Форнарина. Дело первое

Форнарина

Дело первое

Варвара Николаевна Эйлер

Случайностей не бывает,

есть только очень сложные вещи.

Академик А. Колмогоров

Дизайнер обложки Мария Фролова

© Варвара Николаевна Эйлер, 2025

© Мария Фролова, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-5460-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

6 апреля, в Великую пятницу в городе M. в маленькой часовне блаженной Ксении перед началом вечерней службы тревожно звонил благовест. Приводимые в движение невидимым звонарем язычки колоколов издавали слабые звуки, которые разливались хрустальным перезвоном по вечернему небу. Дин, дон, дин, дон… Слабо-слабо, тихо-тихо… Еще не одетые листвой ветки деревьев подхватывали эту мелодию и тихо покачивались в такт, а скудные блики прощальных солнечных лучей иногда выпархивали из-за темных облаков и согревали воздух. Было сумрачно и волшебно, как в старой сказке.

Не верящая ни в бога, ни в черта Анна Федоровна Башкирова стояла у открытого окна своей комнаты и слушала этот пятничный перезвон, пытаясь про себя пропеть эту замысловатую мелодию. Иногда она вглядывалась в открытую башенку часовни в надежде увидеть звонаря, но тот оставался невидим. Лишь взмахи крыльев черной рясы говорили о том, что там находился человек. Потеряв надежду увидеть этого загадочного корильониста, Башкирова начала, по своему обыкновению, раздражаться, но быстро успокоилась и стала ждать, когда через врата вынесут плащаницу и начнется вечернее шествие с песнопениями. Но церквушка была слишком мала, приход невелик, и таинство так и не совершилось. «Случайностей не бывает. Есть только очень сложные вещи», – вдруг вспомнила Башкирова чьи-то мудрые слова. И точно в подтверждении ее мыслей сильно ударил главный колокол и сразу резко затих. И благовест исчез, словно растворился в темно-синем пространстве весеннего вечера.

«Вот возьму, брошу все и уйду в монастырь», – наслушавшись колокольной музыки, в который раз поклялась себе Анна Федоровна. «Там, по крайней мере, тишина и покой. Молись себе и все тут. А если надоест, то читай это их Священное Писание. Может, что новое вычитаешь. И никаких тебе магов, колдунов, экстрасенсов, чудодеев, ворожеек и просто сумасшедших. Или наконец-то до конца освою кулинарное дело, устроюсь работать в лучший парижский ресторан и… прощай голодная родина и здравствуй, сытая жизнь. Стану настоящей, стройной и изящной француженкой, буду ходить по Елисейским полям, есть пирожные, пить кофе и скупать все, что у них продается в этих их хваленых бутиках. Ну а если станет скучно, то и там найду способ еще немного послужить закону. Грязи везде хоть отбавляй. Да и мой опыт пригодится везде, даже на луне. Не зря же этот наш вредный, как черт, полковник Снайкин считает меня незаменимой! Уважает, сукин сын, ох как уважает, и иногда даже и денежки нехилые дает, а я беру». Анна Федоровна взглянула на сверкающий во тьме купол часовни, что-то прикинула в уме и, изогнув свои красивые черные брови, с ядовитой ухмылкой заявила: «Ладно, так уж и быть, уговорили. Еще послужу».

А служила она в специальном отделе городского сыскного управления сыщиком по так называемым «особо волшебным делам» и, по мнению многих своих знакомых и коллег, занималась всяким вздором, который заключался в выслеживании и разоблачении граждан, незаконно промышляющих оккультной деятельностью. То есть, как уже вы, наверное, догадались, клиентами Анны Федоровны были всевозможные маги, чародеи, колдуны, экстрасенсы, гадалки, феи, цыгане и всякие другие подобного рода мошенники, доказать вину которых и наказать по справедливости было подчас невозможно. Да и сами себя они считали чуть ли не божествами. А если к этому длинному списку еще прибавить ритуальные убийства и черные мессы вместе с эликсирами молодости, средневековыми ядами и уже навязшими в зубах волшебными корнями мандрагоры, то можно просто взять и рассмеяться. Но майор Башкирова была не и тех, кто скалит зубы или болтает о пустяках. Она была резка, даже груба, дотошна до жути и буквально терзала до дыр каждое порученное ей дело, а иногда залезала в такие дебри, что из них ее мог вытащить только синеглазый судмедэксперт Петька со своим неиссякаемым оптимизмом, шутовским остроумием и врачебным цинизмом.

