Кремлевское кино. Б. З. Шумяцкий, И. Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств

Подготовительный материал к фильму «Октябрь»

(«Десять дней, которые потрясли мир»). 1927. Реж. С.М. Эйзенштейн, Г.В. Александров. [ГЦМК]

В действительности тогда там произошло постыдное побоище между двумя группами революционных матросов за то, кому владеть погребами. И в итоге третья ватага в назидание и впрямь стала бить бутылки и проламывать бочки. Но зачем вообще это нужно показывать? Неужто это главное, что происходило тогда в Зимнем? А, понял, евангельская метафора про старое и новое вино.

В Сталине закипало негодование, и он с нетерпением ждал, чем же закончится картина, как будут показаны Ленин и другие вожди революции в финале. И уже что-то подсказывало: себя он так и не увидит. Хулиганистый чертяка Антонов-Овсеенко врывается с матросами в кабинет заседаний Временного правительства, вскакивает на стол, орет, что все арестованы, размахивает револьвером перед безоружными министрами-капиталистами, садится за стол, клок волос свисает на нос, пишет: именем Военно-революционного совета объявляю Временное правительство низвергнутым.

В последнюю минуту фильма пошла кутерьма с циферблатами, показывающими время разных городов мира, и рьяно хлопающими в ладоши делегатами Второго съезда Советов рабочих депутатов. На трибуну возле президиума вышел Никандров, как бы Ленин, объявил словами интертитра: «Рабочая и крестьянская революция совершилась», после чего чертячьим хвостом выскочило слово «Конец».

В детстве Иосиф Джугашвили говорил и думал только на грузинском языке, и лишь в восемь лет его стали учить русскому, который давался не так чтоб легко, но и не со скрипом. Теперь, в одном годе от своего пятидесятилетия, Иосиф Виссарионович не только легко изъяснялся на русском, не только прочитывал уйму книг, чтобы еще лучше знать чужой язык, но и научился воспринимать русский как родной и думал уже чаще на русском, чем на грузинском. Но сейчас, когда выскочил этот бесовский хвостик, с уст генерального секретаря ЦК ВКП(б) само собой сорвалось:

– Набичвареби!

– Что ты сказал? – спросила Надежда Сергеевна.

Он молчал, с ненавистью глядя перед собой. Наконец вымолвил:

– Конец, говорю. Домой едем.

До чего же тяжелым для него выпал день десятилетия Октября! Погода мерзкая, слякоть, стужа, снег с дождем, Красная площадь завалена мокрой снежной кашей, Калинин, принимая парад, то и дело вытаскивал огромный белый платок, сморкался в него и выглядел полным хлюпиком, в отличие от Ворошилова, который, командуя парадом, держался молодцом. Тяжелые трофейные танки, легкие танки, военные колонны, кавалеристы, артиллеристы, колонны трудящихся, отвратительные огромные куклы, изображающие капиталистов… Мерзли уши, и Сталин укрыл их крыльями шапки-ушанки, мерзли обмороженные в ссылке ноги, ныла покалеченная еще в детстве левая рука. Веселый Киров, видя, как ему плохо, расшевеливал смешными случаями из питерской жизни, зашла речь и о том, как снималось кино, которое намечено сегодня в Большом театре после торжественного заседания. Киров рассказал, как во время съемки демонстрации с буржуазными лозунгами бдительные чекисты в кожанках арестовали всю съемочную группу. И про выстрелы с Петропавловки, которые для питерцев означают: первый – «Будьте готовы», второй – «Наводнение приближается», третий – «Спасайте подвалы». А киношники палили почем зря, перепугали весь город, жители спешили вытащить самый дорогой скарб. И про то, что царских лакеев, приветствующих Керенского в Зимнем дворце, играли сами бывшие царские лакеи. Словом, заразил еще большим желанием посмотреть картину, хотелось поскорее из склизкой и холодной слякоти Красной площади очутиться в тепле вечернего Большого театра.

