Замолкший телефон. Роман

Замолкший телефон

Роман

Вадим Голубев

© Вадим Голубев, 2025

ISBN 978-5-0067-5623-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВАДИМ ГОЛУБЕВ

ЗАМОЛКШИЙ ТЕЛЕФОН

Роман

НАДЕЖДЫ И ОЖИДАНИЯ

Когда-то этот красавец не замолкал ни на минуту. Разумеется, если хозяин был дома или не выключал его сам на ночь, или ежели надоедали звонки. А звонили много. Друзья, подружки – временные и не очень, родня. Было много о чём поговорить. Как радовались тогда мать с сыном, что у них есть свой собственный аппарат. Ну а совсем недавно имелся лишь один на три комнаты в коммуналке. Квартира считалась малонаселённой – всего три нанимателя. Они, да пара соседок в паре других комнат. Девушка, да весьма древняя и нудная старуха. Дом некогда принадлежал московским барам со странной для русского слуха фамилией Дурасовы. Один из них – тогдашний обер-полицмейстер быстро восстановил строение после Великого московского пожара 1812 года. Сам поселился на втором этаже, первый отдал под нужды полицейских. В подвале же, именуемом «холодной», держали крупных и мелких правонарушителей. После, когда восстановили дворец в Хамовниках, Дурасовы вернулись в него. Дом какое-то время использовала полиция, но получив новое здание на Тверской, укатила туда. Сам дом сдавали поначалу мелким дворянчикам, явившимся в Белокаменную в поисках карьеры. После разделили на квартиры, которые сдавали в наём мелким чиновникам вплоть до 1917 года. Затем грянули сразу две революции. Новая власть разделила большие комнаты на мелкие заселила туда рабочих снимавших углы в доходных домах их бывших работодателей. С началом индустриализации работяги уехали из центра. На окраинах столицы возводили мощные заводы, а рядом дома для их работников. В коммуналки наехал мелкий служивый люд. Его «прорежили» в годы Большого террора. Тогда хватали всех, на кого написали доносы. Нередко – те же соседи по коммуналке в надежде получить большую по размерам комнату. Случалось, через какое-то время «забирали» самих доносчиков. Кого расстреливали, кого отправляли в «сталинские лагеря» непосильным трудом искупать «вину» перед Родиной. Затем – Великая Отечественная война. Мужчины ушли на фронт, женщины с детьми уехали в эвакуацию. Ну а после войны опустевшая Москва вновь стала богатеть населением. Нужны были рабочие руки для предприятий. Нужны были мозги для науки и управления страной. Их тоже проредили в конце сороковых – начале пятидесятых годов. Дальше грянула «хрущевская оттепель».

Когда Коля начал соображать больше как взрослый и меньше, чем ребёнок, страна приходила в себя после сталинского лихолетья. С именем И. В. Сталина связано много хорошего. Под его руководством Советский Союз превратился в мощную индустриальную державу. Было создано крепкое социалистическое сельское хозяйство. Именно оно, а не союзники прокормило в годы Великой Отечественной фронт и тыл. Союзники, преимущественно США, дали 25% необходимого нашей стране продовольствия. Остальные 75% – женщины, старики, подростки. Наконец, под руководством Сталина была выиграна самая страшная война в истории человечества. А после её окончания в рекордно короткие сроки восстановлено разрушенное ею. А восстанавливать пришлось очень много. Полторы тысячи городов, сёл, деревень были стёрты с лица земли. Сталин дал народу бесплатную медицину, образование. Создал систему санаториев и домов отдыха, путёвки в которые стоили очень дёшево, а то давались бесплатно. Правда, чтобы получить такую путёвку надлежало быть «передовиком производства», то есть много и хорошо работать. Совсем дёшево стоили билеты в кино, театры, музеи.