Будучи человеком умным и проницательным, Анна Федоровна понимала, что с таким подходом ей не продвинуться по службе и три звездочки никогда не засияют на ее погонах, поэтому в часы редкого отдыха она и подумывала о том, как бы бросить все, уйти в отставку и заняться более приятными занятиями. Однако, несмотря на все раздирающие ее незаурядную натуру противоречия, Анна Федоровна была сыщицей от Бога и ни в какой другой профессии преуспеть не смогла бы. Обладая аналитическим умом и феноменальной памятью, она поразительно умела соотносить одно событие с другим, даже если последнее произошло несколько тысяч лет тому назад. Иногда с первого взгляда ход ее мыслей и предположения казались лишенными всякой логики и вызывали лишь снисходительную усмешку (мол, женщина, что с нее взять), но в конечном итоге даже самые невероятные ее выводы оказывались правдой. Ее мозг работал, как четко слаженный механизм: факты, предположения, анализ, сопоставления, выводы… А когда все усилия уже казались бессмысленными и следствие заходило в тупик, грозя превратиться в еще один висяк, ее послушная и безотказная память вдруг отчетливо рисовала какой-нибудь забытый фолиант, где заботливой рукой хрониста черным по белому была написана простая разгадка запутанной истории. И сколько было радости, когда она, пройдя через непреодолимые трудности, доводила до конца какое-нибудь совершенно безнадежное дело! Сколько водки они выпивали тогда в Петькиной прозекторской! И какое искренне отчаяние испытывала Анна Федоровна, когда в уже, казалось бы, раскрытом деле оставалась какая-то недосказанность, незавершенность, этакая бездонная, черная дыра. И тогда в состоянии полного изнеможения и душевной пустоты Анна Федоровна возвращалась домой, вставала у окна и, созерцая купола часовни Блаженной Ксении, слушала колокольный звон, точно искала успокоения там, где, по ее мнению, найти его было невозможно.

Внешне Анна Федоровна вполне соответствовала своей фамилии и напоминала степную деву с обветренным смуглым лицом, черными, коротко постриженными волосами и серыми, чуть раскосыми глазами. Роста она была высокого, телосложения крепкого, атлетического, с крупными, красивой лепки руками и длинными чувствительными пальцами. В общем, Диана-охотница или женское воплощение Дискобола. Несмотря на выработанную годами резкую манеру общаться с людьми, по натуре своей она была человеком добросердечным, однако без меры вспыльчивым, даже вздорным, имела нехорошую привычку давить на людей и сильно страдала от своей категоричности. Моральные принципы Анны Федоровны были донельзя просты, как у ребенка, и сводились к формуле типа «буду делать хорошо и не буду плохо»; политических взглядов она не имела вообще, как, впрочем, и все остальные действующие лица этой почти правдивой истории, которые после всех произошедших с ними приключений каким-то чудом остались живы. Вот, пожалуй, и все, что можно было сказать о нашей главной героине.

Стенные часы с пошлой фигуркой ангелочка, которая почему-то нравилась Анне Федоровне, пробили десять раз. Анна Федоровна вздрогнула, поежилась от холода, закрыла окно и задернула тяжелые портьеры. В комнате сразу стало темно, а в голове пусто. Сердце противно ныло, словно в предчувствии беды, желудок покалывал, напоминая о том, что пора подкрепиться. Но нет, какой там! Диета, диета и еще раз диета! Никаких возлияний и ночных пиршеств, а то снова расплывутся бедра, нальются руки, набрякнут щеки, посереет лицо и тупо начнут смотреть глаза. И вообще, чревоугодие вредно для здоровья. С этими мыслями Башкирова развернулась и с решительным видом отправилась на кухню. Там она наотмашь распахнула холодильник и стала вытаскивать и расставлять на столе собственноручно приготовленные блюда. Закончив сервировку, сыщица приземлилась на неуклюжий, советского разлива табурет и с обреченным видом, который говорил «прощай, фигура», угостилась салатиком с майонезом, баночкой шпрот, тарелочкой борща, тремя котлетками с картошкой, спелыми оливками и литром колы, которая, по словам Петьки, растворяет гвозди. Насытившись, Башкирова похлопала себя по чуть набухшему животу и, ощутив полноту жизни, решила окунуться в ее незатейливые радости и посмотреть какую-нибудь вечернюю передачу. Сварив себе крепчайшего кофе, она налила себе нехилую бадейку, поспешно, словно кто-то гнался за ней, отхлебнула большой глоток и нажала на первую попавшуюся кнопку лежащего перед ней пульта. И тут же с расположенного на стене экрана к ней в гости пожаловал интеллигентного вида молодой человек в очках, по всей видимости, ученый, который вдохновенно поведал ей следующее:

