1979. Инструкция по перезагрузке

Владимир Кожевников

1979. Инструкция по перезагрузке

Часть I

Глава 1. Падение

Москва. МГУ. Апрель 2024.

Научный подвал под старым корпусом физфака напоминал заброшенную шахту. Холод, запах железа и пыли, тусклый свет лампы с трещиной. Андрей Колесников с трудом протиснулся между шкафами, из которых выглядывали стальные осциллографы, ржавые пьезодатчики и неизвестные боги советской электроники.

Он не искал приключений – ему просто нужны были резисторы. Но в дальнем ряду он заметил нечто странное: металлический куб, плотно обмотанный тканью с печатью "ОП-57", и пометкой:

"Не вскрывать. Объект заморожен."

Он огляделся. Тишина. Даже мобильная сеть здесь не ловила. Он разрезал ткань. Под ней – плоская панель с углублением и плетением оптических волокон. В центре – кристалл, запаянный в медную оправу, будто глаз. Всё это напоминало… ловушку.

Но любопытство победило. Он присоединил клемму.

Вспышка. Тишина. Затем… тишина другого качества.

Москва. Тот же подвал. Но не тот.

Он лежал на полу. Холодном, идеально чистом. Лампочки работали. Осциллографы – не покрыты пылью. Из динамика где-то в углу доносился голос Левитана:

"Сообщение ТАСС…"

– Эй! – раздался голос. – Вы как сюда попали?

Андрей поднял голову. Его мутило. В ногах стоял человек в белом халате с портфелем. Рядом – двое студентов с тетрадями. Один из них смотрел на Андрея как на пришельца. В буквальном смысле.

– Я… перепутал… этаж. – Он с трудом встал, чувствуя, как от страха подкашиваются ноги. Его худи с логотипом NASA, кроссовки, умные часы… всё кричало: аномалия.

Техник прищурился.

– У нас тут не проходной двор. Где ваш пропуск?

Андрей бросился прочь. Бежал, не разбирая направлений. Коридоры изменились. Плакаты – другие. На стенде – вырезка: «XXV съезд КПСС завершён успешно». Он выскочил наружу. Воздух – другой. Машины – «Москвичи». Девушки – в плащах с поясами. Милиционер – настоящий, с кобурой.

Он свернул за угол, где случайно толкнул женщину.

– Ты что, сопляк! Где мамины штаны украл?!

Он не слышал. Он бежал. Через двор, в лесенку, вниз, к котельной. Там – темно. Пыль. Он спрятался между труб. От пережитых волнений заснул.

Проснулся от щелчка. Фонарик бил в лицо.

– Фамилия? – холодный голос. – Встать.

Его подняли. Потрогали карманы. Умные часы – сорваны. Телефон – забрали. Его не били. Просто смотрели.

– Следуйте за нами. Добровольно.

И он шёл. Тело дрожало. В груди клокотала паника.

Кабинет. Курительная трубка. Шторы. И – человек.

– Садитесь, – произнёс он. – Я майор Громов.

Он положил перед собой исписанную страницу.

– Вы – Андрей Колесников. Ни один документ не подтверждает ваше существование. Ваше поведение на территории МГУ вызвало подозрение.

Где вы учитесь?

– Физфак.

– Год?

Пауза.

– Две… тысяча двадцать четвёртый.

Тишина.

Громов пристально посмотрел. – Братья Стругацкие – это одно. Нарушение государственной безопасности – другое. Если вы шутите – это плохая шутка. Если нет – вы объясните, как вы здесь. И что вы уже успели сделать.

Андрей выдохнул. И соврал.

– Я из Казани. Я… экспериментировал. Что-то пошло не так.

– В чём?

– В… оптике. Лазерах.

– Покажите. Где ваши записи?

– Утеряны.

Майор молча встал. Подошёл.

– Вас будут опрашивать. Не я. А другие. Пока вы в моих руках – у вас есть шанс на понимание. Если попадёте к ним – шанс кончится.

Пауза.

– Вы не похожи на шпиона. Слишком… сбиты. Значит, вы другой тип угрозы. Тонкий. Неосознанный.