Но было и то, что перечёркивало заслуги вождя. Например, массовые репрессии, начавшиеся сразу после завершения Гражданской войны. Они были направлены не только против «бывших» – капиталистов, помещиков, генералов и офицеров, полицейских и жандармов. Во всю боролись и со «своими». Сталин получил страну со всеобщим вооружением народа, страшными бандитизмом, наркоманией, коррупцией. Пришлось ввести в Уголовный кодекс расстрельную статью «Смычка с уголовно-преступным элементом». Она предназначалась для сотрудников ВЧК, милиции, партийных, советских и государственных работников. Потом долбанули по «вредителям» – инженерно-техническим специалистам, занимавшимся «саботажем» на предприятиях и в науке. Как выяснилось позже, большинство «дел» оказались высосанными из пальца. Одновременно грянула «ликвидация кулачества как класса». У трудолюбивых, сметливых, умевших хозяйствовать крестьян отбирали всё, а самих вышвыривали в ссылку в Сибирь. Часто оставляли в заваленной снегом тайге. Выживали только самые сильные. Если выживали…

Ну а там трагический «1937 год». Тогда было уничтожено высшее руководство Вооружённых Сил. И пошло-поехало: командиры, учёные, инженеры, врачи, творческая интеллигенция и даже простые работяги. Сами репрессии начались не в тридцать седьмом году, а парой лет раньше, и кончились лишь в 1941 – с началом Великой Отечественной войны. Вытащив из лагерей и пыточных застенков, уцелевших командиров отправили защищать столь суровую для них Родину.

В годы войны народу тоже пришлось несладко. Надлежало пресечь панические настроения, антигосударственную пропаганду. Оттого приказ «Ни шагу назад!», в соответствии с которым паникёры, дезертиры, изменники расстреливались на месте без суда и следствия. Созданы были штрафные батальоны, эскадрильи, батареи использовавшиеся на самых тяжёлых, самых страшных участках фронта. После войны «генеральские» и «адмиральские» дела. Уж, больно вольготно почувствовали себя герои-победители – совсем потеряли страх! А там дело «Еврейского антифашистского комитета». Чтобы не собирались ребята-евреи в только что созданную страну Израиль. А для «простых смертных» статья за преклонение перед западом. Сажали начиная за преклонение перед европейскими дорогами и кончая преклонением перед западными модами. Нашлось в системе репрессий и место для учёных. Пошли гонения на вейсманистов-морганистов и тех, кто интересовался «лженаукой» кибернетикой. Наконец, «дело врачей – убийц в белых халатах».

Так, около трёх десятков лет жил народ. В страхе, что в любую ночь раздастся настойчивый стук в дверь. Люди в одинаковой одежде предъявят ордера на арест и обыск. Затем, кому как повезёт. Выполнен к моменту суда план по расстрелам, значит 15—20 лет лишения свободы. 15—20 лет надежды выйти, как кончится срок. А, главное, что товарищ Сталин лично прочтёт отправленное ему из лагеря не одно письмо, немедленно исправит судебную ошибку. Сколько таких «надеявшихся» сгинуло на лесоповале, в шахтах, в рудниках!

Сразу после смерти Сталина репрессированных стали выпускать. Первыми – «убийц в белых халатах». Далее пошла волна массовых реабилитаций – посмертных и тех, кто выжил в лагерях. Привлекли к ответственности за нарушение социалистической законности, недозволенные методы дознания и следствия тех, кто фабриковал «дела». Кое-кого расстреляли. Большинство отправили неа пенсию.

Прошли ХХ и последующие съезды Коммунистической партии Советского Союза, осудившие культ личности Сталина. Первыми, кто выступил против этого осуждения стали фронтовики. «Мы за Родину, за Сталина на смерть шли. А этот лысый Хрущев на кого попёр?! На «генералиссимуса Победы»! Были, кто говорил: «Да, культ личности надо осудить. Незаконно репрессированных реабилитировать, восстановить в правах. Но, сделать это надлежит тихо-спокойно. Без всяких помп с ажиотажем». Большинство ждало. Ждало перемен к лучшему.

Вернулись в квартиру из ссылки в Казахстан Ольга с бабушкой. Их семья занимала до войны целых две комнаты. Потому, что олины родители были кандидатами наук, да ещё работали на оборону страны. При Сталине учёный со степенью был целой формулой, в том числе имел право на дополнительную жилплощадь. Незадолго до войны отца с матерью расстреляли как «польских шпионов». Бабку с внучкой турнули в Кустанайскую область, где пришлось жить в землянке, вкалывать в колхозе. Им вернули пустовавшую комнату. Дали бабуле пенсию, компенсировали утерянное имущество. Пристроили сумевшую окончить десять классов внучку на секретарскую работу.

