Коучинг сопровождение. Кай, Кот и другие

Леонид Кроль

Коучинг-сопровождение. Кай, Кот и др

Благодарности

Искренняя благодарность моим собеседникам на длинном пути книги к читателю – за диалог и вникание: Анастасии Зеленской, Екатерине Габуевой, Екатерине Поповой, Ирине Белашевой. Особая благодарность за помощь редактору и собеседнику – Евгении Тен.

И еще раз большое спасибо героям-клиентам за то, что они помогли мне больше понять о себе, дали энергию общего движения, прямо и косвенно объяснили мне, что такое хорошо и что такое «не очень», и дали куда более живое понимание того, что за зверь этот коучинг. Благодаря им он из несуществующей зверушки (а иногда – странно перекрашенного существа) стал вполне осязаем, весел и заскакал по жизни.

Герои этой книги стали мне ближе, с их разрешения (при измененных именах и обстоятельствах) я их вам представляю. Все совпадения и узнавания – случайны, кроме той правды, которую мы искали и, надеюсь, нашли пригоршнями.

Вступление

Если смотреть на персонажей этой книги сквозь призму известных, «архетипических» сказок, то герой нынешнего времени, неприметный «миллионер из кругов», оказывается мальчиком Каем, предприниматель, выходец из пьющей деревни, Стойким оловянным солдатиком, а крупный чиновник – ведьмой из «Огнива».

Роль коуча позволяет смотреть пристально, вглядываться в них. Коучинг-сопровождение – это работа как с моментальными лицами (состояниями, «субъективным временем»), так и с «большим временем», эпохами жизни – год за годом. Поэтому каждый узел, эпизод жизни существует и в том, и в другом масштабе.

Ты можешь встречаться с клиентами лишь изредка, но все равно ты «сильный родственник»: ты находишься и далеко, и близко, действуешь и странно, и эталонно, моделируешь будущее и разбираешь архивы. И все это – чтобы найти тропы параллельной жизни и сделать лучший выбор в жизни существующей. Чтобы было энергетично и очень интересно.

* * *

«Кот в Сапогах» – это история о том, как один умный и шустрый кот, не прогадав в коже на сапоги и шапку, сделал богатым своего хозяина. У нас в книге он вдруг задумался, а не получить ли ему долю от постоянно приносимой добычи, и начал вести об этом переговоры с хозяином, а для начала нанял меня своим котом…

* * *

Кай… Ох, как ему все время скучно! В пути, между пунктами назначения, не близко и не далеко, не вместе и не отдельно, не в своем и не в чужом, неймется – и ни на чем сердце не останавливается.

Осколок Снежной королевы в глаз попал, но до сердца не дошел, и оно не совсем остыло, но и не слишком нагревается. Текут к нему большие миллионы, он за ними должен присматривать. С виду он безобиден: так и кажется, что ему мало что нужно и отнять у него все будет легко, поэтому и назначили на должность. В его сказке кругом женщины: кто Волшебница, а кто Маленькая разбойница; Герда давно вышла за него замуж и потерять до сих пор боится – он же неприкаянный, не привязанный ни к чему.

Может быть, больше всего не хватает ему бабушки, с ее теплом и маленькой комнатой. Но судьба его – большие и холодные пространства.

* * *

А этот герой – совсем немного, но Баба-Яга: ему – бурчать, свирепеть, задавать загадки, чтобы быть недовольным отгадками. Работал на хуторе, далеко от крупной компании – там и в прятки есть где играть, и грибы большие. Когда надоест на соломе лежать, пускается бегать, плавать, а лучше – на лошади скакать. Тут, как видите, коуч его превратил в доброго молодца, а Бабой-Ягой оказалась уже его организация: с ней ему переговоры вести, так пусть она сначала в баньке попарит, стол накроет, а не обирает, как раньше.

* * *

Герой «Огнива» всю жизнь был в походе, служил, много не нажил. Редкий случай чиновника с душой. Сабля при нем, как и смех заливистый да склонность не унывать. Только и дел – найти в себе ведьму и наконец-то поработать на себя, а для этого научиться правильно дозировать задор. Считать медь или золото он никогда не любил, но вот ему – огниво, чтобы всем помогать, себя не забывать, на помеле скакать (очень уж активным он остался). Коуч ведь что может? Принять оболтусом (хоть бы и в 40 лет) и до пенсии проводить.

