Ловец кошмаров

– Тарантелла, – поправила Рин, убрав свою птичью лапку с моего плеча, – когда мы с Уной её только нашли, то действительно назвали Тарантулом. Но потом киса подросла и оказалась девочкой, так что пришлось придумать новое имя.

– Киса…

Тарантелла – жирная косматая чёрная кошка – подозрительно пялилась на меня со шкафа большими круглыми глазами. Двумя, разумеется. Три нижних были нарисованы у неё на ошейнике светящейся краской.

– Но мы обычно зовём её Тарахтелкой, – с улыбкой продолжала Рин, помогая мне подняться. Тонкая веснушчатая рука оказалась на удивление сильной, – за то, что громко мурчит.

Мне с трудом верилось, что это чудовище способно мурчать, а тем более громко.

– Советую найти себе место поближе, – тихо сказала Рин, неожиданно наклонившись ко мне. – Каре будет приятно увидеть, что ты слушаешь. Если, конечно, у неё будет время поднять взгляд: сегодня «Бессознательное» играют две новые песни, так что будет жарко.

– Вряд ли я найду свободное место, – я оглянулся на столики и тесный танцпол, – но это и хорошо, много людей пришло.

– В «Паучьем подвале» место всегда найдётся. Для тех, кому оно нужно, – серьёзно ответила Сирин.

Я кивнул, но в душе усмехнулся. Милый девиз для кафе-бара, но он больше подходит какому-нибудь братству или ордену в фэнтези. Хотя это неплохо, когда владельцы так горят своим делом. Что забавно, место и правда нашлось: столик на одного сбоку от сцены, совсем близко. Встань, сделай пару шагов, протяни руку – и сможешь дать пять Радуге. Если, конечно, впереди не вклинится несколько подпрыгивающих тел.

Мне было трудно понять, что заставляет людей выходить на тесное пространство перед сценой, толкаться локтями и скакать. Раньше я ни разу не был в таком заведении. Должно быть, просто алкоголь в их крови требует движения.

«Дорогая, потанцуем?» – «Отстань, убери руки, я иду спать!» – «Алкоголь в крови требует движения». – «Вот и двигай отсюда подальше! Ты отвратителен… Отпусти, отпусти, поставь меня! Ты пугаешь сына!»

Я потряс головой, прогоняя отвратительные воспоминания. Только сейчас я почувствовал, как здесь воняет перегаром и потом, – и почему мой нос не уловил этого раньше? Знакомая вонь: она звучит как хриплый, слишком громкий голос, она сальная и колючая, как щетина. Я осознал, что хочу уйти. Немедленно. Каре скажу, что вспомнил о делах, что резко заболел, да что угодно.

За секунду до того, как я решился встать и пойти за курткой, «Депрессивное бессознательное» вынырнули из неприметной боковой двери на сцену. Свет резко стёкся в одно яркое пятно, погрузив углы зала в темноту (по крайней мере, непривычным к полумраку глазам было ничего не разглядеть).

Серый, в своей строгой чёрной рубашке и состоявших из кастомных дыр джинсах, резко шагнул на самый край сцены. Его галстук при этом мотнулся флагом, языком пламени, красной тряпкой тореадора. Он ударил по струнам, и звук прошил меня до костного мозга. Оказывается, я сидел совсем рядом с одной из двух больших колонок, поэтому казалось, что от музыки вибрирует каждая клетка в организме.

Мне тут же стало наплевать и на запах, и на духоту, и на назойливые голоса, и на тела в некомфортной близости от меня.

Ударили барабанные палочки: «Раз. Два. Раз-два-три-четыре». Я перевёл вгляд на Кару… И пропал.

Хотя она не сменила одежду и даже не накрасилась на выступление, внутреннее преображение сделало её едва узнаваемой. Кара светилась изнутри, хотя выражение лица можно было назвать яростным. Руки летали без устали, и растрёпанная голова с чёрно-алыми волосами моталась в такт музыке. Из-за алых прядей по обе стороны от лица казалось, что оно освещено жарким костром. Или даже что костёр пылает внутри Кары и вырывается через музыку. Я почти видел в сосредоточенных серых глазах отблески пламени.

«Сожги меня», – пронеслась в голове непрошеная мысль.