В другой уже более десятка лет проживала старушка Матвеевна, изобличившая не одного «врага народа». О своём «героизме» в годы «Большого террора» Матвеевна предпочитала помалкивать. Однако раскусившие друг друга бабки не общались. Мало того, даже пользовались кухней поодиночке, предпочитая не встречаться.

Он же пока не замечал всего этого. Были другие интересы. Прогулки с друзьями по арбатским переулкам, где что ни дом – произведение искусства. Когда же воздвигли памятник Маяковскому, мотался туда. Там поэты читали свои стихи. Хорошие, очень хорошие, посредственные, плохие и даже очень плохие. Всем находились место, время исполнения и слушатели. Ну а он – Николай, с раннего детства воспитанный на поэзии, впитывал их как губка. Делился с матерью. Та уже раскладывала всё по полочкам. Где произведения удачные, где – не очень, а где автору стоит сначала пописать вирши на промокашке – поучиться. Лишь после вылезать перед аудиторией. Ольга, случалось, составляла ему компанию. Правда, её стрёмная бабка шепотком предупреждала:

– Сегодня одно, завтра другое. Как бы поэтам и слушателям не загреметь в лагеря.

Вторила ей и Матвеевна:

– Иосифа Виссарионовича на них нет! По всем этим писакам лесоповал плачет!

Затем взрывалась песней на всю квартиру:

– Выпьем за родину, выпьем за Сталина. Выпьем и снова нальём!

Делала это, чтобы позлить олину бабушку. Та в конце концов не выдержала. Написала жалобу участковому. Сорокалетний младший лейтенант лишь поморщился:

– Если бы она «Боже царя храни» или какую-нибудь белогвардейщину пела, имелись бы основания привлечь. А эта песня – патриотическая. Нам – фронтовикам очень помогала бить врага, пока вы – тыловики в эвакуации от передовой спасались.

– Тебе бы так «спасться»! – проворчала старушка.

Неизвестно как, узнала Матвеевна о жалобе и её судьбе. Совсем сорвалась с тормозов. Пока бодрствовала, разносилось: «Выпьем за Сталина, выпьем за партию, выпьем за знамя побед» или «С нами Сталин родной и железной рукой нас к победе ведёт Ворошилов», или «Гремя бронёй, сверкая блеском стали пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин, а первый маршал в бой нас поведёт». Заодно наставляла на «путь истинный» колину мать:

– Ты, Федоровна, с этой ссыльной швалью не общайся! Сейчас Иосиф Виссарионович оклеветан и оболган. Но настанет и на нашей улице праздник. Вот, тогда напишу, куда следует! Ох, напишу! Снова эта польская шантрапа в Казахстан, а то аж на Крайний Север поедет.

– Вы, Матвеевна, аккуратней, пока Сталин не в чести…

– А, что мне?! Я – участница гражданской войны на Дальнем Востоке, персональный пенсионер местного значения! Могли бы какой-нибудь орден дать. Дали лишь медали. Оттого на республиканскую персональную пенсию не потянула. Живу пока в коммуналке, а могла бы в отдельной квартире жить…

– Сейчас в Москве много строят. С вашим боевым прошлом можно подать на улучшение жилищных условий…

– Дадут в Черёмушках – на окраине. А я к центру привыкла. Пока подожду. Меня в сюда сразу после полячишек вселили. До этого жила в коммуналке на десять комнат. В их второй комнате проживал Никанорович. Говорил, что на Главпочтамте служит. Степенный был. Потом, когда товарища Сталина «развенчали», его на пенсию вышибли. Пребывал как-то в подпитии, проговорился: «Ты, Матвеевна, сигнализировала в органы, а я приговоры в исполнение приводил»… Сильно переживал Никанорович за товарища Сталина. Вогнал себя в рак. Когда умер, приехали из КГБ, вскрыли комнату. Забрали документы, ордена, а их у покойника, как у генерала было. Хотя мундир всего лишь майорский в шкафу висел. Но Никанорович его никогда не надевал.