А потом эта кутерьма с известиями о троцкистском мятеже, который удалось подавить, можно сказать, без труда, но все равно противно, будто собственной ногой раздавил крысу. Особенно врезался в сознание рассказ о том, как один рьяный троцкист кричал, что будет лично «резать Сталину ухи». А они у него постоянно мерзли. И тычок в затылок, когда он подумал, что кто-то нечаянно задел, а оказалось, какой-то придурок прорвался на Мавзолей, желая напасть именно на него.

А когда этот длинный день завершился, как многого он ждал от картины, ведь он ее, можно сказать, лично заказал режиссерам. А они эдакое выкинули, набичвареби!

Сказал «домой» и первым направился к выходу из ложи, за ним – Киров:

– Товарищ Сталин…

– Надо было самому заранее посмотреть, товарищ Киров.

– Так они же монтировать в Москву уехали, как бы я?

– Вы были ответственны за эту фильму.

– Иосиф, что с тобой? – догнала Надя. – Что ты злишься? Слышишь, как громко аплодируют?

– Радуются, что наконец закончилось, – зло ответил ей муж. – Ты что, тоже аплодируешь?

– Нет, я за тобой бегу, – жалобно пробормотала жена.

– Домой, в Кремль, – решительно заявил главный зритель.

– А как же столы? – растерялся Киров.

– Пусть празднуют те, кто принимал участие… – Сталин осекся. Получается, он обиделся, что его не показали в качестве одного из трех главных вождей революции. Почему на обиженных воду возят, непонятно, но мать ему говорила: обиду прячь на самое дно сундука. – Ладно, мимо столов в такой день пройти грех. Пойдемте.

– Вот и славно! – обрадовалась Надежда Сергеевна.

А человек-гвоздь тотчас тайком получил два указания:

– Эйзенштейна и всех его скоморохов близко ко мне не подпускать.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– И просмотрите, кто там у них в фильме сидит в президиуме, когда Ленин выступает. В последнем кадре.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

При входе в Красное фойе, бывшее до недавнего времени Императорским, Надежда попыталась расшевелить мужа, весело толкнула его плечом:

– Милый, ты что, обиделся на этих киноделов?

И снова накатила обида – ну как же так, революцию сделали Ленин, Сталин и Троцкий, Ленина в фильме показали в общей сложности не более минуты, Троцкого, как раковую опухоль, пришлось из ленты кусками вырезать, больше всех показан бесенок Антонов-Овсеенко, а Сталина они вообще и не думали показывать!

Но он запрятал обиду на самое дно сундука и с усмешкой произнес:

– Обижаются слабые. Обижаются герои Достоевского. Где-то у него сказано, кажется в «Братьях Карамазовых», что обидеться иногда, знаете ли, бывает очень даже приятно.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании Всесоюзного производственного объединения кинопромышленности при ВСНХ СССР (Совкино). 5 февраля 1930

Подлинник. Рукописный текст.

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 821. Л. 48]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании «Совкино». 15 февраля 1930

Подлинник и копия. Рукописный и машинописный текст.

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 822. Л. 65]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании «Совкино». 15 февраля 1930

Подлинник и копия. Рукописный и машинописный текст.

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 822. Л. 66–67]

Глава четвертая

Путевка в звук

В достославную эпоху правления царя Алексея Михайловича Тишайшего тесть его боярин Милославский построил себе в Московском Кремле велелепные палаты. После его смерти палаты соединили переходом с царским дворцом и в них стали устраивать первые на Москве театры, именуемые потехами, оттого и дворец боярина Милославского назвали Потешным. Там царская семья чувствовала себя уютнее и со временем переехала сюда, но ретивый сынок Алексея Михайловича, царь Петр Великий, разместил в Потешном дворце Полицейский приказ. При царе Александре Благословенном здание отдали коменданту Москвы и его канцелярии. После революции кто только здесь не обретался, а в третий год первой пятилетки сюда переехала семья фактического главы государства.

