Тёмные души. Морской демон

Веда Светлая

Тёмные души. Морской демон

Она не знала, что её тело уже принадлежит ему.

С первого взгляда – когда его глаза, изумрудно-зелёные, как само море в час шторма, нашли её в толпе. Глубокие, бездонные, они светились изнутри холодным сиянием глубин – будто в них отражались древние тайны затонувших кораблей.

С первого вдоха – когда её лёгкие наполнились солью его присутствия, терпкой и обжигающей, как вода в полярных морях.

С первого трепета кожи под его взглядом – влажным, тяжёлым, словно летний шторм, накрывающий берег.

Он мог выбрать любую.

Но выбрал её – хрупкую, с глазами, полными страха, который так сладко превращался в покорность под его пальцами.

Она не понимала, почему именно её.

Но он-то знал.

Знал, как её зрачки расширятся, когда она увидит его настоящего. Как её губы задрожат, когда он проведёт по ним перепончатыми пальцами. Как её тело изогнется в его щупальцах, когда он покажет ей, что значит принадлежать морю.

Он не просто желал её.

Он хотел, чтобы она утонула в нём.

Чтобы каждый её вздох был наполнен им. Чтобы её кровь помнила его вкус – соль и металл, как рана от поцелуя. Чтобы даже во сне она чувствовала, как его щупальца скользят по её телу, обвивают бёдра, сжимают горло, не оставляя шанса на побег.

Он представлял, как её кожа покрывается мурашками от его прикосновений. Как её губы дрожат, когда он проводит по ним языком, напоминающим ей о море.

Он дал себе слово.

Когда она, наконец, окажется в его постели, её крики будут слышны даже на дне океана.

Потому что он не остановится, пока не оставит на её коже следы, которые не сотрёт ни время, ни море.

Пока не сделает её своей – не просто на ночь, не просто на год, а навсегда.

Глава 1. Встреча в «Глубине»

Лир

– Восемь лет… – мой палец скользит по кромке бокала, оставляя влажный след. Не просто капли конденсата – моя кожа выделяет едва уловимую слизь, когда волнуюсь. Это остаточный эффект трансформации, напоминание о том, что под этой человеческой оболочкой я всё ещё тот самый монстр. Лёд внутри звенит особым образом – будто корабельные колокола с тех судов, что теперь покоятся на дне. Я помню каждый из них. Помню, как их металл корёжился от давления глубины, как лопались иллюминаторы, выпуская наружу последние пузыри воздуха с криками тех, кто был внутри. Звон, знакомый до боли. До тошноты.

На столе передо мной – часы. Не простые. Их механизм – издевательство над человеческой технологией. Циферблат из перламутра, добытого с глубины, где даже свет боится проникать. Где давление способно раздавить подводную лодку, как консервную банку. Где такие, как я, правили задолго до того, как первые обезьяны слезли с деревьев.

Стрелки – из реберной кости кашалота, того самого, что пытался атаковать меня в 1873-м. Смешное создание. Двадцать метров мышц и ярости, вообразившее, что может бросить вызов тому, кто старше самой Земли. Его рёбра трещали в моих щупальцах, как спички. Последний вздох гиганта вырвался пузырём, поднявшимся к поверхности, которую он больше никогда не увидит.

Плата. От Матери Океанов, что подарила мне эту форму. Она взяла его кости и сделала из них стрелки, чтобы я никогда не забывал цену своего выбора. Каждый тик этих часов – напоминание. Каждый повод стрелки – укор. Восемь лет назад я принёс ей этого кашалота, и восемь лет эти кости отсчитывают время моей человеческой жизни.

– Восемь лет… – шепчу я, проводя пальцем по цифре "VI", выгравированной на перламутре. Именно в этот час Мать Океанов в последний раз говорила со мной. Её голос, состоящий из скрежета тектонических плит и шепота глубочайших течений, звучал в моей голове: "Ты будешь помнить. Каждый год. Каждый день. Каждую секунду".

Глаза закрываю – и снова вижу тот день.

Тогда.

Кожа горела. Трескалась, как палуба под палящим солнцем, обнажая на мгновение сине-черную чешую, прежде чем затянуться бледной человеческой пленкой.

– Ты хочешь стать одним из них? – голос Матери Океанов гремел в моих костях, как подводное землетрясение. – Хорошо. Но запомни: Каждое твое превращение в человека будет разрывать тебя сильнее предыдущего.

