Тайна гримуара Золотых Драконов, или Демон в старой кладовке

Вера Прокопчук

Тайна гримуара Золотых Драконов, или Демон в старой кладовке

Глава 1

В городишке Мерристон хлестал злющий ливень – и сквозь ливень и ночную тьму по улице, задыхаясь, бежала девочка.

Топот за спиной. Топот все ближе. Сердце колотится уже где-то в горле. Только бы успеть завернуть за угол, только бы добежать до заветной калитки раньше, чем грубая рука схватит тебя за волосы…

Боже, как скользко – а надо бежать из последних сил! Ноги в истертых туфельках разъезжаются на мокрых камнях мостовой, избитых водяными струями, блестящих в желтом свете фонарей… Только бы не упасть, только бы не поскользнуться, если упадешь – конец…

Ох, это не дождь, а ледяной океан. Платье промокло насквозь; как холодно! Кровь стучит в висках, и, кажется, сил уже нет… Но надо бежать – иначе…

Но вот и поворот, вот и калитка; скорее, скорее!!! Калитка заперта, но девочка знает, на какой потайной рычажок надавить, чтобы она открылась. О Боже, его заело! Девочка дергает рычаг изо всех сил, а топот все ближе… Наконец – получилось! Она успевает юркнуть внутрь, задвинуть засов и со стоном опуститься на мокрую землю. И зарыдать взахлеб, кусая руку, чтобы заглушить звуки, чтобы не выдать себя…

Мужчина, который гнался за ней с плеткой в руках, озадаченно осматривает улицу, которая совершенно пуста, затем, ругаясь сквозь зубы, отправляется обратно.

Девочка с трудом встает, поднимается на крыльцо дома и стучит дверным молотком.

Не сразу, но через примерно минуты две-три раздаются шаркающие шаги, кто-то возится с засовами; наконец, дверь отворяет крошечная иссохшая старушка в старомодном чепце и ахает, увидев дрожащего от холода ребенка; с волос малышки струйками стекает вода.

– О Небеса, входи скорее, – лепечет она, заводя девочку внутрь.

Через пару минут девочка уже переодета в теплый старушкин халат, ноги ее закутаны пледом, а голова полотенцем. Сидя в кресле, она жадно пьет горячий чай, время от времени вытирая слезы, которые сами текут из глаз, и унять их нет никакой силы.

– Это отчим тебя так? – осведомляется хозяйка дома, указывая на свежий синяк на скуле.

– Нет, это матушка, – девочка шмыгает носом. – Отчим меня хотел плеткой, но я удрала…

– Переночуешь у меня, Синди, – вздыхает старушка.

Девочка молчит, словно собирая все свое мужество для вопроса, ответ на который она услышать хочет, но страшится.

– Бабушка Эвелетта, – наконец спрашивает она дрожащим голоском, – а вы ходили в мэрию? Насчет меня?

В глазах ее горит отчаянная надежда.

В ответ старушка только прерывисто вздыхает, из чего Синди становится совершенно понятно, что ничего хорошего она сейчас не услышит.

– Не отвечайте, я все поняла, – говорит она тихо, как взрослая.

Старушка, опираясь на стул, добирается до соседнего кресла, и охая, садится в него. Садится, постанывая, и видно, что у нее болят все суставы.

– Они говорят, что я слишком стара, чтобы взять ребенка на воспитание. Отчасти они правы – я еле таскаю ноги, и как знать, не завтра ли я отдам Богу душу? Мне уже девяносто восемь! Я уж и завещание написала – оставила все своей племяннице, и просила ее в завещании о тебе позаботиться. Я бы тебе оставила – но ведь опекунами поставят твою родню…

– А они все пропьют, – горько усмехнулась малышка.

– Я уж говорила им, в мэрии, что они к тебе плохо относятся, но они ответили, что долг родителей воспитывать детей в строгости…

Наступает пауза. Тихо вздыхает Синди, тихо вздыхает старушка.

– Я предлагала деньги твоей мамаше, – наконец, говорит Эвелетта тихо, – хотела тебя выкупить.

– И что? – в голосе девочки робкая надежда борется с выученной безысходностью.

