Эмпирон

«Я обязан кому-нибудь рассказать, меня обязательно должны вылечить. А вдруг нет? Вдруг подумают, что у меня никогда не работал чип, что я всю свою жизнь скрывал это, что родители скрывали у себя дома делинквента? Да, об этом нельзя никому говорить. Хотя, может, мне помогут? Может, мне встроят чип обратно? Неужели ни у кого никогда не выключался чип? Ведь наверняка их вставляют обратно, наверняка…»

Лихорадочные рассуждения были прерваны:

– Ревант, что ты там так долго делаешь? Мне тоже в ванну надо.

– Я моюсь, мам.

– Почему нет звука воды? С душем что-то случилось?

– Он… я… – Ревант растерялся, не зная, что сказать, – я сейчас, сейчас…

Уснуть не удалось. От осознания всего произошедшего за последние сутки, от одной мысли о вероятном будущем спать не хотелось. Ко всем рассуждениям добавился вопрос: как вовремя проснуться утром? Роль будильника всю жизнь играл чип, а теперь что? Если вовремя не проснуться, родители точно заподозрят что-то неладное, так что нужно проснуться ровно через десять минут после того, как чайник на кухне известит свистком о вскипяченной воде. А если проснуться на минуту раньше или позже? Мысли водопадом заливали сознание, так что всю ночь Ревант делал то, чего в такое время никогда не делал – не спал. Он пытался, закрывал глаза, ворочался с боку на бок и, казалось, даже видел что-то похожее на сон или гипноз: Он стоял на крыше здания, где-то в одиннадцать этажей, вокруг тянулись провода, перевязанные вместе, соединяющиеся около инспирационной вышки. Обычная, ничем не отличающаяся, вот только без охранников-террамилей и с погасшими огнями – она не работала. Ревант стоял на крыше один, в той же пижаме, в которой пытался поспать. И здесь он думал, размышлял: «Что будет со мной? Зачем нам, гражданам Эмпирона, эти чипы? Я думал, что без них нельзя жить, но… я живой. А у Владыки есть чип? Владыка знает, что его гениальную разработку можно остановить одним случайным падением с последней ступени подвальной лестницы?» Ветер обдувал лицо, руки и ноги; морозило, а вокруг расстилался пейзаж из высоток. Он был не в своем родном городе, это было похоже на что-то, что раньше люди назвали бы мегаполисом.

Границ города не было: слева возвышались стеклянные небоскребы. Должно быть, там решалось, какой сигнал посылать вышкам; справа – нескончаемые маленькие домики в четыре-пять этажей. Ревант смотрел вокруг, замерзший от ветра, и думал… А после, будто оборванный на половине мысли, резко вспомнил, что он у себя дома, в своей кровати, юноша укрылся одеялом и попытался скрыться от мысли, что он теперь делинквент…

Утром получилось проснуться (если это можно так назвать) вовремя, с кухни на первом этаже прозвучала мелодия чайника, и Ревант стал считать про себя ровно десять минут, чтобы встать, надеть рубашку на вакуумных застежках, штаны и спуститься вниз. Мама стояла, склонившись над Евой, успокаивала ее. Младенцы, недавно получившие чипы, часто плакали, еще не в силах совладать со своими эмоциями.

Дверь в ванную открылась, Ревант включил свет и начал чистить зубы. Он не мог теперь смотреть на себя, он боялся собственного отражения. Быстрее, чем он успел об этом подумать, работа зубной пластины завершилась, настала пора утренней проверки чипа. Боковые маленькие зеркала выехали по разным сторонам, нужно было сказать фразу, только сказать, ничего больше. Глаза уставились на затылок, наблюдая небольшой черный островок в океане кожи. «Что-то нужно сказать. А может, не нужно? Если промолчать, то наверняка придет помощь, чип вживят обратно, и жизнь пойдет прежним ходом, – думал Ревант. – Хотя, что я такое говорю? При утренней проверке самое последнее, что нужно делать – это молчать».

После раздумий, очень неуверенно и тише, чем обычно, он произнес:

– Ревант Лайнхарт. 9:03. Чип-ингибитор в норме.

Он стоял неподвижно. Зеркала задвинулись назад. Кажется, все обошлось.

