Замолкший телефон. Роман

РАБОТАЙ, СВОЛОЧЬ!

Поскольку Коля никуда не собирался поступать, Тамара Федоровна купила путёвки в Крым. Шиканули – полетели самолётом до Симферополя. Там – туристическая база. Оттуда на денёк свозили в Ялту. Показали городскую набережную, а – главное – дворцово-парковый комплекс Ливадию. В нём в январе 1945 года собрались лидеры антигитлеровской коалиции, решили послевоенные судьбы народов Европы. Указали места, на которых сидели Сталин, Черчиль, Рузвельт. Поведали о трудностях переговоров, мудрости Иосифа Виссарионовича, выторговавшего самые выгодные условия для Советского Союза. Вернулись в Симферополь, переночевав, покатили через Крымские горы в Бахчисарай. А там – знаменитый ханский дворец, фонтан любви, воспетый Пушкиным, древний город Чуфут-Кале, вырубленные в скалах монастыри и церкви. Правда, последние были закрыты ещё в двадцатых годах и пребывали в запустении. Затем Севастополь с его поразительной бухтой, известной не только за пределами страны панорамой обороны города в 1854 году, диорамой штурма Сапун-горы через девяносто лет. Показали редуты на Малаховом кургане, где героически отражали атаки англичан, французов турок наши моряки, пехотинцы, артиллеристы. Слушая экскурсоводов, нельзя было не гордиться своей страной, своим народом. Сами сходили на военное кладбище, расположенное в шаговой доступности от туристической базы. Здесь посетителей ждало уныние от запущенности могил даже павших в годы Великой Отечественной войны. Захоронения участников первой обороны Севастополя были тогда попросту заброшены. В плачевном состоянии пребывал кладбищенский храм. Тамара Федоровна посетовала на это немолодому гиду, сопровождавшему группу. Тот внимательно посмотрел на женщину, понял, что имеет дело с порядочным человеком, который не донесёт «куда следует», вздохнул:

– Мы ничего не получаем от Украины. С нас дерут, где могут. Помочь же – никогда! А ведь Севастополь – город-герой. Ему надо развиваться. На это уходит всё, что остаётся в нашем бюджете. Нет ни средств, ни прочих возможностей, чтобы навести порядок на кладбище. Кстати, можно создать мемориал. Показывать его туристам. Я – оптимист. Думаю, что это когда-нибудь будет. Особенно, если Крым вновь войдёт в состав России.

Завершили поездку в Евпатории – городе-курорте. Вдоволь наплавались в прогретом море, позагорали на золотом песке. На советских турбазах, как в санаториях и домах отдыха женщины и мужчины жили раздельно. Проводив маму на ночлег в «женский корпус», Коля направился в свою комнату, называемую «палатой». У входа в здание курили пять его соседей по месту обитания.

– Постой, пацан! Там сейчас Валерка из Пензы тётку из Саратова «трахает». До одиннадцати обязан управиться. После двадцати трёх ноль-ноль все должны быть в своих постелях. Иначе, если поймают мужика с бабой, выгонят, да ещё сообщат на работу об аморальном поведении. Покури с нами! Если не куришь – хвати «Ошибки Мичурина» (так в народе называли плодово-ягодное вино, производимое из отбросов продукции садоводства).

Коля выпил поднесённые ему полстакана. Стал вслушиваться в разговоры парней и дядек.

– У нас до прошлого года всё было. Теперь, хоть шаром покати! В гастрономе только шестнадцать наименований товаров, включая папиросы «Беломор», сигареты «Прима», спички, шампанское. А ведь Копейск – город шахтёров! Уголёк на одних макаронах с бычками в томате не шибко порубаешь. За всем приходится в Челябинск мотаться. Там ещё что-то ухватить можно. Нет, мужики! Назад капитализм надо возвращать!

К удивлению Николая, все мужики – квалифицированные работяги – согласились. А ведь в школе твердили, что рабочий класс – главный оплот в строительстве коммунизма. Что ведёт он за собой в «светлое будущее» колхозное крестьянство и социалистическую интеллигенцию. Что именно в нём родная коммунистическая партия черпает свои лучшие силы. Промолчал, уж больно разгорячились мужики.

Без трёх минут одиннадцати из здания выскочила пышнотелая особа. Запахнув халат, вприпрыжку устремилась к «женскому корпусу». С тех пор повелось: до одиннадцати кто-то из «взрослых» уединялся в палате с временной подругой. Только Коля никого не привёл. Он видел плотоядные взгляды, бросаемые на его молодую, стройную, мускулистую фигуру дамочками. Но, они казались ему слишком старыми. Уступил последнюю ночь на турбазе тому же Валерке из Пензы. Правда, на сей раз он затащил в койку башкирку из Уфы.

