Четыре мертвых сестры

Я работаю в органах уже двадцать лет, видел разные трупы, но тогда… Это было мое самое тяжелое вскрытие за все эти годы. А еще я понял, что оставил кучу следов. Отпечатки на бутылке вина и бокалах, о которых в спешке забыл, простыни. В общем, никудышный я преступник. Но главное – ее поза. В спешке покидая место преступления, я не обратил на это внимания. Ира полулежала в подушках и должна была видеть входящего преступника – дверь располагалась прямо напротив кровати. Почему она не попыталась встать или закрыться, закричать, в конце концов? Я ведь был в душе и непременно пришел бы ей на помощь. Эта загадка мучила меня все эти годы.

Если бы экспертом по делу был не я, меня бы давно арестовали. Но мне снова повезло. Моих отпечатков в базе не оказалось, группа крови, которую я получил из антигенов в сперме, самая распространенная – первая положительная. Но рубашку я так и не нашел и стал ждать. Преступник, кем бы он ни был, обязательно воспользуется такой уликой, чтобы надавить на меня в нужный момент.

Да, я не сказал тебе главное: в тот же день, когда следователь позвонил в поселок дочерям покойной, никто не ответил. Позже выяснилось, что все четыре девочки пропали. И вот тут-то следственная группа вспомнила обряд по созданию Далис, и с замиранием сердца мы стали ждать.

Ты скажешь, мы плохо работали, пропустили улики, возможно, мы могли бы их спасти. На все эти обвинения я могу сказать: нет, не могли. Записи по созданию сверхчеловека были настолько бредовыми, что никто из группы не воспринял их всерьез, тем более что Иволгина убили. Мысль о том, что у безумного писателя может появиться подражатель, даже в голову никому не пришла.

У нас намечалось очередное тупиковое дело. Улик почти не было. Девочки уезжали к подруге, но вечером вернулись в поселок. Кроме водителя автобуса и пары пассажиров, их никто не видел. Как выяснилось, к подруге ездили только три девочки. Четвертая – Яна, дочка Иволгина от первого брака, – оставалась дома, соседи видели ее. Девочки пропали в промежутке между десятью часами вечера двадцать третьего июня, то есть в день, когда убили их мать, и утром двадцать четвертого июня. Я уверен, что убийца один и тот же человек. Ирину он убил в четыре часа дня, вполне мог доехать до поселка, дождаться в засаде, когда все четыре дочери писателя соберутся вместе, и воплотить свой жуткий план в жизнь. Логичным было бы предположить, что все это сделал сам писатель, но он был мертв. Тогда кому в голову пришла идея воплотить его идею по созданию сверхсущества в жизнь? Как злоумышленник смог удерживать четырех взрослых девушек? Он был не один? Где он их держал и где убивал? Ритуал предполагал расчленение тел, а значит, много крови. И последнее, где Далис?

Через неделю после смерти матери была найдена первая жертва обряда – одна из двойняшек без ног на ветке дерева. И тут произошло то, чего я больше всего опасался: при вскрытии во рту у жертвы обнаружил пуговицу от своей потерянной рубашки, той самой, с места преступления в квартире Ирины, и понял, что на крючке.

Все эти годы я сам пытался вычислить убийцу, но, похоже, сыщик из меня еще хуже, чем преступник. В собранных мной документах по делу ты сможешь найти все, что относится к убийству семьи Иволгиных: протоколы осмотра и допросов, мои заключения, личные записи. Мне не удалось разгадать загадку Далис. Конечно, я не могу просить об этом тебя и по известным тебе причинам не могу оставить бумаги милиции. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь сможет раскрыть это запутанное преступление.

С любовью, твой непутевый отец».

Я смахнула выступившие на глаза слезы. Сейчас не время раскисать. Отец не просто так оставил мне бумаги по делу Далис. Они словно знак с того света, папа хочет, чтобы я взялась за расследование. Прежде чем звонить Егору, а теперь я была уверена, что он возьмется мне помочь, я решила пробежать глазами документы в других папках. Но больше всего меня сейчас занимали записи Иволгина по созданию Далис.

– Эй!

Я вздрогнула и подняла голову от стола, где, похоже, уснула, изучая документы. Надо мной в розовых лучах заходящего солнца стояла Натуся.

– Чем занималась? – спросила она, с любопытством рассматривая разбросанные по столу бумаги.