Затем вдруг резанули по тому, что прилегало к Арбату. Исчезли, словно не были Кречетниковский и Собачий переулки, Большая и Малая Молчановки, знаменитая Собачья площадка. Из коммуналок народ поехал в отдельные квартиры в Черёмушках. Молодёжь радовалась, что прогнившие халупы заменят современные здания, построенные по последнему слову архитектуры, а вместо узких переулков ляжет широченный проспект. Москвичи старшего возраста сокрушались. Не только потому, что «халупы» были частью их детства, юности, зрелых лет. А потому, что «халупы» являлись частью истории Государства Российского. И связаны были с именами Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Грибоедова Чайковского, Алябьева, массы других писателей, поэтов, композиторов, учёных, художников, прочих славных людей нашей страны. Немало таких домов числились памятниками архитектуры, истории, культуры. Однако пребывавший тогда у власти Н. С. Хрущев, как его ни упрашивали, велел «не церемониться со старьём». Надлежало разгрузить от транспорта тогдашние главные городские магистрали – улицу Горького и Арбат. Сам он до открытия нового проспекта Калинина «у руля» не удержался. Скинули «ученики – молодые товарищи по партии». Отправили на пенсию, заперли на неказистой подмосковной даче. Словно страшный сон постарались забыть дифирамбы, возносимые ими «нашему дорогому Никите Сергеевичу». Многие заслуги кремлёвского изгнанника ушли в прошлое. Была, например, забыта реабилитация миллионов незаконно репрессированных сталинским режимом. Этим миллионам казнённых и выживших вернули не только доброе имя. Выжившим выплатили компенсации за «вынужденный прогул». Вернули конфискованное имущество или заплатили за него деньги. Нетрудоспособным установили пенсии. Тех, кто мог работать, переучивали. Лечили в больницах, а позже долечивали в санаториях. Притом держали не сколько положено по нормативу, а сколько реально требовалось для восстановления здоровья. Вернули утраченное жильё или дали квартиры. Оказалось, вроде и к освоению космоса, где Советский Союз стал первым в мире, Хрущев не имел никакого отношения, а если имел – то всё портил. Зато вспомнили с какими ошибками и потерями осваивалась целина. А благодаря целинным урожаям шесть лет не существовало проблем с продовольствием. В магазинах было всё от белого хлеба до чёрной икры. Правда, когда грянула жесточайшая засуха 1963 года, спалившая урожай по всей стране, пришлось прибегнуть к нормированной продаже муки, яиц, масла. Тогда и пошли разговоры: «При Сталине всё было, поскольку был порядок». Верно сказал в своё время писатель Алексей Максимович Горький: «Человек – подлец, быстро привыкает к хорошему». Забыли дедки с бабками, да матёрые бабищи, карточную систему, послевоенную голодуху. Зато помнили «елисеевские магазины» в Москве и Ленинграде с ломившимися от деликатесов прилавками. Только деликатесы были большинству покупателей не по карману. Ну, а как скинули Хрущева, пошли разговоры, дескать, пора реабилитировать товарища Сталина.

Вот, тогда песни про вождя народов, исполняемые Матвеевной, стали по поводу и без повода днями звучать в квартире. Сама старушка всё чаще принялась «на радостях» прикладываться к бутылке. Другая старушка – олина бабушка всё реже стала вылезать из своей комнаты и всё больше курить. Так, и нашла её Оля, вернувшись с работы, уже холодную, с папироской, прилипшей к губе.

Допилась и допелась Матвеевна. Всё чаще спрашивала на кухне у соседей:

– Зачем я пришла сюда?

Всё чаще оставляла в местах общего пользования кучки фекалий. На возмущённые крики соседок:

– Матвеевна! Это, что такое?!

Отвечала:

– Конфетки! Не велики барыни – уберёте! – и скрывалась в своей комнате.

Затем три дня нигде не показывалась. Вызвали участкового и слесаря. Взломали дверь. Матвеевна сидела среди своих испражнений, тупо глядя в потолок. Прибывший врач-психиатр, констатировал, что бабка превратилась в растение и увёз на Канатчикову дачу – в психиатрическую клинику имени Кащенко. Мать с сыном пару раз навестили. Федоровна сказала:

– От сталинского террора из наших близких никто не пострадал. А Матвеевна – создание Божие. Такое же, как все мы. Будем навещать. Когда апельсинов, когда яблочек привезём.

В очередной визит старик в регистратуре сказал:

– Умерла ваша подопечная. Как ни имевшую родни, третьего дня сдали в медицинский институт, на нужды науки.

– Где же наша всемогущая медицина? – вырвалось у Николая.

– Эх, милок! – ответил дед. – В «дурках» никто долго не живёт.