Довольно они ютились в убогих комнатах, подчиняясь блажи Иосифа Виссарионовича, считавшего, что семья Сталина не должна жить в роскоши. Новая квартира оказалась тоже не столь уж просторна, но зато у каждого своя спальня, гостям и хозяевам распахивает объятья большая гостиная, у отца просторный личный кабинет. Шкафы, диваны, кресла, стулья. Живем!

В тот полный сюрпризов день, вернувшись со Старой площади, когда уже стемнело, отец весело провозгласил любимое Сетанкино слово «Совкино». В этом слове сидела большая белая сова, сквозь тьму ночи она светила своими лучистыми глазами на экран и показывала Сетанке, а заодно и всем остальным, на что способен волшебный фонарь.

И.В. Сталин держит на руках дочь Светлану во время отдыха в Сочи. 1934.

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 12. Д. 290]

– А что будем смотрреть? – спросила Сетанка, забираясь к отцу на колени. Недавно она освоила букву «р» и произносила ее раскатисто, будто раскалывая буквой-топориком дровишки слов.

– Сюрприз.

– Так нечестно! – игриво надула губы пятилетняя дочка.

– Все ужинали? – громко спросил отец.

– Все! Все! – крутилась у него на коленях Сетанка.

Семья по-прежнему питалась раздельно, из кремлевской столовой приходили судки с харчами, разбредались по комнатам, потом опустошенные возвращались в родную гавань. Генсек ел у себя в кабинете. Любая жена подняла бы мятеж против подобного вопиющего безобразия, только не Надежда Сергеевна: она ценила новые идеалы общества, включающие и бесцеремонное обращение с завтраками, обедами и ужинами, ибо есть вещи важнее, выше и величественнее банального приема пищи.

– Всем, всем, всем! – объявил хозяин семьи и народа.

– Всем, всем, всем! – повторила Сетанка, жалея, что в этих восхитительных революционных словах нет ни одной буквы-топорика.

– Одеваться, как на парад! – выступил вождь с новым воззванием. – Едем в «Совкино» на просмотр.

– Ура! Просмотр! Ура! – кричала Сетанка, и через полчаса Палосич уже вез их по апрельской Москве – рядом Сталин, у него на коленях дочь, на заднем сиденье Надежда Сергеевна и десятилетние Вася с Томиком. Все в парадной одежде, что значило просто второй, реже надеваемый вариант. У Сталина вторым вариантом служил белый китель с белыми брюками, в отличие от обыденного темно-горчичного зимнего или светло-горчичного летнего. Пиджаков, сорочек, а уж тем более галстуков, он давно уже не признавал, вы бы еще ему смокинг предложили или фрак.

– Неужели новые чаплинские посмехушки? – спросила Аллилуева.

– Нет, новый фильм Чаплина я сегодня на седьмое ноября определил, – стараясь оставаться веселым, ответил Сталин.

– Уже купили?

– Купим.

– В таком случае, небось, опять что-нибудь с Гретой Гарбо? – с большой иронией спросила Надежда Сергеевна.

– Нет, не бойся. Не с Гретой Гарбо. Но и не «Симфония ужаса Донбасса». И уж точно не «Моя бабушка», – усмехнулся Иосиф Виссарионович.

Фильм «Симфония Донбасса» представил в этом году Дзига Вертов, тоже гений, по мнению Аллилуевой. Его киностилистику Сталин в целом одобрял, находя полезное в том, что снимается жизнь страны без прикрас, сплошняком, без актеров, – наснимали в тысяче разных мест, смонтировали, и получился запоминающийся видеоряд. Как-то раз Сталину даже захотелось вслух противопоставить киноправде Дзиги Вертова киноложь Эйзенштейна и Александрова, но он сдержался, приберег для удобного случая, когда перетрушники совсем заврутся или когда Таточка их наконец разлюбит. Как разлюбила она его, своего мужа Иосифа.

