Сталинка

–Что с вами?

В белых больничных кальсонах, такой же рубахе, чёрные волосы с проседью на висках всклокочены, один тапочек слетел. Он пытался поправить больничную рубаху так, будто это матросская роба.

– Похоже, ваша жена приходит в себя. Глаза приоткрыть пыталась и рукой шевельнула. Соседка заметила, на пост сообщила. Там сейчас дежурный врач, – кивнула на дверь палаты. – Тише, всех перебудите!

–Я только на минутку, я…

–Да вы что? Ночь, женская палата. Ну и посмотрите на себя. Вы же женщин перепугаете, – и заспешила прочь.

В палате Елены на окна повесили плотные шторы, закрывающие свет. На тумбочке небольшая настольная лампа, прикрытая сверху плотной тканью. Но как только она пыталась открыть глаза или что-нибудь сказать, её лицо искажала гримаса боли, и она очередной раз теряла сознание.

–Её бы в отдельную палату, а то тут: то звякнут, то брякнут, да разговоры всякие…

Врач поправил стетоскоп на груди, поднял глаза к потолку:

– У нас даже операционная общая на три стола. Где же я возьму отдельную палату? И так что могли, сделали. Ну и… размышлять долго ещё собираетесь? Разве не видите, как она мучается?

–Гарантии какие?

–Гарантии? Операция – всегда риск! Даже аппендицит! А тут! Ну, ведь не из любви к искусству настаиваю. Другого пути не вижу. И думаете, мне хочется брать на себя такой риск? Говорю же вам – нет у неё другого шанса! Нет! Это моё твёрдое убеждение. Смотреть, как пациент на твоих глазах гибнет, а ты бездействуешь, думаете просто? – и направился в ординаторскую.

На следующий день к Петру в приёмные часы пришла Акулина.

–Мы тут посоветовались… Меня послали с тобой поговорить, потому как Устинья только зачнёт про Лёнку говорить, слёзы её душат и толку никакого. Татьяну Портнягину просить хотели, соседку нашу по бараку, помнишь ли? – Петро утвердительно кивнул. – Она может многое и голову лечит от сотрясения. Ну, уж ежели не поможет… воля ваша. Но попытать стоит. Я не то что особо врачам не доверяю, но хучь меня в пример возьми… Да и, это же страсть – не операция.

Договорились, что завтра в приёмные часы Акулина приведёт Татьяну Портнягину, Пётр проводит её в палату.

После ухода тёти Лины он сидел около жены и шёпотом медленно пересказывал ей всё, что услышал.

–Ты не бойся. Я рядом у дверей постою.

Елена чуть сильнее сжала веки, потянула уголок губ, изображая улыбку. Не боюсь, мол.

В длинной чёрной складчатой юбке и темной кофте в мелкий белый цветочек, в белом с серыми крапинками платке, опущенном на лоб до самых глаз, высокая статная старуха вошла в больничный коридор. Пётр провёл её к Елене. Женщины замерли на своих кроватях. Татьяна наклонилась и что-то негромко сказала Елене. Достала чёрную ленту, аккуратно просунула ей под голову, завязала узелок над переносицей. Достала кусочек белого мела, в нескольких местах что-то аккуратно отметила на этой ленте и осторожно сняла её. Складывала, совмещая полоски мела, что-то вымеряя. Потом махнула Петру рукой: подойди.

– Вылечу я её. Сотрясение сильное. С начала лечения ходить ко мне будет через день, потом пореже, ну а там как Бог даст.

– Тётя Таня, да как ходить? Она даже глаз открыть не может, от света сознание теряет, боль такая, – шептал Пётр.

– Я сейчас полечу. Уйду, она уснёт. Не пугайся. Так быть должно. Завтра утром опять приду. Ну, а там посмотрим, как сама двигаться сможет, тогда уж и выписывайте.

Петро с недоверием смотрел на эту женщину. Соседка тёщи, столько лет в одном бараке через дощатую стенку живут. Елена как-то рассказывала, что за лечение никакой платы не берёт, но редко кого лечить соглашается.