* * *

Оловянный солдатик в сказке стоит стойко, а наш еще и бегает марафоны. Стоя на одном месте, он легко засыпает, теряется (к счастью, выпадает недалеко). Он по-прежнему влюблен в балерину (не так уж часто они у него меняются) – главное, чтобы она была недоступна. Он штучный, не помещается в коробку, где собратья по выплавке давно смирились, что, раз у них по две ноги, надо ходить работать «на дядю».

Коучинг для него – печка: не только погреться (что тоже хорошо), но и переплавиться: то ли чтобы во вторую ногу поверить, то ли чтобы денег в ранце за спиной стало больше. Уж как я только не укладывал его за долгие годы на эту печку: и сверху, и сбоку прислонял, и ухватом давал пользоваться, да и внутрь запихнуть старался.

* * *

Все ему «не совсем так»: кривая улыбка, взгляд сбоку, очень легкая брезгливость. Руки, если дать им волю, делают знаки кавычек и что-то отодвигают. Свой бизнес, МВА, личная жизнь, фитнес – о чем не спроси, услышишь: «Плавал, знаю, ерунда». А за этим стоит: «Хочу по-настоящему прожить детство, получить свой кусок „пирога счастья“ и этим запасом питаться всегда, чтобы все легко давалось». И тогда будет у кого учиться бизнесу, выходить на крупные проекты, быть членом клуба и «делать жизнь» легко. А пока все немного «не по росту».

* * *

Дюймовочка в сказке часто оказывается рядом с кротом, кладовые которого полны и который не прочь поделиться (вот только условие есть – она должна с ним быть дольше). Она же умеет с элегантностью побыть Мышью-сводницей, прекрасным продавцом чужого товара (почему – то со своим так не происходит). Продать себя умеет, но как бы опять в услужение, хоть и за хорошую оплату. Ее это злит.

Иногда в ней, с особой весенней силой, отогревается птица, и уж тут она летит далеко, туда, где поначалу мерещатся ангелы и молочные реки. Но больше всего хочет – и это мерцает из любого образа, в каком бы она ни жила, – быть просто красивой маленькой девочкой, у которой все впереди и которая еще нигде не потерялась. Хотя она и готова отправиться в путь сама, то на лодке, а то и пешком, по лабиринтам, – хорошо бы перед этим где-то согреться раз и навсегда, чтобы, если опять потеряешься, запаса тепла хватило надолго.

Что такое коучинг-сопровождение?

– Постоянный контакт с клиентом, пребывание в курсе его дел при встречах, которые происходят нерегулярно и по запросу клиента. Часть общения проходит в обычных рамках: оговорены время, место, формат. А другая часть коучинга – это переписка, телефонные звонки, иное короткое общение.

– Я различаю «сопровождение на проект» и «сопровождение жизненное». Это значит, что мое виртуальное присутствие рядом с клиентом не обязательно длится годами – оно может продолжаться, например, несколько месяцев, пока идут важные переговоры или решается переломный для человека вопрос.

– При сопровождении человек в большей мере, чем обычно, свободен определять сеттинг – далеко не все люди внутренне принимают условия о постоянном сеттинге. В отличие от психотерапии здесь присутствует элемент необязательности. Мы не устанавливаем жестких сроков: есть клиенты, которые приходят спустя много лет после того, как появлялись последний раз. Сопровождение возобновляется и прекращается без ощущения нарушения границ.

В сопровождении, при всей его нерегулярности, каждая встреча состоит из трех слоев: 1. Двое садятся играть в шахматы. 2. Молчание над доской, когда играют «не только в шахматы». Создана атмосфера успокоения и резонанса, продуктивного думания. 3. Два-три вопроса и ответа. Все это вместе и является той нитью, которая через большие интервалы времени держит людей вместе, создает ценность общения.