– Да так, – спешно сгребая записи и наспех утрамбовывая их обратно в папки, ответила я. Не хватало еще, чтобы Натуська влезла в это дело. Сначала разберусь во всем сама.

– Ну, как знаешь, – фыркнула обиженная подруга, – не хочешь – не рассказывай. Пойдем ужинать, мама борщ сварила.

За ужином я выслушала планы подруги на совместную поездку к ее бабушке, чтобы провести там недельку-другую в праздности и лени.

– Будем есть клубнику, каждый день ходить на речку купаться. Там, как на море, мелкий песочек. Балдеж!

– А в огороде кто бабуле поможет? – напомнила мама.

– Ну вот, как обычно. Если мы будем в огороде копаться, то ни на речку, ни на отдых времени не останется. Ну что, мы не можем хоть недельку отдохнуть? – насупилась подруга. – В институте вкалывай, дома вкалывай, еще и в огороде вкалывай.

– Ты же хотела поскорее стать взрослой. – Натуськина мама поднялась из-за стола и потрепала дочку по волосам. – Посуду вымой, бунтарка, – сказала она и вышла из кухни, оставив нас одних.

Я тоже поднялась из-за стола и направилась к раковине. Мне сейчас не хотелось разговаривать о клубнике и речке, а мытье посуды – хороший способ побыть в одиночестве и подумать.

– Если ты не хочешь, я сама помою, – сказала Натуська и добавила к грязной посуде свою тарелку.

– Иди уже! – отмахнулась я.

– Кстати, зайди в институт, все, конечно, понимают, что у тебя горе, но экзамены никто не отменял. Тебе нужно либо академический отпуск взять, либо договориться о переносе.

– Да, на днях зайду, – пообещала я. – Слушай, а как бы мне позвонить? – окликнула я подругу уже в дверях. – Не хочу на улицу идти.

– У соседки напротив телефон есть. Закончишь, – сходим.

Я кивнула и вернулась к тарелкам.

– Добрый вечер, я могу услышать Егора? – произнесла я, когда на другом конце провода ответили. Скорее всего, бабушка, если судить по голосу. В трубку буркнули что-то невнятное, и повисла тишина, которую нарушали далекие голоса и музыка. Видимо, я позвонила не вовремя и у Егора сейчас вечеринка.

– Я слушаю. – Голос будущего напарника был уставшим, и мне стало неловко за поздний звонок.

– Привет! Нам срочно нужно встретиться, – бросила я в трубку.

– Исаева, это ты?

– Я. А что, не ждал?

– Снова теории заговоров? – усмехнулся Егор, но я пропустила его издевку мимо ушей.

– Ха-ха, смешно! Но ты ни за что не догадаешься, что я нашла в камере хранения.

– Очередное подтверждение твоей бредовой теории?

– Смейся, смейся. Уверена, когда ты прочтешь бумаги, будешь прощения у меня просить за свой издевательский тон. А я еще подумаю, стоит ли тебя в дело брать.

– В дело? Не льсти себе, Исаева.

– Вообще, меня Юля зовут, или забыл?

– Тебя, если и захочешь, не забудешь.

– Да, Натуська мне сказала, что я тебе в школе вроде как нравилась, – в отместку бросила я, и в трубке на мгновение повисла тишина. – Эй, ты что, язык проглотил?

– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.

– Правда? Жаль. А я думала, что позвонила Егору Москвину – любителю запутанных преступлений, а, оказывается, просто ошиблась номером. Моему Егору понравилась бы моя загадка.

– Что-то я тебя не пойму, ты меня на слабо, что ли, взять пытаешься?

– Я пытаюсь дело раскрыть, а ты, как петух гамбургский, перья распушил. Тебя девушка о помощи просит, а ты… Эх, Егорка, не быть тебе Шерлоком Холмсом, – вздохнула я в трубку, жалея, что попыталась сыграть на его чувствах. Тем более что совсем не была в них уверена.

– Не тебе судить, кем мне стать, а кем нет, – бросил в трубку Егор. – Но, принимая во внимание, что ты девушка, встречусь с тобой еще раз. Завтра на том же месте, в тот же час.

Я рта не успела открыть, как в трубке послышались гудки.

– Хам! – Положив трубку на рычаг, я заглянула, в комнату, где громко работал телевизор, поблагодарила хозяйку и вернулась в квартиру подруги.

– Ну и как?

– Ты уверена, что я нравилась ему в школе?

– Кому?

– Москвину.