Татьяна тем временем отстранила Петра в сторону, приложила к голове Елены левую ладонь, правым кулачком легонько стукнула по ней. Пётр замер, какие удары? Она шевельнуть головой не может! А Татьяна, знай, прикладывала ладонь да постукивала. Елена лежала спокойно, Пётр неотрывно следил за её лицом. Потом Татьяна вновь подсунула свою ленточку, что-то снова мерила, встала, положила ей на лоб руку:

– Спи. Я завтра ещё приду. Отдыхай пока, – и кивнула Петру: – Проводи.

А к концу недели Анастасия Петровна, приподняв на подушках, кормила Елену куриным бульоном.

Из больницы уходили вместе. Только Петра выписали, а Елена оставила расписку, что от операции отказывается на свой страх и риск.

Глава 5 Юрка

В последние дни августа 1959 года в сибирском городе небо всё чаще хмурилось уже не летним дождём. На тополях ещё зелёная листва, без золотого окаймления, ещё вовсю цветут на клумбах астры, но по ночам в кухонную форточку всё чаще задувает холодный ветер.

Подросших ребятишек: Юрку и Танюшку собирали в школу. Купили школьную форму, портфели, тетрадки, пеналы, карандаши. Школьную форму для Танюшки покупала бабушка. Мария собирала Юрия. А вечерами Анастасия Петровна и Мария на кухне обсуждали, что купили и что ещё необходимо приобрести. Анна купила в подарок крестнице набор цветных карандашей. Сама же ребятня пока плохо представляла, что её ждёт впереди и продолжала играть во дворе в прятки, прыгать в классики и перед сном с неохотой мыть уши. Но вот набор карандашей оказался таким красивым и необычным, что Танюшка хвасталась Юрке:

–Смотри, тут есть розовый карандаш! А белый, ты видел когда-нибудь белый карандаш?

Нет, белый карандаш Юрка не видел. В его наборе такого не было. Но зато он мог похвастаться настоящим ремнём в настоящих брюках, а не на лямках с пуговицами.

– Смотри, вот так: раз – и застёгиваешь! Видела, видела какая пряжка? Со звездой! У папы такой же! Конечно папин больше, чем мой, но этот тоже совсем взрослый ремень! А фуражка, – Юрка примерил фуражку, нащупал кокарду над козырьком, – не то, что какая-нибудь панамка!

Но и ремень, и фуражка Татьяну почему-то мало интересовали. За окном на асфальте ждали нарисованные классики, и бита имелась красивая – жестяная баночка из-под монпансье, заполненная песком.

И вот оно: первое сентября тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.

К этому времени прошло почти 30 лет с тех пор, как военный эвакогоспиталь № 983 освободил кирпичное четырёхэтажное здание школы №47 по улице Песочной. В бывшей операционной давно расположилась учительская, а в палатах учебные классы. Вместо кроватей для раненых парты для детей. Жизнь постепенно вошла в мирную колею.

Этот первый для Танюшки и Юрия осенний школьный день выдался тёплым, солнечным. Девчонки в белых фартуках, с огромными белыми бантами и букетами цветов, мальчишки в школьных форменных костюмах с блестящими пуговицами и фуражках с настоящими кокардами и тоже с букетами наперевес потекли ручейками к школе. Старшие шли одни, а первоклашек сопровождали родители и бабушки.

Татьяну с букетом гладиолусов вела бабушка. Рядом шагал Юрка за руку с мамой и тоже нёс большой букет, стараясь держать его так, чтобы не загораживать блестящую пряжку на ремне.