Первый раз – будто тысячи игл под кожей.

Второй – как будто тебя живьем сдирают с костей.

К восьмому разу – ты будешь молить меня о смерти.

Я вылезал на берег, и каждый шаг был будто нож по жабрам – они сжимались, превращаясь в те самые шрамы, что сейчас зудят под воротником рубашки.

– Лев Сергеевич? – голос бармена вырывает меня из воспоминаний.

Я открываю глаза. В бокале лёд уже растаял, окрасив воду в розоватый оттенок. "Кровавый прилив" оставляет следы.

– Вам ещё?

– Нет. – пальцы сами сжимают стекло так, что оно трещит, оставляя на ладони мелкие порезы. Они заживут к утру. Всегда заживают. – Сегодня… что-то особенное.

Бармен замирает. Он знает, что значит "особенное". В прошлый раз после такого слова мы лишились двух официанток.

Потому что сегодня не просто годовщина.

Сегодня боль сильнее, чем когда-либо.

Восемь лет назад Мать Океанов предупреждала:

– После восьмого года боль станет твоей постоянной спутницей. Она поселится в тебе, как червь в раковине.

И теперь я чувствую ее каждую секунду.

В воздухе витает запах моря, но не того, что за окном. Другого. Древнего. Так пахло в тот день, когда Мать Океанов в последний раз касалась меня.

Мои зрачки сужаются, реагируя на внезапную вспышку боли – где-то в глубине, в том месте, где раньше билось сердце, теперь пульсирует пустота.

И я не понимаю почему.

Но знаю одно – это не просто боль.

Это предупреждение.

Мать Океанов напоминает:

– Ты сделал свой выбор. Теперь живи с ним.

Или умри.

– Ещё один, – говорю я бармену, наблюдая, как его пальцы дрожат, наливая мой любимый коктейль. Алый, как кровь, как закат над водой в тот день, когда я впервые увидел берег не как охотник, а как… гость.

Отпиваю глоток. Вкус соли и железа. Моя эссенция. То, что делает их такими податливыми.

– «Грот» подготовлен? – спрашиваю, уже зная ответ.

Бармен кивает, его глаза стеклянные – я давно забрал его волю, оставив только послушание.

Иду по коридору, стены которого покрыты живыми кораллами. Они шевелятся при моём приближении, вспыхивая фосфоресцирующим светом.       Это не украшение. Это стражники. Они помнят каждую девушку, что прошла этим путём.

Дверь в «Грот» – огромная створка из китовой кости. Внутри:

Бассейн с чёрной водой, где плавают медузы-убийцы. Их яд не смертелен… если знать антидот.

Стены, покрытые перламутром – если приглядеться, в отражении видны лица.

Кровать из кораллов – острых, как мои когти в истинной форме.

Сюда я привожу их. Девушек. Тех, кто выпил мой коктейль.

Не убиваю. Нет. Это слишком просто.

Я ломаю их. Медленно.

Сначала они смеются. Потом плачут. Потом… перестают что-либо чувствовать. Кроме меня.

Скидываю пиджак. Рубашка прилипла к спине – шрамы от жабр снова сочатся. Значит, скоро боль.

Сажусь на край бассейна, опускаю рукав и погружаю руку в воду. Медузы тут же обвивают запястье, их щупальца скользят по коже, оставляя едва заметные следы. Они знают хозяина.

Закрываю глаза.

Тогда.

Я не всегда носил эту жалкую человеческую оболочку. Моя истинная форма – кошмар, рождённый в чёрной бездне, где даже свет боится проникать. Представь:

Семь гибких щупалец (восьмое отдано в уплату), каждое толщиной с мужское бедро, покрытое хитиновыми пластинами и рядами присосок, оставляющих кровавые узоры на нежной коже. Длинное змееподобное туловище, чешуя которого переливается всеми оттенками морской пучины – от нефтяного чёрного до ядовито-синего.

Но самое страшное – глаза.

Изумрудно-зелёные.

Как водоросли на мелководье.

Как яд морских змей.

Как свет, пробивающийся сквозь толщу океана в тот единственный миг, когда жертва понимает, что никогда больше не увидит солнца.

