Полная версия
Она резко обернулась, вскинув фонарь. Мощный луч прорезал тьму, выхватывая колонны, пустые скамьи, дальнюю стену с распятием. Никого. Пустота. Но чувство не ушло. Оно висело в воздухе, как статический заряд перед грозой. Тяжелое. Враждебное. Голодное.
«Кто здесь?» – ее голос сорвался на шепот, тут же поглощенный гулкой тишиной. Ответа не было. Только эхо ее собственного испуганного дыхания.
И тогда она услышала это. Слабый звук. Не скрип и не шорох. Это был… стон. Низкий, протяжный, полный нечеловеческой тоски. Он донесся не откуда-то конкретно. Казалось, он исходил из самих камней. Из холодного воздуха. Из темноты над ее головой. Стон длился несколько секунд, затих, и повисла еще более зловещая тишина.
Эллис замерла, вцепившись в фонарь так, что пальцы онемели. Сердце колотилось, как птица в клетке. Старое здание. Дерево дышит. Камень оседает. Ветер. Слова отца Дэниела вертелись в голове, но звучали пустой, утешительной ложью. Этот стон не был похож на скрип дерева. В нем была осознанность. Живая, страдающая, злая.
Тишина сгущалась, становясь невыносимой. Давление нарастало, сжимая виски. Эллис почувствовала внезапный, иррациональный ужас – ужас того, что тьма сомкнется вокруг нее, поглотит, как поглотила Лизу. Она отшатнулась, спина ударилась о каменный выступ стены. Боль пронзила спину, но это был ничтожный укол по сравнению с паникой, захлестывающей ее.
Она развернулась и почти побежала обратно по боковому приделу, в знакомый узкий коридор, к своей двери. Луч фонаря прыгал по стенам, создавая безумные, мечущиеся тени. Ей чудились движения в темноте – краем глаза, на границе света. Фигуры? Лица? Она не останавливалась, не оглядывалась. Ее дыхание стало частым, прерывистым. Она влетела в свою квартиру, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, дрожа всем телом.
Тишина здесь, за дверью, была иной. Домашней. Нарушенной только треском дров в камине и бешеным стуком ее сердца. Но чувство присутствия… оно не исчезло полностью. Оно осталось там, за дверью. В соборе. Огромное. Древнее. И теперь оно знало, что она здесь. Знало и… обратило на нее внимание.
Эллис медленно соскользнула по двери на пол, обхватив колени руками. Она сидела так долго, прислушиваясь к тишине за дверью и к тишине внутри себя – тишине, где больше не звучал смех ее дочери. А в ушах все еще стоял тот протяжный, нечеловеческий стон, доносившийся из самой глубины камня. Стон голода. Стон пробуждающейся тьмы.
Глава 2: Первая Тень
Утро в Хейвен-Роке пришло серым и мокрым, точно выжатая тряпка. Дождь, начавшийся еще ночью, стучал по крыше пристройки монотонным, унылым перебором. Эллис проснулась от этого стука и от стужи, пробиравшейся сквозь тонкое одеяло. Камин погас, и тепла от древнего радиатора под окном не хватало даже на то, чтобы отогреть воздух в маленькой спальне. Она лежала, укутавшись, слушая, как дождь бьет по стеклу, а ветер гудит в башнях собора – низкий, протяжный звук, напоминающий вчерашний стон, но лишенный его жуткой осознанности. Просто ветер. Просто старые камни.
Но в памяти всплывало другое. То чувство присутствия. Тяжелое, голодное. И тот стон. Не ветра. Не дерева. Он стоял у нее в ушах, как навязчивый звон. Эллис зажмурилась, пытаясь убедить себя: Стресс. Нервы. Горе. Галлюцинация на грани срыва. Логично. Разумно. И совершенно не работало. Потому что страх, который она испытала, был слишком физическим. Слишком реальным. Как запах озона перед ударом молнии.