Соблюдаются основные принципы коучинга: опора на позитив; на то, что верно поставленный вопрос содержит ответ; стремление получить спектр ответов, а не один ответ; стремление пробудить чутье на более правильные ответы; возвращение ответственности клиенту; спарринг, в котором клиент проверяет, где он находится и чего хочет.

Мое личное устройство таково, что я вникаю в клиента и подробно рассматриваю его в беседе, а после продолжаю о нем думать, сопоставляя его характер с другими знакомыми. Таким образом, у меня накапливается понимание клиента, и, когда он возвращается, я словно достаю с полки «коллекцию марок» – свой набор картинок, образов, связанных с человеком. Это такие накопленные за много лет «слепки истории». И здесь для меня есть азарт коллекционера, когда за каждой маркой существует своя история. Поэтому я убежден, что эффект коучинга с годами улучшается, как хорошо настоянное вино.

Глава 1. Старый солдат учит слова любви

Что в нем клокочет?

Познакомились мы с Петром Николаевичем более десяти лет назад на тренинге по эриксоновскому гипнозу, куда он попал, скорее всего, случайно. Казалось, что к нему этот предмет не имел никакого отношения, но он настолько прикипел к нему и нашел в нем что-то свое, что решил продолжать встречи со мной, и со временем это переросло для него в настоящую линию последовательного и подробного развития.

При невероятной целеустремленности на коротких отрезках, он как будто терялся время от времени в жизни и находил сам себя в каком-то неожиданном проекте. И, хотя все его новые приключения и можно было объяснить рационально, тем не менее, было ощущение полной произвольности и случайности внезапного увлечения.

За свою долгую жизнь он, со своим магнетизмом и энергичностью, стал активным отпечатком истории, которая входит в учебники. Всюду, куда он приходил, он оставлял внятные следы своего присутствия, которое не обходилось без некоего переустройства окружающего мира. В последний период нашей работы это стало принимать карикатурные формы, пугавшие его самого, и он приходил советоваться со мной. Пошел мерить костюм, решил, что примерочная плохо приспособлена, поехал и купил нужные, по его мнению, приспособления, прибил их, вернувшись, и все это с шутками и контактом с продавцами.

На своей весьма ответственной должности ему до многого было дело, в том числе до жизненных и психологических проблем людей. Я шутил, что он главный врач своей психиатрической клиники. При его генеральской позиции в этом было куда больше правды, чем хотелось бы.

Я встречал немало чиновников, однако в его случае меня поражала степень энергетичности, как и то, до какой степени ему удалось сохраниться живым под этим бюрократическим прессом.

Когда он появлялся, было впечатление, что он занимал собой все пространство, сколько бы его ни было. Все прекращали работу, для каждого он находил слово, кого-то задирал, что-то комментировал, яростно давал советы. Вступлением было: «Рассказываю». И он рассказывал – это были истории из жизни, соображения по любому поводу, внезапно всплывшие мысли. И всё это вперемежку с прихлебыванием чая и громким смехом.

Казалось, что он, как носорог, сейчас все сметет на своем пути, смахнет уровнем шума и ветром от передвижения по какой-то немыслимой диагонали. Могло создаться впечатление, что он никого не слушает, однако всё было наоборот: он успевал услышать любую мелочь, уловить тон голоса, нечто, сказанное при нем шепотом и даже про себя.

Любую идею он хватал налету, мог возвратиться к ней через некоторое время. Как у кошки может быть разбросано в углах комнаты много игрушек, к которым она возвращается с прежним азартом, так и он четко запоминал, где что осталось лежать и к чему можно будет вернуться в свой черед.

Им создаваемый кипучий хаос имел особый, только ему ведомый порядок. Он не уходил, пока не перетрогает тем или иным образом каждого, кто оказался рядом. Это был народный римейк барского поведения – все становилось на время его поместьем, и казалось, что сейчас он предложит поохотиться и отобедать. Когда он уходил, тишина после него была почти звенящей, все невольно оглядывали друг друга – не помял ли он кого? Каждый про себя удивлялся – как же можно произвести столько шума и действий за такое короткое время.

По давней привычке он отвечал за весь мир и Луну впридачу, во все вникал и везде участвовал. Служил Атлантом, державшим мировой свод, курьером для особых поручений, помощником из сказки, который всегда оказывался в нужный момент там, где не ждали.