Мир вне освещённого пятна перестал существовать. Теперь была только яростная электрогитара Курта, которой вторила электрогитара Радуги – выше и чище. Бас Грифона делал музыку глубже, заставлял нервы вибрировать, как от подземных толчков. Звук бас-гитары я воспринимал скорее всем телом, чем ушами. Вокал Курта – не низкий, но и не слишком высокий, с лёгким расщеплением, собирал песню воедино и отправлял моё сознание в неведомые дали, в космос. Но при этом сохранялось ощущение, что поют именно про меня, про мою жизнь. Что если бы я был талантлив, то сам бы сочинил эту песню. Правда, слов я почти не разбирал из-за шума, который поднялся в зале.

Ударные Кары служили скелетом песни, задавали форму, гнали вперёд. Они были её пульсом и дыханием. И мне хотелось жить вместе с ней, бежать, как за огромным космическим существом – к свободе, к счастью… Или к безумию?

Я и сам не заметил, как встал и оказался прямо перед сценой среди танцующих людей. Как поймал их ритм. В первых рядах явно собрались приятели участников «Бессознательного», можно сказать, их первые фанаты, поэтому они знали все слова. Я никогда не умел ни танцевать, ни петь и поверить бы не смог, что буду добровольно делать это в общественном месте. Но тело, похоже, решило за меня. Один раз послушав припев, в следующий раз я уже выкрикивал его наравне со всеми. Хитрый мозг, оказывается, ещё не разучился быстро запоминать информацию, просто ждал особого случая.

Время теперь измерялось только песнями. Через семь-восемь песен мне стало слишком жарко. Я снял толстовку, протолкнулся обратно к своему столику и оставил её на спинке стула. Теперь мой запах, очевидно, не лучше, чем у остальных, но он больше не кажется неприятным. Как и случайные прикосновения незнакомцев и незнакомок. Наоборот, когда мы толкались плечами, когда чьи-то длинные цветные волосы хлестнули меня по лицу, когда я помог споткнувшейся девушке подняться, почувствовав жар и мягкость её тела, меня охватила эйфория. Нервная система была взвинчена до предела, так что хотелось подпевать до хрипоты и прыгать, прыгать, прыгать, как будто иначе взорвёшься.

Я даже не испугался, когда кто-то огромный и тяжёлый сбил меня с ног. Не почувствовал боли. К тому же несколько пар рук почти сразу подняли меня на ноги. Подняв взгляд, я на секунду встретился глазами с Карой, и мурашки побежали по спине под намокшей футболкой, по рукам, ушам и затылку. Продлился наш зрительный контакт недолго: «Депрессивное бессознательное» не терпело больших перерывов между треками.

Они сыграли все песни, которые сочинили – их пока было двенадцать, – и пару каверов. Потом ещё две песни на бис. За этот вечер я совершил движений больше, чем на всех парах по физкультуре за последний год, но ни капли не устал. Только дыхание сбилось, но у меня было время восстановить его во время медленной песни, пока я топтался в обнимку с незнакомой девушкой, которая – о чудо – сама ко мне подошла. По окончании песни она снова растворилась в толпе, а я подумал, удастся ли так же потанцевать с Карой, когда в следующий раз будет выступать другая группа. В том, что я приду в «Паучий подвал» снова, сомнений не возникало.

Когда выступление кончилось, четвёрка сошла со сцены в зал и вскоре смешалась с посетителями. Перед этим Серый сказал несколько слов: поблагодарил слушателей, ещё раз представил участников группы и призвал подписываться на «Депрессивное бессознательное» в социальных сетях. Рин на минуту вышла из-за стойки и напомнила о коробке для донатов, декорированной под увитый паутиной почтовый ящик. Я видел, как несколько человек положили туда деньги, но не смог присоединиться – карманные кончились ещё на прошлой неделе.

В ушах всё ещё стучало, но постепенно я выходил из транса. В голове и в мышцах чувствовалось приятное опустошение. Я заозирался, ища глазами Кару, но первым увидел Курта: его всклокоченная серебристая голова возвышалась над окружающими. Четвёрка уже облюбовала себе столик. Поскольку его никто не занял, я предположил, что они всегда там сидят и большинство посетителей об этом знает. Преодолев робость, я подошёл к ним. За столиком «Депрессивного бессознательного» как раз остался свободный краешек дивана: прямо рядом с Карой. Сбоку от меня, повернув стул спинкой вперёд и лихо оседлав его, сидел Грифон.