Она заставила себя встать. Холодный линолеум обжег босые ступни. Тусклая лампочка под потолком едва разгоняла полумрак. На тумбочке улыбалась Лиза с пляжа. «Доброе утро, малышка», – прошептала Эллис, касаясь холодного стекла. Боли не было. Была огромная, зияющая пустота. Она привыкла к ней. Как привыкают к ампутированной конечности – фантомная боль иногда накатывала, но в основном было просто… отсутствие.
Она натянула теплый свитер, толстые носки, спустилась в гостиную. Камин требовал растопки, но не хватало духа копаться в золе. Включила конфорку плиты, поставила чайник. Пока вода грелась, подошла к окну. Дворик был залит дождем. Серые стены собора плакали темными потоками. В углу, под навесом, виднелась куча старых, почерневших от сырости каменных блоков – видимо, остатки от какого-то давнего ремонта или разрушения. На них, как на гигантских могильных плитах, скапливались лужи. Мрачное, унылое зрелище. Пахнет рыбой и грустью. Слова Лизы снова отозвались эхом.
Чай немного согрел изнутри, но не прогнал внутренней стужи. Эллис взглянула на часы – семь двадцать. Пора. Ключи от боковой двери и квартиры лежали на столе, тяжелые и холодные. Она взяла их, ощущая нелепый вес ответственности. Смотрительница. Смотрительница собора, убившего ее дочь. Ирония была горькой, как полынь.
Открыть дверь в коридор было испытанием. Вчерашний страх вернулся, как приступ тошноты. Она глубоко вдохнула, повернула ключ. Скрип замка прозвучал оглушительно в тишине квартиры. За дверью – все тот же узкий, темный проход в каменных объятиях собора. Запах сырости и пыли ударил в нос. Холод пробирал сразу же.
Эллис зажгла свет – тусклые лампочки под сводами коридора лишь подчеркивали мрак. Она двинулась к боковому входу. Шаги гулко отдавались в тишине. Чувство, что за ней следят, не покидало. Спину ломило от напряжения. Она дошла до массивной дубовой двери, отперла ее. Резкий порыв ветра с дождем ворвался внутрь, заставляя ее поежиться. Распахнула дверь настежь, как и говорил отец Дэниел, для проветривания, и вернулась обратно, в относительное тепло коридора. Теперь надо было ждать.
Она решила начать с уборки бокового придела. Того самого. Мазохизм? Возможно. Но она должна была это сделать. Должна была пройти мимо того места и не смотреть. Не позволять прошлому парализовать себя каждый день. Это была ее работа.
Она нашла кладовку. Запах тряпок, мыла и старой древесины. Взяла ведро, мягкую щетку на длинной ручке, большую, хорошо впитывающую тряпку из микрофибры (отец Дэниел снабдил ее приличным инвентарем). Налила в ведро воды из крана в углу – вода текла ржавая, потом чистая, но ледяная. Добавила немного специального моющего средства для камня с легким запахом цитруса, который перебивал запах тлена.
Неф собора в сером утреннем свете, просачивающемся сквозь грязные витражи, казался еще более гнетущим и заброшенным, чем вечером. Дождь барабанил по крыше, создавая монотонный, почти гипнотический фон. Эллис начала с дальнего конца придела, методично подметая мягкой щеткой пыль и песок, занесенные ветром и ногами редких посетителей. Пыль поднималась облачками, заставляя ее кашлять. Она работала медленно, сосредоточенно, стараясь думать только о движениях щетки, о рисунке на камне. Не о Лизе. Не о вчерашнем стое. Не о чувстве, что из темноты алтаря за ней наблюдают.
Подошла к злополучному месту. Сердце забилось чаще. Она упрямо опустила взгляд на плиты перед собой. Подмела. Протерла влажной тряпкой. Камень под тряпкой был холодным и шершавым. Никаких следов. Никакой памяти. Только камень. Она перевела дух, почувствовав легкое головокружение. Справилась. Прошла мимо. Не сломалась.