Казалось, он жил в бесконечном времени. Его хватало на поздравления по праздникам, странные подарки, нарочито грубые ремарки, которыми он предупреждал о событиях. Однажды он привез мне из командировки в Германию специальную тряпочку для глажки брюк, сопроводив подарок какой-то сложной подводкой о том, почему именно мне и почему именно ее. Он купил их нескольким избранным людям, разыскивал перед этим специально, и не самым простым способом.

Глядя на него, становилось ясно, что человек присутствует в мире не только как песчинка, но и как агент изменений, через него течет в мир субъективность, которой он намагничивает все окружающее его.

На свой лад он ко мне привязался и периодически внезапно появлялся рядом в течение двенадцати лет (сейчас появляется реже, в силу того, что наше коучинг-сопровождение благополучно завершено). По сей день считает, что я сильно повлиял на него. В этом стоит разобраться хотя бы с точки зрения того, как один человек «достраивает» другого, приходит вовремя, когда тот готов.

Вот это жизнь!

На момент нашей встречи Петру Николаевичу уже было немало лет, но когда он начинал заливисто хохотать, как мальчишка, сам себе еще и подхихикивая, ударяя себя по бедрам, видно было, что возраст он с себя стряхивает, как и все остальные детали солидности.

Для меня он был человек из чуждого мне мира, сугубо административного, чиновничьего, связанного со службой, иерархией, сложными законами перемещений.

По образованию он юрист, к этому следует добавить редкое умение думать по-своему, без шор и обязательных привязок к правилам занимаемого места.

Когда я стал писать этот текст, я понял, что не так уж хорошо знаю его. За годы куски его биографии ускользнули, и меня поразила поверхностность знакомства, отчасти отражавшая и его вечную устремленность в актуальное. А у него была биография. И при том, что меня интересовали всего лишь мотивы и повторы, то, что могло быть предметом быстрой работы, узелками, развязывать которые было полезно, на меня хлынул впечатляющий и не случайный набор фактов.

Своего отца он не знал, тот пришел к нему из истертых листков тощего дела, которое наш герой извлек из архива, когда имел отношение к милиции и воспользовался возможностью заглянуть в далекое и почти никому не нужное прошлое. Отец был взят на фронт в начале войны и вскоре расстрелян. Ему не повезло даже в том, чтобы умереть в качестве пушечного мяса, брошенного в мясорубку бездарностью тех больших начальников, которые чужой кровью прикрывали свою растерянность, никчемность и неумелость. Он был расстрелян по статье, касавшейся врагов народа, и в его деле был внятно обозначен весь совершенный им криминал – одна-единственная фраза: «А ведь победить этих гадов будет непросто». Его сын потом всю свою жизнь что-то делал, как казалось, не только за себя и за того парня, но и за отца и многих других.

В тот день, когда я подробно расспрашивал его о прошлом, он рассказал о коммунальной квартире, в которой вырос, московских дворах и атмосфере тех лет. Передо мной как будто проходили сцены из фильма «Хрусталев, машину!».

Про маму он сказал, что она работала технологом, больше никогда не была замужем, любила вечеринки и компании. Я так и не смог ощутить отзвуков тепла или остатков эмоций, как будто детство пронеслось слишком быстро и его отдаленные следы потерялись. Мне это показалось настолько скудным, что я переспрашивал несколько раз, но картина не оживала, не давала подробностей, которые обещали бы раскрыться в будущем.

Его дед жил в квартире вместе со своим братом, профессором психиатрии – тот явно был самым успешным в семье. Именно от него мальчик и слышал порой рассказы, из которых понятным становилось, что вокруг всё не то, чем кажется, и жизнь на поверку сложнее. Окунаясь в то время, герой все время сползал в ощущение, что он был тогда заготовкой для невнятного будущего, к чему-то спешил, куда-то его несло, но оглядеться не было времени. Продолжалось так и сейчас.

