Тихон 2

Сергей Тихорадов

Тихон 2

Пропуская

буквы и запятые,

автор вносит свой вклад

в сохранение лесов Сибири

Тихон

Что бы ни врали духовные

учителя, на самом деле мы не

ищем «кто мы», мы ищем «какие мы».

Однако, что бы мы ни нашли – я нас люблю!

Тихон, продолжение

Введение

Есть в этой жизни совершенно бессмысленные мероприятия, и есть полусмысленные. Чтение этой книги как раз из таких полусмысленных, для кое-кого. Тому, кто прочел первую часть историй про Тихона, смысл откроется полностью, без предисловий. Бумага подорожала, леса редеют, типографское производство не становится чище – есть ли смысл в предисловиях? Разумнее и дешевле сперва изучить первую часть, и лишь потом приступать к чтению этой.

Но если читателю достаточно полусмыслов, то милости просим на эти страницы. Кстати, автор позаимствовал из первой книги эпиграф, чтобы читателю было полегче вернуться в тему, а заодно и настроиться на прощение многочисленных ляпов и несуразиц автора. Когда пишешь о Тихоне – без несуразиц нельзя.

А чтобы не выглядеть вором, стащившим у самого себя эпиграф, автор скромно прикрыл его новым, про духовных учителей, которые что-то там врут, и так далее. Все врут, чего уж там. Только Тихон не врет, и старательно всех нас любит, хотя кое-кого не за что… Но разве должно быть «за что»? Автор не знает ответа на сей вопрос.

Нет, он конечно же знает, он вычитал из умных книжек, что и вы можете сделать. Вы же умеете читать, и это великий дар. Но эта книжка не умная, и не веселая. И не грустная, кстати. В любом случае, наслаждайтесь, потому что человек – это наслаждение.

P.S. Особам, желающим иметь прямые ответы, автор горазд напомнить, что сие произведение является не более чем автопародией человека, возомнившего свою святость. А нежели кто признает в Тихоне и себя, так автору вообще радость, ибо удалось послужить зеркалом для читателя.

Вхождение в старую роль

Жениться на скрипачке не удалось. Почти прижившаяся в голове Тихона идея женитьбы скукожилась, и тихо самоликвидировалась через ноздри с первым осенним приступом гайморита – потому что скрипачек в городе на всех не хватало.

– Надо бы воззвать к мэру, пусть заведет в городе скрипично-музыкальное училище, – размечтался поутру Тихон, – А что, медулище есть, педулище есть, будет еще и скрипулище.

И прогремит Сиреченск на всю Россию своим скрипулищем! Не только лишь на нее, впрочем, но и на весь остальной мир, включая экзопланеты системы Тау Кита и туманность загадочной Андромеды.

– Почему «прогремит»… – тут же задумался Тихон, – Это же не барабанное училище. Не барабулище же, а скрипулище. Тогда уж, пусть «проскрипит», что ли. Но на весь мир!

Несмотря на определенную сумасбродность идеи, шанс на ее реализацию был. Тихон до сих пор числился официальным бомжом Сиреченска, вхожим в кабинет мэра на правах городской достопримечательности.

Люди недалекие возразят, мол, как же так, разве можно, чтобы какого-то бомжа и в достопримечательности? Ну, на то они и недалекие. Далекие же подумают: если виртуального, в природе не присутствующего, Деда Мороза можно сделать почетным гражданином, то почему бы живого, абсолютно материального, воспитанного, начитанного, образованного, красивого, упитанного, вежливого, недурно прикинутого, и еще много чего на «ого» бомжа не выбрать достопримечательностью?

И назначили-таки Тихона приказом самого мэра, провели по бумагам официально, как полагается. Горожане не возражали, им давно уже импонировала уникальность Тихона, и они восторженно приветствовали новую достопримечательность.

Итак, резюмируем, чем же Тихон достопримечателен. Во-первых, Тихона три: сам Тихон, дядя Архип, и отец Филип. Во-вторых, из-за пункта первого Тихона позвали умирать в магнитный томограф, чтобы в момент отделения души от тела попробовать разобраться в том, как же в одной черепной коробке размещаются трое. В-третьих, иных достопримечательностей в городе Сиреченске не имелось, так что хоть одна теперь будет.