«6 апреля 1483-его года, на Страстную пятницу, в Италии, в городе Урбино родился великий представитель Чинквеченто, художник и гуманист Рафаэль Санти. Он был не только гениальным рисовальщиком, но также и архитектором, который руководил росписью собора Святого Петра в Ватикане. Находясь в вечном духовном поиске идеала чистоты и целомудрия, Рафаэль создал неповторимые образы Девы Марии, среди которых особо выделяется «Сикстинская мадонна», по праву считающаяся лучшим мировым шедевром живописи. Умер Рафаэль 6 апреля 1520 года, в свой день рождения при загадочных обстоятельствах. По всей вероятности, в ранней смерти художника была повинна его невенчанная супруга, Маргарита Лути, по прозвищу Форнарина.

Форнарина! Это что-то знакомое! Форнарина, Форнарина, Форнарина… Башкирова начала вспоминать, что бы могло значить это слово. Ее память ерзала, бегала от буквы к букве, от слов к мыслям и образам, цеплялась за невнятные символы… Упс! Вспомнила! Да это название кафе-булочной на Итальянской улице, которую по старой легенде еще в 16 веке отстроили понаехавшие в их город вольные каменщики, то есть масоны. Глупость какая-то! Но к современному кафе эти макаронники с молотком явно никакого отношения не имеют. А вдруг имеют? Но Анна Федоровна не стала углубляться в эту тему и продолжила слушать передачу, которая оказалась на редкость познавательной. Так она, почти не разбиравшаяся в искусствах, узнала, что «чинквеченто» (cinquecento) – это итальянское название периода конца Высокого Возрождения, начавшаяся в конце 15 века эпоха, а загадочное слово «fornarina» означает «булочница». «Все ясно», – решила Анна Федоровна и шумно отхлебнула еще один глоток уже начинающего остывать кофе. Черт! Она снова не положила в чашку хотя бы немного сахара! Протянув руку к стоящей на столе сахарнице, она уже хотела согрешить, но не успела, потому что вещающий с экрана очкарик пустился в искусствоведческий экскурс и теперь рассказывал о прекрасной поре Возрождения, когда человеческий разум вышел на другой виток своего развития и начал осознавать мир в радостных его проявлениях. И жизнь отныне являлась не тяжким искуплением за грехи, а лучезарной, освещенной счастьем дорогой, теряющейся в райских облаках будущего. Услышав про «райские облака», Башкирова цинично усмехнулась, ибо для нее, аналитика с двадцатилетним стажем, психология любого человека была ясна как день, и ничего хорошего в этом хваленом продукте антропогенеза не было, нет и уже, вероятно, никогда не будет. Хищник он и есть хищник. Что с него взять? Живет тремя инстинктами, как может, добывает себе на пропитание, вечно, как ненормальный, воюет с точно такими же, как он, соседями, а главную цель своей жизни видит в получении удовольствий, ради которых готов продать душу дьяволу, в чем, несомненно, преуспел. Ну а Бог? Что Бог? Он возник в человеческом сознании из суеверного страха перед смертью, и кланяются ему тоже по той же причине. Даже скука берет думать о такой белиберде. Ну а эти идеи гуманизма можно так вывернуть наизнанку, что мало не покажется никому. О, а это, кажется, гипотеза! И, кажется, разумная! Осталось только немного полистать пластиковые странички, кое-что почитать и поискать ее доказательства. А уж она их обязательно найдет! Но Анна Федоровна не успела сделать этого, ибо экран вспыхнул и перед ее взором появился юноша необыкновенной красоты с утонченным, одухотворенным лицом, темными печальными глазами и разметавшимися по плечам, длинными темно-каштановыми волосами. Кто это был? Мечтатель, херувим, небожитель, сказочный принц? Нет, нет и еще раз нет. Это был Рафаэль Санти.