Как только сел между ними, я сразу ощутил жар тел, услышал дыхание, не успевшее успокоиться. Кара и Радуга перекидывались шутливыми фразами, и их голоса были необычно высокими и звенящими. Персиковые волосы Радуги слиплись от пота и походили теперь скорее на влажную сахарную вату, чем на закатное облачко, а у Кары на голове получилось гнездо пьяной вороны. Но мне всё равно было сложно оторвать взгляд от прилипших к лицу алых прядей, раскрасневшихся щёк, лихорадочно блестящих глаз.

– Грифон, тебе хватит отвёртки. Отвертел себе уже всё что можно. Делись!

Кара протянула руку через меня, ловко выхватила у Грифона высокий запотевший стакан и поднесла к губам под его громкое возмущённое «Э-э-эй!». Она выпила коктейль длинными, жадными глотками, словно это был просто апельсиновый сок. Только сейчас я заметил, как сильно дрожат её руки. Пока Кара деловито суетилась перед выступлением, я и не догадывался, как она волнуется, но теперь пережитое эмоциональное напряжение дало о себе знать. Сделав пару медленных вдохов, она откинулась на спинку дивана и немного стекла вниз, словно все кости в теле размягчились. Я хотел сказать ей про музыкальные дали, про бегущее космическое существо и тысячу тугих пружин, обнаружившихся в моём теле, и уже открыл рот, но смог выдать только:

– Ты была… крута.

– Спасибо, – Кара произнесла это почти шёпотом, но я понял, что сказал именно то, что нужно, – тебе самому-то полегчало?

Я прислушался к своим ощущениям. За время концерта я даже успел забыть, от чего мне должно было полегчать. А это многого стоит.

– Определённо.

– Можешь ещё рассказать Ловцу, что тебя так доконало. А в следующий раз что-нибудь принести и оставить в нитях.

– Зачем? Ты прямо серьёзно к этому относишься?

– Я… – Кара на секунду задумалась. – Это местный прикол. Локальный мем, арт-терапия или традиция – называй как хочешь. Если чувствуешь, что это не твоё, то не стоит и пытаться.

А ведь она смотрит, запрокинув лицо, прямо на Ловец – понял я. Высматривает то, что сама там оставила? Или просто ищет ответ на что-то в переплетении нитей?

– И как ему рассказать, словами, что ли? Пробурчать себе под нос или послать телепатически? – усмехнулся я, тоже поднимая голову.

Прямо надо мной, прошитая шнурком, покачивалась карточка из какой-то настольной игры. На карточке был нарисован большой белый знак вопроса. Забавное совпадение. Может, Кара специально подгадала?

«Ну, что тебе рассказать, чудо? – подумал я и тут же ощутил на вспотевшей голове дуновение сквозняка. Карточка медленно повернулась, и на обратной стороне показался рисунок: асимметричное чёрное пятно на белом фоне. Клякса состояла как бы из двух вытянутых частей, расположенных под углом друг к другу и соединённых тонким мостиком. Похоже, как будто одна человеческая фигура держит на руках вторую, поменьше. И из-за того, что вращалась карточка, они тоже кружились в пьяном тошнотворном ритме. Кружились, и кружились, и кружились…

«…Потанцуем?» – «Поставь меня, поставь, дышать трудно!» – «Алкоголь в крови требует движения». – «Вот и двигай отсюда подальше! Ты пугаешь…»

Домашний халат развевается, как флаг, топот крупного мужчины похож на глухие барабанные удары. Столкновение ноги с цветочным горшком: цветок падает на пол, с хрустом ломая стебель, а тапочка улетает в раковину. Раздаётся плеск. Но почему-то это несмешно.

Вращение останавливается, мама рывком отстраняется и отбегает в угол кухни. Она прошлась по земле из горшка, поэтому оставляет грязные следы.

«Совсем с ума сошёл. Что ещё сломаешь?» – «Что захочу. Может, эту хрень? Она всегда меня бесила».

Неуклюжим, глупым, злым движением он опрокидывает на пол заварочный чайник в виде домика. Звон. Ароматическую свечку. Звон. С силой дёргает за штору. Треск.

Я хочу уйти, очень хочу. Но не могу пошевелиться.

«Ещё что-нибудь?» – Спокойствие в её голосе горькое, как самый опасный в мире яд.

«Может, твоё сучье лицо?!»

Гранёный стакан летит мимо её головы, мимо моей головы… К моей он был гораздо ближе. Позади взрывается об стену. Именно взрывается, разнося в клочья мой мир. Кто хранит в стаканах водородные бомбы?