Это к тому, что если бы Тихон и впрямь вознамерился воззвать к мэру, в Сиреченске могло бы и появиться скрипулище, но Тихон взывать не стал. Знаменитое «надо бы» в устах Тихона всегда имело значение «да ну его», и эта особенность вполне могла стать четвертым пунктом в перечне заслуг Тихона, потому что наиболее ярко отображала стиль мышления всех сиреченцев.

Не женившись и не став телезвездой, Тихон расстраиваться не стал. Механизм расстраивания в Тихоне давным давно расстроился, поэтому расстраиваться Тихону было нечем. Он бы и рад был испытать определенные ощущения, но нечем было испытывать. Тихон был в этом смысле полным инвалидом, лишенным конечности – если бежать нечем, то зачем бежать? Все равно не получится.

Поэтому Тихон и не расстроился, не женившись и не став. Смирившись и приняв, Тихон получил от Бога подарок. В жизни Тихона возникла Маруся.

Маруся

Когда что-то случалось, маменька отверзала ротовое отверстие и делилась с дочерью наболевшим. Наболевшим у нее было все. Марусе иногда казалось, что мама впускает в себя реальность лишь для того, чтобы переболеть ею внутри, и затем отпустить обратно в мир через варежку рта. Мамины внутренности были фабрикой по переработке реальности в словесную боль.

Грубое слово «варежка» Маруся проговаривала иногда даже вслух, когда никто не слышал. Этим словом она боролась с потоком маминых откровений, кое-как его обесценивая, чуть-чуть ослабляя, делая в итоге не столь отравляющим. Когда отфутболить варежку не удавалось, Маруся пропускала удар и переполнялась.

Перегрузившись чужими откровениями, Маруся весь следующий день потела и бегала в комнату для девочек мыть подмышки. Неспособность послать маму подальше выходила у нее через пот.

А мама уже ждала дочку снова, чтобы излить на нее «то, что внутри». Маруся догадывалась, что она тоже является частью той самой реальности, которую мама желает переварить, предварительно в себя засосав.

Мама так решительно втягивала Марусю в свой внутренний мир, что та однажды не выдержала:

– Мама, ты хочешь родить меня обратно?

На мгновенье опешив от прямоты вопроса, мама бросила короткий взгляд ниже подола. Ну как бросила… так, уронила, не удержав. «Точно хочет», ухмыльнулась Маруся, потом демонстративно тяжко вздохнула:

– Я так и знала, – и чмокнула губками.

А вот сие чмоканье к Марусе перешло по отцовской линии. Отец всегда чмокал, как лошадь, даже не как конь. Всей семьей отучали, так и не отучили. Спившись и умерев, он был положен в гроб с надутыми губками, словно замершими в неоконченном чмоке. Маруся терпеть не могла дур, надувающих губы, они напоминали ей мертвого отца в гробу.

По большому счету, угроза быть рожденной обратно и чмоканье – это было все, чем владела Маруся. Дома не было, мужа не было, детей не было, про деньги умолчим ради стыда, а больше и сказать не о чем. С таким наследством прямая дорога в друзья к Тихону.

Бог многих готовит к нему в друзья, но лишь у избранных получается в них попасть. Тихон, он такой, он всегда рядом, но никто не знает конкретно где. Так, где-то рядом…

Цифровизация

Как уже упоминалось в первой части, Тихона на самом деле было три: сам Тихон, отец Филип с одним «п», и дядя Архип. Наука предполагает, что именно сей парадокс и был причиной того, что Тихона позвали умирать в магнитный томограф. Заодно парадокс обеспечивал Тихону ежемесячное вспомоществование от того самого института – вдруг кто перехватит уникума? Не только нашей разведке было известно про Тихона…

Однажды, дивным августовским вечером, когда пижма еще не отцвела в тех широтах, все трое сидели на самопровозглашенной веранде и пили чай.

– Я ее так не называл, – проворчал отец Филип.

– Ты про веранду? – уточнил Тихон, – Действительно, что еще за «самопровозглашенная».

Будучи в каком-то смысле одним целым, они угадывали мысли друг друга. Это было хорошо в момент чаепития. После момента иногда доставало.

– Он про цифровизацию, – отозвался дядя Архип, – Он имеет в виду, что русское слово «цифровизация» куда приятнее для евоного уха, чем буржуйское «дигитализация».

Сам факт выговаривания дядей Архипом столь сложных слов впечатлял, поэтому помолчали.

Молчаливое уважение длилось недолго.

– Евоный рот какой умный стал, – рискнул съязвить отец Филип, перебивая молчание, но публика отозвалась игнором, то есть никак не отозвалась.