Веками я правил в глубинах. Корабли были моими игрушками – я ломал их мачты, как спички, наблюдая, как люди мечутся по палубам, взывая к своим богам. Но женщины… женщины были особым удовольствием.

Я помню каждую:

Как их платья раздувались в воде, превращая их в странных подводных бабочек. Как волосы струились тёмными водорослями, когда я утягивал их в глубину. Как их глаза – полные ужаса – отражались в моих зелёных, когда мои щупальца медленно скользили по их бёдрам…

Особенно нравилось играть с ними. Давать надежду – позволять почти вынырнуть, почти глотнуть воздуха – и снова утягивать в пучину. Их лица в этот момент… В них читалась вся гамма от безумной надежды до абсолютного ужаса.

Но со временем этого стало мало. Я захотел большего. Хотел:

Видеть, как их разум медленно тонет в моём. Наблюдать момент, когда они понимают, что навсегда принадлежат мне. Слышать, как они умоляют о смерти, но не могут её получить.

Поэтому я пришёл к Ней. К Матери Океанов, чьё тело – это сама бездна.

– Сделай меня одним из них, – просил я, ощущая, как её холодные волны ласкают мои щупальца.

Она смеялась. Её смех звучал как скрежет тонущего корабля о скалы, как вой умирающих китов, как грохот подводных землетрясений.

– Ты получишь свою человеческую форму, – сказала Она.

Сейчас.

Открываю глаза. Вода в бассейне почернела – медузы чувствуют моё возбуждение. Они сжимаются в плотные шары, их ядовитые нити трепещут в предвкушении.

Снимаю рубашку. Шрамы на спине пульсируют в такт сердцебиению. Сегодня они почти чёрные – темнее, чем когда-либо. Скоро луна взойдёт. Скоро боль вернётся.

Делаю шаг в бассейн. Чёрная вода обволакивает тело, холодная, как глубины, что я когда-то называл домом. Погружаюсь глубже, пока вода не смыкается над головой. На несколько мгновений закрываю глаза, позволяя темноте поглотить меня.

Слишком много воспоминаний сегодня. Слишком много прошлого.

Всплываю, откидывая мокрые волосы со лба. Вода стекает по лицу, по шее, по груди – солёные капли, как слёзы, которых я не могу пролить.

– Лев Сергеевич?

Голос мягкий, дрожащий. Оборачиваюсь. В дверях стоит Ева – одна из официанток. Блондинка, двадцать два года, работает здесь полгода. Её глаза опущены, пальцы нервно теребят подол короткого чёрного платья.

Я знаю, чего она хочет. Знаю, почему пришла.

Она одна из тех, кто уже пробовал мой "Кровавый прилив". Одна из тех, кто уже познал вкус моей власти над ней.

– Я… я принесла вам свежее полотенце, – шепчет она, делая шаг вперёд. Её дыхание учащённое, зрачки расширены. Она уже под кайфом – от коктейля, от меня, от всего этого.

Протягиваю руку, забираю полотенце. Наши пальцы соприкасаются – она вздрагивает, как от удара током.

– Спасибо, – говорю я, вытирая лицо. – Можешь идти.

Но она не уходит. Делает ещё шаг, потом ещё. Теперь, между нами, меньше метра. Я чувствую её дрожь, вижу, как быстро бьётся жилка на её шее.

– Лев Сергеевич… – её голос почти неуловим. – Можно… можно я останусь с вами сегодня?

Смотрю на неё. На её дрожащие губы, на грудь, быстро вздымающуюся под тонкой тканью униформы. Она красива. Она готова. Она уже почти моя.

Но сегодня…

– Нет, – говорю я, и моё слово падает, как камень в воду. – Сегодня я хочу побыть один.

Её лицо искажает гримаса боли – словно я ударил её. Губы дрожат, глаза наполняются слезами.

– Я… я понимаю, – шепчет она, отступая к двери. – Простите.

Дверь закрылась. Я остаюсь один.

Языком провожу по губам, пробуя на вкус собственное имя:

– Лев Сергеевич Яров…

Какое жалкое имя. Какая пошлая пародия на то, кем я был.

Когда-то целые флотилии трепетали при одном намёке на моё присутствие. Они называли меня:

"Глубинным" – когда находили корабли с вырванными бортами, будто что-то огромное вырвалось изнутри.

"Чёрной Бездной" – когда в спокойных водах внезапно открывались воронки, затягивающие суда в пучину.