Фильм «Моя бабушка» Сталин просто личным распоряжением запретил, впервые в жизни волевым решением отстранив ленту от проката. Когда они вместе посмотрели эту белиберду грузинского режиссера Котэ Микаберидзе, по лицу Надежды Сергеевны легко читалось, что она сама с трудом досидела до конца, но при виде негодования на лице у мужа она попыталась сказать что-то по поводу эксцентричного гротеска и ожившей карикатуры… Муж оборвал ее на полуслове и честно сказал, что поскольку он грузин, то и грузинское кино должно быть на высоте, а если он станет пропускать на экраны такое дерьмо, скажут: понятно, своих грузинчиков не глядя одобряет.

– Грррета Гарррбо! Грррета Гарррбо! – каркала на коленях у отца Сетанка, а сталинский «паккард» уже подкатил к Малому Гнездниковскому. Вышли под дождичек, но легкий, почти неслышный, позволявший не спеша идти к подъезду. Дышалось так хорошо, что вспомнился апрель тринадцатилетней давности, когда он так страстно влюбился в Наденьку Аллилуеву, дочь русских родителей, но выросшую на Кавказе. И лицом похожа на красивую грузинку, ей даже нравилось поддерживать слушок, будто папаша ее наполовину грузин, наполовину цыган. Как же она была хороша тогда! Да и теперь хороша, хоть и выражение лица поменялось с восторженно сияющего на печально-ироничное – «до чего же я от всего этого устала!» Совершенно не фотогенична, и ни одна фотография не передает того особого очарования, неизменно воспламенявшего Сталина тогда и теперь.

Он оглянулся на нее и залюбовался. Синий жакет, синяя юбка, белая блузка, белые чулки, черные туфельки, на плечи накинуто легкое серое пальто. Изумительно женственная походка. Нет, она перебесится и снова полюбит его. Немцы дураки и сволочи, надо своих эскулапов искать. В прошлом году она несколько месяцев пропадала в этих противных Германиях, обследовалась, лечилась, и все без толку. Летом сдаст экзамены, и поедем на Черное море. От этих занятий у нее только больше голова болит. Осенью прошлого года Надежда Сергеевна поступила на текстильный факультет Промышленной академии, хочет развивать нашу легкую промышленность.

– Познакомьтесь, это Никита Сергеевич, – вдруг заиграла глазками Таточка при виде забавного паренька, впрочем, лишь с первого взгляда паренька, а со второго видно, что уже за тридцатник и лысеть начал. – Иосиф, я тебе рассказывала о нем. Мой однокурсник.

– Сталин, – представился Сталин, будто по нему не видно, что он Сталин.

– Хрущев, – смущаясь до алого зарева ушей, пожал протянутую руку Хрущев. – Первый секретарь Бауманского райкома.

Глянув и забыв, Хозяин зашагал дальше, кинул нарисовавшемуся Чарли Чаплину, то бишь новому председателю правления «Союзкино» Борису Захаровичу Шумяцкому, очень похожему на великого американского комика:

– С каких это пор у нас секретари райкомов?

– Надежда Сергеевна лично пригласила, – отрапортовал Шумяцкий.

– И когда это ты успела? – сверкнул глазами на жену ревнивый муж.

– Пока собирались, позвонила. А что тут такого? Человек с интересными суждениями, его оценки…

– В оценках секретарей райкомов я не нуждаюсь, – рассердился Иосиф Виссарионович, он не желал, чтобы развеялись воспоминания об их первой весне, чтоб улетучилось полное надежд ожидание чего-то радостного.

Вот еще это имя – Надежда. Как оно нравилось ему тогда. Особенно – что и у него, и у Ленина жены Надежды. Но потом это неприязненное отношение к нему со стороны Надежды Константиновны все испортило. А тут еще он узнал, что при краниостенозе, как по-научному называется окостенение черепных швов, возможно со временем выпучивание глазных яблок, и не приведи бог, если у его Нади будет то же самое, что у страдающей базедкой вдовы Ильича!

