Шаман

Тишина вокруг была такой, что можно было слышать, как в траве щёлкают кузнечики. Никакой суеты, ни голосов, ни звука моторов – только лёгкое дыхание воды и шелест листвы.

– Ну, как тебе? – спросил Валера, закуривая. – Не зря ехали?

Я лишь кивнул. Словами это было сложно описать. Байкал… он как бы смотрел на тебя в ответ. Словно сам озёрный дух пытается заглянуть внутрь, узнать, зачем ты пришёл.

Мы спустились к деревне. Курма встретила нас невысокими домами, выкрашенными в небесно-голубые и тёмно-зелёные цвета. Улицы были пустынны, только изредка по ним пробегали дети да за заборами лаяли собаки. У магазинов стояли старушки в платках – торговали рыбой: копченной и вяленой. И всё вокруг, казалось, застыло в неторопливом ритме жизни.

Мы остановились возле деревянного стола, на котором аккуратно были разложены связки байкальского омуля. Возле них сидела пожилая бурятка, сухонькая, с морщинистым лицом.

– Парни, берите, пока свежий. Дед мой только сегодня коптил, – сказала она, кивая на рыбу.

Валера начал тщательно выбирать, перебирая связки омуля, а я стоял немного в стороне и смотрел на воду, на это огромное зеркало. Оно завораживало меня. И тут я решился спросить:

– А скажи, бабушка, что тут у вас интересного можно посмотреть? Желательно что-нибудь местное, самобытное.

Старушка чуть прищурилась, посмотрела поверх моей головы, куда-то вдаль – туда, где заканчивается Байкал. Потом опустила глаза и негромко сказала:

– Завтра вечером приходите. У нас шаман будет. Настоящий, не для туристов. Тайлаган проведёт – обряд такой старый.

– А что за обряд? – спросил Валера, разглядывая очередную связку рыбы.

Бабка глянула на него, потом на меня. В голосе её зазвенел лёгкий смешок, будто она уже тысячу раз объясняла это таким, как мы.

– Это когда люди собираются, и шаман зовёт духов наших: водных, лесных, горных. Предков зовёт. Байкалу дары приносят: молоко, хлеб, ленточки— кто, с чем пришёл. Просят не просто – с душой просят. Чтобы хранил, не обидел, дорогу дал и сердце очистил.

– А посмотреть можно? – спросил я немного растерянно, не совсем понимая, зачем спрашиваю.

– Можно, конечно, – кивнула она. – За это денег не берут.

Она протянула Валере пакет с рыбой, а мне бросила долгий взгляд, словно пытаясь заглянуть внутрь. Потом снова вернулась к своим делам.

На следующий день мы с Валерой ничего не делали, просто наслаждались жизнью. Купались, сидели у воды, ели копчёного омуля с пивом, болтали обо всём понемногу. Озеро лежало спокойное, гладкое. Над водой парили чайки, вдалеке слышались моторы – кто-то катался на лодке. А вокруг только лес, небо, Байкал. Ни криков, ни суеты.

– Вот не пойму я, – неожиданно сказал Валера, почесав подбородок, – что нашему народу надо? Тут ведь красота, покой… приезжай, отдыхай, душой лечись. А они всё в Турцию да в Таиланд прутся. Там жарища, народу – тьма, язык чужой, люди другие… Мы с женой пару раз были – ну не моё это. Не отдых, а суета.

– А я люблю путешествовать, – ответил я, – съездил бы с удовольствием и в Турцию, и в Таиланд, и в другие страны. Да только пока нет возможности… туда автостопом не доедешь.

– Побываешь ещё, какие твои годы, – улыбнулся Валера. – Надоест – всё равно сюда вернёшься. Вот запомни мои слова. Такие места притягивают. Не просто так. Они как «места силы», отпускать не хотят.

Он сказал это почти в шутку, но во мне что-то дрогнуло. Я снова взглянул на воду – на это огромное, живое зеркало, где отражались облака. И подумал: а вдруг он прав? А вдруг это место действительно что-то делает с человеком?

Вечером мы пошли на обряд.

Небо заволокло лёгкой дымкой. Солнце садилось медленно, не спеша скрывалось за горами. Когда мы вышли к старому дереву, которое старушка описала нам накануне, уже начинало темнеть. Это был одинокий лиственничный исполин на пригорке, с закрученным стволом. Возле него собирались люди: в основном местные, но были и пара таких же, как мы, заезжих, и сам шаман с помощником.