«Ничего себе», – присвистнула Башкирова и с неподдельным интересом начала слушать историю жизни этого богоизбранного живописца, чья жизнь была легендой, а смерть – загадкой. Родившись в небольшом городке Урбино в семье небогатого рисовальщика, юный Рафаэлло даже не помышлял, что впереди его ждут богатство, почести, слава и что при жизни он станет бессмертным. Ничего такого не знал большеглазый, худенький мальчик, который с первых лет детства развлекался тем, что смешивал краски в большой каменной раковине и любовался на их переливы. Потом наступила пора ученичества, и Рафаэлло, ведомый своим отцом, начал писать холсты и вскоре стал известным во всем Урбино рисовальщиком. А через некоторое время в скромной жизни его произошло чудо. Приехавший в Урбино Папа Юлий Второй, узрел а юноше недюжинный талант живописца, пригласил работать в Ватикан и, одарив всеми слыханными и неслыханными милостями, сделал его придворным художником. Так ничем неприметный, провинциальный юноша при жизни взлетел на небеса и был признан божественным. Работал он много, сотворил бездну, но больше всего запомнился, как певец красных мадонн. Сколько же их было! Мадонна Конестабиле, мадонна Грандука, мадонна в зелени, мадонна в кресле, мадонна с младенцем… И почти все одеты в красные платья, поверх которых небрежно накинуты плащи цвета индиго, этого сине-фиолетового цвета летней ночи.

Взирая на эти красные одеяния, которые в наследство нам оставили прекрасные дамы Чинквеченто, Башкирова с некоторой завистью подумала, что хорошо бы и ей приобрести такое вот такое красное платьице с пышными, привязными рукавами-буфами и тоненькой батистовой рубашечкой, за которой кокетливо спрятались бы ее широкие плечи. Ей даже захотелось с первым лучом солнца, сломя голову, ринуться на какой-нибудь блошиный рынок и среди старого хлама поискать такую вот вещицу. Только вот куда она его наденет? К начальству получать очередной нагоняй? Или когда они с Петькой поедут на очередной труп? И не думала и не гадала майор Башкирова, что очень скоро ей предстоит своими глазами увидеть точно такую вот женщину… однако при самых жутчайших обстоятельствах.

А между тем на дружелюбном экране появилась еще одна, самая главная мадонна в жизни Рафаэля – Сикстинская, считающаяся его непревзойденным творением. Чтобы понять, что же такого великого и прекрасного было в этом признанном шедевре, Башкирова начала внимательно вглядываться в изображенную группу, но по невежеству не поняла, почему эта в общем-то, ничем не примечательная картина вообще производит впечатление. Так себе, ничего особенного. Святой Сикст слева, святая Варвара справа, два задумчивых ангелочка внизу и светлая, куда-то летящая мадонна в центре. Анна Федоровна уже хотела по своей привычке плюнуть, выключить телевизор и наконец-то пойти на боковую, как вдруг почувствовала, что внутри нее зазвучали чуть слышные звуки то ли арфы, то ли кифары, то ли свирели, словно какой-то кудрявый пастушок в тунике сидел на зеленом холме и собирал затерявшееся в горах стадо. И, о чудо, картина прямо на глазах вдруг начала преображаться, и сыщица увидела, что перед ней на белом, словно взбитое молоко, облаке стоит сотканная из воздуха женщина. Волосы ее светлы, руки тонки, выражение лица робкое. В ней нет ни статности, ни пышности форм, ни какой-то особой красоты, но она пленяет своей воздушностью и какой-то невыразимой трогательностью. Правда, младенец, которого она заботливо держит на руках, слишком большой, но в те времена живописцы еще вполне могли ошибаться в пропорциях. И вряд ли это кто-нибудь замечал… И еще эта неуловимая тревожность, которая буквально вросла в полотно картины.