И побежали школьные будни и праздники. Особенно красивый и всеми любимый – Новый год. В актовом зале школы установили ёлку под потолок, украсили игрушками, блестящим дождиком. И как тут вытерпеть, не подсмотреть в щелку приоткрытой двери? Заранее расписаны роли, выучены слова стихов. Сшиты костюмы. А сшить костюм для выступления на школьной ёлке, разве это просто? Юрка – арлекин. У него красивый комбинезон из двух разных половинок: одна из одного вышедшего из употребления маминого платья, другая из другого. Три огромные пуговицы из ваты обтянуты красным шелковым материалом. На голове колпак, разрисовывать который взялась сестра Зина. Юрка, не отрываясь, следил за ней, выдавая важные, по его мнению, советы.

Татьяна – Снегурочка. У Татьяны-Снегурочки из-под короны, украшенной елочными бусами, спускаются на плечи две толстых, белых, шелковых косы. Шёлковые нити для этих кос подарили на заводе, что напротив дома. Там как раз какую-то выставку проводили. Белой аптечной ватой, будто мехом, отделана самодельная шубка из белого материала. Сшиты даже белые сапожки и варежки. И роль Снегурочки от зубов отскакивает:

– Я Снегурочка, Снегурка! Белолицая девчурка!

Белых зайчиков пасу,

А стемнеет, при луне я танцую в тишине…

Эта история случилась весной того же учебного года. К концу подходила последняя четверть. И тут такое. Татьяна получила двойку. В тетрадке, где красовались четвёрки и пятёрки, выглядела двойка просто ужасно.

–Тамара Ивановна, можно я останусь после уроков и всё перепишу, а вы снова оценку поставите? – Искала выход Татьяна.

– Хорошо. Но перепишешь дома и завтра принесёшь.

А ещё Юрка, сидел на корточках в коридоре, домой-то им вместе идти. Вчера только его мама хвалила её и ставила Юрке в пример. А теперь что? И как тут быть? Оставалось только одно: как-то спрятаться от Юрки, а по дороге домой что-нибудь придумать. К выходу из школы шли старшеклассники. Спрятаться между ними мелкой первоклашке – запросто. Всё, теперь бежать! Куда? Куда, куда, вон в тот скверик по дороге домой. Там небольшой фонтан, а вокруг лавочки. Мысль пришла сама собой. Спрятать тетрадку с двойкой под лавочку. А дома сказать, что потеряла. Но оказалось это совсем не просто. Сначала тетрадка никак не находилась в портфеле. Потом Татьяна вспомнила, что новые тетрадки в классе все начинали одновременно и Тамаре Ивановне надо будет объяснять, почему у неё новая, хотя ещё должны быть странички в старой? И что сказать дома, какую получила оценку, пусть и в потерянной тетрадке? Наконец, чуть не плача и почти сама веря, что теряет тетрадку, сунула её под лавку и кинулась бежать из сквера.

Юрка топтался у подъезда.

– И куда ты делась?

– Я тетрадку потеряла… – От пережитого не в силах удержать слёзы, всхлипывала Татьяна.

– Где?

– В сквере, где фонтан… под лавкой! – Уже совсем горько плакала Татьяна.

Юрка забрал её портфель.

– Пошли, найдём. – И зашагал назад.

По дороге Юрка рассказывал, как он с отцом склеивает деревянную модель самолётика. И сколько там деталей, и что эта модель – настоящая!

– Она летать будет, как взаправдашний самолёт!

Немного помятую и влажную тетрадь положили назад в портфель.

–Подумаешь, немножко попадет! И всего-то один разок. Пошли домой, а то есть хочется.

Школьные годы действительно чудесные и быстро летят. Вот и окончен первый класс. Анастасию Петровну с Танюшкой на всё лето отправляют в Бийск, на родину Петра. Там живёт родной брат Анастасии – Иосиф Петрович с женой и двумя дочерями. У него свой       дом на берегу реки Бии и огород со свежими овощами.

Мария с Юркой уезжали в Пензу, к бабушке. Там на берегу реки Суры бабушкин домик и тоже огород. Юрку увозили первым.

