Живой Гроб

Neon Room

Живой Гроб

Холод. Не ледяной холод вакуума, а липкая, биологическая стужа. Она просачивалась сквозь кожу, которой, как с ужасом осознал Сэм, у него почти не осталось. Он открыл глаза – или то, что когда-то было глазами. Сетчатка затянута мутной пленкой, сквозь которую мир воспринимался как пульсирующий калейдоскоп багровых, изумрудных и угольных пятен. Воздух (если это был воздух) густой, насыщенный запахом озона, антисептика и чего-то глубоко органического, сладковато-гнилостного – запах огромного, живого тела.

Он лежал не на койке, а в углублении, напоминающем гнездо или… раковину. Поверхность под ним была теплой, слегка влажной, дышащей. Стены вокруг не были металлическими. Они напоминали полированный хитин, пронизанный сетью пульсирующих сосудов, по которым перекачивалась не кровь, а нечто густое, фосфоресцирующее. Слюдяные «иллюминаторы» пропускали тусклый свет далеких звезд, отражаясь в каплях влаги, стекающих по живым стенам.

Живой Гроб. Имя корабля обрело жуткую буквальность. Это был не просто корабль. Это был организм. А он… он стал его частью?

Сэм попытался пошевелиться. Мышцы отозвались волной мучительной ломоты, словно кости были переломаны и срослись заново в чудовищных пропорциях. Он поднял руку перед лицом. То, что он увидел, вырвало из его горла хриплый, беззвучный стон. Кожа была серой, плотной, как броня насекомого, пронизанной сетью темных жилок. Пальцы удлинились, суставы приобрели неестественную гибкость, кончики заканчивались чем-то вроде хитиновых когтей. По предплечью, от локтя к запястью, тянулся гребень острых, костяных шипов. Это было не его тело. Это был костюм из плоти, сшитый без его согласия.

«Проснулся, Нуль?»

Голос был металлическим, безэмоциональным, исходил отовсюду и ниоткуда – из стен, из самого воздуха. Сэм замер, пытаясь найти источник. Его новые глаза, медленно адаптируясь, различили на стене напротив выпуклость, похожую на гигантский зрачок. Внутри него мерцал крошечный красный огонек камеры.

«Где… я?» – попытался сказать Сэм. Звук вышел хриплым, скрипучим, чужим. Горло было перетянуто жесткими волокнами.

«На борту исследовательского судна «Кенотаф», сектор «Альфа-Некрополис». – Голос принадлежал доктору Элиасу Шелдону. Сэм вспомнил его – высокий, сухой, с глазами цвета ледяной воды, лишенными всякого сострадания. Ученый, для которого этика была помехой на пути к прогрессу.

Стена рядом с гнездом Сэма разошлась бесшумным мышечным сокращением, открывая проход. В проеме стоял Шелдон в безупречно белом, стерильном костюме биозащиты, контрастирующем с органическим ужасом окружения. Его лицо было скрыто за прозрачным шлемом, но Сэм почувствовал на себе тяжелый, оценивающий взгляд.

«Вставай, Нуль. Покажу тебе твой новый дом. И объясню твое… предназначение».

Каждая попытка подняться была пыткой. Мышцы кричали, сухожилия натягивались, как струны. Он сполз с теплого ложа, его новые когти с хрустом впились в мягкий пол, оставляя борозды. Он стоял, согнувшись, на невероятно длинных ногах, заканчивающихся широкими, цепкими ступнями. Рост увеличился почти вдвое. Шелдон наблюдал без тени удивления, лишь с холодным интересом.

«Импланты приживаются отлично. Нейронная интеграция с корабельной биосетью на 78%. Выше ожидаемого. Отличный материал был выбран».

«Материал…» – проскрежетал Сэм, чувствуя, как ярость – дикая, животная – начинает пульсировать сквозь боль. «Я был… человеком!»