После всего увиденного и услышанного Анна Федоровна искренне заинтересовалась Рафаэлем и, как всякий заядлый пользователь сети, начала раскапывать факты биографии Рафаэля и выяснила, что, по непроверенным данным, этот поцелованный Богом живописец был вовсе не таким идеальным, каким его описывали биографы. Стремясь к духовному совершенству и рисуя своих мадонн, он вел весьма разгульный образ жизни и в те редкие дни, когда не держал в руках кисти, предавался всем популярным при папском дворе порокам: пил, кутил, встречался с куртизанками. Образумится и жениться он не хотел вообще, предпочитая сожительствовать с некоей очень юной и очень бедной дочерью булочника, по имени Маргарита Лути, которую, то ли в шутку, то ли всерьез, называл Форнариной (булочницей), лишний, видимо, раз напоминая ей о ее низком происхождении. Мол, знай, свое место и не высовывайся

Начитавшись до чертиков в глазах, Башкирова выключила телефон, зевнула и решила, что этот Рафаэль был странным, невротичным и до ужаса непоследовательным, то есть сам не мог понять, чего он хочет. Рисовать юность, любовь, в душе стремится к какому-то призрачному совершенству – и одновременно пудрить мозги молодой девке, хотя она и дочь булочника. Да еще и кликуху ей дал такую, что не выговоришь: Форнарина! Женился бы-и дело в шляпе! Нет же, видать, боялся Папы Римского. Вдруг осудит, старый дурак, и выгонит со двора! Похоже, в этом их Чинквеченто тоже настоящих мужиков не было. И ханжами они были почище, чем мы. Хотя… Хотя все это какое-то мутное, непонятное, полное несоответствий. И умер этот Рафаэлло как-то странно и загадочно, в тридцать семь лет, «после бурно проведенной ночи с этой самой Форнариной». Какая-то небылица, да и только. Даже для мужчины 16 века он прожил совсем мало… А вообще к черту. Давно уже пора спать, а она все размышляет о том, что уже не имеет никакого значения, ибо давно кануло в Лету.

Башкирова подошла к окну, открыла его и увидела, что лик луны почти навис над часовней, и свет ее был до того ярок, что если приглядеться, то даже сквозь выложенные цветными стеклами окна можно было разобрать контуры предметов. Подул легкий ветерок, закачались голые ветки деревьев, задрожал ночной воздух. Анна Федоровна вздрогнула, но быстро пришла в себя и снова погрузилась в созерцание весенней ночи. И не заметила наша крутая сыщица, как где-то далеко за горизонтом зарозовело небо и древней город М. начал медленно пробуждаться после ночного сна.

– Случайностей не бывает, есть только очень сложные вещи, – раскатился в пространстве чей-то пришедший из забвения, голос.

Глава 2

Зашелестев, перевернулась еще одна страница древнего фолианта, и наступила Чистая суббота, еще один день печальной легенды о жизни и страданиях богочеловека. Часов в десять утра еще плавающую в сновидениях Анну Федоровну разбудило неприятное треньканье телефона. Она с трудом разлепила веки, нехотя протянула руку к лежащему на тумбочке смутьяну, посмотрела на противно мерцающие цифры номера и хриплым, точно простуженным голосом сказала:

– Петька. Вечно этот раздолбай со своими трупами!

Петька… Или капитан Кошкин, который уже вскользь упоминался в этой истории и наконец-то явился к нам собственной персоной. Кем же действительно был этот судмедэксперт с васильковыми глазами, проворными руками и до дури циничными шуточками?

Слабому полу хотелось прыгнуть в его синие, как море, глаза и остаться там навсегда, но это было невозможно, ибо Петька был давно и счастливо женат на рыжей Кате, с которой он, несмотря на молодые годы (ему слегка перевалило за 30), прижил трех дочек, уродившихся точными копиями своего папаши. Однако, невзирая на эту непреодолимую преграду, женщины все равно заискивающе смотрели на Петьку, который вежливо болтал с ними, скользил взглядом по их стройным и не очень стройным фигурам, а потом неожиданно в самом интересном месте обрывал разговор и заявлял, что ему пора забирать дочек из школы или какого-нибудь кружка. Но это все лирика. Каким на самом деле был Петька, знала только наша волшебных дел сыщица, да и то весьма приблизительно. А был он циник по призванию, жук по жизни и раздолбай по сути. Свою работу судмедэксперта он обожал и, видимо, по этой причине без трехсот баксов в день домой не возвращался. В собственности Петр Кошкин имел трехкомнатную квартиру площадью 75 квадратов, джип маленький, джип большой и голый дачный участок с фундаментом и сгоревшими дотла кустами черной смородины, которые подожгли завистливые и мстительные соседи по кооперативу. Но, в общем, по нынешним меркам мужиком он был славным, дельным и почти честным. И если бы он еще поменьше болтал и не валял дурака, то Башкирова, несмотря на свой зрелый возраст, тоже от него бы не отказалась. Однако хватит про этого Петьку, нам пора возвращаться к так неудачно начавшемуся для Анны Федоровны утру.