Вернулись в Москву. Надлежало определиться с работой. Вспомнил мемуары великого певца Федора Ивановича Шаляпина. Тому папаша нередко говаривал:

– Работай, сволочь! В дворники иди! У них всегда есть дело.

Увидев объявление у кинотеатра «Октябрь», всего в пяти минутах ходьбы от дома, что требуется помощник дворника направился туда. Вспомнил уничижительное: «Он работает старшим помощником младшего дворника». Всегда считал это хохмой. С удивлением обнаружил, что есть и младшие дворники, и просто дворники, и даже старшие дворники. Правда, ни младших, ни старших помощников дворникам не полагалось. Нанялся помощником. Взяли охотно. Сказали:

– Сейчас лето. Работы мало. Поэтому зарплата шестьдесят рублей. Чем ближе к зиме, тем больше будет жалованье. Зимой все двести целковых будешь зарабатывать.

Единственно, что напрягало – необходимо вставать пораньше. В шесть утра подмести окурки и бумажки набросанные за ночь, полить из шланга асфальт. Потом несколько часов перерыва. В полдень снова подмести, а если особенно жарко – полить. Опять несколько часов перерыва, снова работа метлой. К вечеру опять подмести, полить. Зато хватало время почитать книги, смотаться в кино, созвониться с друзьями. Их номерами Коля заполнил местно на обоях рядом с телефоном, стерев ластиком то, что годами писала покойная Матвеевна. Кстати, он лихо отклеил бумажку, коей опечатали дверь в комнату покойной. Напрягся, перетащил к себе большой шкаф чёрного дерева итальянской работы семнадцатого века. Спросил у Ольги не нужно ли чего?

– Ничего не надо! Наверняка Матвеевна приобретала вещи в магазине, где торговали имуществом, конфискованным у «врагов народа». Хотя, вот эту банкетку с позолоченными ножками и красным сиденьем тащи к телефону! Надоело сидеть на раздолбанном стуле. Бабка говорила, что банкетка из дворца. Точно, при Сталине разживалась вещами расстрелянных.

Между тем, тревожные вести приходили из братской Чехословакии. Средства массовой информации трубили, что там рвутся к власти противники социализма. Они готовы пустить на территорию страны блок НАТО, который таким образом окажется на границе Советского Союза. Ругали руководство коммунистической партии и государства, неспособных противостоять агентам мирового империализма. А куда им было деваться? Не желали чехи и словаки жить в условии тоталитарного режима. Хотели свободно разъезжать по миру, зарабатывать в капиталистических странах, в любое удобное для них время возвращаться на родину. Писатели с поэтами хотели писать, что им интересно, а не что им закажет государство. Режиссёры хотели снимать и ставить на сцене интересные им фильмы и спектакли. Ну, а народ хотел смотреть, читать, слушать то, что интересно ему. Да и развить частную инициативу тоже было бы неплохо. Многие даже не помышляли о капитализме, а желали «социализма с человеческим лицом». Советское руководство вразумляло «чешских товарищей», но они реально утратили контроль над ситуацией в стране. Тогда, в августе 1968 года в Чехословакию вступили советские войска. Руководство страны было заменено «стойкими марксистами-ленинцами», понявшими, что военную мощь СССР не остановить, но можно смягчить тяжесть оккупации. Словаки, считавшие, что «старшие братья» – чехи их эксплуатируют, отнеслись к вторжению спокойно. В чешских городах народ вышел на улицы. Только их плакатики, да национальные флажки оказались ничем перед сталью танков. Кучка советских граждан, названных на Западе «узниками совести», попыталась противостоять интервенции. Они разбрасывали в общественных местах рукописные листовки, приковывали себя к перилам в театрах, вздымая не прикованными руками плакаты с требованием свободы Чехословакии. Их быстро раскидали по психушкам. Хоть статья «Антисоветская пропаганда и агитация» кочевала из одной редакции уголовного кодекса в другую, применить её поначалу не решились. Помнили с какой гордостью сравнительно недавно Хрущев заявлял, что в Советском Союзе не ни одного политического заключённого. Пройдёт год, и её начнут использовать вовсю. Станут сажать даже за политические анекдоты и частушки. Ну а тогда большинство народа, под влиянием средств массовой информации гневно клеймило чешских контрреволюционеров, поддерживала военную помощь, оказанную народам этой страны. Даже подруга Ольги – закоренелая «контра» и собирательница антисоветских анекдотов – еврейка Аня сказала:

– С жиру бесятся, сволочи! Была в Чехословакии по турпутёвке. Наши магазины по сравнению с тамошними отдыхают! Разве, что чёрной икры я в Праге не видела.

