Покой летящего воланчика

Как он понял, что я принесла новый текст? У меня настолько огромные синяки под глазами? Чёрт, надо было их как-то замаскировать. Теперь подумает, что я всю ночь напролёт сочиняла, лишь бы быстрее к нему прибежать показывать…

Антон Ильич потянулся к органайзеру с канцелярскими принадлежностями на столе и выхватил зелёную ручку, чтобы по пути править несовершенства.

– Послушай, могу я пока оставить его у себя? Хочу подробнее вчитаться, потом обсудить с тобой детали, которые можно будет отредактировать.

– Да, конечно, без проблем. Я специально для вас распечатала…

“Что я несу? «Специально для ва-а-ас», боже, остановись!”

– У тебя какой первый урок?

– Химия.

– Тогда иди, готовься. На днях тебя учительница костерила в учительской.

От стыда мне захотелось напялить скафандр и улететь на Марс, но я лишь покорно кивнула, медленно взяла рюкзак за лямку и побрела к выходу из класса.

– Кстати, англичанка за тебя заступалась. Просила учительницу химии хотя бы тройку тебе поставить. Да, представляешь, так и сказала: Черкасова химиком не будет, у неё способности к языкам и литературе, оставьте её в покое. А та отказалась. Нет, мол, дело принципа. Ну, ты не раскисай. Держись!

С этими словами в ушах я побрела на свою очередную, еженедельную смертную казнь, состоявшую из химических элементов, валентностей и унижений. Наше глупое расписание было составлено так, что первым уроком сегодня была химия. Так что училка не преминула воспользоваться возможностью в очередной раз уколоть меня:

– Черкасова! Отец-то придёт сегодня?

Я кивнула ей в ответ. Какой же у неё мерзкий голос!

После уроков приехал папа. Я встретила его, и когда мы шли с ним через весь коридор к кабинету химии, то чувствовала на себе позорные взгляды всей школы. Мне казалось, что все только и думали о том, какая Черкасова двоечница.

Я открыла старую деревянную дверь кабинета и просунула голову. Химоза заметила меня и пригласила нас войти. Она выглядела менее спесивой, чем обычно, когда я сижу на её уроках. Вот, что отец животворящий делает!

Мой папа, стройный и симпатичный брюнет, в сером костюме с отливом, сел перед её учительским столом. Она будто не знала, с чего начать. Я впервые видела её отчего-то растерянной, а не грозным диким буйволом. Догадывалась, наверное, что я делилась с родителями тем, какими словами она бросается в мой адрес, поднимая меня на смех перед всем классом. И что алкоголиками нас всех считает. Это мою-то семью! У нас одна подаренная кем-то на родительскую свадьбу бутылка вина годами пьётся и всё никак не кончится. Было обидно.

Тем временем, их тихий разговор таки начался. Химоза пыталась донести до папы мысль о том, что как же я, бедная, с колом по химии буду жить свою жизнь. Не просчитав валентности! Нет, можно, конечно, в жизни делать всё что угодно, но такого!.. Это возмутительная, непростительная наглость!

– Ну вы понимаете, она не собирается химией заниматься… У неё сейчас главное английский, русский, литература… Она гуманитарий.

– Так, ну и что же, теперь химией не заниматься?… У вас самого-то есть образование? – резко и панибратски спросила химоза. Она явно представляла его в своих в мыслях не в деловом костюме, в котором он к ней наведался, а в синей рабочей робе с огромным гаечным ключом в измазанных чёрных руках. Впрочем, я и в этом особой проблемы не видела.

– Ну так, а как же, есть кое-какое… – подыграл ей папа, будто нехотя отвечая. Он сидел в уверенной позе, нога на ногу, блестящий носок его начищенных туфель играючи покачивался вверх-вниз.

– Какое же? Что окончили? – поймалась она на крючок, припав к учительскому столу всей грудью.

– Институт международных отношений, – таким же скучающим тоном парировал папа. Я стояла у дверей, чтобы никто не вошёл, но сама давилась от смеха.