«Был», – отрезал Шелдон, поворачиваясь и жестом приглашая следовать. «Теперь ты – симбиот. Пионер новой эры. «Кенотаф» – не просто корабль, Нуль. Это первый полностью биотехнологический крейсер дальнего действия. Его системы жизнеобеспечения, двигатели, навигация – все это живая ткань, выращенная в лабораториях Синдиката. Но ему нужен… пилот. Мозг, способный слиться с его нервной системой на фундаментальном уровне. Выжить в этом симбиозе может только один из десяти тысяч. Ты – тот самый один.»

Коридоры «Кенотафа» были кошмарным воплощением биомеханики. Пол был покрыт упругой, ритмично сокращающейся мембраной. Стены дышали, открывая и закрывая поры, через которые виднелись пучки нервных волокон, пульсирующих синим светом. Трубопроводы, похожие на гигантские вены, пересекали потолок, перекачивая густую, светящуюся лимфу. В воздухе висел постоянный низкочастотный гул – пульс корабля. Иногда стена рядом с ними неожиданно сокращалась, выпуская щупальцеобразный манипулятор, который чистил вентиляционную пору или подтягивал ослабшее соединение.

«Здесь, – Шелдон остановился у огромного «окна» – участка прозрачной, упругой хитиновой мембраны, – центральный реактор. Вернее, то, что его заменяет». За мембраной клубились сгустки плазмы, но не в магнитных ловушках, а внутри гигантской, пульсирующей мышечной сферы. Энергия вырабатывалась не синтезом, а контролируемым метаболизмом невообразимо сложной биологической батареи. Сэм почувствовал жар, исходящий от мембраны, и странное… притяжение. Его измененная плоть откликалась на этот ритм.

«А это, – Шелдон подвел его к месту, где несколько «вен» сходились в узел, покрытый мерцающими биосенсорами, – твоя станция. Пока неактивна. Потребуется еще несколько циклов адаптации». Узел напоминал гигантский нервный ганглий. От него отходили толстые кабели, заканчивающиеся… интерфейсными разъемами, похожими на спирали ДНК из черного металла и живой кости. Сэм почувствовал, как по его спине, под лопатками, заныли два симметричных шрама. Места имплантации.

«Зачем?» – выдохнул Сэм, глядя на эти разъемы. Ужас смешивался с отвращением. «Кто санкционировал это?»

«Синдикат видит будущее, Нуль», – голос Шелдона стал жестче. «Биокорабли дешевле в производстве, способны к самовосстановлению, маскировке под органические объекты. Они не требуют сложной инфраструктуры заправки – питаются радиацией, звездным ветром, биомассой астероидов. А пилот-симбиот… ты станешь его мозгом, его инстинктом. Ты и корабль – единый организм. Неуязвимый.»

«Бессмертный урод!», – прошипел Сэм. Ярость, копившаяся внутри, прорвалась. Он рванулся вперед, забыв о боли, нацелившись на Шелдона. Его когтистая рука взметнулась, чтобы разорвать белый костюм, раздавить этого холодного бога из пробирки.

Но не успел он сделать и шага, как пол под ним ожил. Из упругой мембраны выстрелили десятки тонких, липких псевдоподий, обвивая его ноги, руки, шею с нечеловеческой силой. Они жгли кожу, впрыскивая что-то парализующее. Сэм рухнул на колени, скованный живыми путами. Он ревел, бессильно дергаясь, чувствуя, как корабельная плоть сжимает его, впивается в его измененную кожу.

Шелдон стоял неподвижно, наблюдая. Ни страха, ни гнева – лишь клинический интерес.

«Инстинкт самосохранения корабля, – прокомментировал он сухо. – Он чувствует угрозу своему ядру – мне. Пока ты не интегрирован полностью, его лояльность – ко мне и Синдикату. Ты пока всего лишь… компонент. Потенциально ценный, но заменимый. Не забывай этого, Нуль».

Паралич распространялся. Сознание Сэма затуманилось. Он видел, как Шелдон наклонился, его лицо за стеклом шлема было искажено хищной усмешкой.

