Не жизнь, а макароны. Истории деда и внучки

Сыграв и хорошенько нас расспросив, не мой дед поделился историей «друга». Речь шла о совпадениях, случайностях, любви и конечно же женщине. Рассказ его был как-будто заготовленным, невероятно личным, печальным и мы все сразу поняли. Не было у Вячеслава Ивановича никакого друга, он испуганно и сбивчиво сообщал о себе.

Прощальную речь принято говорить на похоронах, адресуя усопшему, но на этой тризне Вячеслав Иванович произносил ее  от первого лица. Капли внезапного дождя смешивались с моими слезами и я понимала, что после этой части помина, состоявшей  из песен, плясок и  пиршества в  честь покойного, не мой дед сядет в автомобиль, как погребальная ладья наполненный едой, необходимыми в загробном мире вещами, амулетами и оберегами, и исчезнет из нашей жизни.

Все что мне оставалось сделать, это обнять его покрепче, отдать последние конфеты и уехать.

Всю обратную дорогу мой дед молчал и крепко держал меня за руку. Ему, в отличии от Вячеслава Ивановича, не нужно было придумывать истории про несуществующих друзей и  играть любимую музыку коровам в горах. У деда была я.

Мой дед и любовь

У братьев Стругацких понедельник начинался в субботу. Наше с дедом утро началось в обед.

Сон никак не заканчивался, и я едва выкарабкивалась из его лабиринтов. Вчера мы разошлись так поздно, что правильнее будет сказать рано – накануне дед отмечал восьмидесятилетие, без размаха, но с разговорами, от которых впадаешь во временную кому и приходишь в себя спустя пять часов, не понимая, в какой момент началось обсуждение закона больших чисел.

Я, свернутая под пледом в клубок, прислушивалась к звукам извне – дома было очень тихо, если не сказать подозрительно тихо. Сосед сверху громко вздыхал и переключал телеканалы, часы отстукивали секунды, стиральная машинка вкрадчиво крутила барабан, но все это меня мало интересовало. Притаившись в одеяльной засаде, я ждала шумовых помех иного толка.

Мое терпение вознаградилось звонким звуком падения столового прибора на кафельную плитку. А это могло значить только одно, дед находился на кухне.

Торжествуя и с грациозностью, достойной королевского пингвина, я кралась по коридору, преследуя одну единственную зубоскальную цель – подсмотреть и утвердиться в своей правоте. Ввалившись в кухню я обнаружила облаченного в темно-синий халат деда, с упоением лепившего фирменные котлеты.

Деду, старому солдату, не знавшему слов любви, бежать было некуда, поэтому не моргнув глазом он поставил чайник, взглянул на мою взлохмаченную голову и сказал,– О, как я счастлив Вашему любезному появлению. Обед будет готов через 20 минут.

Ах, как это чудесно, складывается впечатление, что мы не чужие люди,– хихикнула я и лицемерно безропотно плюхнулась на стул. Понять же мое ехидство можно только в одном случае- узнав контекст.

***

Вчерашние посиделки перешли в положение цугцванга задолго до того, как я начала резать торт, но ни гости, ни сам виновник торжества этого не понимали. Распаленная азартной беседой компания журналистов, юристов, физиков, инженеров и моего деда, паритетно лавирующего во всех представленных ипостасях, скрестила шпаги в бессмысленной и беспощадной схватке с кодовым названием «Что же такое эта ваша любовь».

До того момента, как мы все оказались на незапланированной для нас, но весьма может даже и запланированной для деда лекции по общей теории систем, спор протекал в двух направлениях, где любовь выступала либо активной заинтересованностью в жизни и развитии объекта любви, либо представляла собой жертву.

После очередных доводов сторон, дед и без того закатывающий глаза каждые три минуты, заявил, что любви не существует.

Прямо так и сказал, возмущенно сотрясая воздух.

Более того, никто из вас, дорогие мои друзья, не сможет дать четкого определения любви, – остановить деда теперь не мог бы и спор о существовании бога,– я же позволю себе предположить, что каждый человек представляет собой высокоорганизованную систему. Поэтому предлагаю гипотезы общей теории систем переложить на человеческие взаимоотношения, ничего не усложнять и рассчитать математически. А взаимодействующие системы я для упрощения назову парой людей.

Дед, окутанный дьявольским сиянием торшера и превратившийся в Воланда, продолжал,– О чем нам говорит, скажем, гипотеза семиотической непрерывности? Итак, люди в паре не только отражают некоторые свойства друг друга, но и непрерывно воздействуют на своё окружение. Это вам номер раз, господа и дамы. Изменение пары одновременно изменит и её окружение.

Принцип обратной связи? Это вообще проще простого, если действия в паре имеют круговой характер, значит, что в ней имеется обратная связь. А то тут некоторые битый час рассуждают про бесконечную работу над отношениями. И это я ещё молчу о принципе организованной непрерывности!