Химоза икнула от ужаса и откинулась на спинку кресла, не ожидая такой подставы. Разговор переставал быть томным.

– Ну так, значит, вы… Образованный человек, и наверняка вам пригодилась химия? – пыталась продолжить свою мысль химичка.

– Да, действительно, помню-помню, как-то было дело, пригодилась… – медленно закивал папа, делая вид, будто что-то старательно пытается вспомнить.

– Ну-у? И что же? – химоза выглядела так, будто сейчас взорвётся, она ещё сильнее припала к учительскому столу, как к последнему спасительному плоту.

– Кроссворды как-то в юности разгадывал, элемент из четырёх букв вписал.

Учительница вновь откинулась на спинку кресла, тяжело выдохнув. Она была повержена. После пары минут тишины она удручённо произнесла:

– Ладно, бог с вами… Пусть хотя бы на тройку выучит!

– Пусть, – кивнул папа, встал и распрощался.

Я всё это время стояла в дверях, и чувствовала, как разволновалась. Когда мы вышли, слёзы всё же брызнули из глаз. Наконец-то это мучение закончилось. Да, не насовсем, но позор остался позади. Папа ушёл, а я так и стояла в коридоре. Вскоре послышался знакомый звон связки ключей. Мимо проходил Стерхов. Увидев меня в таком разнузданном состоянии, он остановился и подошёл ко мне:

– Что такое? Что с тобой случилось? Кто-то обидел?

Я молча кивнула на дверь кабинета химии.

– Ах, ну понятно. Родители приходили?

Снова кивнула.

– Удалось о чём-то договориться?

Помотала головой. Стерхов усмехнулся:

– Ну, я не удивлён. Крепись.

Он подбадривающе похлопал меня по плечу, и я тут же выпрямилась. Вспомнила о том, что мы должны были обсудить тексты.

– Думаю, сейчас не лучшее время, тебе нужно успокоиться. Давай завтра начнём?

Так и случилось: со следующего дня и в течение нескольких недель на больших переменах мы с Антоном Ильичом обсуждали мои тексты. И старые, и новые. Он давал развёрнутые комментарии на каждый из них, отмечал положительные стороны произведений (а называл он их именно так, и у меня в голове никак это не укладывалось и не хотело становиться в один ряд подходящих названий для моих зарисовок) и говорил, что можно поправить. От него я спокойно воспринимала критику и вечерами правила работы, чтобы сделать их лучше. Мне хотелось, чтобы учитель оценил мои старания. Чтобы тексты стали ещё лучше. Мы много общались, работали над моими сочинениями, и навык писательства постепенно становился всё лучше и лучше. Меня подстёгивало то, что ему нравились мои тексты, он видел в них нечто, чего не видела я сама.

СООБЩНИКИ

На перемене ко мне подбежала Настя:

– Представляешь, слух пошёл, что наша русичка не вернётся!

Новость меня ошарашила, но отчего-то мне стало радостно. Значит, Антон Ильич останется с нами до конца учёбы.

– Почему? – всё же поинтересовалась я.

– Якобы какой-то конфликт с дирекцией, но я не верю в это, она ведь хорошая, – выдохнула Настя, – Теперь мне непросто будет на русском. Она же меня жалела и ставила оценки часто выше, чем должна была. А Антон Ильич мне кажется довольно строгим…

Я не могла понять, почему Стерхов показался ей строгим. Но, возможно, она как обычно стесняется новых преподавателей.

– Да всё нормально будет, он добрый и классный, вот увидишь! – я подбодрила одноклассницу, приобняв за плечо, и она мне улыбнулась.

Буквально через полчаса Настя смогла убедиться в этом лично – день оказался богат на необычные происшествия, через призму которых мой класс, да и я сама, смогли увидеть Стерхова с новых сторон.

На уроке литературы мы писали сочинение по Обломову. В напряжённой рабочей тишине урока, под скрип и стук шариковых и гелиевых ручек, Антон Ильич прохаживался вдоль наших рядов. Через некоторое время я увидела, что он остановился около Колыванова и наклонился над ним, глядя в его тетрадь.