«Отдыхай. Наслаждайся своим вторым рождением. Скоро начнутся настоящие испытания. Нам нужно понять пределы твоей… симфонии с Гробом».

Псевдоподии потащили Сэма обратно по коридору, к его «гнезду». Он не сопротивлялся. Физически. Но в глубине его изуродованного разума, сквозь боль и отчаяние, пробивалась искра. Не человеческая. Чуждая. Примитивная. Когда псевдоподии коснулись шрамов на его спине – мест имплантации интерфейса – в его сознании мелькнула вспышка. Не образ. Ощущение. Огромной, спящей силы. Голодной силы. И на мгновение, всего на долю секунды, псевдоподии дрогнули. Их хватка ослабла.

Шелдон, шедший следом, замер. Его брови слегка приподнялись. Датчики на его запястье мигнули тревожным желтым.

Сэм не понял, что произошло. Он был слишком измучен. Его швырнули обратно в углубление, псевдоподии отползли, сливаясь с полом. Шелдон стоял в проеме, его ледяной взгляд изучал Сэма с новой, осторожной интенсивностью.

«Любопытно…» – пробормотал он. «Очень любопытно. Возможно, ассимиляция идет глубже, чем мы предполагали».

Дверь-мышца сомкнулась, оставив Сэма одного в пульсирующей полутьме Живого Гроба. Боль, отвращение к себе, ненависть к Шелдону – все это бушевало в нем. Но под этим кипело нечто иное. Чувство связи. С этим монстром. С его пульсом, его теплом, его жуткой силой. И в этом чувстве была не только покорность. Было… узнавание. И первый, смутный проблеск возможности. Возможности не просто выжить.

Возможности стать.

Сэм прижал свою чудовищную руку к теплой, дышащей стене. Хитиновые когти слегка поскребли по поверхности. В ответ стена под его ладонью слабо, едва заметно, пульсировала чуть сильнее. Как сердцебиение. Или как предупреждение.

Над «Кенотафом» в безмолвном вакууме плыли холодные звезды. Внутри его живых стен, в гнезде из плоти и страха, Пациент Ноль закрыл свои мутированные глаза. Он слушал. Слушал гул корабля. Слушал шепот чужой крови в своих новых венах. И ждал. Ждал следующего витка ада.

***

Тишина после ухода Шелдона была гулкой. Не пустотой вакуума, а плотной, живой тишиной огромного организма, прислушивающегося к своим внутренним процессам. Пульсация стен, журчание невидимой жидкости в трубопроводах, едва уловимые мышечные сокращения под ложем – все это складывалось в монотонную, гипнотическую симфонию. Симфонию Гроба.

Сэм лежал неподвижно, паралич от корабельных псевдоподий постепенно отступал, оставляя после себя ломоту, в тысячу раз более острую, чем похмелье после самого дикого наркотического коктейля. Каждый нерв, каждая перестроенная мышца, каждый сантиметр новой, чужеродной кожи кричал о своем существовании. Он попытался сглотнуть – горло сжалось болезненным спазмом, как будто внутри застрял шар из колючей проволоки.

«Человек?», – мысль прозвучала горько и безнадежно. Он поднял руку перед лицом, разглядывая серую, бронированную кожу, темные жилки, пульсирующие в такт кораблю, хитиновые когти, способные, он знал, прорезать сталь. Воспоминания о прежней жизни – плоском лице, мягких пальцах, теплой человеческой коже – казались чужим, размытым сном. Осталось только имя: Сэм. И ярость. Ярость была его якорем в этом море плоти и боли.

Но под яростью, как подземный ток, текла другая сила. Та самая, что заставила дрогнуть псевдоподии. Он сосредоточился, пытаясь воспроизвести то ощущение – вспышку связи, примитивного приказа. Ничего.