Его двоюродный дед жил в невиданной по тем временам роскоши – в коммуналке у него была комната в пятьдесят метров и свой телефон в ней, и еще одна комната тут же, да и у мамы была комната этажом ниже. Черный ход со щеколдой, проходные дворы, драки, школа, из которой хотелось поскорее выйти в жизнь. И тут у него начал звучать мотив порядка и активности. Еще в старших классах он пошел в отряд помощи милиции, и тут уже начинался «Мой друг Иван Лапшин», вечерняя школа, лунатически прекрасные мечты о будущем, хорошие и старшие ребята, а вернее те, кто тогда казался взрослым, те, кому хотелось помогать.

Иногда в коучинге имеет особый смысл попросить клиента рассказать о прошлом – редко это бывает в начале, но, скорее, когда уже установилось активное течение процесса. Человек плывет, огоньки случайных воспоминаний мерцают, и происходит то самое углубление и очарование, неожиданный контакт со своей собственной жизнью, вход с непарадного подъезда.

И тут жизнь сделала поворот, это было одно из углублений русла, а этому предшествовали нанесенные половодьем коряги. Это звучало туманно, жестоко, издалека, но мощным гулом, который уже отзывался на последующую жизнь. В его пересказе это называлось «они жгли меня на горелке», нечто из разряда пыток, ужасов, нагрянувших лично к нему жестокостей эпохи.

Он явно не все помнил и еще меньше хотел вспоминать, кто и зачем делал это, это как будто относилось ко мраку того времени и наконец настигло его, явно мог и умереть, бессмысленно, без ясных начал и конца. Как-то было связано с милицией, бандитами, и как бы заново вводило его во взрослую жизнь – иную, чем до того, и детство кончилось так внезапно, что это трудно было не осознать.

Может быть, это была тень отца – возможность такого же бессмысленного исхода. Но темнота этого ужасного момента отступила, его выбросило на берег живым, и началось медленное выздоровление, конец которого я и застал и в котором стал участвовать активно. Полтора года тогда его мотало по больницам, то тут делали пересадку кожи, то там переливали кровь. Из одной больницы его выписали до срока, потому что он завел роман с медсестрой, «на это сил уже хватило», но работать и жить целый день по законам мирной каторги того времени он еще не мог.

И тогда он порвал свидетельство об инвалидности второй степени и ушел в армию. И тут начались его университеты. Он был точен в этой части рассказа, внятность была даже не в деталях, а в уверенности того, что он нащупал свой поток, вступил в него, впервые течение и его воля встретились, он стал помогать себе сам, и сознательная жизнь началась и вступила в свои права.

Как он сказал, кормили регулярно, и тогда было не важно, чем. Много работал и был нужен, стал связистом, был при секретных исполнениях. Наконец стал частью целого, «понял жизнь», узнал, чем отличаются москвичи от прочих – тех, кто не видел троллейбуса; узнал, как далек Дальний Восток, где он служил, от мест, ему ранее привычных.

Коучинг – всегда диалог, в том числе и между своими жизнями, такими разными, а человек – жонглер в своем собственном цирке: обстоятельства и времена летают в воздухе. Воспоминания, слегка слежавшиеся в сундуке, можно вынуть, проветрить, дать чему-то завершиться, что-то отпустить с миром, а что-то бережно уложить обратно. Коучинг помогает концентрировать процесс, упаковать этапные результаты, и не отбить вкус к этой дороге неизбежной поверхностностью, которая наступает, если отпустить воспоминания на самотек и отдать их в руки подступающей болтовни.

Как сказано, он был связистом. Эта тема стала нитью, на которую нанизывались жемчужины его жизни, чем бы он ни занимался, где бы ни служил. Он словно обладал особой проводимостью, не претендуя при этом ни на излишнюю заметность, ни на незаменимость. Через него, как через цепь, текло особое электричество, он был выключателем и конденсатором, точным сопротивлением. Он как бы занял место в строю жизни, цепко держался за свою нужность в таком качестве и был джокером в колоде, всегда готовым встать на чье-то место. Таким образом он сохранял, сам того не зная, особое чувство причастности, того что он есть, состоялся.