«Доброе утро, миссис Бреннан».
Эллис вздрогнула так сильно, что чуть не выронила тряпку. Она резко обернулась. В проходе между скамьями стоял отец Дэниел. Он был в черном плаще, капюшон накинут на голову, с плеч стекала вода. Его лицо казалось еще более осунувшимся и усталым, чем вчера.
«Отец Дэниел… Вы меня напугали».
«Простите», – он снял капюшон, провел рукой по мокрым седым волосам. «Привык двигаться тихо. Как первое утро? Не замерзли?»
«Немного», – призналась Эллис, чувствуя, как дрожь пробегает по спине – теперь уже не только от холода. «Место… студеное».
«Да уж. Вечный холодильник», – он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кривой. «Я к вам по делу. Сегодня в десять – похороны Олдена Грира. В приделе Святой Анны. Вы не могли бы проследить, чтобы там было все готово? Скатерть на столик для урны, свечи… я потом сам их зажгу. И чтобы печка там работала. Олден… он был одним из последних старейшин. Людей придет немало, несмотря на погоду».
«Конечно», – кивнула Эллис. Она слышала это имя – Олден Грир. Старый рыбак. Умер от пневмонии, как шептались две женщины у «Харбор Март», где она вчера купила суп и хлеб. «Я все сделаю».
«Спасибо. И…» он замялся, покусывая нижнюю губу. «После вчерашнего… вы ничего? Не слышали? Не чувствовали?»
Вопрос повис в холодном воздухе между ними. Эллис увидела в его глазах не просто вежливый интерес. Там был страх. Настоящий, глубокий страх, который он пытался скрыть под маской заботы.
«Нет», – солгала она быстро, слишком быстро. «Все было тихо. Просто скрипы. Как вы и говорили». Она не хотела выглядеть сумасшедшей в его глазах в свой первый рабочий день. Не хотела давать ему повод пожалеть о своем решении.
Отец Дэниел внимательно посмотрел на нее, будто проверяя правдивость слов. Потом кивнул – с облегчением? С разочарованием? «Хорошо. Очень хорошо. Ладно, я пойду. Много дел». Он повернулся и зашагал прочь, его мокрый плащ шуршал по каменному полу. Шаги быстро затихли в направлении алтаря.
Эллис осталась одна. Слова «Олден Грир» и «похороны» висели в воздухе, добавляя новый слой тяжести к и без того гнетущей атмосфере. Смерть. Она всегда была рядом – сначала по работе, потом в личной трагедии. Теперь – здесь, в этом холодном соборе, она снова напомнила о себе ритуалом прощания.
Она закончила уборку в боковом приделе, стараясь не думать о старике Грире, и направилась в придел Святой Анны – небольшое, полукруглое помещение за алтарем, с собственным крошечным алтарем и несколькими рядами скамей. Здесь было чуть светлее – окна выходили на восток, и серый утренний свет пробивался сильнее. Она включила электрическую печку-тепловентилятор, поставленную в угол – она загудела, испуская слабый поток теплого воздуха. Разложила на маленьком столике темно-бордовую бархатную скатерть. Достала из шкафа в стене высокие белые свечи в тяжелых латунных подсвечниках, расставила их симметрично. Все просто. Механически.
Когда она поставила последний подсвечник, дверь придела скрипнула. Эллис обернулась. В дверях стоял мужчина. Высокий, грузный, лет шестидесяти, в мокром от дождя плаще поверх полицейской формы. На голове – фуражка с козырьком, с которого стекала вода. Лицо широкое, обветренное, с тяжелой челюстью и умными, усталыми глазами, которые сразу оценили помещение и ее саму. Шериф. Том Харди, как представился ему отец Дэниел вскользь вчера.
«Миссис Бреннан?» – голос у него был низкий, хрипловатый, как у человека, который много курит или много кричит. И то, и другое казалось вероятным.
«Да», – подтвердила Эллис.