Внезапно стена рядом с его гнездом зашевелилась. Не размыкаясь, она выпятила небольшой, мешковатый вырост, похожий на кокон. Созрев, кокон лопнул с тихим хлюпающим звуком. На пол вывалился бесформенный комок биомассы, похожий на студень с вкраплениями твердых частиц. Запах – резкий, химически-сладкий – ударил в ноздри Сэма.

Отвращение поднялось комом в его перестроенном горле. Он отвернулся. Но через мгновение его ноздри расширились сами по себе, втягивая аромат. В животе – или там, где раньше был живот, а теперь была сложная система имплантированных органов переработки – заурчало. Голод был не человеческий. Он был острый, животный, клеточный. Тело требовало топлива для продолжающейся трансформации.

Сэм сопротивлялся. Он сжался в комок, уткнувшись лицом в теплую стену гнезда. Но запах не отпускал. Он проникал в мозг, обходя сознание, напрямую воздействуя на рептильные инстинкты. Его новые клыки (когда они выросли?) сами собой обнажились. Слюна, густая и вязкая, как масло, наполнила рот.

С рычанием, больше похожим на предсмертный хрип, Сэм рухнул с ложа. Его когти впились в упругий пол. Он подполз к студню. Запах был невыносим. Он протянул руку, тронул массу. Она была теплой, пульсирующей. Отвращение боролось с голодом. Голод победил.

Он впился зубами в студень. Консистенция была ужасной – скользкая, тягучая, с хрустом твердых гранул. Вкус – металлический, с горечью антисептика и привкусом чего-то мясного. Но тело ликовало. Каждый глоток приносил волну тепла, разливающегося по измененным сосудам, утоляющего неистовый голод клеток. Он ел, рыча, давясь, чувствуя, как новая биохимия его тела жадно впитывает питательные вещества. Унижение смешивалось с физиологическим удовлетворением. Он был скотом в стойле.

Во время еды он заметил нечто. Стена, из которой вырос кокон, была испещрена мелкими, почти невидимыми порами. Через них сочилась прозрачная, маслянистая жидкость. Она стекала по стене и впитывалась в пол. Сэм коснулся ее пальцем. Жидкость была теплой, чуть липкой. И когда он прикоснулся, в его сознании мелькнул образ. Не картинка. Ощущение. Пустота. Недостаток давления в одной из дальних артерий корабля. Как судорога в несуществующей мышце.

Он отдернул руку, ошеломленный. Связь? Неосознанный мониторинг состояния корабля? Он снова коснулся жидкости. На этот раз – ничего. Только влажность.

Тяжелые шаги заставили его вздрогнуть. Дверь-мышца разошлась. Шелдон. На этот раз он был не один. Рядом с ним стояла фигура в таком же белом костюме биозащиты, но более низкая, с плавными движениями. Шлем скрывал лицо, но Сэм уловил запах – легкий, цветочный, неестественно чистый на фоне органической вони корабля. Женщина.

«Прогресс, Нуль, – голос Шелдона был ровным, но Сэм уловил в нем ноту удовлетворения. – Потребность в питании – хороший знак. Метаболизм ускоряется. Доктор Вейл, наш ведущий ксенобиолог, будет наблюдать за твоей адаптацией. Особенно за нейронной активностью».

Женщина, Вейл, молча подошла ближе. Ее движения были точными, экономными. Она достала из пояса сканер, похожий на хирургический инструмент с мерцающим наконечником. Без предупреждения она направила луч на грудь Сэма.

Жгучая боль пронзила его. Он зарычал, инстинктивно отпрянув. Но луч следовал за ним.

«Спокойно, Нуль, – сказал Шелдон. – Это безболезненно». Он лгал. Боль была интенсивной, сверлящей, сосредоточенной в местах имплантации под кожей.

«Показатели стресса зашкаливают, доктор Шелдон, – прозвучал голос Вейл из динамиков шлема. Мягкий, мелодичный, но абсолютно лишенный эмпатии. Как голос синтетика. – Нейротрансмиттеры хаотичны. Преобладает адреналин, кортизол… и неопознанный пептидный комплекс. Похож на феромон тревоги насекомых-колонистов».