– Вот, на тебе машинку. Можешь пока играть. А когда я вернусь – вернёшь. Ладно? – И он передал Танюшке черную пластмассовую машинку. Грузовичок на крутящихся колёсах. Татьяне нравилось нагружать в неё какую-нибудь мелочь: фантики, камешки и будто куда-то перевозить. Но бабушка одергивала:

– В машинки мальчики играют, а девочки в куклы, или вон у тебя посуда кукольная есть.

Татьяна с бабушкой уехали несколько дней спустя. В секции стало тихо и скучно.

Так же тихо подкралась осень. Загорелая и отдохнувшая домой вернулась Татьяна с бабушкой, которая уже соскучилась по своему домашнему хозяйству. Ведь, как известно в гостях хорошо, а дома лучше. Оказалось, что Юркина мама тоже уже приехала, и только Юрки не было видно. Татьяна тихонько приоткрыла дверь в комнату Давыдовых, заглянула внутрь. Юркин папа как всегда что-то читал за столом, Зина уткнулась в учебник, а Мишка клеил Юркин самолётик. И только Юрки она не увидела.

–Куда-то спрятался? – растеряно спросила, просунув голову в приоткрытую дверь. Но тётя Мария вместо того, чтобы пригласить её пройти в комнату, зачем-то обняла за плечи и повела на кухню.

– Понимаешь, Юра больше не приедет.

– Он остался у бабушки? – И только теперь заметила, как постарела красивая Юрина мама. В чёрных кудрявых волосах появились такие же серебринки, как у бабушки Петровны. И платье черное, и глаза чёрные, чёрные.

–Остался… навсегда. Понимаешь, он купался в речке Суре, а там рыбаки сети поставили. Запутался и… утонул.

Во второй класс Татьяна пошла одна. Но почему-то была уверена, что, может, ко второй, ну или к началу третьей четверти Юрка обязательно приедет! И аккуратно хранила чёрную пластмассовую машинку, чтобы отдать, когда вернётся.

До весенних каникул оставались считанные дни. Танюшка достала из потайного места подаренную Юркой машинку. Развернула цветной лоскуток, в который тщательно её заворачивала, и вдруг заплакала горько, навзрыд.

– Танюшка, Татьяна, что с тобой? – Анастасия Петровна склонилась над внучкой, свернувшейся клубком на полу. – Порезалась? Ударилась? Что с тобой?

– Вот! – Протянула бабушке пластмассовую игрушку.– У машинки кусочек отломился и куда-то делся. Как, как я теперь верну Юрке машинку? – плакала внучка.

Анастасия Петровна взяла в руки игрушку, по спине пробежал холодок. Потихоньку успокоила внучку, твёрдо решив не возвращать ей эту игрушку.

А весной Давыдовым дали новую отдельную квартиру, и они переехали, оставив Анастасии Петровне записку с адресом, чтобы если что, то знала, где они живут. Что «если что» никто не уточнял, но расставание получилось молчаливым и тягостным, будто не соседи, а родственники разъезжались.

В освободившуюся комнату въехала семья Кузьминых. Тезка Соловьёвой Анны Кузьмина Аннушка, с выбеленными перекисью кудряшками, голубоглазая, шустрая продавщица. Её муж Геннадий, крупный, черноволосый, но уже заметно начинающий лысеть мужчина. Их дочь Лидия, ровесница Татьяны и совсем ещё малыш Сашка, кареглазый толстячок. «Весь в папу», – смелась Аннушка, поглаживая мужа по объёмистому животу.

Поскольку Соловьёва Анна и Кузьмина Анна были тёзками, то как-то само собой получилось, что к весёлую, непосредственную Кузьмину Анну в квартире называли не иначе как Аннушкой.

Глава 6 Бессонное лихо

В этот день к Кузьминым приехали родственники из деревни. И даже не из деревни, а из посёлка геологоразведки – из тайги. Но, странное дело, люди приехали совсем не таёжные. Голубоглазая, русоволосая женщина в модных туфлях на высоком каблуке – Евдокия Ивановна. Муж её, Константин Александрович, высокий, крепкий, черноглазый и черноволосый. Одет в такой же костюм, как у Петра выходной. Такой и стоит дорого и достать не просто. С ними трое сыновей: видать, погодки. Старший Виктор, средний Михаил, и младший Александр. И, похоже, семейство ожидало ещё пополнение.