"Тем, кто шепчет в шторм" – когда моряки перед смертью слышали мой голос в рёве урагана.

А теперь? Теперь я – "Лев Сергеевич Яров".

Лев.

Как эти жалкие наземные хищники, что рычат на саваннах, прячась от солнца в тени акаций. Как эти мясистые, гривастые создания, которые даже плавать не умеют.

Сергеевич.

Будто у меня был отец. Будто я чей-то "сын". Как будто я не вырвался из чёрной пучины уже готовым – древним, голодным, вечным. Как будто мне нужна была "мать".

И Яров…

Хуже всего.

Я выбрал его случайно, услышав, как так называют людей – "яркие", "яростные".

Ирония.

Я, чья истинная форма не знала цвета, только тьму глубин, теперь ношу имя, означающее огонь. Я, для кого солнечный свет был пыткой, именуюсь, словом, связанным со светом, с теплом, с жизнью.

Но… это работает.

Люди глотают эту ложь с тем же идиотским доверием, с каким рыбы глотают крючок. Они видят дорогие часы, идеально сидящий костюм, холодную улыбку – и верят. Верят, что я один из них.

Лев Сергеевич Яров.

Владелец клуба.

Бизнесмен.

Человек.

Они даже не догадываются, что буквы в моих документах, если смотреть на них под определённым углом, складываются в древние руны глубин. Что моя подпись – это на самом деле заклятье. Что когда я протягиваю руку для рукопожатия, моя кожа на секунду становится влажной и скользкой, как у глубоководных существ.

Я подхожу к зеркалу, вглядываюсь в своё отражение.

Зелёные глаза.

Человеческие глаза.

Но если смотреть достаточно долго, если смотреть прямо в зрачок, можно увидеть – там, в глубине, шевелится что-то большое. Что-то тёмное. Что-то… настоящее.

Отворачиваюсь.

Сегодня вечером я снова буду играть роль Льва Сергеевича Ярова. Буду улыбаться, буду делать вид, что меня волнуют их жалкие человеческие дела.

Но боль сегодня пыталась менять планы.

Я выхожу из бассейна, вода стекает по моему телу ровными струйками.       В зеркальной поверхности отражается безупречный образ делового человека. Ничто не выдаёт мою истинную природу, кроме…

Рука автоматически тянется к спине. Шесть ровных шрамов по обе стороны позвоночника влажные от выделений. Моя эссенция. Внешне – обычный пот, если не знать правды.

Беру со стола специальную колбу из тёмного стекла с узким горлышком.       Прижимаю к воспалённым рубцам, наблюдая, как прозрачная жидкость медленно стекает внутрь. Сегодня её больше обычного.

Каждая капля бесценна:

Первая – с лёгким берёзовым оттенком

Вторая – абсолютно прозрачная

Третья – с едва уловимым перламутровым отливом, заметным только мне

Звоню в бар. Бармен появляется мгновенно, его взгляд сразу падает на колбу в моих руках. Он знает, что это. Знает, какую власть даёт эта жидкость.

– Для вечернего микса, – говорю, передавая сосуд. – Каплю на бокал. Не больше.

Он кивает, берёт колбу с почти религиозным трепетом. Его пальцы слегка дрожат – он помнит, каково это, когда моя эссенция проникает в кровь.

Когда дверь закрывается, я закрываю глаза, представляя механизм действия:

Они приходят сюда – успешные, красивые, уверенные в себе. Пьют. Смеются. Флиртуют. И не подозревают, что с первым глотком начинается трансформация:

Сначала – лёгкое головокружение, списываемое на алкоголь

Потом – приятное тепло в животе

Затем… наступает кульминация

Их зрачки расширяются. Кожа покрывается испариной. Они начинают искать… меня. Не понимая почему, но зная, что только я могу утолить эту внезапную жажду.

Они приходят сами или их приводят. Некоторые уже мокрые между ног, другие кусают губы до крови, пытаясь сдержать желание. Но все без исключения готовы на всё ради моего прикосновения.

А наутро… наутро остаётся лишь смутное воспоминание, как о сильном опьянении.

Вытираю ладонью остатки влаги со лба.

Сегодня будет богатый улов.

Демон внутри – ликует!

Но боль, не даёт расслабиться полностью…

Глава 2. Предвкушение

Мира

Тетрадь.