Игнор отличается от просто молчания как причиной, так и намерением. В данном случае намерением было воспитать в отце Филипе способность сидеть заткнувшись, когда остальные заняты тем же самым.

– Евоные вы мои! – воззвал Тихон, – Цифрозадые мои! Цифровизация есть восстание отвёртки, самоосознание инструмента, задуманного всего лишь в помощь. Как так вышло, что отвертка стала важнее шурупа, будучи созданной всего лишь для кручения его за голову?

Вскружившая голову шурупу отвертка сейчас бы обиделась, но ее тут не было, весь инструмент был аккуратно притоптан по ящичкам.

Воображению не откажешь. Его не остановишь, даже не приуменьшишь, ему следует дать отыграться, и лучше по полной: итак, еще какое-то время жестокость отвертки задавала тему воображательным долям мозга у всех троих, что можно было определить по сморщенным лобикам и мелким подергиваниям конечностями.

Открутив, и попутно измучив, все шурупы вселенной, воображение затихло. Теперь можно было вновь какое-то время блюсти тишину.

Поблюдя оную с полминуты, Тихон обратился к товарищам:

– Ну-с, господа, какое у вас ощущение?

– У нас ощущение, будто здесь мёд, а вы мухи, – невежливо отозвался дядя Архип, и вежливо уточнил, – Мы мухи.

За «мы» нашему человеку прощается многое, таков уж менталитет.

– Это все потому, что я нас огорчил внедрением в разговор навязчивой темы, – бросил себе на плешь горстку пепла отец Филип, – Сидели себе, блюли тишину, и вдруг цифровизация, да еще такая навязчивая. Выходит, я бываю бестактен по отношению к тишине? Вот же не знал про себя… А еще я не знал, что я ретроград.

– Петроград? – не расслышал Тихон, – А, ретроград…

– Ретропетро, – пошел на компромисс отец Филип.

– Словоблуды, – резюмировал дядя Архип.

– А мне нравится, – пожала плечиками Маруся.

Веранда была не сама по себе, она принадлежала даче. Стол и пара скамеек принадлежали веранде. Большой фарфоровый чайник и чашки принадлежали столу. Синие выпуклые цветы, носик и готовая вскоре оторваться надтреснутая ручка принадлежали чайнику. Пар, выплывая из чайника, переставал ему принадлежать и тут же становился собственностью атмосферы в лице дачного воздуха.

– Ты чьё? – поинтересовался Тихон, обнаружив рядом с собой Марусю.

Маруся, готовая стандартно, по принятому ею самою шаблону, представиться «я Маруся» и мило улыбнуться, опешила. Заготовленный шаблон застрял в гортани, и в красивой голове Маруси началась суета. Мысли наваливались сверху одна на другую, но внизу был затык, выхода не было.

– Марина, – сказала Марина, шаблон вывалился с чопорным питерским холодком.

Потом, когда они уже станут необыкновенно близки, Тихон признается Марусе, что это ее интеллигентное «Марина» было не словом, но чудом. Чудо поставило точки на «ё», поставило на место самого Тихона, установило планку общения на метр выше головы Тихона. Иными словами, задало уровень – разве это не является истинным смыслом чуда, задавать уровень? Вот, Марина его и задала.

– Тихон, – сказал Тихон, официально признав уровень.

Ниже они уже никогда не опустятся, даже когда будут ругаться и швырять на пол сковородку.

Ребенка сочинить куда проще

Странные странности мироздания Тихона не задевали, его гораздо больше беспокоили родные мысли о том, почему не все люди внимательны к странностям.

– Скажи-ка, дядя, – начал Тихон и принялся ждать.

Через несколько секунд легкое шевеление губ собеседников прекратилось. Это означало, что продолжение от «ведь недаром», и далее про Москву, было ими про себя, не вслух, но проговорено. Губы, они такие предательницы. Причем, отец Филип перестал шевелить губами чуть позже – то ли говорил медленнее, то ли сказал больше. А куда тут больше-то: «французу отдана», и точка.

– Как же вами легко рулить, – усмехнулся Тихон, – Предсказуемые вы. Ну да ладно. Вопрос в другом: почему у нас водительские права получить труднее, чем завести ребенка? Ходить в автошколу учиться, экзамены сдавать, кучу денег потратить… А ребенка завести – раз, и готово. Ни экзаменов тебе, ни учебы. Скажите-ка, дяди и отцы, почему так?