– Еще как, подруга, – ехидно улыбнулась Натуся. – Глаз с тебя не сводил. А что, ты сейчас ему звонила? Все-таки решила начать расследование? Правильно! Злость лучше отчаяния.

Глава 5

Записи Иволгина. Лидочка. 23 ноября 1966 года (отпечатано на машинке)

Это случилось не в одночасье, не поразило меня, как молния, не было неожиданным. Мысли о том, что внутри живет еще кто-то, начали посещать меня давно, еще в молодости. Сначала я списывал все на внутренний голос, чутье, писательское вдохновение, которое порой нашептывало мне новые сюжеты. Но в один прекрасный момент я понял, что этот кто-то реален. Он овладел моей душой, моим сознанием и даже телом. Но все по порядку.

Вы думаете, это дьявол, монстр, чудовище, что, овладев человеком, толкает его на безумные поступки? Почти так. Но у моего чудовища было имя. Лидочка. Прекрасное создание с блестящей тугой косой и васильковыми глазами. Ее семья жила по соседству.

Наверное, именно с ней я впервые понял, что такое вожделение. Нет, не то возвышенное чувство, что соединяет двух людей, о котором я читал столько книг. Не любовь к родине, не преданность, не самопожертвование – то, чему нас учили с самого детства. Нет. Наоборот, страшное, низменное и ненасытное, что толкает на безумства. Оно выжигало внутренности, кислило на языке, вызывало под кожей страшный зуд. Я был одержим Лидочкой. Ее темной косой, что при каждом шаге змеей извивалась по спине, худыми плечами, тонкими руками, еще не сформировавшейся грудью, просвечивающей через тонкий ситец ее любимого платья в цветочек, узкими, совсем еще детскими бедрами. Разглядывая в окно, как она кормит кур или, согнувшись под тяжестью ведер, идет от колодца, я искал тайные знаки, метки нечистого, хоть что-то, что объяснило бы мне силу ее притяжения. А потом меня осенило – совершенство. Она – само совершенство. Вся из света и любви.

Как-то раз я проследил за ней до озера. Было на берегу одно тайное место, скрытое от любопытных глаз спускающимися к самой воде ветвями плакучей ивы. И вот, сидя в густых зарослях мятника, я смотрел, как девочки, смеясь и брызгаясь, резвились в озере. Но среди мелькающих в зеленоватой воде тел видел только ее – с прилипшими к худой спине волосами, округлыми ягодицами, тонкими руками. И голос. Мне всегда хотелось узнать, где рождается этот чистый, жемчужный голос – такой же округлый и искрящийся…

Однажды я застал свое совершенство за тонкими ветвями ивы одну и понял – момент настал. Момент, когда я смогу сказать ей о своих чувствах. Я вышел из кустов и направился к берегу, где в прилипшем к телу платье стояла моя Лидочка. Именно в тот момент я почувствовал того, кто все это время жил внутри меня. Он зашевелился, заворочался внутри и, цепляясь холодными когтями желания, стал подниматься из низа живота к самому горлу, покалывая тело горячим ужасом восторга.

Я видел только блестящие на солнце капельки на ее матово-бледной коже; ресницы слиплись от воды и напоминали сейчас мягкие паучьи лапки; темные волосы, как водоросли, облепили шею и руки, а васильковые глаза смотрели в небо над нами…

Теперь она вся была в моей власти, неподвижная и смиренная. Ее чарующий звонкий голос растворился в моей ладони. Я отнял руку от ее лица, осторожно надавил на острый подбородок и заглянул в раскрытый рот, пытаясь рассмотреть внутри его источник, но ничего не нашел. Прикоснулся губами к ее холодным губам. И, наконец, разорвал цветастое платье. Мне нужно было ее видеть. Всю. Я трогал, скользил, оглаживал, целовал… Ее тонкие руки, ее маленькие груди, ямку пупка на плоском, белом, как парное молоко, животе, проникал пальцами в ее все еще хранящую тепло плоть. Но чем дольше я находился с ней, тем сильнее становилось разочарование. В ней не оказалось ничего необычного, просто кукла. Грязная, похотливая дрянь. Она лежала обнаженная, вытянув вдоль тела худенькие ручки, с открытым ртом, и смотрела на меня, призывая к греху, но теперь вызывала лишь оторопь и отвращение. Наконец меня вывернуло на мокрый истоптанный песок. Раз, другой – это я пытался исторгнуть из себя скверну, которой она заразила меня. Я едва смог подняться на дрожащие ноги и побежал. Бежал, и падал, и снова бежал.