Позавтракав, все засобирались по своим делам. Школьники выходили из домов один за другим, в их потоке был и Ревант. Ощущение искусственности пространства его покинуло вместе с чипом. Будто он зритель и только наблюдает представление посреди сцены, а актеры с декорациями кружатся вокруг него. Сейчас же он избавился от этого, но стоило ли оно того – непонятно. Над головами людей сегодня пролетел всего один вольтжет, но его хватило, чтобы всю оставшуюся дорогу до школы думать: «Даже у военных чипы функционируют, а у меня…»

На школьной линейке пришла растерянность, Ревант будто забыл, какое место он занимал все годы обучения в своей школе, поэтому встал последним, увидев единственное свободное место. Внесли портрет, все школьники начали произносить клятву, но только те, у кого чип функционировал. В памяти были фрагменты фраз, отдельные слова, но вспомнить все было очень сложно. Рот как-то сам открывался, произнося звуки. Повезло, что Ревант стоял не в числе первых, а ближе к стене, в дальних рядах. Но, кажется, ничего не прошло бесследно: при входе в кабинет мисс Миль подозрительно на него посмотрела. «Неужели она знает?» – новый терзающий вопрос, совсем ненужный, ведь на старые еще не было ответов. Усевшись за свою парту, он уставил взгляд на электронную доску, отводить глаза было опасно. Другие ученики садились за свои парты, заполняли кабинет.

Прошел первый урок структурного изучения нейротехнологии. Только находясь в том состоянии, в котором находился Ревант, было понятно, насколько скучными были предметы в школе. Удерживать свое внимание на сидящем за своим столом преподавателе – самое настоящее испытание, которое способен выдержать не каждый. Со звонком, когда все начали выходить, мисс Миль попросила:

– Мистер Лайнхарт, останьтесь на минуту.

– Да, мисс Миль.

– Мне показалось, сегодня вы не сконцентрировались в полную меру, будто урок проходил как-то без вашего участия, мимо вас. Все хорошо? Вы посещали лечебницу в последнее время?

– Не посещал, мисс Миль, со мной все хорошо, – соврал Ревант. Конечно, он не сконцентрировался в полную меру. Даже когда отвечал на вопросы учителя, его сердце стучало с невероятной силой, колени, как вращающиеся магниты, то притягивались, то отталкивались друг от друга.

– Раз так, то вы свободны, – не без подозрения закончил преподаватель.

– До свидания, мисс Миль.

– Всего хорошего.

Стоило только Реванту развернуться, как кабинет и коридор школы пронзил крик:

– Лайнхарт!

Он обернулся. Что произошло? Почему мисс Миль смотрела взглядом хищника, шаг за шагом приближаясь к нему?

«Черт, чип на затылке. Он же не светит! Не горит! – быстро пришло в голову. – Надо убегать из школы, живо!»

Он выбежал в коридор, оттуда – к центральной лестнице. Все оборачивались, глаза приковывались к нему – в школе было запрещено бегать. Двери кабинетов начали открываться одна за одной. Ревант свернул за угол, он понимал, что через главный ход убежать не удастся, поэтому бежал к черному, тот был с торца здания. Другие дети сторонились, а некоторые не могли даже удержать равновесия от случайных толчков беглеца. Наконец – поворот, а там, за ним – прямой путь к свободе, к дому, к неработающей вышке на его крыше. Вдруг из двери кабинета вышел официально, но скромно одетый человек, среднего роста и крепкого телосложения. Его лысина и широкая царапина, идущая от мочки уха до края губы, говорили сами за себя – это комиссар школы. Он в один стремительный прыжок оказался в центре коридора, раскинув руки в разные стороны, ясно давая понять, что пробежать мимо не удастся.

Деваться было некуда. Сзади уже догоняла сорокапятилетняя охранница, призванная по тревоге, спереди – ветеран войны с мгновенной реакцией. Ситуация требовала решительных и незамедлительных действий. В беге, в этой размытой от скорости картинке, буквально промелькнула хрупкая надежда: справа была открыта дверь в кабинет – просторный лекторий с окнами высотой в пару метров, одно из которых, как казалось, было открыто. Не думая, (на это не было времени) Ревант рванул туда, хлопнув ладонью по краю стеклянной выдвижной двери, отдав тем самым ей приказ закрыться. Взбежав по лестнице, он оттолкнулся от нее и в прыжке пересек подоконник, школа оказалась позади. Всем, в том числе учителям и охране, было запрещено покидать здание школы до окончания рабочего дня, так что выбора у них не оставалось. Они лишь проводили взглядами убегающего ученика, неосознанно признавая, что этот бой проигран…