До меня донёсся тихий вопрошающий голос Стерхова:

– Что, каратистов рисуешь?

Узнаю Колыванова. Ничего не поменялось в нём с начальной школы. Все напряглись и ждали, что учитель сделает замечание или начнёт ругаться. Но Антон Ильич продолжал с интересом разглядывать линии эскиза. Потом он быстрым шагом прошёлся до учительского стола, схватил красную ручку и вернулся обратно к подростку.

Я уверена, что весь класс мысленно готовился хоронить нашего Колывашку. Но произошло нечто неожиданное. Антон Ильич так же тихо, как и в прошлый раз, сказал:

– На вот, возьми мою красную ручку, раскрась пояс. Пусть хотя бы у одного из них такой будет!

Класс тихо и весело переглянулся.

– У тебя тоже сейчас украли сердечко? – мечтательно спросила меня Настя.

– Ну, вот. А ты мне не верила! – шепнула я ей. – Говорила же – классный!

А позже мы пошли на геометрию. На уроке должна была быть самостоятельная работе, к которой, к собственному удивлению, я была неплохо готова. Это был редкий случай, когда я целиком поняла тему и готова решать задачи на “отлично”. Поэтому я уверенно вошла в класс Марины Витальевны в полной готовности кинуть рюкзак за свою предпоследнюю парту у окна, как вдруг увидела…

За последней партой среднего ряда сидел Стерхов со стопкой каких-то документов. Увидев меня, он весело подмигнул и спросил:

– О, у вас урок?

Я улыбнулась в ответ и кивнула, затем уселась за парту и достала двойные листочки. Настя, сидевшая передо мне, вновь пожаловалась на свою девичью память и попросила у меня один. Для меня новостью это не было, так что я автоматически выдала ей листочек, едва она успела договорить фразу до конца.

– Ну понятно, Ольга, почему у тебя то пять, то два! – сказал мне Стерхов.

Я смутилась от того факта, что он знал мои оценки. Моя учёба по алгебре и геометрии всегда была нестабильной. Тем не менее, поддержать беседу хотелось, и я спросила:

– Почему же?

– За последней партой сидишь.

– Но она же предпоследняя! – засмеялась я. Он подошёл ко мне, взял из моего пенала карандаш и вернулся обратно.

– За тобой всё равно никто не сидит.

Ну всё, плакала моя пятёрка. Теперь точно буду отвлекаться.

Класс расселся, радостно здороваясь с Антоном Ильичом и с непосредственностью попутно узнавая, что он тут делает. Я посмотрела по диагонали от себя на заднюю парту, где и сидел Стерхов, и услышала, что он помогает Марине Витальевне с оформлением каких-то отчётов, разбирал бумажки. Колыванов крутился около Антона Ильича, что-то весело рассказывал ему про новую песню Коли. Стерхов шутил с ним и атмосфера радости обуяла всех наших ребят. Все смеялись, а я отчего-то волновалась.

Марина Витальевна начала урок:

– Здравствуйте, 10 “В”! Вы помните, что я просила к сегодняшнему занятию принести двойные листочки, пишем самостоятельную работу.

Класс зашелестел тетрадями, естественно, половина успешно забыла про листочки, а другая половина делилась с друзьями заботливо приготовленными запасными.

– Ой, а у нас ведь в следующий понедельник из-за праздника пропадают с вами аж два урока! Это очень плохо! – качала головой-капустой Марина Витальевна, вглядываясь в календарь и поправляя круглые очки на пухлом лице.

– …И две литературы. Безобразие! – услышала я тихий и наигранно-возмущённый голос Стерхова, и повернулась назад к нему. Он заговорщически улыбался, глядя на меня. Я прыснула со смеху. Марина Витальевна сделала нам обоим замечание, и нам стало ещё веселее. Было чувство, что мы два другана-двоечника на последних партах. И это было так незабываемо классно!

– Раздаём листочки с вариантами, от окна первый, рядом второй и чередуем! – строго сказала учительница геометрии.