– Я предложила ей все, что у меня есть. А она заломила сумму в десять раз больше. Я сказала, что у меня нет больше, и что ей выгоднее согласиться на то, что я ей предлагаю, а то она и вовсе ничего не получит. Но она расхохоталась мне в лицо и ответила, что если мне так уж приспичило тебя забрать – то я должна продать и заложить все, что у меня есть, а если и этого не хватит….

– То что?

– Она предложила мне продать душу дьяволу, – старуха усмехнулась, – да еще добавила, что раз меня в городе считают знахаркой и ведьмой, то уж я точно знаю к нему дорогу…

Девочка поднимает взгляд на старушку, закусывает губу, и напряженно думает о чем-то. Пальцы ее барабанят по столу.

– Не надо ничего продавать, – говорит она тихо и твердо.

– Ну, тогда пойдем спать, – отвечает старушка ласково.

Она отводит девочку в одну из гостевых комнат. Рядом с кроватью в маленьком медном подсвечнике тихо мерцает свеча, и восковые капли стекают, как слезы. В дверях старушка оглядывается, долго с грустью смотрит на лицо ребенка, освещенное тихим светом свечи, и, наконец, бесшумно прикрывает дверь.

Проходит минут десять. Девочка открывает глаза. Несколько секунд она сидит на кровати, сжимая кулачки, как человек, который принимает окончательное решение. Затем, взяв оплывающую свечу, она поднимается с постели, выходит из спаленки, и по широкой круговой лестнице идет куда-то вверх, вверх, вверх…

Перед ней высокая тяжелая черная дверь; переведя дыхание, девочка открывает ее…

Пламя свечи мечется, выхватывая из тьмы то книжные шкафы, то высокий потолок, то великое множество стеллажей, уставленных тяжелыми фолиантами в дорогих переплетах. Девочка уверенно подходит к полке, безошибочно достает тяжелую книгу с тремя золотыми драконами на обложке, кладет ее на стол. Затем, оглядевшись еще раз, отодвигает в сторону одну из полок.

За полкой скрывается небольшая потайная кладовка, в которой, впрочем, нет ничего драгоценного: свечи, мел, какие-то склянки на полочках. Здесь девочка тоже без колебаний отбирает то, что ей надо.

Наконец, вернувшись в зал библиотеки, она начинает чертить на полу мелом что-то замысловатое, время от времени сверяясь с книгой. Книга, надо заметить, имеет престранное содержимое: непонятные картинки, диковинные записи, расположенные не по строчкам – а то по спирали, то восьмеркой, то по совершенно безумным линиям. Но это не смущает ребенка – девочка уверенно водит по странице пальцем, словно чтение непонятного шифра не доставляет ей ни малейшего труда…

Потом она зажигает свечи. Ставит их в каждом углу пентаграммы. Капает что-то из склянок. Зажигает ароматическое масло. И начинает обряд.

Поначалу это могло бы показаться забавным со стороны: тоненький голосок ребенка произносит непонятные заклинания; конечно же, это детская игра, это несерьезно!

Но постепенно по комнате разливается странное мерцание; воздух, переливаясь и искрясь, словно растворяет в себе и полки с книгами, и ночную тьму, и деревянные полы. Девочка смотрит вниз, словно с высоты, и видит огромный старинный зал…

Зал украшен изысканными фресками, обсидиановыми колоннами и мозаикой на полу – мозаика образует восьмиконечную звезду, и в середине ее стоит мужчина в простой длинной черной одежде, окутанный странными цепями, которые переливаются огнем.

Кто он? Что там происходит? Что-то зловещее… Почему на нем эти цепи?!

Сердце девочки колотится как у испуганной птички. Ох, зачем она ввязалась во все это? Хоть бы кто-то из взрослых был рядом, кто помог и подсказал бы, что делать. Но прервать обряд – как?! А убежать и бросить все – как бы не стало еще хуже, и самое главное: кто этот человек в центре зала? Что это за место, и кто те люди, которые его окружают? Почему они глядят на него так враждебно, и говорят так, словно обвиняют его в чем-то? Что они с ним собираются сделать?!

Девочка утирает крупный пот со лба.

Однако надо доводить начатое до конца. Ее голос почти не дрожит, она взяла себя в руки. Ногти ее впиваются в ладони, она тяжело дышит – но все же выговаривает заключительные слова обряда.