Приземление было относительно мягким, хотя и неприятным: левая нога угодила в лужу грязи… Перекат через правое плечо… И вот Ревант на ногах. Он продолжил бежать, ведь за ним еще могли следовать, и не обязательно кто-то из школы. Будет страшно, если бесцеремонные террамили уже осведомлены, они шуток не понимают и их электрошоковые дробовики – тоже. Но даже если они сзади – оборачиваться нельзя, нельзя терять времени. Скрываясь по переулкам и тонким проходам между домов, делинквент (теперь уже официально) думал: «А куда я бегу? Домой? Если обо мне сообщили, то первое же место, куда они явятся – это дом. Но мне ведь больше некуда бежать, к родителям на работу не выйдет – далеко, к тому же на пути полно вышек с охраной. Вариантов нет, только домой, на время, хотя бы собрать вещи. А потом? Мне нельзя оставаться там долго, я подставлю не только себя, но и родителей, а они укрывали меня весь вчерашний день. Нет, мне нужно уходить. Самое главное – не попадаться террамилям, а в остальном худи с капюшоном меня спасет, хотя бы на первое время. Уйду за город, там буду жить, если придется, один».

Он уже подходил к дому, опасаясь, что его тяга к незаметности и привлечет больше внимания. Дома никого не было. Папа – на стройке, мама – в пункте выдачи средств первой необходимости, там она работала оператором и Еву брала с собой, так как негде было оставить маленькую девочку. Когда Ревант зашел внутрь, то первым делом сел на пуфик в прихожей, чтобы отдышаться, не столько от утомительного бега, сколько от усталости держать каменное лицо с пустыми глазами, создавать видимость для прохожих, будто он обычный гражданин, не пытающийся скрыть биения своего сердца, сравнимого с автоматной очередью. Дыхание было беспорядочным и быстрым, но вскоре восстановилось. Дома также пахло невкусно приготовленной едой и дешевым пластиком, свет мягко распространялся по комнатам, в прихожей было невероятно душно. Не разуваясь, Ревант помчался на второй этаж к себе в комнату, там на скорую руку собрал все самое необходимое: теплые штаны с начесом, кофту побольше, шапки – все, что могло спасти от холода в долгом путешествии. Он долго думал насчет фотографий и, так как они не занимали много места, поместил во внутренний карман рюкзака одну, где была запечатлена вся семья Лайнхартов с еще живыми бабушкой и дедушкой. Начал спускаться на кухню. Там с морозильника он взял саморазогревающиеся контейнеры с едой, предназначенные для отца, чтобы во время работы, по нажатию сенсорной кнопки, еда внутри разогревалась и можно было быстро пообедать. «На первое время сгодится», – подумал Ревант.

Все было готово к побегу из города – дальше от чипов, вышек, Эмпирона. Со вчерашнего дня Ревант начал думать о том, что чипы подарены людям Владыкой не для комфортной и безопасной жизни. Да, конечно, чип-ингибитор можно назвать «шестым отделом мозга». Он играл ключевую роль в жизни каждого гражданина: он не давал возможности что-либо забыть, имел автоматическое подключение к другим чипам для обмена информацией, управлял окружающей средой и имел бесчисленное множество других достоинств. Но почему люди с работающими чипами ничего не чувствуют? Будто эмоции, издревле переполняющие человека, закупорили в стальной термос, запаянный для надежности навсегда. Знает ли об этом Владыка, а если узнал, что сделал бы со всеми чипами? Еще одна мысль сразу пришла на ум: разве логично, что террамили патрулируют город и охраняют дома, на крышах которых стоят вышки? Они не охраняют вышки или город, никто не может нарушить общественный порядок, это неестественно. Они ищут таких, у которых по каким-то причинам перестали работать чипы, таких же, как он, Ревант.

Он присел на пропитанный пылью скрипучий диван.