Чёрная икра вскоре пропала и у нас. Следом – красная, одновременно с ней осетрина, лосось всех видов и даже крабы, которые москвичи использовали лишь в качестве компонента к салату «оливье».

В квартире появился новый сосед – тоже Николай. Он успел отслужить в армии, окончить техникум и работал где-то в министерстве. До этого в бывшую комнату Матвеевны заглянули работники жилищно-эксплуатационной конторы.

– Здесь у бабки стоял старинный чёрный шкаф, – подозрительно покосились они на пустую стенку. А где табуретка из дворца?

– Вы опись имущества сделали когда опечатывали квартиру? Что вчерашний день спрашиваете? Банкетка всегда в коридоре, у телефона стояла!

После ремонт делали нарочито долго. Работяги по наущению начальства развозили огромное количество грязи по всей квартире.

Наконец, въехал новый жилец. Посматривал на окружающих свысока. К телефону всегда выходил с записной книжкой, чтобы не пачкать обои записями. На работу ходил в костюме, правда не за сорок четыре, а за девяносто шесть рублей, и при галстуке. По квартире разгуливал в рубашке и джинсах, не признавал «треников» и маек. Узнав, что Коля готовится к службе в армии, посоветовал:

– Когда попадёшь в часть, старослужащие спросят: «Как будешь служить? По уставу или по понятиям»? Ни в коем случае не говори: по уставу! Станут бить, издеваться, глумиться. Над «салагами» – солдатами-первогодками, служащими «по понятиям» издеваются меньше, а бьют, если реально заслужил. И ещё. Когда призовут, одевай старьё. Новое «старики» отнимут, что не отнимут – сожгут в части.

За полгода до призыва Колю вызвали в военкомат. Направили на курсы телефонистов. Попробовал отказаться. Спросили:

– В Воздушно-десантные войска захотел или на Крайний Север?

Ни туда, ни сюда не захотелось. Пришлось вечерами овладевать специальностью. Овладел. Направили работать на недавно открытый Центральный телеграф на проспекте Калинина. Чтобы перед призывом набивал руку. Там были рады всем. Дали оклад восемьдесят рублей. Работёнка оказалась несложной. Преимущественно бездельничал. Однако приходилось теперь восемь часов сидеть на службе. Одна отрада – всего в десяти минутах ходьбы от дома.

ЗАТЕРЯННЫЙ В СТЕПЯХ

В день своего рождения получил повестку из военкомата. Надлежало завтра явиться туда с вещами и продуктами питания на три дня. Посидели с мамой и Ольгой. Сосед пребывал в служебной командировке. Мать, привыкшая к режиму, легла в положенное ей время. Ну а Оля затащила Николая в свою комнату. Там, на её старенькой тахте всю ночь прощались на долгие два года. К десяти утра, подхватив рюкзак с продуктами, поехали в военкомат. Во дворе стоял густой запах перегара. Шеренги призывников дружно качались. Бегали среди них офицерики, крутили носами, но пахло от всех. Налетел и на Колю молоденький, не нюхавший пороха лейтенантик.

– Призывник! Почему от вас так спиртным несёт? – явно показывал власть оставленный по блату на службе в Москве офицер.

– Потому, что у меня вчера был день рождения! Имею право! А вот военкомат мог бы дать пару дней на опохмелку! – дерзко ответил парень.

– В армии тот прав, у кого больше прав! А право моё такое – служить будешь, где все два года ни одного штатского не увидишь! Бухло там тоже взять неоткуда! – офицер подошёл к капитану, что-то сказал ему, показывая на Колю.

Тот сделал какую-то отметку в списке призывников. Затем забубнил о военном долге военком. Потом дедуля с орденом «Славы» на пиджаке. После погнали в автобусы. Дальше – Казанский вокзал и дальняя дорога через Россию, Южный Урал, сначала уральские, дальше казахстанские степи. Сопровождающие – сержанты велели сдать деньги, курево и выпивку «на хранение». Присмотрелись к чешским туфлям колиного соседа по загону в плацкарте.

– Фабрика «Цебо», мой размерчик! Снимай! Я тебе сменку выдам! – начал было один из них и осёкся.

Ни с кем не разговаривавший парень выкинул левую руку с двумя вытатуированными перстнями.

– Та на кого, фраер, тянешь? У меня две ходки на зону! Брысь в своё купе! Нас здесь вагон, а вас – вертухаев – всего четверо. Выбросим из поезда!