Вскоре они всей семьей разместились в зрительном зале. Что будут показывать сегодня, оставалось под строжайшим секретом, знали только Шумяцкий, киномеханик Ремезов и два кинорежиссера, причем киномеханик, по иронии судьбы, с детства глухонемой, как и фильмы, которые он крутил, только что не черно-белый, а вполне даже рыжий.

– Можно начинать, – тихо произнес Сталин. Свет стал гаснуть, на экране появился букет черно-белых лилий, цветы стояли в вазе на окне, дул ветерок, и они слегка покачивались. К букету подошел юноша, лицо которого показалось главному зрителю знакомым, и, поставив ширму, скрыл цветы от зрителя, подошел к клетке с попугаем и накрыл ее покрывалом. Взял со стола кукол и бросил их под стол. Подошел к нарядной женщине и заставил ее скрыться в платяном шкафу. Наклонился к печке, открыл заслонку и подкинул туда дровишек, закрыл, встал лицом к зрителям, подняв перед собой указательный палец, как когда говорят: «Внимание!» Снова открыл заслонку, и в зрительном зале пробежал смешок – огонь в печке горел ярко-алым пламенем. Рука сорвала с клетки покрывало, а там – разноцветный попугай. Рука отодвинула ширму, а там – розовые лилии с ярко-зелеными листьями. Юноша подошел к шкафу, из него выскочила женщина уже не в черно-белом, а в разноцветном ярком платье. Он подарил ей лилии.

Всего минута экранного времени, но свет снова зажегся, и зрители от души зааплодировали.

– Вот здорово! – закричала Сетанка.

«Где же я видел этого паренька?» – думал Сталин. А на сцену перед экраном вышел смущенный человек и стал кланяться.

Он родился в Белгороде, учился в гимназии, заболел воздухоплаванием, на первых российских соревнованиях моделей планеров занял первое место и был отмечен лично Жуковским, основоположником аэродинамики. Звали его Николай Дмитриевич Анощенко. В Первую мировую войну наш белгородец сражался на фронтах в качестве военного летчика, получил награды, в том числе и Георгиевский крест, в Гражданскую подался к красным, потом занялся аэростатами и совершил почти суточный полет на аэростате… Но вдруг увлекся изобретением Люмьеров и поступил в Институт кинематографии. Изобрел кинопроектор с непрерывным движением пленки, запатентованный в Америке. Отправился изучать иностранный опыт, а когда вернулся, стал усиленно работать. И вот итог.

– Мной был изобретен новый способ аддитивной проекции «Спектроколор», – объявил Анощенко торжественно. – С его помощью отныне можно будет снимать цветное кино. В чем вы могли только что удостовериться.

Сталин посмотрел на жену. Лицо Надежды искажала боль, но она легонько потрепала его руку и произнесла:

– Это прекрасно!

Сталин поднялся со своего стула, оглядел зрителей и сказал:

– Думаю, мы можем поздравить товарища Анощенко с таким хорошим достижением и поручить ему снять документальный фильм о праздновании в этом году Первомая. Кто за?

Все дружно и радостно подняли руки.

– А теперь, товарищи, посмотрим, какой сюрприз нам подготовил другой кино… – Сталин хотел сказать «кинодел», но глянул на жену, вспомнил, как ей не нравится это его словцо, и закончил: – …режиссер.

Он сел обратно на свой стул, и свет в зале погас. На черном экране лучом прожектора стала высвечиваться медленно вращающаяся темно-серая башня Татлина, и заиграла музыка, напоминавшая звуки вьюги. На нижнем ярусе башни высветилось белыми буквами: «Путевка в жизнь – производство Межрабпомфильм», и дальше луч прожектора выхватывал с ярусов башни изначальные титры: «над фильмом работали – Н. Экк, немой сценарий – А. Столпер, Р. Анушкевич, оператор – В. Пронин, художник – И. Степанов, звуковой сценарий – Н. Экк, Яков Столляр…»