С Тихоном сразу и не поймешь, настоящий это вопрос, или пока только разминка. Бывало не раз, что примешься отвечать, всю нервную силу истратишь… а это еще и не вопрос был пока, это разминка была перед вопросом. Но у тебя на разминку все силы ушли, стоишь мыкаешься, силы-то закончились, разбазарились в никуда. Хорошую тактику побеждать изобрел Тихон.

Поэтому на вопрос «почему так» ни дядя Архип, ни отец Филип отвечать не спешили. Вдруг это еще не вопрос? Но Тихон молчал, выдерживал, негодяй, паузу. Хорошо выдержанная пауза заменяла пост и молитву, изгоняя бесов из собеседника. Пустоватых на собственный ум нынешних тараканов, любимых зверей психолога, она тоже вполне эффективно мочалила и губила. В кино, когда показывали две полоски, и невоздержанной в отношениях героине полагалось то ли взгрустнуть, то ли возрадоваться, отец Филип и дядя Архип видели стандартный значок паузы. Две полоски? Остановись, помолчи.

Первым не выдержал отец Филип, вроде как спокойно в кресле сидючи.

– Ну-с, – хлопнул он ладошками по коленям, словно крышку рояля закрыл, – Во-первых, ребенка завести и впрямь куда проще, чисто физически. Знание сего процесса вложено в нас от рождения, плюс удовольствие, автоматически получаемое при… гм, так сказать… в этом, как бы это…

– В процессе, – подсказал дядя Архип, будучи нервно сидючи как-то насупротив.

– Спасибо, – отец Филип интеллигентно кивнул дяде, мол, мы с тобой одной крови, товарищ, оба интеллигенты.

На подлой физиономии подлого Тихона при этом возникла подлая, даже гнусная, усмешка, весьма точно характеризуемая междометием «ну-ну». В умении без слов произнести «ну-ну» Тихону не было равных в Сиреченске. Возможно, кстати, что и во всей России не было. Доктора подозревали, что с этим «ну-ну» Тихон и отправится, лежа в томографе, к Отцу нашему небесному, так сказать.

– Во-вторыххх… – подло прошипел Тихон, не стирая усмешечки.

Отец Филип с дядей Архипом вздрогнули и оглянулись, пытаясь разглядеть змею в помещении. Двери надо закрывать тщательнее, а то вползают тут всякие, и ползают потом, как дома.

– А, это ты, – успокоенно молвил отец Филип, когда понял, что это не змея тут шипела.

– Я-хх, – прошипел Тихон, – Итак, во-вторыххх…

– Во-вторых! – бодро подключился дядя Архип, – Чтобы делать водительские права было столь же радостно и безответственно, как детей, надо присовокупить принцип удовольствия!

Сию глубокую мысль, порожденную неведомыми обитателями головы дяди Архипа, следовало, как минимум, принять во внимание. Не принятая во внимание дядина мысль обычно трансформировалась в шатуна, одиноко болтающегося по окрестностям черепной коробки и пугающего народ вместо того, чтобы умилять его зрелищем сосания лапы: ах, какой же он милый, этот мишка. Мирный такой, благодушный, добрый, лапку свою сосет, а мог бы сейчас бродить, рычать и пугать, или вообще задрал кого, непутевого.

Посему, все трое принялись наспех принимать глубокую мысль во внимание. Сам дядя Архип тоже принялся, больше всех испугавшись: принимать мысль во внимание – это вам не на грудь принимать.

Тем временем вечерело, солнышко задернуло шторки на небесах и осторожно покатилось баиньки за горизонт, лишь бы не слышать этих троих, ибо достали уже.

Идея привнести радости и безответственности в процесс получения водительских прав заходила в сознание медленно. Солнышко на всякий случай покатилось быстрее, пока идея не достигла небес.

Отец Филип начал издалека: ему был нужен разбег. Тихон ухмыльнулся, вопросив про себя: «Отче, ты сегодня с шестом, или в длину?».

– Или присовокупить к правам удовольствие, – сказал отец Филип, – Или отсовокупить удовольствие от делания детей. Выбрать что-то одно – и претворить в жизнь!

– Как же так… – растерялся Тихон, – Как можно отсовокупить удовольствие от совокупления… И получившееся претворить…

– Так, проехали, – вынес вердикт дядя Архип, – А то, кажись, кое-кого вредного пора отсовокупить подальше, пущай там умничает!