Он подошёл к телефону.

– Оформите студента Колесникова как вновь переведённого. Отныне – он у нас. Под наблюдением.

И тогда Андрей понял: он не гость. Он заключённый. Только без решёток.

Глава 2. «Столкновение»

Он шёл по коридору главного корпуса, как по минному полю. Над головой – плакаты: «Коммунизм – есть советская власть плюс электрификация всей страны». По бокам – студенты: живые, шумные, уверенные. Кто-то жевал яблоко, кто-то спорил о спектакле в «Современнике». Никто не смотрел на него с подозрением. И это пугало ещё больше.

На нём была форма: рубашка с острым воротником, штаны со стрелкой, пиджак с облезлой эмблемой. Всё выдали в комендатуре. Всё – чужое. Вторая кожа, которую натянули на тело 2024 года.

Он старался идти медленно, не выделяться. Не говорить. Не смотреть в глаза. Но… это было почти невозможно.

На лестничной клетке столкнулся с парнем:

– Эй, ты новенький? Из Горького?

– Почти, – выдавил Андрей.

– Не дергайся так. Смотри веселей. А то в Кащенко упечём, – подмигнул тот.

Он прошёл мимо, оставив после себя запах дешёвого одеколона и ощущение: в этом мире никто не верит в катастрофу. Они живут, не зная, что будет потом. Что будет всё это – распад, криминал, бессмысленная свобода. Он почувствовал ком в горле. И – зависть.

Семинар Петрова.

Аудитория пахла мелом, грифельными карандашами и бумагой. Профессор уже говорил:

– Что такое наблюдаемость в квантовом мире? Кто скажет?

Студенты отмалчивались. Петров постукивал по кафедре.

Андрей сидел ближе к двери. Сердце било как у мыши, попавшей в воронку.

– Вы, молодой человек? – Петров вдруг уставился на него. – Фамилия?

– Колесников.

– Откуда?

– Казань.

– Хорошо. Так что вы скажете о фазовой когерентности при разрушенной симметрии?

Пауза. Все уставились на него. Кто-то усмехнулся.

Андрей выпрямился.

А если молчать – заметят. Если говорить – провалишься. Значит… говорить. Правду, но обёрнутую в несовершенное.

– Если… если принять, что система рассматривается в топологическом аспекте, то когерентность… может быть удержана не формой, а самим пространственным поведением волновой функции. Флуктуации можно обойти, если…

Он осёкся.

Тишина. Петров подошёл. Наклонился.

– Повторите. Что за «топологический аспект»?

– Это… из статьи. Читал у… – он назвал имя, которое в 2024 году значило много, но в 1979 – ещё не существовало.

Петров выпрямился.

– Интересно. Присаживайтесь.

Он больше не задавал вопросов. Но глаза его остались на Андрее.

После.

Петров позвал к себе. В кабинет.

– Садитесь. Не бойтесь. У нас не Лубянка. Пока, – сказал он, усмехнувшись.

На стенах – полки с книгами. На столе – портрет Эйнштейна. И – бутылка «Боржоми» без этикетки.

– Вы… не оттуда, откуда говорите. Я это вижу. Вы не просто читали статью. Вы живёте в этой теории.

Андрей молчал.

Петров поставил бутылку обратно.

– Я не доносчик. Но я наблюдатель. И я чую – здесь не просто молодой дарование. Здесь что-то сломано в структуре времени. Или – в голове.

– Я не враг, – сказал Андрей наконец. – Просто хочу… учиться.

– Что ж, у нас у всех свои причины. Я устрою вам доступ к фонду. У нас есть закрытая секция. Вы будете её первым читателем.

Но – предупреждение.

Вы уже светитесь.

Он достал из ящика листок.

– Вот выписка с занятия. Один из студентов оказался… слишком внимателен. Его отец работает в системе.

Он положил бумагу перед Андреем. На ней – коротко:

«Колесников говорит не так, как все. Знает странные слова. Следить?»

Андрей похолодел.

Поздним вечером, когда он вернулся в комнату, его уже ждал «помощник» – тот самый Александр.