ПУТЁВКА В ЖИЗНЬ

Отбросили заборы, открыли проезд по новой магистрали – проспекту Калинина. Огромные дома, устремившиеся ввысь, широченный путь с подземными переходами, но без светофоров, блеск стекла и стали произвели на всех колоссальное впечатление. Народ повалил валом в пивной бар «Жигули», кафе, «Валдай», «Ивушка», «Метелица», в ресторан «Новый Арбат». В магазинах можно было полностью одеться и обуться, купить подарки от янтарных украшений до чугунного бюстика Владимира Ильича Ленина. Чуть ли не очередным чудом света стал гастроном «Новоарбатский». Там было всё. Однако народу тоже всегда хватало. Поэтому коренные москвичи предпочитали покупать деликатесы «у Елисеева», живую рыбу – в высотном доме на Красной Пресне, хлеб в «булочной Филиппова», чай с кофе – в «Чаеуправлении» – так прозвал народ бывший чайный магазин купца Перлова. Что попроще, покупали в имевшихся на каждой улице гастрономах. Лишь когда хотелось чего-то «такого-этакого» ехали в «Новоарбатский». Ругали понаехавших «гостей столицы». Не потому, что те «объедали» жителей столицы, а за медлительность, неумение вести себя, разгильдяйство, разболтанность.

– Не судите, да не судимы будете! – говаривала в таких случаях колина мать. – Люди, как и москвичи, работают, вкалывают. Им тоже хочется прилично одеться, вкусно поесть. А дефицита в провинции не было только при царе. Тогда, если товар отсутствовал в уезде – выписывали из губернии. Не было в губернии – заказывали в Питере, Москве, даже в Варшаве – хоть и продвинутой, но окраине Российской империи.

Начало правления Леонида Ильича Брежнева, стало, пожалуй, лучшими годами в жизни «новой исторической общности» – советского народа. Не только в столицах, но и в областных центрах появилось всё или почти всё. Цены на товары оказались приемлемыми для всех. Народ начал давиться в очередях за чёрной икрой, осетриной. Не только в Москве – даже в райцентрах появились в продаже английские костюмы, голландские плащи, итальянская и французская обувь. Не отставала наша лёгкая промышленность. В рекламных объявлениях по радио предлагались мужские костюмы ценой от сорока четырёх до ста сорока четырёх рублей, мужские демисезонные пальто тоже от сорока четырёх до ста сорока четырёх рублей. Зимние мужские пальто были дороже – двести рублей – зато с каракулевым воротником. Конкуренцию им составляли румынские меховые пальто с брезентовым верхом, стоившие шестьдесят рублей. За ними охотились, поскольку были теплее и легче. Однако все модники и модницы гонялись за дублёнками – французским аналогом русских полушубков, которые при царизме носили лишь крестьяне, да работяги. Везли этот товар не только из Франции, но из Испании, Турции, Ирана. Правда, в магазины для «простых смертных» эти вещи не поставлялись. Ими торговали в сети магазинов «Берёзка», открытых по решению Леонида Ильича. До него заработанную за рубежом валюту надлежало обменять на советские рубли. Хранение иностранных денег дома считалось уголовно наказуемым преступлением. Поэтому многие предпочитали закупить перед возвращением на Родину как можно больше «тряпья». Оставляли таким образом доллары, франки и даже монгольские тугрики с индийскими рупиями за границей. Теперь не надо было корячиться с тяжеленными чемоданами, томиться при растаможке посылок. Люди получали «сертификаты» с жёлтой полосой – валюта капиталистических стран, с синей – социалистических, без полосы – доллары США. На них можно было не только одеться в «Берёзке», но купить американские сигареты, французский коньяк, виски-джин, продовольственные деликатесы. Торговали там и нашими шапками из нерпы и ондатры, которые отсутствовали в магазинах для простого народа, а имелись лишь в специальных распределителях для партийной, советской номенклатуры, генералов, очень крупных учёных, творческой элиты. Нередко, глядя вслед таким разодетым гражданам, обладатели пальто за сорок четыре рубля цедили:

– Буржуи! Сталина на вас нет!

До ума не доходило: сколько одетый «на валюту» человек сжёг здоровья в африканских тропиках и пустынях, джунглях и болотах Индо-Китая, раскалённых степях Монголии. Или сколько нервов сжёг учёный, разрабатывая очередной вариант ядерного оружия, а кинорежиссёр, снимая очередной шедевр.