Я получила свой второй вариант, хотя сидела одна и вполне могла бы выбрать первый. Но мне хотелось быть ближе к тому, кто продолжал позади меня сыпать добрыми шутками шёпотом в адрес учительницы или моих одноклассников. В конце концов Марина Витальевна сделала нам обоим замечание и меня пробило на хохот, который я пыталась спрятать в ладонь.

Когда я наконец решила две из трёх задач своего варианта самостоятельной работы, то услышала, что кто-то стучит пальцами по парте, явно пытаясь привлечь к себе внимание. Я обернулась. Стерхов тут же перестал и картинно пожал плечами, осмотрелся, мол, “кто это тут стучит?”, затем принял серьёзный вид и шутливо указал рукой на мой двойной листочек, сказав:

– Пиши!

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРУЖОК

Обучение писательству для меня не ограничивалось разговорами о текстах в школе. Какой-то внутренний двигатель нёс мои ноги в библиотеку, я набирала стопки самых разных книг по литературному мастерству, запоем штудировала их. У меня появилась мечта – написать книгу и издать её. Не просто писать в стол – это перестало быть интересным. Мне захотелось заявить о себе по-настоящему! Побеждать в серьёзных литературных конкурсах и премиях, и конечно, написать великий роман. В мечтах я уже представляла, как пишу посвящение учителю… человеку, который поверил в меня и мой талант. Тому, кто искренне помог мне и поддержал.

В одно из посещений библиотеки мой взгляд остановился на яркий листок на доске объявлений. Набор в литературный кружок под руководством Аристарха Олеговича Ребрика, публикующегося современного поэта и преподавателя словесности в известном вузе. Занятия проходили в зале редкой книги каждую субботу в 17 часов. На моём лице появилась улыбка, и мне хотелось рассказать об этом Антону Ильичу, но я так и не успела: на неделе он часто был очень занят, а суббота наступила стремительно.

К пяти часам вечера я подошла к месту, где должны были собраться участники литературного кружка. И когда они пришли, я поняла, что все присутствующие гораздо старше меня, кроме блондинистого парня, который оказался старшеклассником в сопровождении своей учительницы литературы. Выглядело это комично: было ощущение, что она буквально за руку привела его приобщаться к высокому искусству. Я тут же представила, как если бы я пришла с Антоном Ильичом на подобное собрание литераторов. Кажется, это выглядело бы не так смешно. Хотелось бы надеяться.

К нам подошёл мужчина среднего роста, с пышными седыми взъерошенными волосами, узкими профессорскими очками, поверх которых он посмотрел на меня лукавыми обесцвеченными глазами. На вид ему было около шестидесяти. А может и пятьдесят. Вероятно, это и был поэт Ребрик.

Все присутствующие поздоровались с ним, а он обратился ко мне:

– Кажется, вы у нас впервые на занятии?

– Да, – чуть съёжившись ответила я.

– Тогда будем знакомы, Аристарх Олегович, – представился лектор, – прошу, проходите в зал. Позже вы нам расскажете о себе и мы познакомимся ближе.

Все участники литературного кружка прошли в небольшую квадратную комнату, где за стёклами размещались фолианты, и расселись вокруг старинного деревянного стола, располагавшегося по центру.

– Раз вы у нас впервые, давайте вы пока понаблюдаете за тем, как проходят наши занятия, как мы общаемся и работаем, а потом постепенно перейдём и к вам.

Я улыбнулась и кивнула. Пока всё шло неплохо.

– Татьяна, какие стихи вы приготовили нам сегодня? – уважительно обратился Аристарх Олегович к молодой женщине, с туго собранными в хвост тонкими тёмными волосами, ниспадавшими на блёклую водолазку непонятного цвета.

Все вокруг меня зашелестели маленькими прямоугольными бумажками. Я еле разглядела на них строчки, напечатанные мельчайшим шрифтом. Вероятно, это были стихи. Я начала нервничать, потому что, естественно, ничего не готовила на занятие.