Я заболел. Впервые за долгое время. Метался в бреду, стонал и снова проваливался в забытье. Мой организм сопротивлялся, пытаясь изгнать из себя моего маленького монстра. Но ее васильковые глаза продолжали смотреть на меня пустым, ничего не выражающим взглядом.

Очнулся я спустя две недели. Такое тяжелое состояние врачи могли объяснить лишь симптомами тяжелой нервической лихорадки, связанной с поражением мозга менингитом. Но, к счастью, болезнь не сказалась на моем умственном здоровье, напротив, оказала положительное влияние на мою профессиональную жизнь. Я решил во что бы то ни стало создать образ идеальной женщины на страницах моих книг и наконец забыть грязную, полную похоти и животных инстинктов куклу на берегу озера.

Она будет совершенной: чистой, не запятнанной, идеальной.

14 марта 1967 года (написано от руки)

С недавних пор я снова почувствовал ее внутри – Лидочку. Она вновь завладела моим умом, как нечистый. Да, советская власть отвергает религию как мракобесие, но я своими глазами видел, как она смотрит на меня из темного угла своими васильковыми глазами, стоит только последнему лучу закатного солнца, вспыхнув, раствориться за горизонтом. Ее глаза смотрят прямо на меня, и я чувствую, что не могу сопротивляться. Не могу бежать, спрятаться, спастись от этих горящих в темноте глаз. Всю ночь она терзает мою плоть и душу, оставляя на коже непроходящие экземы. Иной раз мне приходится связывать себя, чтобы не поддаться ее призывам. Лишь с первым лучом солнца мой личный демон начинает терять надо мною силу и, сжимаясь в тонкую линию абсолютной тьмы, скользит вниз, в зазоры между досками. С тех пор она поселилась там, в подвале, и каждый день я чувствовал ее незримое присутствие, как чувствует носитель смертельной болезни, как она поедает его изнутри, как наполняет его своей скверной, как иссякают силы, чтобы даже помыслить о сопротивлении, как-то побороть свой недуг. Она требовала чистоты, которую я отнял у нее…

С тех пор я находился как во сне под властью моего незримого демона. Он был во всем, к чему я прикасался, о чем думал.

Ложась вечером спать, я видел жуткие вещи: обнаженные девушки с козьими головами плясали вокруг огромного чана с кипящей водой, помешивали его, пока я не начинал ощущать страшный жар. Это я был в том чане, адское пламя охватывало все вокруг. Комната наполнялась жаром преисподней и страшным, лающим хохотом.

Это продолжалось до того времени, пока я не осознал, что это неизбежная деформация, своего рода перерождение для перехода на новый уровень. Я вдруг понял, что все эти годы писал о новых и старых вождях, героях-комсомольцах, доярках и скотниках, чтобы понять единственную мысль – время перемен настало. Бог умер, да здравствует новый бог! Это моя миссия, мое призвание, то, ради чего я родился с этим вечным огнем в груди. И это был совсем не демон, это был новый я, который уже понял и осознал, осмелился и готов. Он вытесняет мои старые привычки, мои привязанности и слабость. Новый я – сродни мессии – должен спасти род человеческий. Создать нового советского человека, как когда-то Бог создал Еву – прародительницу рода, так и я создам новую Еву – плоть от плоти моей.

Не зря мы всей страной поем: «Мы наш, мы новый мир построим…» Новый мир, новый человек, новый бог!

Я всегда чувствовал в себе задатки чего-то большего, чем просто пролетарский писатель. Но то, что я стал трибуном нового класса, делает меня идеальным кандидатом на нового мессию. В моих книгах совершенные люди строят совершенное общество. Не об этом ли писал Филипченко в своих трудах по евгенике? Не об этом ли еще недавно говорил весь прогрессивный мир? Идеальный человек. Ради чего в Швеции принудительно стерилизовали более шестидесяти тысяч граждан? А теория Рюдина? Да, фашисты превратили ее в массовый геноцид, но я понял их ошибки: идеальный человек должен начаться с идеальной матери. С новой Евы. С моей Далис!

После революции труды по евгенике имели большую популярность, но эта наука, по моему мнению, была рождена раньше срока. В итоге блестящие идеи так ни к чему и не привели, разве что попытка создать идеального ребенка, осеменяя женщин спермой вождей, должна была стать началом чего-то великого. Однако этому не суждено было случиться, страна была слишком молода, чтобы осознать силу евгеники. Тогда Союз был полон предрассудков, никому не нужной морали. Мои слова могут показаться жестокими, но, когда стоишь на пороге открытия, не время сомневаться в методах.