«Естественная реакция на вторжение, – отмахнулся Шелдон. – Фиксируй базу. Нас интересуют изменения во время интеграции».

Луч переместился к спине Сэма, к шрамам интерфейса. Боль усилилась в разы. Сэм завыл, бессильно сжимая кулаки. Он чувствовал, как импланты под кожей зашевелились, реагируя на сканирование. Как будто спящие паразиты проснулись.

«Интересно, – пробормотала Вейл. – Импланты демонстрируют непредвиденную активность. Не просто принимают сигнал. Они… прощупывают сканер.»

«Ассимиляция? – в голосе Шелдона впервые прозвучало что-то, кроме холодного интереса. – Настороженность? Или защитная реакция?»

«Неясно.»

«Отложим, – решил Шелдон. – Продолжай мониторинг базовых показателей. Особенно мозговой активности в моменты пассивного контакта с корабельной средой». Он повернулся к Сэму. «Сегодня начнем первое активное взаимодействие, Нуль. Минимальный контакт. Проверка порогов чувствительности».

Шелдон достал небольшой пульт. Нажал кнопку.

Агония, обрушившаяся на Сэма, была всепоглощающей. Это не было болью от сканера. Это было… вторжение. В его череп вонзились тысячи раскаленных игл. Зрение залило багровым светом. Он услышал рев – не звук, а вибрацию, пронизывающую каждую клетку. Рев Живого Гроба, пропущенный через его собственные нервы. Он согнулся пополам, извиваясь в немом крике, чувствуя, как его новое тело пытается разорваться изнутри, сбежать от кошмара, который теперь был частью его самого.

Так продолжалось вечность. Две секунды. Пять. Десять.

Сигнал прекратился так же внезапно, как и начался. Сэм рухнул на пол, обливаясь липким потом, дрожа всем телом. Мир вокруг плыл, пульсировал.

«Порог выше ожидаемого, – констатировала Вейл, глядя на данные сканера. – Но нервная система не разрушена. Наблюдается… адаптационная нейропластичность. Удивительная скорость».

«Он выжил. Этого пока достаточно, – сказал Шелдон. Его глаза за стеклом шлема изучали Сэма, как редкий экспонат. – Повторим через шесть часов. Увеличим продолжительность на 20%. Дай ему отходняк, доктор Вейл. Зафиксируй все физиологические реакции».

Они ушли. Сэм лежал на полу, ощущая, как по его новым нервам все еще бегут отзвуки корабельного рева. Он был пуст. Разбит. Больше не было даже ярости. Только опустошение и жуткое осознание: это было только начало. Каждая проверка будет хуже. Пока он не сломается окончательно… или пока не изменится.

Он перевернулся на спину, уставившись в пульсирующий хитиновый потолок. Там, где шрамы интерфейса касались теплого пола, он почувствовал… не боль. Покалывание. Слабое, едва уловимое. Как сигнал. Как предложение.

В его измученном сознании всплыл образ из кошмара, вызванного болью: не просто рев. Образ огромной, спящей силы в сердце корабля. Силы, которая откликнулась на его агонию. Не сочувствием. Голодом. Голодом, зеркальным его собственному.

Сэм поднял свою чудовищную руку. Не к лицу. К стене. Он прижал ладонь к теплому, дышащему хитину. Закрыл глаза. Отбросил остатки человеческой логики, страха, ярости. Осталось только животное желание – не чувствовать эту боль снова.

Он сосредоточился не на команде. На ощущении. На том пульсирующем узле силы глубоко в корабле. Он представил его не как машину. Как мышцу. Огромную, спящую мышцу. И он… потянул за нее. Не физически. Инстинктивно. Как младенец тянется к соску.