Дед любит выражаться фигурально, потому что замолкать он и не собирался,– любая пара обнаруживает бесконечные «различия» на своих внутренних границах, и, как следствие, принципиально разомкнута относительно своего внутреннего состава. Если одна из личностей не развивается, другой это в скором времени попросту надоест.

–Друзья, позволю себе остановиться ещё на двух занятных совпадениях.

Принцип совместимости фиксирует, что взаимодействие в паре изначально должно начинаться только в случае наличия у субъектов относительного свойства совместимости. Так называемой качественной и организационной однородности. Проще говоря мезальянсы никогда не бывают счастливы в длительном взаимодействии.

Принцип же взаимно-дополнительных соотношений приводит нас к тому, что пара должна постоянно подвергаться развитию. Устойчивость пары сводится к обменной связи и повышается тем, что обе части системы усваивают друг от друга.

Получается, что любовь это всего лишь разновидность синергии- взаимодействия двух человекообразующих систем, результат от совместного действия которых существенно превосходит простую сумму действий каждого по отдельности.

Все, сказанное вчерашней ночью, было логично выверено и сложено в идеальное, прекрасное математическое уравнение, в котором каждый нашел свой Х и свой У.

Как Вы уже поняли, мой дед не имеет ни малейшего понятия, что такое любовь. Поэтому ему ничего другого не остаётся, как слепить мне 27 (впрок) куриных котлеток, с кусочком маасдама внутри. Внесу и свою посильную лепту в нашу синергию- мое умение есть дедовы котлеты совершенно бесподобно.

Мой дед и кондитерская колбаса

Все утро я крутилась как белка в колесе нескончаемого людского хаоса – встречи, совещания, две лекции в Университете и как вишенка на торте – скучнейший разговор со случайно встреченной знакомой, от которой невозможно избавиться, не выслушав перипетии всей ее жизни, начиная с 2007 года.

Я неумело кивала, изображая заинтересованность, с грустью осознавая свою бесхребетность перед таким социокультурным континуумом. На втором чайнике горячего мятного чая, что соответствовало примерно 2010 году повествования, окончательно запутавшись в импликативной связи между мироощущением собеседника и характерными для нее пространственно-временными представлениями, мой телефон спасительно тренькнул. От деда пришло сообщение интригующего содержания: “Предлагаю сделку. Твой кусок торта меняю на колбасу из печенья”. “Это хорошая сделка, по рукам!” – ответила я и поспешно ретировалась из кофейни.

Посланным мне за страдания последних двух часов чудом в виде отсутствия вечерних пробок, я оказалась дома раньше деда, и тут же засунула свой вполне себе длинный нос в холодильник. Завезенный утром небольшой торт был употреблен совершенно полностью, а это значило, что я исполнила свою часть сделки.

Деда все не было. Я, решив посвятить часть жизни бездарному ее прожиганию, не придумав ничего лучше (хотя что может быть лучше), напялила огромные шерстяные носки, включила музыку в наушниках погромче и начала кататься по коридору до того момента, пока бесславно не врезалась прямо в деда, явившегося домой из гаража в игривом настроении.

Он хихикнул, чмокнул меня в макушку и ни слова не говоря пошел на кухню, где с методичностью серийного маньяка достал из пакета две упаковки рассыпчатого печенья, банку вареной сгущенки, кунжутные семечки и миндальные орехи. Это могло означать только одно. Дед таки намеревался делать кондитерскую колбасу.

Покормив меня лапшой, дед удобно расположился на стуле и начал медитативно крошить печенье в большую зеленую миску, я в этой процедуре участия не принимала, поскольку идеальный размер кусочков получался только у одного человека в этом доме. И это была не я.

В печенную крошку дед положил измельченные орехи и вывалил ¾ банки сгущенного молока. Далее началась процедура замешивания великолепной, вкуснейшей, домашней кондитерской колбасы.

Наблюдать молча за этим безобразием было совершенно невозможно. Тем более, что наша сделка нежно ложилась на заглавную тему излюбленной дедовой книги “Атлант расправил плечи”.

И теперь, под светом теплой лампы, тихим осенним вечером, я намеревалась убедить своего восьмидесятилетнего человека, что он совершает поступки из своего внутреннего желания, а не потому, что его обязывает к этому чувство долга, заведомо зная, что дед противопоставит этому феномену разумный эгоизм.

–Дед!– сказала я деду, -Как же ты так заключил совершенно невыгодную для себя сделку? Метровый батон идеальной колбасы поменял на кусок торта? Ты точно эгоист или пудришь мне мозги?