Я наконец-то бочком прокрадываюсь к двери, разворачиваюсь и бегу, не чуя ног. Останавливаюсь только в своей комнате, задвинув щеколду двери и забравшись с ногами на кровать, и тут замечаю, что за мной тянется дорожка кровавых следов.

Почему-то первой моей мыслью было, что кровь оставило нечто, бежавшее за мной. Оно успело проскользнуть в дверь и теперь сидит вместе со мной в постели. Онемение всего тела сменилось крупной дрожью. И только тут я обратил внимание на жгучую боль в стопе. В глубоком порезе торчал продолговатый осколок стекла. К счастью, он вошёл вдоль, иначе представить страшно, как глубоко мог воткнуться.

Мысли метались в лихорадочном тумане. Задержав дыхание, я медленно вытянул осколок и долго рассматривал рану, боясь, что внутри могли остаться его части. Кровь заливала простыню, и перед глазами, от периферии к центру поля зрения, пополз белый шум. Каким-то образом я догадался сорвать с подушки наволочку и перевязать стопу так туго, как только мог. После чего в изнеможении лёг, чувствуя, как тёплое кровавое пятно переходит с простыни на футболку и липнет к спине, слыша два кричащих друг на друга голоса, словно из другого измерения.

Карточка повернулась. Двойное пятно похоже на бутылку, из которой в стакан переливается струйка жидкости. Ну да, всё началось не в тот самый вечер восемь лет назад, а гораздо раньше. И постепенно усугублялось.

Карточка повернулась. Это снова два человечка. Может быть, они лежат в постели? Что их соединяет?

Карточка повернулась. Это я и моя тень. Длинная-длинная чёрная тень, отбрасываемая фонарём. Кругом ночь, я иду по знакомому парку в наушниках. Не хочу возвращаться домой.

Карточка повернулась. И снова. Между пятнами, словно издеваясь, мелькал знак вопроса. Хватит спрашивать, пожалуйста, хватит. Потому что я не могу не показывать, но и показывать тошно. Я как кошка, которая пытается выблевать комок шерсти. Или, скорее, целый клубок пряжи.

Зачем она вам, эта гадость, товарищ Ловец, неужто в себя вплести? Зачем вы хотите, чтобы я вывернулся наизнанку? Или я сам этого хочу?

Нет. Не хочу. Не тяните!

Не тяните.

Нити, нити, нити, нити…

– Эй, эй, Палочник! Приём! Земля вызывает Палочника!

Кто-то легонько хлопал меня ладонью по щекам.

– Что ты вошкаешься?! Вот так надо!

Хлёсткая пощёчина и правда привела меня в чувство. Правда, пока непонятно, в какое.

– На, выпей. – Лицо Серого склонилось надо мной.

Серебристые волосы торчали дерзкими иглами. Это ж надо таким смазливым родиться. Девчонки, наверно, сами в гарем записываются…

– Оно алкогольное? Не буду, – ответил я, с трудом ворочая языком.

– Считай, что это анестезия. – Лицо Серого сменилось лицом Кары.

Я глупо улыбнулся, и между приоткрытыми губами таки влили несколько глотков горького напитка. Он будто не хотел попадать в желудок и цеплялся за глотку когтями. Чтобы как следует откашляться, пришлось сесть ровно. Голова наконец начала проясняться.

Сфокусировав взгляд, я увидел, что над столом прямо передо мной свешивается тонкая бечёвка. Посмотреть наверх я не рискнул, поэтому просто подумал, обращаясь к верёвочке: «Осколок ещё у меня. Я сохранил его в качестве напоминания. Мысль уловил, так что в следующий раз принесу его тебе. Если обещаешь больше так не делать!»

Глава 4

«Вербное потрясение»

Я сидел перед открытым «Вордом» и пялился в пустой лист. Реферат нужно закончить к понедельнику, а я ещё даже не начал. Впрочем, есть ещё завтрашний день. Так что дайте мне хоть какой-нибудь повод, и я буду прокрастинировать. Хоть самый ничтожный. Любой.

Квакнуло новое уведомление.

«Го сегодня в “Паучий”? ВП играют. Вход бесплатный», – это Кара.