Ничего не произошло. Ни гула, ни вспышки. Но покалывание в спине усилилось. На секунду. И в его сознании, как эхо, отозвалось что-то. Не мысль. Чувство. Признание. Темной, чуждой силы, скрытой в недрах Гроба. Она заметила его. Не Шелдона с его пультом. Его. Пациента Ноль.

Сэм убрал руку. Дрожь в теле понемногу утихала, сменяясь ледяной решимостью. Шелдон хотел пилота? Симбиота? Он его получит.

Сэм подтянулся, с трудом встал на свои длинные, цепкие ноги. Он подошел к месту, где вытек питательный студень. Остатки все еще пульсировали на полу. Он наклонился и снова начал есть. Теперь без отвращения. С холодной, расчетливой жадностью. Ему нужна была сила. Для адаптации. Для выживания.

И для того, чтобы научиться тянуть сильнее.

Где-то в глубине Живого Гроба, в его биологическом реакторе-сердце, пульсация на мгновение сбилась с ритма. Микронная заминка в перекачке плазмы. Системы контроля Шелдона зафиксировали аномалию как статистическую погрешность.

Доктор Вейл, изучавшая данные в своей лаборатории, на секунду замерла, глядя на всплеск на графике нейронной активности Пациента Ноль в момент аномалии реактора. Связь? Совпадение? Она пометила данные красным флажком. Для дальнейшего анализа.

Пациент Ноль закончил есть. Он стоял посреди своего живого заточения, слушая гул корабля. Теперь он слышал не просто шум. Он слышал ритм. И под слоями боли, страха и чужеродной плоти, начало прорастать семя чудовищного понимания.

Чтобы выжить в Гробу, ему нужно было не бороться с ним. Ему нужно было стать им. И возможно, разбудить то, что спало внутри. Ценой всего.

***

Боль от активного взаимодействия осела в костях Сэма, превратившись в глухой, постоянный гул. Он уже не просто слышал пульс Живого Гроба – он чувствовал его как фоновый шум собственного измененного метаболизма. Каждый вдох вторил ритму перекачки биологической лимфы в стенах. Каждое сердцебиение (если его мутировавший орган еще можно было так назвать) отдавалось эхом в ближайших нервных узлах корабля. Шелдон и Вейл продолжали свои тесты, увеличивая длительность и интенсивность сигналов. Каждая сессия была пыткой, выжигающей остатки человечности, но после каждой – в моменты опустошенного забытья – Сэм ловил тот самый слабый отклик из глубин. Древний голод. Или любопытство?

Сегодня его вывели из гнезда не для теста. Шелдон, в сопровождении двух молчаливых охранников в угловатых бронескафандрах Синдиката повел его по новым, еще более широким коридорам. Воздух здесь был другим – стерильным, с резким запахом антисептика, заглушающим привычную органику. Стены были гладкими, отполированными до зеркального блеска, но под поверхностью все равно пульсировали те же темные жилы.

«Ты достиг порога стабильности, Нуль, – сказал Шелдон, не оглядываясь. Его голос звучал отстраненно. – Пора увидеть инструменты контроля. И понять, почему сопротивление Синдикату бессмысленно».

Они вошли в огромное помещение, похожее на гибрид оранжереи и лазарета. Под прозрачными куполами из того же хитинового материала, что и стены, росли причудливые растения: гигантские грибы со светящимися шляпками, лианы, усыпанные кристаллическими плодами, пульсирующие как сердца, плоские ковры мха, излучающие мягкий свет. Воздух был теплым, влажным, насыщенным кислородом и странными, сладковатыми ароматами. Но среди этой буйной, чуждой флоры располагались… койки. Десятки коек. И на них – люди.

Или то, что когда-то было людьми.

Они лежали неподвижно, пристегнутые мягкими, но прочными ремнями из живой ткани. Их тела были целы, даже здоровы на вид, но лица… Лица были одинаково пусты. Глаза широко открыты, зрачки расширены, устремлены в никуда. На губах застыли блаженные, идиотские улыбки. К их головам, в области висков, были подключены толстые, пульсирующие кабели, тянущиеся к центральному узлу на потолке – гигантскому, мозгоподобному ганглию, мерцающему мягким голубым светом.