Сержанты свалили в своё «купе». Тихо пили там всю оставшуюся дорогу. Верно успели отнять у кого-то выпивку и деньги. А пацаны обступили смельчака, спросили:

– Что же ты раньше молчал?

– Да за падло с вами – лохами – было базарить, – ответил тот и отвернулся к стенке.

Вот, и последний пункт поездки – город Семипалатинск, окружённый степью. Служивых быстро раскидали по грузовикам, повезли куда-то очень далеко. Сопровождавшие «старики» разместились на лучших местах и, нарочито шепелявя, запели:

Расколи ка, бабушка, мне орешек грецкий

Зубки твои крепкие блещут белизной.

А мои остались в армии советской,

В земле казахстанской, в шахте пусковой.

Везли долго. Затем выгрузили в военном городке, от коего было сто километров до ближайшего населённого пункта. Пока вели в баню, успели оглядеться. Вокруг расстилалась до горизонта бескрайняя, зелёная степь. В ней предстояло провести ближайшие два года…

На мытьё дали двадцать минут. Затем потушили свет. В предбаннике ждало обмундирование, кальсоны, рубахи с длинным рукавом, кирзовые сапоги с портянками, пилотки. Кучкой лежали опустошённые кошельки и ополовиненные пачки сигарет. Штатское исчезло. Кто-то из пацанов заверещал, дескать, где мои деньги. Тут же получил в печень от старшины-сверхсрочника:

– Пропил, «череп», (презрительное название солдат, ещё не принявших присягу – авт.) по дороге теперь клевету на нашу Советскую Армию наводишь! Вновь услышу такие разговорчики – ты у меня из нарядов не вылезешь!

Месяц учебной команды. Учили текст военной присяги, уставы, разбирали и собирали автомат Калашникова. А там сбор всей части на плацу. Служивые в полевой форме с автоматами. Каждый из новичков зачитал текст, расписался. Развели по ротам. Там распределили по взводам и отделениям.

– Как, сынки, служить будем? По уставу или по понятиям? Вот, ты например? – ткнул Колю в бок служивый с лычками старшего сержанта на погонах.

– По понятиям, – ответил тот, наученный соседом.

– Подшей мне воротничёк! – стянул старший сержант гимнастёрку, небрежно бросил на койку, кинул на неё чистый воротничёк и нитку с иголкой.

Мать с детства учила Колю работать руками. Что-то зашить, пришить, починить не было для него проблемой. Быстро и аккуратно выполнил он работу. Старший сержант остался доволен.

– Будешь моим батраком! – изрёк он. – Делаешь всё, что прикажу. Посылки из дома отдаёшь. Из трёх рублей зарплаты – два мне! А я тебя другим «старикам» в обиду не дам. Считай, за мной, как за каменной стеной оказался!

– Где пара других пацанов? – спросил Николай.

– Их в сортир повели. «Солдатскую присягу» принимать. Им видишь ли по уставу служить захотелось.

Пришли побитые парни. Их переодели в поношенные форму и сапоги. Заставили перешивать погоны на отобранных гимнастёрках – с рядовых на ефрейторские. При этом надавали по рукам за то, что криво пришили.

– Генка, а ты чего с «салаги» ничего не снял? – спросили колиного «хозяина».

– По размеру не подходит, – с сожалением вздохнул тот.

– Отдай нам!

– Нет, стратеги! Мой батрак – значит мой батрак! Вы думаете, меня волнует ваше горе? Абсолютно не волнует!

– Рота! На обед! – заверещал дневальный.

За обедом, по случаю принятия присяги, выдали по паре малюсеньких котлет. Половину котлетки Генка оставил Николаю. Остальные полторы перекинул в свою тарелку. У других новобранцев отняли всё.

– Мясо утром, в обед и вечером, – криво усмехнулся старший сержант. – Так будешь говорить, когда на «гражданку» вернёшься. Реально: пара котлет в день присяги – два раза в год, на первое января, первое мая, девятое мая, седьмое ноября – годовщина Великой октябрьской социалистической революции и четвёртого декабря – день Конституции. Пока «салабон» – всё должен отдавать «старикам». По деньгам также. «Салаги» отдают два рубля из трёх, через полгода службы «шнурки» отдают полтора рубля, через год «лимоны» – рубль. Как станешь «стариком» – тебе платить будут.

– А в увольнительную куда-нибудь возят? – наивно спросил Коля, чем вызвал дружный смех.