«Так, сейчас я выйду из дома, пойду к метро и там сяду на первый же поезд. Если не вызывать подозрений, то все пройдет гладко: эти тупые террамили ничего не сообразят, а от людей-охранников, которые там то есть, то нет, спрячу голову. Главное – не оголять затылок, это меня сразу выдаст. Ага, еду до конечной, там выйду со всеми, но задержусь, подожду, пока…» – нить мыслей оборвалась. Неожиданное чувство тревоги охватило все нутро, такое же чувство, когда он возвращался со стройки. Из прихожей доносились звуки, шум. Ревант вскочил и скорее полетел наверх.

В дом кто-то вошел.

III

Шмыгнув в свою комнату, он понял, что нужно было определиться с новым планом действий. Раз они уже пришли домой, значит медлить нельзя. Если они знают о Лайнхартах все, значит знают, в какой комнате живет каждый член семьи, еще секунда, и дверь в комнату распахнется. Выход опять был только один – окно. Из него была видна самая неживописная картина: кирпичная стена соседнего дома, на котором возвышалась инспирационная вышка, мигающая зелено-красным свечением, контейнеры со склада, расположенного за металлическим забором. Над еще полном луж от вчерашнего дождя бетоне парил выключенный до вечера фонарь-дрон: одна лопасть и светодиодная лампа вокруг нее. Других вариантов не было – нужно взять разбег, допрыгнуть до дрона и, ухватившись за него хорошенько, приземлиться. Здание, в котором жили Лайнхарты, как и все прочие в этом районе, можно было по праву называть историческим – здания эти не что иное, как двух-трехэтажные кирпичные коробки, построенные, в лучшем случае, полвека назад. В таких жили по нескольку семей, но именно в доме Лайнхартов уже долгие годы ждали заселенцев, которых все не было и не было. Можно сказать про неслыханную удачу: не только за спокойно прожитое время, но и за то, что прыгать придется со второго этажа, а не, скажем, с двадцатого, где жили семьи сержантского состава.

Открыв окно, Ревант начал пятиться назад, чтобы набрать нужный разгон. Прижавшись к стене, стал смотреть на цель – парящий бездушный кусок металла. От рамы окна были считанные метры, он должен допрыгнуть. Но что, если нет? Да, бывают сильные ветры с ливнями, порою походящие больше на бурю, и их дрон в силах выдержать, однако фонарь сейчас выключен. Может же быть такое…

Шаги стали слышны с лестницы. Кто бы это ни был, он поднимался. Услышав их, как по выстрелу сигнального пистолета, знаменующего начало марафона, Ревант оттолкнулся от стены: левая нога – на кровать, правая – на подоконник, и – прыжок. Порою только в полете, в этом ощущении невесомости, можно почувствовать всеми забытое, первородное, врожденное нечто, растекающееся по всему телу и несущее в себе молнию бодрости, топлива для сердца-насоса. В полете оформляются в одну картинку все представления человека о безграничности, истинной свободе, в коей действует только один закон – закон всемирного тяготения. Поэтому нужно успеть насладиться временем, может, самым волнующим, но, пожалуй, и самым спокойным в жизни человека, пока не упадешь вниз.

Мгновенно Ревант заметил, что падает куда быстрее, нежели планировалось. Инстинктивно он выбросил руки вверх, закрывая при этом глаза. Получилось: пальцы зацепились за пластиковую окантовку уличного фонаря. Тот в ту же секунду включился – сработала защита против неблагоприятных природных условий. Эта модель давно устарела, она бы пережила ветер, не самый сильный, но и не столь слабый, однако почти взрослого человека выдержать, а тем более аккуратно посадить вниз, не получилось. Дрон, неся с собой нежданного попутчика, парил в воздухе по направлению стены соседнего дома. Столкновение с ней стало неизбежным. В попытке хоть как-то улучшить положение, юноша поджал ноги, но это ему не помогло. В планы парящей лампы точно не входило встречаться с кирпичным памятником бедности: что-то перемкнуло, удар придал какую-то бешеную живость. Отскочив от стены, под ошеломляющим ускорением дрон направился в сторону строительного склада. Лететь с такой сумасшедшей машиной означало иметь впоследствии сломанные конечности, с чем Ревант был не согласен. Пролетая над контейнером, стоящим вплотную к забору, разграничивающему жилой и логистический районы, фонарь полетел с той же скоростью вниз, его же попутчик решил не смиряться с судьбой и разжал ладони, упав на контейнер. Приземление было не таким мягким, как то, школьное, но критичного ничего не случилось, ничего, вроде, не сломалось. Встав на ноги, Ревант увидел дымящую груду металла.