«Том Харди. Шериф». Он не стал протягивать руку, лишь слегка кивнул. «Смотрю, готовитесь к Олдену. Хороший был мужик. Кряжистый. Жаль». Он снял фуражку, вытер лысину платком. «Отец Дэниел говорил, вы теперь у нас смотрителем. После…» Он запнулся, и в его глазах мелькнуло то самое сочувствие, смешанное с неловкостью, которое Эллис видела уже десятки раз. «После вашей беды. Соболезную».
«Спасибо», – ответила Эллис автоматически. Она ждала вопроса. Обычного, глупого вопроса: «Зачем вы вернулись сюда?» Но шериф, похоже, был не из любопытных. Или слишком хорошо воспитан.
«Место у нас тихое, – сказал он, оглядывая придел. – Обычно. Но старые стены. Много чего видели. Иногда…» он помолчал, выбирая слова, «…иногда кажется, что стены помнят. И напоминают». Он посмотрел прямо на нее. «Если что – стучите. Или звоните. Мой номер у Дэниела есть. Не стесняйтесь. Особенно по ночам». В его словах не было намека на галантность. Была простая констатация факта и предложение помощи. И что-то еще… Предупреждение?
«Вы… часто тут бываете? По ночам?» – не удержалась Эллис.
Харди хмыкнул, коротко и сухо. «Иногда. Обход делаю. Особенно после того, как подростки пару лет назад устроили тут свинарник после вечеринки. Да и…» он махнул рукой, «…слухи. Старухи болтают. Говорят, тут призрак монаха бродит, или ангел плачет. Чушь собачья, конечно. Но народ пугается. А испуганные люди – глупые люди. Глупые люди – проблемы для шерифа». Он надел фуражку. «Ладно, не буду мешать. Удачи вам, миссис Бреннан. Держитесь».
Он вышел так же неожиданно, как и появился, оставив после себя запах мокрой шерсти, табака и чего-то еще – решительности? Прагматизма? Эллис осталась стоять у столика с подсвечниками, слушая, как его тяжелые сапоги стучат по каменному полу нефа, удаляясь к выходу. Его слова «стены помнят» отозвались в ней странным эхом. Помнят ли они крик Лизы? Хруст костей? Ее собственный вопль?
К десяти часам в приделе Святой Анны стало на удивление многолюдно. Пришли человек тридцать – пожилые мужчины и женщины с лицами, вырезанными ветром и солью, в темной, поношенной одежде; несколько человек помоложе, но с той же печатью усталости и тяжелого труда. Все говорили тихо, перешептывались. Воздух быстро наполнился запахом мокрой шерсти, дешевого одеколона и гвоздики. Эллис стояла у входа в маленькую ризницу придела, стараясь быть незаметной, выполняя роль призрака-смотрителя. Отец Дэниел, облаченный в темные ризы, говорил у алтаря о вечном покое, о милосердии Божьем, о жизни Олдена Грира – честной, трудной, достойной. Его голос звучал ровно, успокаивающе, но Эллис видела напряжение в его плечах, в сжатых губах.
Она смотрела на скорбящих, на их согбенные спины, на морщинистые лица, на руки, скрюченные артритом и годами тяжелой работы на море. Видела гроб, покрытый темной тканью. Смерть. Опять смерть. Она знала ее так хорошо. Ее холодное прикосновение. Ее безмолвный финал. Она видела, как плачет пожилая женщина в первом ряду – наверное, жена. Как мужчина средних лет (сын?) сжимает кулаки, стараясь сдержать слезы. Обычное горе. Человеческое. Понятное.
И вдруг… ее взгляд зацепился за мужчину, стоявшего чуть в стороне, почти в тени у стены. Он был не похож на рыбаков. Высокий, худощавый, лет пятидесяти, в дорогом, но мятого вида твидовом костюме и очках в тонкой металлической оправе. Его лицо было бледным, аскетичным, с острым носом и впалыми щеками. Темные глаза за стеклами очков были невероятно живыми, почти горящими, и они не смотрели на гроб или на священника. Они с жадным, нездоровым интересом осматривали сам придел, скользили по стенам, по сводам, по алтарю, как будто он искал что-то. Арчибальд Кроу. Краевед. Историк. Странный тип, как сказал о нем вчера отец Дэниел. «Одержим собором. Как черт ладаном».