Он стоял чуть в стороне от людей, не спеша готовясь, словно всё происходящее шло по внутреннему ритму, который знал только он. Невысокий, коренастый, с широкими плечами и тяжёлой поступью. Одет он был в длинный халат цвета выцветшей глины, с нашитыми на него цветными лоскутами, бубенчиками, косточками и медными монетами. Всё это тихо позванивало при каждом его движении, словно отзываясь эхом из другого мира. На поясе – мешочки, перья, связки трав. Ленты развевались от ветра сами по себе.

Волосы у него были длинные, седые, спутанные в пряди, как корни деревьев. Лоб перечёркнут глубокими морщинами, лицо казалось высечено из дерева. Глаза – узкие, чёрные, не просто смотрели, а прожигали. Я встретился с ним взглядом на долю секунды – и тут же отвёл глаза. Почувствовал, как меня насквозь просветили, не спросив разрешения.

На шее у него висел оберег из лисьих зубов и каких-то высохших шариков – может, ягод, может, чего ещё. В одной руке он держал бубен – старый, с вырезанными знаками по ободу. В другой – пучок дымящейся травы, горько пахнущей полынью и чем-то смолянистым. От дыма мутилось в голове.

Когда он начал двигаться, всё вокруг будто замедлилось. Люди притихли. Шаман не делал ничего театрального – в нём не было ни позы, ни пафоса. Он просто знал, что делает. Словно это не он пришёл к духам, а они пришли к нему и ждали, когда он заговорит.

Шаман начал неспешно обходить костёр, бросая в огонь щепотки высушенной травы. Пошёл густой дым – терпкий, вязкий, с запахом полыни, можжевельника и чего-то, что невозможно было определить. Дым обволакивал всё вокруг, делая очертания деревьев зыбкими, как во сне.

Он ударил в бубен. Глухой звук разнёсся по пригорку, отразился в деревьях. Потом второй удар. Третий. Шаман запел. Голос его был низкий, гортанный, какой-то нечеловеческий. Песня шла не словами, а древними гласами, протяжными, рвано-плавными, с хрипотцой, похожей на гул ветра или вой зверя.

– Ай-ааааа… ай-хооо… ээ-эээ…

Он пел, а ритм бубна ускорялся. Всё быстрее и быстрее. Звук становился вязким. Глаза шамана были прикрыты, губы шевелились, как у спящего. Он начал входил в транс, перестав замечать нас. Костёр потрескивал, искры взлетали и оставались висеть в воздухе, как золотые мотыльки.

Шаман остановился. Поднял руки к небу.

– Хээй Байгал далай эжин… дух великого озера… прими подношение. Услышь зов, – произнёс он на понятном русском.

Он окропил огонь кумысом, бросил в пламя лепёшку, кусок мяса, пригоршню табака. Всё это сопровождалось короткими, отрывистыми выкриками. Кто-то из местных начал подвывать, поддерживая ритуал, взывая к духам вместе с шаманом.

Потом он подошёл к дереву. Коснулся его ладонью, прошептал что-то на своём языке. Долго стоял молча, прислушиваясь к голосам, которые не слышны обычному уху. Затем шаман обошёл круг, окуривая каждого пучком сухих трав. Дым ложился на плечи, щекотал лицо, пах горечью полыни и смолой. Он обмахивал нас – неспешно, словно очищая.

Когда обряд завершился, все остались на местах. Никто не торопился уходить – ждали чего-то ещё.

Шаман сел у огня, что-то коротко сказал своему помощнику. Тот поднялся и громко спросил:

– Кто хочет пройти обряд с духом-онгоном?

Как я потом выяснил, онгон – это дух предка или хранитель, с которым шаман вступает в контакт, чтобы получить совет, помощь или исцеление. Его «тело» может быть заключено в куклу, кусок дерева, старую шкуру или даже просто в камень. Во время обряда шаман вызывает этот дух, чтобы он вселился в предмет – а иногда и в самого шамана – и начал говорить.

Ритуал с онгоном – это не игра. Ты садишься напротив чего-то древнего, что смотрит на тебя сквозь века. И если ты готов – можешь спросить. Но если нет… лучше не рисковать.

Тишина повисла в воздухе.

И тут Валера, не моргнув глазом, сказал:

– Вот молодой человек хочет, – и показал на меня с самым невинным выражением лица. А потом ещё и подмигнул довольный собой, как школьник, выкинувший удачную шалость.