Аннушка суетилась на кухне, готовила угощение, попросив Анастасию Петровну немного помочь. Обе женщины не заметили, как из шумной ватаги исчез один из сыновей Евдокии и внучка Анастасии Петровны Татьяна.

– Отряд не заметил потери бойца, – прогудел баритоном Геннадий. – Куда им деться?

Заглянули в ванную, в туалет, обыскали кладовку – нет!

–Евдокия Ивановна, куда ж им тут деться? Значит, не услышали, как ушли гулять! Дети же! – успокаивала Аннушка гостью.

–М..да! Побег с охраняемой территории. Обувайся, Константин Александрович, пока Мишка с Танюшкой далеко со двора не умотали, найдём! – Геннадий сунул ноги в туфли.

– Это надо же без спросу из дома уйти! Где теперь их искать? – Не дослушав соседку, Геннадий и его приезжий родственник, отправились на поиски. Но не успела дверь захлопнуться, как в неё снова постучали.

– Не охайте, не кричите – всё обойдётся. Выходите потихоньку. Гляньте вниз по лестничному пролёту.

С внутренней стороны лестницы, перехватывая руками металлические прутья, по выступающим краям ступеней спускались белокурый мальчик и кудрявая девочка. Под ними зияла высота трёхэтажного лестничного пролёта сталинской постройки. Взрослые замерли, боясь окриком или просто резким звуком напугать детей. Первым спустился мальчишка, поднял голову, увидел взиравших сверху родственников и соседей.

– Анастасия Петровна, а зачем тут столько места пустого оставили? – спросил как ни в чём небывало. Подъездное эхо подхватило: вили, вили, вили…

– Так ведь обещали, что лиф тут будет… – гулко, на весь подъезд, объяснила Петровна, а про себя подумала: " Надо бы поругать сорванца, несмотря, что гости". Но вместо этого, облегчённо вздохнув, что всё обошлось, только и выговорила:

– Ты бы Миша, осторожнее. Всё-таки такая высота!

– Не… тут не очень высоко. Вот когда я на кедр залезал, там повыше было.

– Так ведь Танюшка ни на кедры, ни на какие другие деревья лазить не умеет. Так что давай договоримся высоко не лазить, далеко не убегать. Ладно?

А вечером, когда детей уложили спать, Аннушка негромко постучала в дверь Сафоновых:

– Анастасия Петровна, мы тут стол накрыли. Может, зайдёте по-соседски? Анна с Иваном будут, да вы. Посидим немного.

– Елена с Петром – как хотят, а я – вдруг Танюшка проснётся?

– Не за тридевять земель, через стенку услышите.

Под уютным светом круглого абажура за накрытым столом мужчины выпили по рюмашке, по второй. Женщины, кроме Елены, пригубили портвейн. И разговор потёк сам собой. Разговаривали негромко, поскольку за небольшой дверкой, в каморке сооруженной строителями над аркой дома, приспособленной Кузьмиными под детскую, спали дети и свои, и гости.

– Ты посмотри, строят и строят! – Геннадий кивнул в сторону окна.

И разговор завертелся вокруг строительных тем. Женщины переговаривались о чём-то своём. Вдруг Соловьёва Анна охнула:

– Ой, м…м…

– Где болит? Покажи-ка? – спросил приезжий гость.

– Почечная колика. К врачу надо. Но вы не волнуйтесь, это очень больно, но не смертельно, хотя затягивать с лечением не стоит.

– Врач, поди? – кивнула Анастасия Петровна вслед Константину, помогавшему Ивану увести Анну.

– Нет. Но… жизнь его многому научила, – Аннушка тревожно глянула на Евдокию. А Петровна, задумчиво разгладив складки платья, негромко сказала:

– Да… кто бы сказал мне молодой, что останусь без своего дома, в чужой город уеду, а в моём доме в моём родном городе… чужие люди хозяйствовать станут.