– Хорошая у вас сегодня была лекция, – произнёс он без тени иронии. – Советую не повторять.

– Я…

– Никто вас не обвиняет. Просто – аккуратнее. Здесь слова живут дольше, чем люди.

Он повернулся к двери.

– А ещё. У вас нет права на ошибку. У нас – есть. Много. И мы их делаем со всеми.

Андрей лёг на кровать и долго смотрел в потолок.

Он провалился. Не в прошлое – в пространство, где каждая фраза может стать следствием. Где знание – не свет, а яд.

Он записал на клочке бумаги:

«День 2. Я сказал слишком много. Теперь – только намёки. Только выдохи. Только формулы – без ключей».

Глава 3. Золотая клетка

Сначала он подумал, что ошибся дверью.

Комната была другой. Всё было слишком аккуратно, слишком новое. Белая простыня натянута, как по линейке. Письменный стол – блестящий. Стул – без сколов. Даже ковёр на полу – без пятен. И ни одной пылинки. Ни одной личной вещи.

На тумбочке – записка:

«Колесников А. Н.

Назначены:

Индивидуальная комната

Повышенное питание

Доступ в спецфонд №3

Контакт: Петров А. Л.

Курирующий: Громов В. С.

– Орг. отдел»

Внизу – аккуратная приписка от руки:

«Не покидать общежитие без сопровождающего. Любые вопросы – через Александра.»

Он встал. Подошёл к окну. Москва казалась такой же, но будто отзеркаленной. Всё слишком правильное, слишком собранное.

Он понял: тюрьма может пахнуть «Боржоми» и свежим бельём.

Семинары у Петрова стали почти легендой. В узком кругу. Без конспектов. Без записей. Только слова, формулы на доске и быстрые взгляды.

Петров задавал вопросы. Андрей – отвечал. Но дозировано. Ограниченно. Он научился говорить намёками: давал направление, но не содержание.

– Эта топология… она не из наших журналов, – однажды сказал Петров. – Вы как будто видели чертёж будущего.

– Я лишь… хорошо запоминаю закономерности, – отвечал Андрей.

Петров не давил. Но и не отпускал. Его кабинет стал для Андрея единственным местом, где он чувствовал себя человеком, а не архивной единицей.

Но даже здесь чувствовалась тень. Александр – помощник-наблюдатель – теперь сопровождал Андрея не только на лекции, но даже в столовую. Он не задавал вопросов. Только записывал.

Андрей однажды спросил:

– Что будет, если я исчезну?

– Тогда исчезнут другие. Те, кто поверил, что вы – ценны, – ответил Александр.

И добавил, уже шепотом:

– Здесь информация течёт быстрее крови. Будьте осторожны с тем, кого вдохновляете.

И это произошло.

На третий день пропал студент Сашка Зуев. Тот самый, который хихикал на первом семинаре, который крутил ручку на паре. Его просто не стало. Комната – пустая. На стенде – заменили фотографию. Вопросы – не задавались.

Петров, заметив пустое место, ничего не сказал. Только поправил очки.

Андрей понял: любопытство здесь смертельно. Даже чужое.

Позже Громов вызвал его.

– Присаживайтесь. Чай?

Он отказался.

Громов задумчиво перебирал бумаги.

– Мы с вами, Андрей, идём по тонкому льду. Мы – это вы, я и наука. Всё остальное – болото. Я защищаю вас. Пока. Но мне нужна отдача. Не прорыв. Не формулы. А… стабильность. То, что можно показать. Продать наверх.

– А если я откажусь?

Громов улыбнулся без веселья.

– Тогда вами займутся другие. Не такие терпеливые. И исчезнет не только вы. Исчезнет Петров. Исчезнет Александр. Даже стол в вашей комнате станет чьим-то другим.

Он встал.

– Подумайте об этом, когда будете разглядывать небо из окна. Оно у вас пока есть.

В ту ночь Андрей не спал.

Он вышел на балкон. Дышал холодом. Смотрел, как по проспекту едет одинокий ночной автобус.