– Отсюда до ближайшего населённого пункта сто вёрст! Так, что увольнительная летом – берег Иртыша. В остальное время года – в солдатской чайной. В части. даже солдатских выходных мундиров всего три штуки. Раз в месяц с автолавкой из «Военторга» (система магазинов Министерства обороны, обслуживающая военных – авт.) фотограф приезжает. Кого хочет, снимает. Тогда парадно-выходная форма требуется. А, так – без надобности она. Мы все три года в полевой, в «хабэ» проходили. Ничего, не подохли. А вам всего два года служить.

– Кроме Иртыша, какие-нибудь достопримечательности здесь имеются? – наивно уточнил Коля.

– Имеются, – гаденько хохотнул «хозяин». – ЦПХ – центральное писькохранилище. Общага для девчат, служащих по контракту. Оторвы ещё те! Им после обучения звания ефрейторов дают, чтобы получали больше. Подпускают к себе, минимум – старшин-сверхсрочников. Офицеров им подавай! Правда, пара из них за годы моей службы выскочила замуж за лейтенантов. Их в увольнительные за сто километров раз в месяц вывозят. Ну а так служится нормально. Командир роты нормальный. Недостаток – кроссами задолбал. Сам капитанские погоны выбегал. На всех соревнованиях, даже окружных, выступает. С нами кроссы бегает. Взводные тоже нормальные. С ротным старшиной Андреевичем жить можно.

После обеда вышли покурить на солнышко. Подняли глаза к голубому, безоблачному небу. Тут же получили жгучие пощёчины.

– «Салаги» могут смотреть только в пол или в землю! Поднять глаза имеют право лишь, когда им прикажут или разрешат.

Затем, хоть и «праздник» новички мыли пол. Там ужин – гречка с чаем. Засыпали ужасаясь, что терпеть рабство придётся целых полгода, полностью разочаровавшись в Советской Армии.

Следующим утром был кросс. Впереди командир роты в кедах и спортивном костюме с надписью на спине «СССР». Сзади обнажённые по пояс солдаты в тяжеленных «кирзачах». Капитан порхал вдали. Над колонной солдат вился дружный мат. Замыкали забег «старики». Тоже раздетые, но с ремнями в руках. Вытягивали ими отставших. Когда подошли к концу отмеренных два километра, «старики» рванули вперёд, расталкивая остальных. В отличие от других они не устали. Когда ротный обернулся, стояли в первом ряду.

– Вот, так, бойцы! Учитесь бегу у старослужащих! – слукавил он, наверняка зная уловки «стариков». Запевай!

– Без женщин жить нельзя на свете, нет! – рванул в воздух кто-то из «стариков».

– Отставить! – обернулся ротный.

– На речке, на речке, крутом бережёчке мыла Марусенька белые ножки, – выдали почему-то запрещённую в армии песню.

– Отставить! Бойцы! Меня в офицерской столовой обед будет хоть до ночи ждать, а ваш съедят. Запевай!

– Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернётся, ты только жди… – завели дозволенное начальством.

– Теперь – правильно! – одобрил ротный и повёл подчинённых на обед.

Пошла служба. Через пару недель двое колиных земляков, неосмотрительно заявивших, что будут служить по уставу, изъявили желание служить «по понятиям». Теперь уже вся троица застилала койки не только после себя, но и за их «господ». Чистила их оружие, ходила за них в наряды, стирала кое-что из их носильного. По воскресеньям ходили в «увольнительную» на берег Иртыша. Загорали. Попытались искупаться, но остановили «старики». Сказали, что даже в самую жару вода не прогревается выше плюс шестнадцати градусов. Запросто можно простудиться, попасть в медсанчасть. А начальство считает это членовредительством. Сразу после выздоровления определяет на гауптвахту. Так, и принимали солнечные ванны, с тоской глядя на тёмно-синюю воду, вспоминая крыловское: «Видит око, да зуб неймёт».

«На губу» Коля попал быстро.

– Эй, молодой! Твоя очередь под окном у замполита писюкать! – сказал «барин».

В армии всегда недолюбливали политработников, считая их бездельниками и просто лишними людьми в вооружённых силах. Подсмеивались, подставляли, издевались, как могли, и коллеги-офицеры, и солдаты с матросами. Вот и в батальоне связи, где служил Николай, взяли моду мочиться под окнами кабинета заместителя командира по политико-воспитательной работе. Запах стоял такой, что политрук не мог открыть окно. Мало того, заколотил все щели. Коле указали окно, под которым надлежало очистить мочевой пузырь. Затаились за углом склада. На сей раз пошло не по плану. Стоило Николаю пустить струю, у окна вырос замполит. Забарабанил одним кулаком по стеклу, показывая другой служивому. Рядом возник лейтенант.