Бледный свет из высоких окон ложится на разлинованные листы, превращая синие чернила в акварельные разводы. Первый курс почти позади – осталось только пережить эти три недели: волнительную практику. Если, конечно, меня куда-нибудь распределят. В голове уже неделю крутится список возможных баз – Черное море, Камчатка, Дальний Восток. Но главное – не оказаться в числе тех, кого оставят перебирать архивы в пыльном подвале кафедры.

Я вывожу аккуратные строчки, стараясь не отвлекаться на шёпот Алисы и её парня Славки с соседней парты.

– Мира, ты вообще слышишь, что он говорит? – Алиса бросает в меня смятый листок, который падает точно между строчками про термохалинную циркуляцию. – Ты как робот.

Я игнорирую её, но пальцы непроизвольно сжимают ручку сильнее. Пластик трещит – на корпусе уже давно есть тонкая паутинка сколов, появившаяся ещё в середине семестра после особенно напряжённой контрольной. «Сломаешь – к неудаче», – говорила бабушка, когда я в пятом классе раздавила свою первую гелевую ручку перед олимпиадой по географии. Но я всё равно давила, пока не чувствовала, как стержень прогибается под натиском пальцев, оставляя на подушечках красные вмятины.

– …Итак, основные течения Северного Ледовитого океана… – голос Константина Николаевича ровный, безэмоциональный, будто диктует прогноз погоды. Он даже не смотрит в нашу сторону – просто методично выводит мелом сложную схему на доске, изредка поправляя очки, которые вечно сползают на кончик носа.

Щёлк.

Ручка ломается с тихим, но отчётливым звуком. Чернила вытекают на бумагу, растекаются синим пятном, как разлившаяся нефть с тех самых танкеров, о катастрофах которых мы изучали целый модуль.

– Чёрт… – я хватаю салфетку из кармана джинсов, но пятно уже въелось, превратив аккуратные записи в абстракцию. «Вертикальная циркуляция вод» теперь похожа на утонувшие буквы – будто кто-то вылил на них стакан воды и наблюдал, как чернила расплываются, теряя смысл.

Алиса фыркает, подперев щёку ладонью:

– Ну и растяпа. Слав, смотри, она опять всё заляпала.

Я не отвечаю. Просто смотрю на испорченные записи, пытаясь уловить в синих разводах хоть что-то знакомое. За окном шумит город – обычный будний день, люди спешат по своим делам, даже не подозревая, что прямо сейчас в этой аудитории кто-то разбирает механизмы, от которых зависит климат всей планеты.

До конца пары ещё двадцать минут. Константин Николаевич продолжает монотонно объяснять что-то про солёность и температуру, а я думаю только об одном:

Где пройдет моя практика…

Первый курс пролетел так быстро, что я не успела опомниться. Казалось, только вчера я разглядывала расписание на кафедре океанологии, впервые ощущая себя частью чего-то большого. Помню, как дрожали руки, когда я заполняла анкету – специальность «Гидрология моря», как у родителей. Помню запах свежей краски в коридорах и скрип новой сумки через плечо. А сегодня уже последняя лекция перед экзаменами, и где-то в деканате уже лежат списки с нашими фамилиями и местами практики.

Я перевожу взгляд на доску, где Константин Николаевич теперь рисует схему течений. Линии мела пересекаются, создавая сложный узор, похожий на карту метро какого-то фантастического подводного города. Где-то там, под толщей воды, прямо сейчас происходят процессы, которые мы пытаемся понять по этим схемам.

Я беру новую ручку и снова начинаю писать.

Я действительно люблю свою специальность.

Это осознание приходит ко мне сейчас, когда я смотрю на испорченные чернилами записи. Люблю – хотя никогда не выбирала её сознательно. Люблю – хотя родители настояли, будто это семейная традиция, не подлежащая обсуждению.

Океанология – это не просто формулы и карты течений. Это наука, которая спасает жизни. Которая предупреждает цунами, помогает судам избегать штормов, защищает прибрежные города от разрушений. Каждый наш расчёт, каждая построенная модель – это чья-то сохранённая жизнь где-то там, за стенами института.