И внезапно налетает вихрь. Он бешено кружится вокруг мужчины, опутанного цепями, затем этот вихрь, поднимаясь вверх, возносит несчастного узника на один уровень с девочкой. Вспышка света! Страшный грохот, звук взрыва! У девочки вырывается крик ужаса. С пошатнувшихся полок вылетают книги и кружатся в жутком вихре, а потом наступает тьма – и колонны, и мозаики, и странный зал с толпой людей исчезают из виду.

Сжавшись в комочек, закрыв голову руками, девочка лежит на полу, поскуливая от страха. Вокруг нее – только то, что было изначально: комната библиотеки… в которой, правда, кое-что изменилось. Свеча погасла, книги разлетелись во все стороны, а на полу, без сознания, лежит мужчина.

Мужчина в темных странных одеждах, опутанный цепями, по которым перебегают огненные всполохи.

Дверь открывается, в библиотеку входит старушка Эвелетта – в байковой ночной рубашке, ночном чепце, с пледом, накинутом на плечи – и, озираясь, спрашивает с изумлением:

– Детка, ты что тут натворила?

Глава 2

Рейвен

В Августенбурхе тоже лил дождь. Он лил уже вторую неделю, и утро встречало меня серым унылым небом, в котором не было ни клочка голубизны. А потом опять по небу перекатывался гром, начинался нудный ливень, который хлестал до самого вечера, поливая наш добрый старый особняк, в котором помещалось магическое детективное агентство «Лунный сундучок». Дождь превратил в длинную лужу дорожку, вымощенную каменными плитками, и затопил белые лилии, которыми дорожка была обсажена. А вечером, устроив себе небольшую передышку на ужин, ливень принимался долбить мостовые столицы – и так всю ночь подряд.

Время от времени я подходила к окну в надежде, что к нашей кованой калитке приближаются клиенты – но видела только запотевшее стекло и в нем – свое собственное отражение – лицо молодой женщины, обрамленное простой прической из пепельных волос.

И когда дождь превратился в сплошную стену воды, когда журчание в водосточной трубе превратилось в яростный гимн дурной погоде, когда я уже потеряла надежду – две посетительницы появились в дверях. И с первого же взгляда я определила, что дело, видимо, серьезное, так как хороший хозяин в такую погоду из дому собаки не выгонит. Вода лила ручьями не только с их зонтов, но также с промокших юбок; ботинки их подозрительно хлюпали.

Первая посетительница была совсем юная девушка лет восемнадцати, очень хорошенькая; за руку она держала вторую – бледненькую девочку лет одиннадцати – вероятно, младшую сестренку.

– Я не знаю, какие у вас тут расценки, но, я надеюсь, смогу заплатить – я недавно получила наследство, – пролепетала она, и добавила шепотом, – лучше бы я его не получала вовсе, – она отворотила лицо, чтобы скрыть слезы, брызнувшие из ее глаз.

– Прошу вас поближе к камину, – отвечал Дайорелл – хозяин нашего агентства, великолепный маг, и, по совместительству, мой приемный отец. – А ты, Рейвен, распорядись, чтобы Ханна принесла горячего чаю с ромом – и, мне кажется, дамам неплохо было бы где-то просушить чулки, если они не хотят получить простуду…

Он усмехнулся в усы, распушил пальцами свои пышные бакенбарды и вышел, с трудом протащив сквозь узкую дверь свое довольно-таки грузное тело. А я захлопотала вокруг наших гостей. У нас тут по-домашнему: клиент должен быть здоров и благополучен, поэтому у меня нашлись и сухие чулки, и теплые домашние сапожки, и горячий чай, и даже печенье. Как бы ни были встревожены дамы, но после чая они явно повеселели. А я нажала кнопку на столе, сообщая Дайореллу, что все готово и можно начинать разговор.

– Итак, – произнес он, устроившись в кресле за массивным письменным столом, – я слушаю вас, милые леди. Вероятно, случилось что-то из ряда вон выходящее, если в такую непогоду вам понадобились услуги магического агентства?

Старшая из девушек скорбно кивнула. Младшая еще более скорбно шмыгнула носом.

– Меня зовут Клелия Беркли, – представилась старшая. – А это Синди Крайтон…

– Ваша родственница?