Иногда дядя Архип начинал крестьянствовать в речи, размашисто запуская в словесное поле всякие там «пущай», «надысь» и «давеча». Обычно после такого запуска следовал мордобой, поэтому публика напряглась.

Скромная паутинка, украсившая собой угол, колыхалась туда-сюда, подчиняясь невидимым воздушным течениям. «Надо же», подумал Тихон, «Стоишь тут, напрягаешься, а вокруг течет воздух. Вокруг целая река из смеси газов, броуновская суета молекул, переливы паутинок, сверкание пыли, мельтешение солнечных зайчиков, тени на обоях рисуют свой загадочный мультик, отвалившийся от стены плинтус просится обратно – но прибить некому. Некому, потому что публика напряглась. Публика зависла в ожидании то ли ответа на вопрос, то ли начала драки. Ожидания публики важнее, чем ожидания плинтуса? Ну а каковы мои личные ожидания, я ведь тоже публика: мы с плинтусом оба ждем, когда нас прибьют».

Это было неприятное откровение, которое следовало быстро запихнуть под диван.

– Надо жить сильными событиями, которые нельзя отменить, – произнес Тихон, – Например, продал квартиру и уехал в деревню, и это не отменить. Вся жизнь – это сильное событие, которое не отменить, которое уже есть. А водительские права… это так себе событие, оно для кого-то локально сильное, но совсем никакое в масштабах вселенной.

– А ребенка сочинить есть событие сильное, – догадался вслух дядя Архип, – Которое не отменить.

Несмотря на амплуа тупицы, дядя Архип играл в тройке важную роль. Он озвучивал неозвученное. Иногда еще доедал недоеденное, допивал недопитое, и за всех досыпал в воскресенье. Несомненным бонусом шла возможность открывать голосовое отверстие в любой момент, не считаясь с готовностью публики слушать.

– Почему не отменить? Все можно отменить! – встрял неожиданно отец Филип, – Права можно отменить: прийти в милицию и сдать. Да и ребенка можно отменить: оставить в роддоме, или подарить цыганам, к примеру.

Все с жалостью посмотрели на отца Филипа и посетовали, что когда он родился, в Сиреченске не стоял табор. У отца Филипа, в отличие от дяди, не было индульгенции на процесс извержения слов, с отца Филипа был спрос. Более того, отец Филип вроде как слыл в тройке интеллектуалом, почти равным по силе самому Тихону. К мнению отца Филипа обращались, ожидая умных слов и разрешения вопроса. Но иногда мнение не успевало за ситуацией, превращая оную в сумбур и кашу.

– Не умничайте, отец Филип, – нежно попросил Тихон, – Отдать и отменить – не одно и то же. За ребенка вы потом долго платите, даже расплачиваетесь, разве не так? Ребенок – это аванс от Господа, кредит от жизни… э-э, кажется, я тоже умничаю. Ох и заразны же вы, отче!

– Заразительны, Тиша, заразительны, – поправила друга Маруся, – Да все вы тут… Яичница стынет, господа!

Кусочек

Когда в очередной раз выбило пробки, Тихон угрюмо направился к расположенному в коридоре щитку. Отсутствие окна создавало в этом преддверии мистический полумрак, и банальная пропажа электричества выглядела таинственно и печально.

– За что, Господи, – бормотнул Тихон без тени вопроса.

На самом деле его развлекало это маленькое приключение, потому что предыдущие полтора часа жизни были вообще ни о чем. Тихон проговорил «за что», но на самом деле был благодарен Создателю за подарок.

– Кто я вообще такой, – сказал Тихон, – Крохотная частица непонятно чего, вовсе не целостная, не знающая себя. Кто сказал, что мне вообще полагается жить при свете?

В полумраке Тихон подкрался к щитку, отворил дверцу: старые пробки уж пару лет как были заменены на современные защитные автоматы, так что процесс включения электричества стал приятен и скор. Пробки нынче не перегорали, просто отскакивал вниз рычажок.

– Спасибо, – сказал Тихон, и было понятно, Кому он это сказал.

Да, один из рычажков опал, и торчал теперь башкой вниз, выбиваясь из шеренги бодрых собратьев. Тихон протянул указательный палец, неудобным движением снизу подцепил рычажок, и щелкнул вверх, поднимая раненного бойца. С этим щелчком коридор озарился сиянием простенькой люстры, расположенной как раз над головой Тихона.