Само понятие «сверхчеловек» вывел еще Ницше в своей работе «Так говорил Заратустра». Именно он впервые провозглашает сверхчеловека как цель, которую человечество может поставить перед собой. Существо, которое по своему могуществу должно превзойти современного гомо сапиенс настолько, насколько последний превзошел обезьяну. Так и моя Далис превзойдет всех когда-либо существовавших женщин.

Эта теория настолько незыблема, что в нее начинают верить миллионы, словно зерно идеи, добытое одним гением, попадает в благодатную почву, подготовленную другим. Так через годы тысячи сверхновых людей зашагают по Европе, принося униженным и порабощенным свет освобождения и новой жизни. Именно сверхчеловек сможет задать вектор исторического развития всего человечества.

Каким же было мое удивление и восторг одновременно, когда мне на глаза попались труды Платона. Многие великие обращались к термину «сверхчеловек», но заблуждения их были так же велики, как и их невежество. Его можно объяснить застоем нравов, закостенелостью суждений о возвышенном и земном, о достойных и недостойных. И только наш двадцатый век дал человечеству новый шанс. Новую возможность, не воспользоваться которой было бы преступлением.

Изучив труды основателя первой в СССР кафедры генетики Филипченко, я понял – это знак. Я не имею права бездействовать. «Чем больше некая социальная группа – тем выше шанс, что в ней возникнут люди с необходимыми стране и миру качествами». Идеальным он считал четырех детей, рожденных в семье. Именно такое количество отпрысков дает наибольшие шансы, что каждый из них унаследует как можно больше нужных стране качеств. Так уж вышло, что у меня четыре дочери от разных браков, но это не важно. Я всю свою жизнь искал ее – идеальную женщину. Моя первая жена Вера, брак с которой продлился чуть больше двух лет, была одной из тех тружениц коммунизма, о которых я с таким упоением (сейчас в моих словах прозвучал сарказм) писал последние пятнадцать лет. Я надеялся, что она смирит животное внутри меня. Ее сдержанность и холодность поначалу успокаивали меня. Она родила мне Яну. Девочка унаследовала от матери хрупкое здоровье и умную голову от вашего покорного слуги. Из всех моих детей она самая одаренная. Второй моей супругой стала Ирина – женщина с нежным именем и необузданным нравом. Не этим ли она приворожила меня? Писатель – человек творческий, а что нужно творческой личности, чтобы творить? Конечно, гореть страстями. Для холодной и слабой Веры это было невыполнимо. Я без сожаления бросил ее, хотя она всегда понимала меня. Вера всегда была мне больше другом или соратником, нежели любимой женщиной, и, как верный друг, я думаю, она меня поняла и простила. После ее смерти я забрал Яну к себе, это единственное, чем я мог облегчить девочке горечь расставания с родным человеком. Сейчас ничто не напоминает ей о болезненном периоде ее жизни.

Ирина ворвалась в мою жизнь как ураган. Я всегда был немного стеснительный, потому как вечно пребывал в собственных мыслях, а Ира в первую же ночь осталась в моей постели. Она приручила моего зверя и кормила его с руки. Я вдруг осознал, что могу не прятаться, могу быть самим собой, и это делало меня счастливым. В наших отношениях были и взлеты, и падения, и времена безудержной страсти, и периоды страшных скандалов, которые тем не менее заряжали меня на творчество. Этот союз принес мне еще двух дочерей, если не считать старшую дочь супруги от первого брака. Ада стала мне родной, как и наши двойняшки – Майя и Лариса.

Ложась спать, я часто думал: почему судьба дала мне только дочерей? Не потому ли, что у нее были на меня грандиозные планы? Сейчас, когда я думаю о своих девочках, я все больше убеждаюсь в своей правоте. Новой Еве быть!

Самой близкой мне и самой умной я, конечно же, вижу Яночку. Мою верную помощницу, мою музу. Ей почти восемнадцать, она подарит Далис свою голову.

Майя и Лариса – сестры-двойняшки, похожие друг на друга как две капли воды. Месяц назад им стукнуло шестнадцать, и они отдадут Далис руки и ноги. И, наконец, Ада (неспроста девочка носит такое имя) отдаст матери нового сверхчеловека свое совершенное тело. Из всех девочек она самая старшая. Ей уже двадцать, а значит, ее чрево созрело для того, чтобы выносить совершенное дитя.