– Мама, ну к чему ты всё это говоришь? И кому интересно? – Пётр недовольно положил вилку, резко звякнувшую о край тарелки.

– Ну отчего же? Анастасия Петровна про свой дом говорит, не про чужой. Многие теперь чужое своим считать не стесняются, – негромко, но чётко проговорила Евдокия.

То ли выпитая стопка помогла расслабиться, то ли выговориться очень хотелось, только Петровна не послушала сына:

– Я родом из Бийска. А там, на улице Толстого стоит дом. В пору моей молодости улица Лесозаводской называлась. Дом этот до сих пор жильцы называют Сафоновским. Елене пришлось жить со мной в небольшом домике на соседней Кузнецкой улице, а наше семейное гнездо… – Анастасия Петровна вытерла глаза белоснежным платочком с вышитым уголком, – я ей показывала.

– Да, дом крепкий, двухэтажный. Я потом с его жильцами познакомилась. В него восемь семей поселили, – Елена вздохнула, отпила глоток чая. – А дворовые постройки частью развалились без присмотра, частью разобрали на дрова.

– Вот я и говорю: что не дорого досталось, то не жалко потерять. – Вздохнула Анастасия Петровна.

– Я, Пётр Ефимович, понять вашу маму могу. – Одними уголками губ улыбнулась Евдокия, обернувшись на негромко хлопнувшую дверь. Это вернулся Константин. Иван остался с женой.

– Надо бы вашей соседке почки проверить. Ну да ладно. Слышу, вы тут разговор за жизнь завели? – усмехнулся в усы, – Давайте-ка, мужики, ещё по одной!

– У меня картошечка тушёная есть. Печка ещё не остыла, значит и картошка тёплая, – засуетилась Анастасия Петровна.

– Аннушка, подложи-ка ещё капустки! – Геннадий хозяйским взглядом окинул стол.

– А я смотрю: туфли модные, костюм… По одежде судя, не очень на таёжных жителей похожи, – пристроив на столе тарелку с картошкой, Анастасия Петровна аккуратно села на прежнее место. – Сами-то откуда будете?

– Геологи мы, Анастасия Петровна, рабочий класс! Элита, можно сказать! Снабжение в геологоразведке хорошее, заработки тоже. Так что возможности есть. Ну а сами-то мы… местные, сибирские. – И повернувшись к мужчинам добавил: – Может, перекурим?

Геннадий подошёл к окну, отдёрнул штору, открыл форточку. Положил на подоконник пачку папирос "Беломорканал", спички, рядом поставил пепельницу. – Чем богаты.

Петро достал из кармана такую же пачку, а Константин папиросы «Север».

Закурили, дым сизой струйкой потянулся в форточку. Через дорогу, напротив окна за одним уже работающим заводом, возводили другой, так что на фоне чёрного ночного неба загадочно и празднично продолжали сверкать огни элекросварки.

– Вот этот завод уже начал шёлковую нить выпускать. – Петро кивнул на темный оконный проём, за которым через дорогу расположились заводские корпуса. – Перестанут женщины ночевать в очередях. А то вон прошлый раз втемяшилось маме и Ленушке домой ковровые дорожки купить, так сначала мать караулила, когда их в магазин привезут, потом три очереди занимала. – Пётр выпустил в окно колечко дыма: – Продавали по два с половиной метра в руки, а они решили три к ряду в комнате постелить, значит семь с половиной метров надо. Вот и стояла мать сутки в очереди, ещё и Танюшку прихватила с собой!

– Купила? – улыбнулся Константин.

Петро утвердительно кивнул.

– У нас в магазин геологоразведки тюль привозили. Моя Евдокия тоже прикупила, – Константин заулыбался, и от уголков его глаз разбежались лучики морщинок. – Только недолго радовалась.

– Что так?