– Какую скользкую дорожку ты выбрала для вечерней беседы, мой храбрый, юный воин,– не обернулся на меня дед и продолжил формировать колбасу, – я нахожу золотую середину между личными возможностями и потребностями остальных. При этом исхожу всегда и исключительно из любви к самому себе. Просто я, как человек разумный, понимаю, что если думать только о себе, столкнешься с проблемами. Но подчеркиваю! Желаю я всего лишь удовлетворения личных потребностей и делаю все, что делаю, не из-за любви к другим, а из-за любви к себе. Поэтому киса, мне не важны твои мотивы, да я делаю колбасу для тебя, но делаю это для себя, ибо я эгоист.

– Дед, но ты же знаешь, что я бы тебе и так отдала торт, а ты бы и так мне сделал колбасу?

Дед это конечно прекрасно знал, но отвечать не собирался. Он, возмущенно шурша пергаментом, заявил, что колбасу разрешит есть только завтра, потому что своей идеальной консистенции, достойной меня, она достигнет ровно через восемь часов.

– Ставь чайник и пойдем смотреть фильм, я конфет твоих любимых принес, чтоб ты от голода не померла, пока колбаса сготовится.

Мой дед и автомобильное путешествие

Дед везёт нас в путешествие. Кроме меня в машине две замечательные рыжие девчонки, и наше взаимное, согласованное, стройное четырнадцатилетнее единство, по раздельности доброе и нежное, в хоровой практике превращается в огнедышащего трехглавого дракона.

Для деда это серьезное испытание – мы наперебой хотим конфет, воды, бутербродов, жевательных червяков и черешни. Беспардонно меняем музыку, дерёмся за место рядом с водителем, сплетничаем о Ленке, покрасившей пряди в розовый цвет, некрасиво оттеняющий лицо, и поем пятнадцать раз подряд «Cry me a river» Джастина Тимберлейка. Надо отдать должное – периодически размышления наши скатываются в путаные диалоги о возможности антигравитации в теории относительности, отчего дед одобрительно кряхтит. Но не часто.

На заправках считаем своим долгом накормить всех бездомных животных, но потом отвлекаемся и решаем в честном бою, кому достанется хот-дог с единственной имеющейся в наличии сосиской. В общем, всеми силами раздвигаем дедовы рамки привычия. Дед лишь изредка вздыхает и с терпением шаолиньского монаха то выпихивает, то запихивает наши чемоданы в багажник.

Девичьи беседы, по экспертному дедовому мнению, выстроены крайне непоследовательно. Понятное дело! В голове его – огромная трехстворчатая грифельная доска, на которой все структурировано и математически предсказуемо. Где бы во вселенной не оказался мой дед, его доска позволит определить местоположение планет вокруг далёких звёзд и предсказать мощность, вырабатываемую ядерными реакторами. На оборотной стороне доски, под схемой завихрителя, любовно записан рецепт макарон с фаршем и стручковой фасолью.

Деду не найти куска мела, способного изобразить ход мысли, благодаря которому наше повествование перескакивает с фланелевых пижам на хаос погоды и климата, через фотографирование в желтом море подсолнечных июльских полей. Но дед и не девчонка, его задача в команде придумывать автомобильные игры, в коих мы погрязли по уши.

Сражаемся в «Собак», – скоростную лотерею, где за каждого увиденного пса игрок получает очко.

– Согласно правилам, за выигрышную единицу принимаются все существа, обладающие собачьими характеристиками. Собака в машине это десять баллов, – молниеносно меняет правила хитрый дед, приметивший нужный ему вариант развития событий.

Предаёмся «Ассоциациям» – придумываем рандомные фамилии, угадывая по ним профессию человека. Так, Тимофей Кукурузов оказывается продавцом попкорна, а Егор Чемоданов – туристическим агентом.

Увлекаемся «ТОТ-state» (от англ. tip-of-the-tongue «вертится на кончике языка»), игрой, связанной с неспособностью вспомнить какое-либо хорошо известное слово. Всем знакомое прескевю – ощущение, что забытое слово будет найдено прямо сейчас и что его очень легко вспомнить, но тем не менее оно не вспоминается, позволяет нам углубиться в интереснейшие расчеты.

Мы зажмуриваемся, отправляем запрос в космос и запоминаем время пересылки мысли.

–По наиточнейшим данным скорость мысли превосходит скорость света. Если свет распространяется со скоростью 300000 км/с, то, фактически, мысли распространяются мгновенно, – напоминает нам дед,– что делать дальше вы и так знаете. Как слово в памяти всплывет, сразу умножайте скорость на время движения и будем смотреть, у которого космического объекта сигнал был пойман и назад отправлен. Только не забудьте учесть обратный путь и уберите от меня этих треклятых жуков!

Несложными вычислениями двойственное отношение (амбивалентность) деда к южным пушистым мотылькам, например, мы поймали на подлёте к Юпитеру.