И как-то вдруг он разрешил себе жить. Сочность и плотность стали его достоянием, редко покидавшим его. А это редкий дар – быть плотнее окружающих, быть тем камнем, который нагревается от малого солнца и долго потом сохраняет тепло, и отдает его без условий, просто потому, что рядом оказывается кто-то, кому холоднее.

Когда он вернулся из армии, началась его плотная событиями жизнь, которая кому-то могла показаться безалаберной, как будто растущая в разные стороны – спешка, лихорадка, открытия на каждом шагу, случайности, между которыми он шарахался, но тропинка выпрямлялась, переходила в дорогу и становилась все отчетливее.

Это была подаренная жизнь без прилагавшейся упаковки и подпорок – их предстояло создать себе самому. Вперемежку пошли новая учеба и работа.

Кажется, ему вообще было все равно, чем заниматься – все время было занято, активность била через край, понятий карьеры или накоплений не существовало в принципе. Он был растением, которое стремилось к солнцу, и одновременно молодым животным, пробующим границы своей витальности. И все более в свои права входил человек, лозунгом которого могли бы служить слова «я отвечаю за все».

Из гула воспоминаний вдруг всплыл давний диалог с тогдашней девушкой, которой он говорил, что пойдет в милицию, потому что там, кроме прочего, давали трусы с майкой. Она отговаривала его, говоря, что вряд ли из-за майки стоит… А он верил в порядок, и это была его путеводная нота, какие бы обличья она ни принимала. И майка с трусами тоже тогда были приметами этого порядка и предсказуемости.

Его детская коммуналка была сравнительно благополучна, защищенный дедушками, ну и подумаешь без отца, что по тому времени было скорее правилом. После ожога и армии он стал не просто оживать, сбрасывать старую кожу, искать новую прописку в мире, но и оглядываться, стремиться.

Три дороги

Причудливая для меня смесь трех дорог – он все время шел по каждой из них и, может, оттого и складывалось впечатление повышенной плотности, напряжения и скорости перемещений. Одна из них была дорогой выживания, вторая – дорога «клокотания», третья – «чиновника в рамках».

На дороге выживания все время приходилось оглядываться и гарантировать себе безопасность, он отсчитывал шаги и помнил постоянно о тяготах и бренности мира, и так выходило, что он все время видел страшное и шел по краю. Он работал в социальной сфере, ездил в командировки в дома для инвалидов с детства – тех, кто остался без конечностей на войне, их называли самоварами. Лепрозории и другие места для отверженных – он привык, с его же слов, относиться к этому, «не зацикливаясь», не переживая сверх меры. Но разве к этому можно было привыкнуть? Моя фантазия была, что это про края жестокостей, пусть он был там всего лишь по службе, по социальной роли, уже юристом и служащим, но как-то ведь судьба послала это именно ему, и он это принял.

Мне казалось, что на его долю и глаза пришлось уж слишком много жестокостей, и в его неистовой жажде помогать людям, деятельно участвовать в чужих судьбах отразилась необходимость избежать роли как жертвы, так и агрессора. Ведь стать агрессором, карать, ограничивать, пусть и по понятным поводам и под понятными предлогами – так часто встречаемая яма.

В нашей работе я считал нужным культивировать еще и роль рефлексирующего наблюдателя, меняющего дистанцию, не попадающего ни в точки излишней близости, ни уходящего уж слишком далеко. Хотелось, чтобы он стал лучшим наблюдателем за самим собой, моментально схватывал свои улеты и заносы, приобрел больше иронии и способность останавливать себя, а не только постоянно заводить.

Далее в его рассказе случалось много трупов – тогда он работал уже в транспортной прокуратуре, проверял и контролировал действия других, но это тоже не было идиллическим отстранением и сладкой жизнью свидетеля.

Я находился в задумчивости – копать эту реальность с садистскими или мазохистическими оттенками, или отпустить эту часть повествования без вмешательства.

Ему было не очень интересно про это, это прошлое уже уехало, и ни кровавые мальчики в глазах, ни зарницы былых всполохов прерванных жизней и пожаров не беспокоили его. Он был всего лишь санитаром, и этот пласт лежал в его сознании, как казалось, ровным слоем. И я принял это за знак того, что пока у него нет запроса, это не должно быть нашей темой.