Но не он привлек ее внимание в первую очередь. Эллис смотрела на старушку, сидевшую на скамье прямо перед ней. Очень пожилая, сгорбленная, в черном платье и такой же черной шали. Ее руки, покрытые темными пятнами, судорожно перебирали четки. Лицо было изрезано глубокими морщинами, как карта страданий. Она не плакала. Она сидела совершенно неподвижно, уставившись в пространство перед собой. И вот на нее… на нее Эллис смотрела, и ее охватило странное ощущение. Не жалость. Не сочувствие. Что-то иное. Физическое. Как будто воздух вокруг старушки стал гуще. Темнее.
Эллис моргнула. Потом снова. Но ощущение не исчезало. Наоборот, оно усиливалось. Ей показалось… нет, она увидела… что вокруг старушки, особенно у ее ног и вокруг скрюченной спины, сгущается какая-то тень. Не просто тень от слабого света. Это было нечто иное. Более плотное. Абсолютно черное. И оно… пульсировало. Словно живое. Словно дышало. Оно не имело четких очертаний, расплываясь по полу и стене за спиной женщины, но его присутствие было осязаемым. Зловещим. Эллис почувствовала легкую тошноту и головокружение. Она отвела взгляд, протерла глаза. Усталость. Недостаток света. Стресс.
Она заставила себя снова посмотреть на старушку. Тень была все там же. Темная. Пульсирующая. Как грязное масляное пятно на сером камне. Но еще страшнее. Эллис почувствовала холодный пот на спине. Сердце забилось чаще. Она оглянулась по сторонам. Никто, казалось, ничего не замечал. Все смотрели на отца Дэниела, слушали его слова. Никто не смотрел на тень у ног старушки. Только она.
Старушка вдруг пошевелилась. Она медленно, с трудом подняла голову. Их взгляды встретились. Глаза старушки были мутными, почти белесыми от катаракты. Но в них не было страха или удивления. Было… принятие? Глубокое, бездонное усталость? Она слабо, едва заметно покачала головой, как будто предостерегая Эллис. Или отвечая на ее немой вопрос. Да, я знаю. Я вижу. Или это показалось? Потом старушка снова опустила голову, уставившись в свои четки.
Эллис отвернулась. Ей нужно было выйти. Немедленно. Воздух в приделе стал спертым, тяжелым. Она прокралась назад, в маленькую ризницу, прислонилась к прохладной каменной стене, закрыла глаза. Она дышала глубоко, пытаясь унять панику. Галлюцинация. Истерика. Последствия травмы. Разумные объяснения. Но почему тогда воспоминание о той тени вызывало такой физический ужас? Почему она чувствовала ее холод?
Церемония закончилась. Эллис слышала, как люди стали расходиться, тихо переговариваясь, как задвигали скамьи. Она заставила себя выйти, помогать отцу Дэниелу убирать подсвечники, складывать скатерть. Ее руки дрожали. Она избегала смотреть в ту часть придела, где сидела старушка. Но краем глаза видела – место пустое. Старушка ушла. И тень… тени не было. Только мокрый след от капель с зонтика на камне.
«Вы в порядке, Эллис?» – спросил отец Дэниел, замечая ее бледность и дрожь. «Выглядите… нехорошо».
«Просто устала. Первый день», – пробормотала она. «И… атмосфера».
Он кивнул, не споря. «Да. Похороны всегда тяжелы. Особенно старых друзей. Идите отдохните. Остальное я сам доделаю».