– Ну, посмотрел я – вроде крепкая такая тюль. Опять же ячея в самый раз. Да и за один заход, что с ней станется? А сеть где ж её возьмешь? Вот и решил показать сыновьям как с бредешком по реке ходить. Подумал, потом в этой же реке выполощем и вернём, как ни в чём не бывало.

– Вернули, – от смеха Геннадий закашлялся, выпуская табачный дым.

– Тебе смешно, а нам тогда не до смеха было. Зацепили за корягу на дне. Я и так и этак, и в воду залез отцепить – ни в какую. Одни клочки назад принесли. – И затянулся папироской. – Досталось, конечно, на орехи. Посмотрела моя Евдокия, и, поджав губы, ушла ребячьи рубахи стирать. Дня три ещё "стреляла" в меня своими голубыми глазищами. Было б где, рулон бы той тюли ей купил, чем такой "обстрел" выдерживать!

– Ну, мужики, бросаем курить пора за стол, – пригласил Геннадий. – У… да тут женщины из закромов бутылочку достали!

Елена ещё не оправилась от своей болезни, и Пётр проводил жену отдыхать. Аннушка тихонько звякала тарелками в кухонной раковине и что-то чуть слышно напевала себе под нос. Евдокия и Анастасия Петровна пристроились возле кухонного подоконника, о чем-то негромко переговариваясь. Трое мужчин остались в комнате одни. Выпили ещё по рюмке, повторили…

Константин отломил кусочек хлеба, посмотрел, прищурившись, положил в рот:

– Эх, какой же хлеб вкусный… – сказал, и что-то в его лице неуловимо изменилось. То ли морщины резче обозначились, то ли глаза потемнели. – Где там мои детушки? Живы ли, едят ли хлебушка вдоволь? – отбросил со лба густую чёрную прядь волос.

–Так вон они, спят, как сурки, – кивнул Петро .

Константин усмехнулся:

– Вернулся ли Артур с фронта? А если вернулся – невредим ли? Как живётся Эдику? Володьке? А тому, кто без меня родился? Ничего-то я для них сделать не могу! И руки свои подставить им не могу, чтобы поддержать, помочь … – Упёрся высоким лбом в крепкий кулак. – Три сыночка да жена четвёртым беременная была. Кто родился сын ли, дочь ли? Не знаю. Где теперь горе мыкают? – посмотрел на будильник, который в вечерней тишине чётко отбивал ход времени: – Время идёт, а я бьюсь, как рыба об лёд, без вины виноватый перед ними… – заглянул в пустую рюмку. Геннадий хотел было плеснуть водки… – Не надо! – допил из чашки остывший чай. – Легче от водки не становится, а вот злее становлюсь. – Перевёл взгляд на Петра: – Это вторая моя семья. Первую-то отобрали… – Налил чашку густой заварки: – Слабовато для чифиря, – усмехнулся, вздохнул глубоко, задержал дыхание и, как бы решившись, продолжил:

– Старшему сыну Артуру тогда седьмой год шёл. Второй – Эдик, пяти лет от роду. Младшенькому – Владимиру, только – только три года исполнилось, а жена моя, Екатерина – четвёртым ребёнком беременная ходила. Жили мы в Енисейске. Работал я тогда начальником продснаба. Зима тридцать пятого года холодная, лютая была. Да и откуда ей в Енисейске тёплой быть? Неподалёку от нас жила семья солдата… да что жила… с голоду помирали и женщина, и трое ребятишек мал мала меньше. Отца-то их в Красную Армию забрали. А тут смотрю, реквизированная корова от бескормицы уже и на ногах стоять не может. Того и гляди околеет. У хозяина отобрали, корма не заготовили. Ну, отдал я той солдатке корову, только у неё-то на дворе сено оставалось. Говорю, додержишь до зелёной травки – своих детей от голодной смерти спасёшь и корову сбережёшь. А там вернёшь в хозяйство, летом корм для неё заготовим. Думал, по-хозяйски рассудил. – Константин замолчал, вглядываясь то ли в папиросный дым, то ли в своё прошлое.