Медлить нельзя. Мои девочки все еще чисты и непорочны. Но стоит помедлить, и тела их наполнятся скверной, станут вместилищем порока. Сейчас самое время действовать…

В Натуськиной кухне было тихо. За все то время, пока я читала записи Иволгина, Москвин не произнес ни звука, только мои собственные слова все еще звенели в воздухе электричеством.

– Что скажешь? – спросила я, прервавшись на время, чтобы перевести дух. Я читала записи безумного писателя не в первый раз, но вместо отвращения ощущала зудящий на кончиках пальцев интерес и жажду действия. Затаив дыхание, я ждала вердикта моего язвительного коллеги.

– Бредни сумасшедшего, – изрек Егор после небольшой паузы. – Ты понимаешь, что сейчас делаешь? Ты же любую ахинею готова выдать за теорию сумасшедшего убийцы только потому, что она прекрасно укладывается в твою собственную бредовую идею убийства отца. Ты хочешь сказать, что Иволгину удалось создать своего сверхчеловека, и именно его увидел твой отец тогда на улице? И он же пришел в тот роковой день его смерти к вам домой?

Я молчала, просто ждала, когда сарказм моего собеседника иссякнет и он будет готов меня слушать дальше. Ведь прочитанные мной записки Иволгина были лишь малой толикой того вороха документов, которые оставил мне папа.

Поза моего визави и его любимая предвзятая улыбочка говорили о том, что мне нужно запастись терпением, но, похоже, я начала привыкать к его подозрительности, которая прямо-таки граничила с манией. Я чувствовала, что не просто оказалась права насчет смерти папы, наугад ткнув пальцем в небо, а что у меня есть шанс это доказать. Ради этого я готова стерпеть и сарказм, и улыбочки, и еще много чего. Моя главная задача сейчас – уговорить Москвина помочь. В одном он прав: я предвзята, и мне нужен рядом человек, разум которого не затуманен обидой, злостью и болью от потери близкого человека.

– Что конкретно тебя смутило?

– Да все эти шизофренические абстракции. Тебе они не кажутся слишком нарочитыми? Люди не сходят с ума в одночасье, как по щелчку пальцев. А тут коротко изложенная теория о создании сверхсущества словно нарочно написана сжато, чтобы читающий не потерял к ней интерес и не уснул на третьей странице.

– Ты о том, что часть записей отпечатана на машинке, а другая часть написана ручкой? Сейчас… – Я быстро перебирала бумаги на столе, выискивая глазами нужное заключение. – Вот, у Иволгина было повреждено сухожилие на указательном пальце правой руки. Поэтому почти все записи сделаны на печатной машинке. А те, что написаны от руки, были сделаны его дочерью Яной и второй женой Ириной. Да, мне тоже показалось странным, что человек доверяет такие сокровенные мысли кому-то. Но он же сам пишет, что безмерно доверял дочери. Да и кому бы она рассказала? Он же писатель, сказал бы, что это идея очередного романа.

– А вдруг это так и есть? – заметил Егор.

– Ладно, давай я зачитаю тебе описание самого обряда, и тогда посмотрим, что ты скажешь, – ответила я, стараясь притушить его скепсис, и продолжила.

Обряд. 10 октября 1967 года (отпечатано на машинке)

Как только понял задачу, я как одержимый начал искать способы ее решения. Изучил множество практик, осуществлявшихся нашими эскулапами от науки по скрещиванию человека и обезьяны до попыток продлить вечную молодость при помощи переливания крови. Но все эти попытки не принесли желаемого результата, пока наши ученые не попробовали пересадку частей тел собакам. Сенсация! Головы ели, пили, но, к моему огромному разочарованию, жили такие особи недолго. Наряду с евгеникой трансплантология делала лишь первые шаги, и шаги эти были сугубо экспериментальные, не имеющие под собой такого основания, которому я мог бы доверить будущее современного человека. Я же решил действовать по-другому: обратился к первоисточнику – матери-природе. Древнегреческие ученые-философы, умы которых не были омрачены лживыми теориями о создании нашего мира, навязанными богословами, были открыты для подлинных знаний. Мой взор устремился к теории пяти стихий: из четырех первоэлементов состояло все сущее, а пятый элемент – эфир – был вместилищем всех четырех. Так и моя Далис должна стать вместилищем элементов и энергий, которые и сделают этот гомеостаз по-настоящему крепким и нерушимым.