Она не стала спорить. Вышла в неф. Большая часть людей уже разошлась. У выхода стоял Кроу, тот самый историк. Он что-то оживленно говорил отцу Дэниелу, жестикулируя тонкими, нервными пальцами. Эллис прошла мимо них, не задерживаясь, устремившись к своей боковой двери и желанному уединению квартиры.
Весь день она провела в странном оцепенении. Делала мелкие дела по дому – мыла посуду, пыталась читать старую потрепанную книгу из приходской библиотеки («Жития Святых» – не самый подходящий выбор), разжигала камин. Но мысли возвращались к той тени. К ее абсолютной черноте. К пульсации. К глазам старушки. Что это было?
К вечеру дождь усилился, превратившись в настоящий шторм. Ветер выл в башнях, как стая голодных волков. Собор стонал и скрипел на все лады, но теперь эти звуки казались Эллис почти успокаивающими после того, что она увидела (вообразила?) днем. Она сидела у камина, завернувшись в плед, и смотрела на пламя, пытаясь сжечь в нем образ пульсирующей черноты.
Внезапный стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Негромкий, но настойчивый. Кто в такую погоду? Отец Дэниел? Она встала, подошла к двери. «Кто там?»
«Шериф Харди, миссис Бреннан». Голос за дверью был глухим от ветра.
Она открыла. Шериф стоял на пороге, сняв фуражку. Его плащ был мокрым насквозь, вода стекала с него на каменный пол коридора. Лицо было серьезным, усталым.
«Войдите, пожалуйста. Прошу». Эллис отступила, впуская холод и запах шторма.
«Не надолго. Просто сообщить…» Он вошел, но не стал идти дальше в квартиру, остался в коридоре. «Старушка Мэйзи. Мэйзи Келлер. Она была сегодня на похоронах. Вы ее, наверное, видели».
Эллис почувствовала, как ледяная рука сжимает ее сердце. «Да. Видела».
«Так вот… Она не дошла до дома. Спустя час после службы. Ее нашли в переулке за аптекой. Сердце, видимо. Врач скорой подтвердил. Случилось быстро, говорят. Не настрадалась».
Эллис стояла, не двигаясь. Шум шторма за стенами, гул ветра в коридоре – все смешалось в оглушительный гул в ее ушах. Перед глазами снова встала пульсирующая черная тень у ног старушки. Пульсирующая… как остановившееся сердце. Она почувствовала, как ее собственное сердце замерло на мгновение, потом забилось с бешеной силой.
«Миссис Бреннан? Вы в порядке?» Голос шерифа звучал издалека. «Вы бледны как полотно».
«Я…» Эллис сглотнула ком в горле. «Просто… жаль. Она выглядела такой… хрупкой».
Харди внимательно посмотрел на нее. Его умные, усталые глаза казались видящими насквозь. «Да. Хрупкой. Но крепкой духом. Мэйзи знала, что конец близок. Говорила соседке на прошлой неделе – «Чувствую, тень моя тяжелеет». Старые люди иногда такое говорят». Он надел фуражку. «Ладно, не буду вас задерживать. Спите спокойно. И запоры проверяйте. Шторм – не время для незваных гостей».
Он ушел. Эллис заперла дверь, прислонилась к ней спиной. Дрожь пробегала по всему телу, неконтролируемая. Она подошла к окну в гостиной, глядя в темный, залитый дождем дворик. В отражении стекла она видела свое лицо – бледное, с огромными, полными ужаса глазами.
«Чувствую, тень моя тяжелеет».
Тень. Пульсирующая. Черная. Тень смерти.
Это не было галлюцинацией. Она это видела. Видела знак. Предвестник.
Она подняла дрожащую руку, коснулась холодного стекла. За ее спиной, в огромной, темной пустоте собора, сквозь вой ветра и стук дождя, ей снова почудился низкий, протяжный стон. Но на этот раз он звучал не тоскливо. Он звучал… удовлетворенно. Словно что-то огромное и незримое во мраке нефа протяжно выдохнуло, насытившись. Еще одной порцией. Еще одной тенью.