– Алло, – совсем вяло поздоровалась Башкирова.

– Привет, тетя Аня! – как-то слишком весело ответил Петька.

– Привет, – совсем сникла Башкирова, предчувствуя что-то пакостное и непоправимое.

– Трупы все, как на подбор, с ними дядька Черномор!

– Черномор, это ты?

– А как же!

– Случилось что?

– Целых два трупа только что были обнаружены местным участковым на Итальянской улице, у Чертова пруда.

– Не многовато ли для Чистой субботы?

– Самое оно!

– Здесь терактом попахивает, а не мистикой. Мне здесь делать нечего. Я чувствую, наш полковник Снайкин опять вешает на меня всю убойщину.

– Оперативники уже на месте. Не хватает только нас с тобой, – осторожно сказал Петька.

– Я не поеду! – сквозь зубы процедила начинающая свирепеть Башкирова.

– Опять на пенсию собралась, тетя Ань?

– Не смей называть меня «тетя Аня!!! Сколько раз тебе об этом говорить?!

– Хорошо, тетя Аня. Так я заеду за тобой?

– Где конкретно найдены трупы?

– У «Форнарины».

– Что?!

– Я сказал «Форнарина». Это название одной маленькой кафешки на Итальянской улице.

– Форнарина… – словно эхо, повторила Башкирова.

Ничего себе! Она только что размышляла об этих самых совпадениях – и вот на тебе! Именно так звали призрачную любовницу Рафаэля, с которой он писал своих красных мадонн и с которой подло, без всяких обещаний, сожительствовал. А сегодня эта самая Форнарина собственной персоной пожаловала к ней в гости, да не одна, а в виде двух трупов, найденных у кафе, названного ее именем. Здесь явно что-то нечисто, а два мертвеца в одном месте, да еще и в Чистую субботу… действительно попахивает мистикой. Значит, надо повременить с отставкой и пойти разобраться во всех этих «совпадениях». Все. Прощай, вечерний звон, прощай блаженная Ксения, прощай Чистая суббота, прощайте мечты, кулинария, Лондоны, Парижи вместе с французскими бутиками и французскими мужчинами. Все! Баста! Она снова идет работать!

Глава 3

Рассекая весеннее бесцветье, подпрыгивая на ухабистой дороге, черный джип ехал по еще пребывающему в весенней дреме городу М., оставляя за собой потухшие улицы, молчаливые детские площадки, оголенные сады. То здесь, то там эту беззвучную картину будили краснокирпичные кварталы новых домов и сверкающий глянцем стеклобетон торговых центров, у подножий которых розовели аккуратно выложенные плиткой мостовые. Но несмотря на всю унылость и безысходность картины ранней весны, теплые лучи солнца все равно пробивались сквозь неприветливое небо и ласково согревали уставший от зимы город.

Башкирова сидела на мягком заднем сидении джипа и о чем-то сосредоточенно размышляла. Изредка она бросала взгляд в окно, но не находя там ничего интересного, кроме серости и скуки, снова погружалась в раздумья. Сидевший за рулем Петька с несвойственной ему рассеянностью следил за ускользающей перед его глазами дорогой, изредка посматривая в зеркало заднего вида, в котором отражалась стриженая голова Анны Федоровны. Несколько раз Петька открывал рот, чтобы задать ей какой-нибудь шальной вопрос, но увидев мрачно-насупленное лицо сыщицы, тут же закрывал его. Но в конце концов он не выдержал и заговорил:

– Я тут на днях своим дочкам «Щелкунчика» читал. Классная сказка, только невнятная. Девки мои ни черта не поняли и в голос рыдали над мышиным королем. Я их спрашиваю, чего ревете, это ведь мерзкий грызун с облезлым хвостом, а они мне в ответ, что, мол, эта Мари жестокосердка, потому что бросила в бедного мыша грязным башмаком и спалила ему шкурку. А вообще-то этот Гофман – головастый мужик.

– Засохни! – сквозь зубы процедила Башкирова.

– Ты о чем задумалась, тетя Аня?

– Сегодня Чистая суббота. Богочеловек, в которого все почему-то верят, был снят с креста, завернут в плащаницу и погребен в пещере, вход в которую завалили камнем. Нам всем положено не спать, не жрать и оплакивать его кончину.