Он написал в тетрадь:

«День 14. Подарки системы – это цепи из шёлка. Если принять – не снимешь. Если отвергнешь – задушат. Я в петле. Но думаю – как инженер. Всегда есть схема обхода. Нужно только… терпение.»

Глава 4. Моральная сингулярность

Он пришёл к Петрову почти на рассвете – без звонка, без предупреждения. В пальто накинутом поверх пижамы, с тетрадью под мышкой и чёрным страхом в глазах.

Петров открыл дверь, щурясь, потом только кивнул:

– Заходи. Чай есть. Сахара нет. Свободы – тоже.

Кабинет был полон дыма и бумаги. Пахло валидолом и пеплом. Андрей сел молча.

– Что стряслось? – Петров наливал воду. – Судя по глазам, ты или влюбился, или понял, что живёшь в клетке. Причём, кажется, второй этаж.

– Я больше не понимаю, где проходит граница. Между знанием и вмешательством. Между тем, что я могу дать… и тем, что нельзя. Я даже не знаю, что здесь изменить – чтобы не разрушить всё.

Петров закурил. Долго молчал. Потом сказал:

– Вот это и есть настоящая наука. Всё остальное – инженерия. Когда ты не знаешь, что ищешь, но понимаешь, что ошибиться страшнее, чем опоздать.

Андрей сжал кулаки.

– Но, если не дать ничего – они заберут меня. Как Зуева. Или как Александра. Я уже не человек, я – расчётный актив.

Профессор достал папку.

– Тогда дай им то, что не готово. Формулу без системы. Направление без дороги. Намёк, за которым – пустота. Дай им… возможность ошибаться медленно. И пусть они тратят годы.

Он замолчал, посмотрел на Андрея.

– Или хочешь сыграть в бога?

– Я даже в бога не верю. Как я могу его играть?

– Вот и хорошо, – Петров вздохнул. – Тогда остаётся только одна моральная позиция: не давать им оружие. Только зеркало.

На следующий день Андрей передал через Петрова материалы. Выдержки. Черновики. Формулы, в которых всё было правильно – но не до конца. Где отсутствовало главное. Точка замыкания. Ключ.

Громов ознакомился. Его лицо не выдало ничего.

– Интересно. И даже… красиво. Этого хватит. На первое время.

А потом, почти дружелюбно:

– Вы ведь понимаете, Андрей. Мы не слепы. Мы знаем, что вы притормаживаете. Мы видим, как вы выбираете слова. И это – правильно. Значит, вы умеете бояться.

Он наклонился чуть ближе.

– Но не переборщите. Слишком осторожный ум – так же опасен, как и слишком болтливый. Мы не любим ни тех, ни других. Нам нужны понятные.

В ту ночь Андрей не мог заснуть.

Он вспоминал отца – живого, уставшего, немного раздражённого. Вспоминал мать – её кофе по утрам, в термосе. Их не было. Их ещё не существовало. Или уже не существовало – если он сделал что-то не так?

Он больше не знал.

Утром он вышел на улицу. Просто пройтись. Без сопровождения – впервые за неделю. На скамейке у фонтана сидела девушка с вязаной косынкой. Читала «Юность». Рыжие волосы. Тонкая шея. Её профиль…

Он замер.

Нет. Не может быть. Но… это она.

Он отвернулся и пошёл прочь, чувствуя, как горит спина.

В тот вечер он написал:

«День 25. Я не должен трогать нити. Ни одной. Даже взглядом. Даже мыслью.

Параметр 1: сохранить линии.

Параметр 2: замедлить ускорение.

Параметр 3: остаться человеком, пока ещё возможно.»

Глава 5. Тень над проектом

Комиссия прибыла без предупреждения.

Всё началось с того, что дверь лаборатории открылась не своим ключом. Вошёл не Громов, не Петров и не дежурный лаборант. Вошёл человек в чёрном пальто и перчатках. Не представился. Просто осмотрел помещение – как проверяющий в мясной лавке: не эмоцией, а меркой.

За ним – ещё двое. Один – с папкой. Другой – с лицом, которое не запоминается.