«Забор невысокий, я его перепрыгнуть смогу. Лучше спрятаться за углом, посмотрю, кто зашел к нам домой,» – спрыгивая с контейнера через забор, думал беглец.

Укрывшись в тени кирпичного здания, которому, кажется, суждено было рассыпаться даже от прикосновения младенца, Ревант стал всматриваться в оконный проем, из которого минуту назад покинул родной дом. Долго ждать не пришлось: скоро стекло отразило лучи еле виднеющегося солнца, окно закрылось. В его прозрачности был виден до боли знакомый силуэт. Мама.

Он зря все это время убегал. Это никакое не преследование, просто мать сегодня вернулась раньше обычного. Вот жалюзи опустились, силуэт скрылся.

«Я должен вернуться. Я же ничего не сказал родителям, я не описал всего, что со мной произошло, они же ничего не знают. Если нельзя передать чипом, то нужно было разбить зеркало и осколком нацарапать на плитке хотя бы пару прощальных слов, банально объяснить. Хотя, что тут можно объяснить? – эта мысль стала холодным душем для опьяненного рассудка. – Нет, мне нельзя возвращаться. Она же не поймет меня, она не способна ничего понять. Вполне может, что она обо мне и сообщит. Или сразу после меня зайдут военные, застанут нас вдвоем и… увезут куда-то далеко? Вживят снова чип? Убьют на месте?»

Думать об этом было страшно. Глаза наполнились слезами, не совсем понятно: от вихревого ветра или от осознания того, что больше в родной дом дороги нет. Но нужно было двигаться. Ревант взял себя в руки и направился к метро, спрятав голову под капюшоном.

По пути своего следования поезд, напоминавший продолговатый параллелепипед, обогнул весь город. Учитывая, что передвижение каждого эмпиронца продумывается и предполагается, то мест в одном вагоне хватало на всех пассажиров. Сегодня же одно место было занято с самого начала, один незапланированный пассажир сел на потенциально чужое и прекрасно это знал. Подъезжая к конечной, делинквент Лайнхарт покрутил головой по сторонам, озираясь, нет ли за ним слежки. Человек, сидящий напротив него со второй еще остановки, смотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда ни на миллиметр. Судя по желтому чипу, свет которого распространялся из затылка с периодическими миганиями, он передавал куда-то какую-то информацию. Какую? Может, сейчас он следит за заголовками новостной ленты, пролистывая ее у себя в голове, может, подробно описывает, как выглядит его цель. В любом случае, их пути должны разойтись, нельзя рисковать и идти с незнакомцем вместе.

Голос нейродиктора, с невероятной точностью подражающий человеческому, объявил:

– Станция №0. Конечная.

Все потянулись к дверям вагона. Выйдя из него, толпа послушно пошла наверх, к контрольному пункту и выходу со станции. Ревант не торопился. Он ни разу не доезжал до конечной, так далеко от центра города он не был. Внимательные пронзительные глаза изучали новое окружение с аналитической точностью. Был прообраз плана: зайти в укромное место вроде туалета и переждать там до глубокой ночи. В небольшом промежутке, пока станция не работает, выбраться, пройти контроль и бежать. О таком плане сказать было нечего, было слишком мало информации… Но Ревант не мог даже предположить, насколько план провальный.

Его глаза заметили что-то странное, какую-то, на первый взгляд, незаметную деталь, будто детектив пришел на место преступления и на самом очевидном, а оттого и незаметном месте, увидел что-то, сверкнувшее отражением, нечто похожее на орудие преступления, на острый нож с каплей крови на острие. На одной из десяти колонн, служащих скорее украшением, нежели опорой потолка, был союз каких-то палок, черточек. Символ этот представлял пересеченные прямые, образующие крест, заключенный в ромб. Он был вырезан точно чем-то острым.

«Этот символ здесь не просто так, – рассуждал Ревант. – Он пропитан чем-то странным, он так завораживает. Он похож на компас, старый, двухсотлетней давности. Может, это он и есть, указывает направление в нужное место. Проверю».