– Да будет свет, – пошло произнес Тихон, не справившись с бессознательным импульсом, гордо всплывшим из недр черепной коробки.

Бессознательная часть Тихона работала по щелчку. Самого Тихона это весьма удивляло: пока снаружи не щелкнет, внутри не отзовется. «Не автомат ли я?», временами позволял себе задуматься Тихон.

Итак, когда снаружи снова щелкнуло и запылал свет, внутри Тихона щелкнуло тоже.

– А что, если? – спросил Тихон, – Если моя целостность вовсе не подразумевает, что я собираю воедино некие свои частички? Что, если наоборот: я и есть частичка какого-то большего целого, и я должен впитаться в него, чтобы оно возобновило свое целостное состояние? Иными словами: стать целостным означает вложить себя, как кусочек, во что-то большее.

Я исчезну, и нецелое станет целым. Потому что я лишь кусочек, малая часть, которая войдет в большой пазл. Исчезну ли я при этом, вот в чем вопрос. Это вам не банальное «ту би ор нот ту би».

– Чем бы тут еще разок щелкнуть, чтобы из головы унесло эту муть, – спросил Тихон.

Он не любил такие свои состояния. Он знал, что пока звуковики парятся в поисках смысла жизни, остальные ею наслаждаются. Тяжелый вектор, чего уж там.

И вдруг Тихон пропал. Туловище стояло перед щитком, над головой весело светилась люстра, защитные автоматы торчали клювами вверх, готовые в случае перегрузки снова спасти проводку в квартире – но Тихона вроде как не было. Тихон не ощущал свое «я». Такое с ним время от времени уже случалось, когда мир вроде есть – а «я» нет.

Осталась картинка вокруг, но никого, ее наблюдающего, не осталось. Так будет выглядеть Третьяковка после апокалипсиса.

Тихон стоял в коридоре, созерцая отсутствие «я». Ощущать было нечем, а вот созерцание оставалось, тихое, невесомое, размером всего лишь в один фотон. Картинка же видится, значит, созерцание есть? Именно «созерцание», потому что совершенно божественный момент не предполагал пошлого «видения», «наблюдения», и даже «присутствия», раскочегаренного эзотериками своей шизе в угоду.

Сколько-то это длилось, но вроде не слишком долго, так, жалкие пару-тройку секунд. Потом, будто бы испугавшись, туловище Тихона пошевелилось, ему непривычно было без «я». С этим искренним шевелением Тихон пришел в себя, «я» вернулось. Не встало резким толчком на свое место, а плавно вплыло внутрь головы, заполнило изнутри туловище, подняло давление и температуру. Тихон потоптался на месте, шевельнул коромыслом плеч, шмыгнул носом.

– Есть две вещи, которые тебя вытащат из любой жизненной ямы, это вино и часы, – сказал внутренний голос, – Если нет денег на хорошее вино и хорошие часы, не покупай вообще.

– Да я вроде не в яме, – пробормотал Тихон, приятно ощущая гортань.

– Я на всякий случай, – сказал голос, – Вдруг ты заблудился… Бывает же, когда по жизни косяки прут косяками, как глупая рыба селедка в невод.

– Полагаю, мое «я» – это косяк, – выдал Тихон более-менее уверенно.

– И я о том же, – грустно отозвался внутренний голос, – Мысль о том, что «я» – это косяк, и есть самый верный косяк. А твое «я» у тебя вроде бы есть… Знаешь, а вообще я тебе так скажу: когда Бог чего-то не даёт человеку, это Он от чего-то его бережёт… или что-то от него бережёт. Слопаешь, бывало, в детстве варенье, стыренное на кухне: «Не уберёг, Господи, как же Ты так?», и в небо посмотришь с наивным детским укором. А бывает, что у тебя уже есть что-то лучшее, чем то, что ты просишь. Потому и не получаешь того, что просишь.

– Я прошу понимания, – сказал Тихон, – Мне нужно понимание процесса, мне нужно все обозвать своими именами, как тому Адаму. У меня всяк таракан должен быть поименован и пронумерован. Не тем ли Адам и занимался…

– Про Адама не скажу, а понимания не будет, – пообещал внутренний голос, – Жизнь – это тайна, таковой и останется. И не верь тому, кто обещает, что все поймешь после смерти, ибо не факт. Но каждая ситуация нужна для того, чтобы пробудить кусочек, так что определись, какой ты кусочек, как тебе стать именно тем, самым полезным Богу и людям, кусочком.