Мои родители – экспедиторы. Мать – гидрохимик, отец – специалист по глубоководным течениям. Всю жизнь они проводят в море, возвращаясь домой на неделю-две между рейсами. До девятнадцати лет я жила с бабушкой в её старой квартире с видом на порт. Помню, как стояла у окна и смотрела на уходящие суда, гадая, на каком из них сейчас родители.

Бабушка говорила:

– Они не могут иначе. Море – это не работа, это судьба.

Я кивала, но не понимала. Пока не осталась совсем одна.

Бабушка умерла прошлым летом, за месяц до моего поступления

После похорон приехали родители – на целых три дня. Мать впервые за много лет обняла меня и сказала:

– Теперь тебе нужно быть сильной.

А отец просто положил передо мной заявление в институт, уже заполненное до строки "подпись абитуриента".

Так я оказалась здесь.

Сейчас, спустя год, я живу в съёмной квартире с Алисой. Две комнаты, протекающий кран на кухне и вид на университетский двор. Мы повесили на стену старую карту морей, которую Алиса нашла на блошином рынке. Иногда ночью, когда не спится, я встаю и вожу пальцем по изгибам береговых линий, представляя, где сейчас мои родители. В Тихом океане? В Антарктике?

Алиса смеётся:

– Ты как старый капитан, который скучает по палубе, хотя никогда не выходил в море.

Возможно, она права.

Но когда я сижу на лекциях и слушаю про мощь океанских течений, про тайны глубин, которые ещё только предстоит разгадать – я чувствую, что это не просто родительский наказ. Это что-то большее.

Константин Николаевич поворачивается к доске, и солнечный луч падает на его седые виски. Он говорит что-то про влияние течений, а я думаю о том, что где-то там, среди этих цифр и формул, есть и мой маленький шанс.

Шанс не просто продолжить семейное дело.

А найти в нём себя.

Но была одна проблема.

Огромная. Необъяснимая. Стыдная.

Я боялась воды.

Не просто боялась – меня охватывал настоящий, животный ужас при мысли о том, чтобы оказаться в открытом море. Даже бассейн был испытанием. Даже ванна, если вода доходила выше груди, заставляла сердце биться чаще, а ладони – покрываться липким потом.

Ирония судьбы: будущий океанолог, который не может заставить себя зайти в воду по пояс.

Теория у меня была в пальцах – я могла с закрытыми глазами нарисовать схему течений, могла часами рассказывать о термоклинах и солёности вод, о миграциях планктона и динамике приливов. Но когда речь заходила о практике…

Погружение.

Даже это слово вызывало тошноту.

Всё началось в детстве.

Мне было семь лет. Родители как раз вернулись из очередной экспедиции и взяли меня с собой на море – редкая семейная поездка. Помню жаркое солнце, крики чаек и запах солёного ветра.

Я играла у кромки воды, строя замки из песка, когда сильная волна подхватила и утащила вглубь.

Это произошло так быстро.

Один момент – я стою по колено в воде, следующий – уже не чувствую дна.

Холод.

Темнота.

Солёная вода, хлынувшая в рот и нос, обжигающая лёгкие.

Я барахталась, пыталась кричать, но только глотала ещё больше воды. В глазах потемнело, в ушах – оглушительный звон.

Потом – резкий рывок за руку. Отец вытащил меня, швырнул на песок.

Я лежала, давясь кашлем, а он стоял над мной и смеялся:

– Ну что, дочка, первое знакомство с морем? Не бойся, оно всех так проверяет!

Мать лишь покачала головой:

– Надо было быть осторожнее.

Никаких объятий. Никаких утешений.

Только солёная вода во рту и их равнодушные лица.

С тех пор море перестало быть для меня романтической стихией из книжек и родительских рассказов. Оно превратилось в живого, дышащего врага – коварного, непредсказуемого, смертельно опасного. Каждый всплеск волн у берега казался мне насмешкой, каждый крик чаек – предупреждением.

Я ненавидела эту слабость в себе. Ненавидела дрожь в коленях, когда подходила к воде. Ненавидела холодный пот, выступавший на спине при виде даже небольшой волны. Всеми силами пыталась бороться с этим.

Записалась в университетский бассейн, но после третьего посещения бросила – не могла заставить себя опустить лицо в воду.

Даже когда, ездила с Алисой на озеро, но дальше, чем по колено, зайти так и не решалась.

Даже в душе иногда ловила себя на том, что быстро вытираю лицо, будто боясь задохнуться.