За эту неделю я разговаривал больше, чем за последние полгода суммарно. Мы садились вместе на лекциях, пару раз сходили гулять – погода как раз налаживалась, – посидели на фуд-корте, где я проел последние карманные. Ещё и проблемы со сном ушли (жаль, что ненадолго). Если бы у меня спросили, я бы сказал, что о большем и мечтать нельзя, но в глубине души снова хотел посетить «Паучий подвал». А один, без приглашения Кары, зайти бы туда не решился. Возможно, я бы даже не смог его найти. И дело даже не в топографическом кретинизме, просто я ещё не стал для него своим человеком.

«Пойдём, – написал я, не раздумывая, – во сколько?»

«Начало в 11, но можно прийти пораньше».

Это немного остудило мой пыл. Мама считает, что одиннадцать вечера – как раз подходящее время для меня, чтобы быть дома. А если я припрусь среди ночи, ещё и напитавшись алкогольными ароматами от моих новых друзей… Хотя сама она не ночевала дома уже двое суток – мне будет что предъявить.

Наверняка нашла очередного хахаля. Значит, квартира вот-вот заполнится громким басом, мужскими рубашками размера ХL, косматой бородой с застрявшими крошками и стонами по ночам. А через пару недель, от силы месяцев, всё закончится скандалом. На это время я был бы не прочь хоть насовсем поселиться в «Паучьем подвале». Только вряд ли Сирин и Ундине понравится эта идея. «А как бы к ней отнёсся Ловец?» – всплыл в голове неожиданный вопрос.

С Ловцом мне ещё предстоит наладить отношения. Если, конечно, наше краткое общение не было просто результатом эмоционального напряжения от концерта. Я достал из нижнего ящика прикроватной тумбочки маленький неаккуратный свёрток. Кроме него, в ящике ничего не хранилось, словно я подсознательно не хотел «заражать» им другие свои вещи. Похоже на инкапсулированную занозу или паразита: организм хотел бы от неё избавиться, но не может, поэтому старается хотя бы оградить от себя. Так же поступал мой мозг с воспоминаниями, которые оставил этот осколок и всё с ним связанное.

Но это был мой выбор – не выбрасывать его. Я доставал его и несильно, но ощутимо сжимал в кулаке каждый раз, когда из телефонной трубки доносился знакомый голос: «Сын, ну ты же понимаешь… Ну таким уж человеком я был, зато теперь-то… Хоть ты-то не игнорируй меня, у тебя ж, в отличие от неё, мозги и сердце на месте…» Даже если я скормлю стекляшку Ловцу, в этом плане ничего не изменится. Зато в тумбочке освободится полка.

Кара предложила встретиться в пол-одиннадцатого, и мне нужно было как-то убить время до выхода. Я лихо накопировал информации для реферата, уйдя с головой в работу, иногда всё же косясь на перемотанный скотчем свёрток, ожидавший своего часа.

Когда я написал слово «Введение» и процесс снова застопорился, с работы вернулась мама. Она не стала переодеваться в домашнее, зато начала суетиться и заказала доставку еды. Плохой знак, очень плохой. Ну почему именно сегодня, зачем обязательно портить настроение перед концертом?

– Сегодня я тебя кое с кем познакомлю! – сообщила мама с наигранной радостью, примеряя новые серьги перед зеркалом в коридоре.

– Две недели, – бросил я.

– Чего две недели?

Прямо вижу, как она поджала губы.

– Исходя из моих расчётов, каждый новый кавалер задерживается на срок на двадцать процентов меньше, поэтому отношения с этим продлятся что-то типа… Пятнадцать дней.

– Только попробуй при нём ляпнуть что-то подобное!

– Не переживай, я всё равно скоро уйду гулять.

– На ночь глядя?! – С каждой репликой она всё повышала голос, как и я, хотя на таком расстоянии мы и так друг друга прекрасно слышали.

– Мне вроде уже не двенадцать.

– А ведёшь себя именно так.

– Кто бы говорил!

– Куда собрался-то?

– В бордель. Со своими друзьями-алкашами.

Секундная пауза. Переборщил? Ну нет, она тоже за словом в карман не полезет.

– С друзьями, говоришь? Как будто я поверю, что у тебя есть друзья!

– Это говорит человек, у которого из социальных связей только случайные потра…

Меня перебил звонок в дверь.

– Заткнись!

Я, в общем-то, и так не собирался продолжать.

– Приве-етик. О-о, это мне?! – Это она обращалась уже к пришедшему. Голос изменился, как будто секунду назад я разговаривал с другой женщиной.