Эллис зажмурилась, но образ пульсирующей черноты у ног старушки Мэйзи стоял перед ней ярче любого пламени в камине. И она поняла, что холод в этом соборе шел не только от камней. Он шел из самой глубины. От того, что пряталось там. И оно только что получило то, что хотело. Оно кормилось. И теперь… теперь оно знало, что она тоже его видит.
Глава 3: Дар или Проклятие?
Слова шерифа повисли в маленькой гостиной, как ядовитый туман. «Чувствую, тень моя тяжелеет». Они эхом отдавались в черепе Эллис, сливаясь с завыванием шторма и тем низким, удовлетворенным стоном, который, ей чудилось, все еще вибрировал в камнях собора. Не галлюцинация. Не истерика. Она видела. Черную, пульсирующую тень у ног Мэйзи Келлер. И теперь старушка мертва. Сердце. Быстро. Не настрадалась.
Холод, пробиравший до костей, казался теперь не просто физическим. Он шел изнутри, из самой сердцевины ужаса. Эллис схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Отражение в окне – бледное лицо с огромными, дикими глазами – смотрело на нее, как лицо незнакомки, застигнутой на месте преступления против здравого смысла. Она прижала ладони к вискам, пытаясь выдавить образ. Но он был намертво впаян: абсолютная чернота, живая, дышащая, пожирающая свет. Тень смерти. Ее дар? Ее проклятие?
Она зажмурилась, втягивая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Разум лихорадочно искал якорь. Стресс. Огромный, неподъемный стресс после потери Лизы. Переутомление. Давление этого места… Возможно, редкий неврологический синдром? Мигрень с аурой? Но аура – это вспышки света, геометрические фигуры, а не… не это. Не пульсирующая чернота, точно предсказывающая смерть. «Нет, – прошептала она в тишину, нарушаемую лишь треском дров и воем ветра. – Нет, это было реально».
Сон не приходил. Она ворочалась на узкой железной кровати, прислушиваясь к голосам собора. Скрипы балок превращались в предсмертные стоны. Шум дождя – в шепот множества голосов на незнакомом, гортанном языке. Ветер в башнях выл тоской заблудшей души. А за всем этим, глубже, ощущалось то самое присутствие. Огромное. Дремлющее. Но уже не спящее. Оно знало, что она видела. Знало и… интересовалось.
Под утро, в сером, бессонном полусне, к ней пришли первые видения. Обрывки. Вспышки. Она стояла в крипте собора – низком, сыром помещении. Сводчатый потолок давил. Воздух пах землей, плесенью и… железом? Кровью? В тусклом свете факелов мужчины в грубых, темных рясах с капюшонами высекали что-то на камнях пола. Символы. Странные, угловатые. Их инструменты звенели с резким, пронзительным звуком. Один из монахов поднял голову. Капюшон сполз, открывая изможденное, исступленное лицо с горящими глазами. Его губы шевелились. Только ощущение – панического ужаса и безумной решимости. Потом его взгляд устремился вниз, в темный провал в центре крипты, затянутый решеткой. Оттуда веяло таким холодом, что Эллис проснулась, дрожа, с криком, застрявшим в горле.
Она сидела на кровати, обхватив колени. Запах плесени и крови казался реальным. Звон зубила – физическим гулом в ушах. Видение было настолько ярким, осязаемым, что не оставляло сомнений – не просто сон. Воспоминание камней. Пропитанное ужасом.
День начался в тумане усталости и страха. Эллис механически выполнила утренние обязанности: открыла боковую дверь (холодный, влажный воздух снова пах морем и… грустью), прошлась мягкой щеткой по плитам нефа. Она избегала места под шрамом и места, где сидела Мэйзи. Но теперь тени мерещились везде. В углах, под скамьями. Она ловила себя на пристальном вглядывании в очертания, ища зловещую пульсацию. Паранойя? Или пробуждающаяся чувствительность?