Этот знак поражал своей неровностью, корявостью, даже дети так не нацарапают. Но было что-то в нем такое… В окружении идеальных пропорций, одинакового расстояния между колоннами, четко перпендикулярно падающих лучей света и узора на уходящем в туннель вагоне метро, эти царапины, этот компас, как ушиб на тонких ногах балерины. Ревант пошел прямо до упора. Там, на стене, виднелся, хоть и пытаясь укрыться плесенью, точно такой же знак, но теперь накрененный слегка в бок, как бы указывая на ступеньки, ведущие наверх.

Все эти символы указывали путь беглецу, который послушно этому пути следовал. Было у него предчувствие, что эти ромбы и кресты оставлены для него. Кто-то знал, что в это метро придет человек, ищущий поддержки и укрытия. Он уже давно отклонился от верной дороги, по которой все шли, зайдя в какое-то отдаленное крыло, пустующие уже десятилетиями. Двери и повороты сменяли друг друга, но вот он – последний знак. Он находился на оранжевой двери, выгравированные буквы на металлической овальной доске складывались в слова: «Служебный вход». Ревант нажал на сенсорную панель в той области, где в старые времена располагалась замочная скважина… Дверь не открывалась.

«Черт, закрыто, – отчаяние прокатилось по коже, оставляя след своими иголками холода и дрожи, как-то резко стало невыносимо глотать, внутри все перевернулось. – Выход из города там, за этой дверью, но попасть туда как? Дверь откроется только перед офицером с чипом. Надо осмотреться, вдруг я что-то упустил, я должен заметить маленькую деталь, как на той колонне».

Вокруг все до боли прозаично: белые стены с оранжевыми дверями, две скамьи в центре коридора, небрежно стоящие спинками друг к другу, запах стерильности, но не отталкивающий, даже наоборот, связанный с порядком и чистотой. Вокруг были другие двери, на каждой – надпись, кому принадлежит кабинет: комиссар станции, отдел сопровождения порядка (так красиво называлась охрана на отдельных объектах, вроде метро, и патрули в городах, состоящие из людей), обслуживание дорожных путей и другие комнаты для назначенных в метро на работу. Нельзя было найти более ничего, никаких обозначений, символов, знаков, звуков. Единственное, что можно было слышать в этом месте, так это монотонное вращение вентилятора, гоняющего воздух. Ревант решил провести пальцами по сенсору соседнего кабинета, принадлежавшего диспетчеру дорожных путей. Закрыто. За ним еще одна дверь, затем еще, еще, но вот четвертая, в отличие от остальных, открылась. Это было полной неожиданностью, он уже машинально толкал дверь одной рукой и проводил пальцем по сенсорной пластине другой, как вдруг оранжевая граница мира общественного и закрытого, государственного, рухнула. Коридорный свет озарил кабинет достаточно уютной планировки. Стеклянный журнальный столик с небольшим зеленым растением располагался перед деревянным столом, окруженным серверами с мобильными жесткими дисками. Недалеко от офисного кресла стоял среднего роста мужчина с черными волосами, концы которых закручивались в кудри, в деловой, как показалось на первый взгляд, форме. Момент рассматривания им выдвинутого жесткого диска, горящего синей подсветкой, вероломно был прерван Ревантом. Синие глаза хозяина кабинета расширились от ужаса, сверкнули, брови стремительно поднялись, даже нижняя губа хотела опуститься как можно ниже, утягивая за собой всю челюсть. Было видно, что молодой с виду незнакомец не ждал гостей. Ревант сразу узнал это лицо, этот накинутый от непогоды плащ, это желтое свечение, будто передававшее информацию или пролистывающее новостную ленту. Он с опозданием перевел взгляд на доску двери, которую распахнул, и с ужасом отступил:

«Кабинет Уполномоченного КОМИССАРА СТАНЦИИ. Дозоров М».

Господин Дозоров успел уже обернуться, показав свой мундир полностью, сверкнув позолоченной звездой на петлице своего выглаженного синего костюма. Комиссар всунул диск на место и негромко, но с особой язвительностью и чувствующейся угрозой приказал:

– Стоять! что ты здесь делаешь?

– Простите, я, – Ревант растерялся. – Я ошибся кабинетом, вернее, я искал комиссара, но он уже не нужен, я… я пойду.

Он попытался сделать пару шагов назад, но комиссар опередил его: из выдвижного ящика стола он достал пистолет, дуло которого сразу же направил на подростка. Тот оцепенел от такой неожиданности, он впервые видел оружие, готовое в момент разрезать его голову выстрелом. Это крах – он попался.