До поры, до времени Коля не вслушивался в эти разговоры Были другие интересы. Музыкальная школа, где он освоил игру на баяне и рояле. Плавательная секция при бассейне Москва, построенном на месте взорванного ещё при Сталине Храма Христа Спасителя. Зато в школе ему было не интересно. Учителя слово в слово пересказывали учебники. Математика ему попросту не давалась по гуманитарному складу ума. Лишь бы проскочить с «тройкой»! Зато преуспевал в английском. Его натаскивала мать – переводчица по специальности. Тамара Федоровна учила и русскому языку, тщательно проверяя всё написанное сыном. Многое подсказывала по литературе. По остальным предметам – как повезёт.

День начинался с зарядки, пары бутербродов с чёрной икрой. Затем школа, где отрадой были не уроки, а общение с друзьями. Потом оставленный мамой нехитрый обед. Дальше – любимые музыка с плаванием. В свободные от них дни – прогулки в обществе одноклассников по Москве. Теперь, в-первую очередь, по проспекту Калинина, переименованного москвичами в Новый Арбат. А там – подготовка к урокам, сон и снова школа.

Пролетели восемь классов. Таков был тогдашний минимум школьного образования. Закончена музыкальная школа. К девятому классу Федоровна справила костюм и пальто за сорок четыре рубля каждая покупка. Директор школы долго морщился прежде, чем дал согласие на зачисление Николая. Весь «отстой» из учебного заведения убрали – турнули в профессионально-технические училища, готовившие квалифицированных работяг. Оказалось, что учить некого – с трудом набрался всего один девятый класс. Выкидывали из центра его жителей. Опустевшие дома либо сносились, либо передавались министерствам и ведомствам, коих становилось всё больше. Обитателей строений переселяли новые микрорайоны: Измайлово, Зюзино, Лихие боры, Бескудниково, быстро переиначенного новосёлами в Паскудниково.

Как-то незаметно пролетели два последних класса. Отличники, коим учёба была в радость, лихо овладевали остатками знаний, получаемых в школе. Старались те, кто собирался поступать в высшие учебные заведения. Остальные не очень напрягались, поскольку не намеривались учиться в университете с институтами. Лишь бы проскочить выпускные экзамены. На экзаменах учителя вели себя лояльно. Для них было главным вытолкнуть во взрослую жизнь учеников. Затем отдохнув пару месяцев на летних каникулах, начать готовить следующую партию способных, не очень способных и совсем не способных ребят.

Вот, и выпускной бал. Девушки в сшитых на заказ бальных платьях, подкрашенные и со «взрослыми» причёсками. Парни в костюмах (кое-кто за сто сорок четыре рубля) в белых рубашках, при галстуках. Вручили медали и аттестаты об окончании школы. Послушали напутственные слова директора, членов родительского комитета, учителей. Выпили и закусили деликатесами. Снова вернулись в актовый зал, где расчистили от стульев площадку для танцев. Вдарил инструментальный ансамбль. Кто умел, закружились в вальсе. Затем пошли известные всем шейк, твист, танго. Музыканты даже исполнили на жутком английском пару песен группы «Битлз», забаниваемой всюду властями, но обожаемой молодёжью. Отходили к столам, выпивали, закусывали, снова возвращались в зал лихо отплясывать. Было весело на душе, что открыты двери в новую, «взрослую» жизнь, о которой знали лишь из разговоров родителей. Ближе к восходу, по традиции, отправились на Красную площадь. Колонной, со знаменем школы. Поднялось солнце, заиграло по кремлёвским звёздам, куполам собора Василия Блаженного, краснокирпичным стенам и башням. Колонны школ, находившихся по близости от Кремля, распались на кружки. Открыли шампанское, принесённое в портфелях и сумках организаторов выпускных балов. Выпили. Директор пригласил выпускников на вечер встречи в декабре и, положив на плечо зная, побрёл в школу. Остальные разбрелись по домам. Лишь Коля с его друзьями сидели на лавочке на Тверском бульваре. Ждали открытия метро. Друзья, хоть и переехавшие в другие районы, предпочли заканчивать эту престижную школу, дававшую очень хорошую подготовку. Говорили и не могли наговориться. Вспоминали былое, весёлое, что случилось с ними за десять лет. И вдруг всем стало грустно. Кончилось детство. Началась новая, неизведанная, полная неожиданностей взрослая жизнь.