляла меня в моих же глазах.

Пройдя скопление плотно заставленных овощных павильонов, передо мной по правую руку началась стена из низких железных ограждений, которыми обставлен весь город с целью демонстрации «правильных» пешеходных путей. Чуть подальше, там, где над оградой свисала широкая темно-зеленая крона высокого дерева, создавая столь приятный для такой погоды тенек, на округлой поверхности забора восседала Ви. На ней – широкая юбка черного цвета в мелкий белый горошек, поверх которой была накинута полупрозрачная вуальная ткань, закрепленная тонким белоснежным ремнем на талии. Уже издалека я заметил, насколько сильно она выдавала окружающим свое волнение, постоянно заправляя непослушную прядь волос за ухо и нервно постукивая кедами по металлической оградке. Подле ее ног стоял сосуд синего цвета.

Сегодня она была столь далека от того образа, который мне довелось видеть за несколько дней до этого. Сейчас она меньше всего напоминала женщину, осознающую свою безграничную власть, способную лишь одним своим словом вынудить меня совершить любое действие, вне зависимости от возможных последствий. Передо мной была школьница, которая в первый раз пошла со своим юным кавалером на романтическую прогулку, переживающая за свой внешний вид и мечтающая о первом поцелуе. От подобного расклада во мне добавилось уверенности, и я неспешно подошел к своей избраннице, по пути сорвав ромашку, растущую прямо из потрескавшегося асфальта

Я помахал ей, лицо Ви осветилось полуулыбкой. Присев возле нее, я положил ей цветок за левое ухо, почувствовав, как начинаю пьянеть, а все заранее подготовленные речи и вопросы по-английски покинули мою голову через черный вход. Увидев мою растерянность, она нежно положила свою ладонь на мои костяшки, продолжая томно улыбаться, глядя себе под ноги.

– Я нам вина взяла моего любимого.

Легонько ударив носком миниатюрного кеда бутылку, она жестом предложила мне подать вино в ее руки. Судя по тому, что бутыль была откупорена, Ви, ожидая меня, успела сходить за штопором до своего дома. Не противясь, я опустился возле ее ног, после чего поднял и вложил ей в протянутые руки прохладный виноградный напиток в стекле. На тот момент мне еще не доводилось видеть ее снизу-вверх, от чего я замер, тщательно разглядывая ее в непривычном для меня ракурсе.