Мое личное первое место – игра, о которой дед возможно и не догадывается. Это его подтрунивание над названиями южных гостиниц и их рекламными лозунгами. Мы проезжаем мимо семейных апартаментов «Солнечный ветер» – «Время останавливается в тишине и прохладе наших уютных домиков».

Дед хохочет, – Солнечный ветер, солнечный ветер! Только посмотрите на них! Солнечный ветер – поток ионизированных частиц гелиево-водородной плазмы, истекающий из солнечной короны со скоростью от 300 до 1200км/с в окружающее космическое пространство. Вот такая нас ждёт тишина и прохлада. Нет уж спасибо, ищите дураков в другом месте! Девочки, давайте подыщем какую-нибудь «Русалочку» чтоль. Кстати говоря, устройство русалочьего хвоста…

Впереди целая неделя абсолютной, всепоглощающей радости. Дорога длинная. Мы многому научимся у деда.

Мой дед и мертвая корова

Я начну эту историю там, где все истории обычно заканчиваются – на кладбище. Ее исток находится в глубине темных аллей родительского самодурства и инфантилизма, за которые дети расплачиваются всю жизнь, но сперва я соберу камни.

В стародавние времена мой дед был мальчишкой с мамой, папой, младшим братом и псом по кличке Сигнал. Дед моего деда умер в феврале, и если вы родились во второй половине двадцатого века в деревне на юго-западе России, то в конце апреля, или начале мая вас без суда и следствия изымут из наивной детской среды, наполненной упоением наступающего тепла и маячащих впереди бесконечно-счастливых, но таких коротких летних каникул, и поведут на кладбище – поминать усопшего деда. Там, у могилы, вы поучаствуете в презанятнейшем ритуале – сваренное вкрутую яйцо будут катать по надгробию, после чего съедят, как-бы разделив трапезу с почившим родственником, показывая сохранение семейной любви.

Мой дед уже проделывал такие щекотливые манипуляции с могилами несколько раз, это не вызывало у него вопросов либо предубеждений, даже с учетом некоторой метафизической пропасти между ним и покойниками. Но в этот год все изменилось, потому что отец уже вручил ему мертвую корову.

Дедов батя человеком на деревне был очень уважаемым, не столько потому, что не пьянел от литра водки, но потому, что владел собственным трактором, и в первых рядах участвовал в сельскохозяйственных, дорожно-строительных, землеройных, транспортных и других деревенских работах.

В начале осени одна из коров по нерасторопности пастуха отбилась от стада и забрела в болото, где увязла и умерла. Отвратительный сладковатый запах гниения четырестакилограммовой туши давно не давал покоя местным жителям. Вынуть корову из трясины человеческими усилиями не представлялось возможным. Тогда отец моего деда вызвался достать корову с помощью трактора, опрометчиво решив, что такое развлечение его 11-летний сын пропустить не может.

Корова умерла по всей видимости очень страшной и мучительной смертью. Она изнывала от жажды, палящего солнца и насекомых, пожирающих ее, еще живую, отчаянно бодая рогами скудную растительность вокруг – ветки кустов были изодраны в клочья.

Согласно правилу Каспера на воздухе гниение идет в два раза быстрее, чем в воде и в восемь раз быстрее, чем в земле. Процессы самопереваривания коровы в результате распада клеточных и субклеточных мембран и выхода из клеточных структур шли самопроизвольно, без участия микроорганизмов. Но на ее шкуре быстро развилось бактериальное разложение тканей. Она была раздута и полна опарышей, различных нематод и плесневых грибов. Первыми разложились ее желудок, кишечник, селезенка и печень. Значительно позже настало время сердца, почек и легких. Труп ее постоянно терял жидкость, которая просачивалась через шкуру, выходила из естественных отверстий, смешиваясь с болотной водой и растекаясь в огромную зловонную лужу.

На такую смерть мой юный дед остолбенело смотрел впервые. Приключенческие средневековые романы, которыми он зачитывался с ранних лет, смерть на рыцарском турнире романтизировали, японские легенды показывали смерть, как великую честь, выпавшую самураю, полководцы древности приравнивали смерть к подвигу, деревенские старухи смерть оплакивали, а местный поп рассказывал о ней, как о переходе к жизни вечной. Теперь мой дед увидел ее настоящую. Без прикрас. Наполненную агонией и смрадом.

Для отца настало время разбрасывать камни. Вытянув корову из болота он не долго думая положил ее на плечи ребенка и, весело насвистывая незатейливую мелодию, отправился обмывать очередную бравую победу.

Через несколько месяцев на кладбище моему деду вручат яйцо, но думать он будет только о том, что прямо здесь, под двумя метрами земли, лежит не его горячо любимый старик, а кровавое, вонючее месиво. И дед бежит не оглядываясь, перепрыгивая через оградки, кочки и ухабы.