«Блаженные, – произнес Шелдон с ледяным удовлетворением. – Рецидивисты высшей категории. Убийцы, насильники, мятежники. Тех, кого нельзя перевоспитать или кому общество не может позволить существовать, Синдикат дарит… бессмертие. И пользу». Он подошел к одной из коек, ткнул пальцем в грудь мужчины средних лет с пустым взглядом и идиотской улыбкой. Тот не реагировал. «Лоботомия высшего порядка. Удалены центры агрессии, самосознания, воли. Остался базовый метаболизм, рефлексы и… идеально чистый нейронный холст».

Сэм почувствовал волну тошноты, не связанную с его новыми органами. Это было чисто человеческое отвращение. «Живые батарейки?» – проскрежетал он.

«Живые антенны, – поправил Шелдон. – Их мозги – идеальные ретрансляторы. Биологическая сеть, пронизывающая весь «Кенотаф». И не только его. Они – основа телепатической сети Синдиката. Дар Богов, если верить пропаганде».

Телепатия. Слово повисло в воздухе. Сэм вспомнил смутные обрывки новостей, слухов перед своим… вербовкой? Похищением? Говорили о прорыве, о новом уровне связи, доступном избранным в Синдикате. О даре свыше.

«Боги…» – пробормотал Сэм, вглядываясь в пустые лица.

«Садовники, – сказал Шелдон, и в его голосе впервые прозвучало что-то, кроме холодной уверенности. Напряжение? – Так их называли в Первом Контакте. Вернее, в том, что они назвали Контактом. Это было не общение. Это был… акт садоводства».

Ретроспектива, которую Шелдон обрушил на Сэма, была сухой, как отчет, но от этого еще более жуткой. Пятьдесят лет назад. Глубокий космос. Флот колонизаторов Синдиката наткнулся на аномалию – не корабль, не станцию. На гигантский, дрейфующий в пустоте… Сад. Биологическую конструкцию непостижимого масштаба и сложности. Когда попытались исследовать, Сад ответил. Не оружием. Информационным пакетом, врезавшимся напрямую в мозг исследователей. Видением.

«Они показали нам… циклы, – голос Шелдона стал тише. – Цивилизации, возникающие, достигающие питка, и… срезаемые. Как перезревшие плоды. Садовники – не боги. Они санитары галактики. Хранители некоего космического баланса. Люди подошли к опасной черте: ядерные войны на периферии, клонирование сознаний, первые робкие шаги в генной инженерии, грозившей создать монстров. Мы были признаны… сорняком. Подлежащим удалению».

Сэм смотрел на пульсирующий ганглий на потолке, на кабели, впившиеся в головы Блаженных. «Что остановило их?»

Вопрос остался без ответа…

Он почувствовал, как по его спине пробежал ледяной пот.

В этот момент центральный ганглий над Блаженными вспыхнул ярче. Сеть кабелей напряглась. Все Блаженные одновременно вздрогнули. Их пустые глаза закатились. Их рты открылись в беззвучном крике. И в голову Сэма ударил шум.

Не звук. Абсолютная, всепоглощающая пустота. Белый шум небытия, умноженный на сотню. Это был не мысленный крик. Это был вопль отсутствия мысли, сознания, души, усиленный до невыносимой громкости телепатической сетью. Боль была иной, чем от корабельных сигналов. Она выжигала не нервы, а саму суть разума. Сэм заорал, схватившись за голову, чувствуя, как его собственное, искалеченное «я» растворяется в этом вакууме безумия.

Шелдон что-то кричал, охранники подняли оружие, Вейл (она была тут, у консоли) быстро нажимала кнопки. Ганглий погас. Крики Блаженных стихли. Они снова лежали с улыбками.