Я знаю эту пьесу наизусть: сейчас будет «О-о-о, как мило! Мои любимые!» на очередной букет, который через пару дней отправится в мусорку. А может, серьги, бусы или брошку, которые через месяц отнесут в ломбард. А потом раздадутся низкий голос и слоновий топот.

По продолжительной паузе я понял, что что-то пошло не так. Через секунду мама появилась в дверях моей комнаты с растерянным видом и маленьким цветочным горшком в руке.

– Я пока на твой подоконник поставлю? На кухне у меня хорошего места уже нет, а ему нужен тщательный уход, да и свет должен падать с той же стороны, придётся всё переставлять, но как же он догадался… – взволнованно бормотала она.

– Что за зверь? – Я скептически покосился на торчащие из горшка стебельки и листики.

– Орхидея зигопеталум макулатум! – торжественно возвестила она.

– Но-но, сейчас кого-нибудь вызовешь из преисподней. Выглядит не так впечатляюще, как звучит.

– Ну разумеется, сейчас он не цветёт! Кто же будет пересаживать орхидею во время цветения!

Пока мама устраивала на подоконнике своего зигопеталума, я тихонько встал и вышел в коридор. Даже интересно посмотреть на такого же замороченного человека. К тому же я до сих пор не услышал характерного топота и баса. Да и всё равно скоро выходить на встречу в «Подвал».

В коридоре среди обуви скромно притулились незнакомые кроссовки. Не огромные сапоги, не пафосные ботинки? Странно. Кажется, размер у них даже меньше моего. Я осторожно заглянул на кухню.

– Привет, много о тебе слышал. Меня зовут…

Я не запомнил его имени. Очевидно, я всё неправильно понял, потому что на кухне сидел молодой человек, возможно, мой ровесник, на полголовы ниже мамы. В толстовке и ярких жёлтых носках с кружками пива. Почему-то больше всего мой взгляд приковали именно носки.

– Вы, должно быть, мамин новый ученик? – высказал я очевидное предположение. Мама преподавала в университете и иногда оказывала услуги репетитора нерадивым студентам.

– Нет, мы познакомились в приложении для знакомств, я увидела в графе «хобби» разведение комнатных растений и… – быстро заговорила мама, словно оправдываясь.

Я медленно обернулся и посмотрел на неё – она как раз заходила в кухню. Потом снова уставился на этого студента-скейтера из «Тиндера».

– Это… Розыгрыш? – наконец выдавил я.

– Вот только не начинай… – Знакомые интонации, первые звоночки истерики.

– Да господи, делайте что хотите, мне-то какое дело! Выращивайте свои орхидеи, гоните самогон на балконе, в следующий раз можешь привести первокурсника, чтоб было ещё веселее! Каждый дрочит, как хочет.

Студиозус зигопеталум не растерялся, даже не изменился в лице и явно хотел что-то ответить на мою тираду, но я уже вылетел в коридор. И правда, какое моё дело! Спасибо хоть, что не одногруппник! Как же эталонно у всех в этом доме едет крыша! Зато будет что рассказать Ловцу в следующий раз да ещё и привязать какой-нибудь сраный орхидейный листик. Я натянул кроссовки, набросил пуховик на плечи, сунув в карман свёрток с осколком, и захлопнул за собой входную дверь.

Мне расхотелось идти в «Подвал», видеть Кару и остальных, слушать «Вербное потрясение». На всякий случай я написал, что опоздаю, и около часа выгуливал свой гнев по району, разбрызгивая весеннюю жижу. Когда гнев превратился в глухое раздражение, я немного покачал его на качелях, вливая музыку себе в уши, как анестетик через капельницу.

Примерно без четверти одиннадцать я снова стал похож на человека. На пути попалась потрёпанная верба, уже выпустившая пушистые лапки. Несколько минут я тупо разглядывал их, затем осторожно пощупал и задумался, не отломать ли веточку на память. Вместо этого развернулся и пошёл в сторону автобусной остановки – от дома до «Паучьего подвала» путь всё-таки неблизкий.

За окнами автобуса пронёсся корпус института, а затем поле зрения заполнили дымящие трубы Завода. В городе вообще мало мест, откуда их не видно. Есть у него, конечно, и официальное название, какая-то перенасыщенная согласными аббревиатура, но мы называем его просто «Завод». Перепутать всё равно не с чем. Он снабжает каждого пятого жителя города работой и каждого первого – дымом для дыхания вместо воздуха. Что ж, за всё приходится платить.