– Нет. Я даже не знаю, как объяснить, кто она мне. Моя покойная бабушка, Эвелетта Бёрдвистл, которая оставила мне наследство, просила о ней позаботиться. Но я не знала, где ее искать, однако она сама прибежала ко мне поздно вечером. Она была очень испугана, и кажется пыталась выговорить «Спасите», но не смогла. Она вообще не может говорить, понимаете? Хотя раньше, как мне сказали, она говорила, да я и сама… то есть я не уверена, но я слышала…

– Что вы слышали?

– Я сидела на веранде, своего дома, поздно вечером. Пила чай. А потом слышу – будто неподалеку голос взрослой женщины, она говорила, зло так: «Ах, вот ты где, дрянь! Живо домой, я научу тебя как…» – а дальше крик ребенка: «Мамочка, не надо, пожалуйста!» – а потом… сначала стало тихо, а потом эта женщина закричала не своим голосом. Потом ко мне прибежала эта девочка – я думаю, что это она кричала, а значит, могла говорить, так? – а наутро продавщица в магазине одежды сказала, что…

Она замолчала.

– Что же вам сказали?

Клелия вздохнула, а потом, хрустя пальцами, пробормотала:

– Самое главное – теперь в городе по ночам творится что-то страшное, зловещее! А подозревают в этом меня! Если позволите, я вам все расскажу по порядку… Все началось с этой противной летучей мыши!

Если изложить сбивчивый рассказ Клелии в более-менее связном виде, то получилось бы во что…

Глава 3

Клелия Беркли

Гадкий нетопырь! Вот уж воистину – дурная примета!

Все впечатление испортил от моего нового дома. А ведь впечатление – о! – было восторженным, было бесподобным, было ну просто парящим над землей в небесах, – до встречи в нетопырем, разумеется. Я уже расслабилась, оттаяла душой, даже улыбнулась мечтательно – и нате вам!

Ну посудите сами: осматривая свой новый дом, натыкаешься на маленькую запертую синюю дверку, долго подбираешь ключ, отпираешь ее, разумея обнаружить за ней уютную светелку – а там темная каморка, полная пыли и хлама; даже ставни на окнах – и те закрыты наглухо. Тьма непроглядная! Я зажгла фонарь, чтобы посветить внутри. Фонарь осветил только голые стены, потертый пол и стеллаж с банками солений – и вдруг: фррррр! – и с мягким, почти неслышным шелестом, в лицо мне кинулось нечто… такое небольшое, мягкое, черно-бархатистое, но все равно – ужас! – и, по изломанной кривой, улетело непонятно куда…

С истошным визгом я отскочила прочь, наступив на ногу господина Лидса, поверенного, который и показывал мне мое новообретенное наследство. Лидс ойкнул.

– Что… это… было? – спросила я, прерывисто дыша. И обмякла в его сильных руках: все куда-то поплыло перед глазами, а колени стали как из мокрой ваты.

– Летучая мышка, – отвечал он беспечно, – надо ее выпустить, а то вон там в окно колотится…

– О, пожалуйста, откройте ей окно, и пусть летит куда подальше, – простонала я, опускаясь на пол.

Лидс так и сделал. А вернувшись назад, осведомился:

– Если вам уже лучше, продолжим осмотр?

Я отдышалась, выпила воды, и мы продолжили. Чудесный домик состоял из двух этажей и мансарды. Еще имелась большая, просторная веранда – ух ты! на ней мне так славно будет пить чай летними вечерами! И маленький сад из фруктовых деревьев! И очаровательный задний дворик, заросший запущенными кустами роз. Здесь можно будет посадить грядку клубники, размышляла я, и еще развести что-нибудь вкусное. Это наследство было невероятным чудом для меня, уже не надеявшейся когда-либо обрести свой дом – свой, в котором никто не будет меня гонять, шпынять, допрашивать, контролировать…

Словом, все было отлично, не считая того, что у меня все еще постукивали зубы.

– И откуда она только взялась, эта чертова зверюга, – я нервно ёжилась, вспоминая ушастую, курносую, мерзкую мордочку, – так меня напугала…

– А вы что же, верите в эти поверья? – осведомился Лидс.

– В какие? – удивилась я.

– Ну, всякое говорят…

– Вы меня пугаете. Я ничего не знаю про поверья, но лучше уж расскажите правду, чем вот так, намеками.

– Ну, одни считают, что залетевший в дом нетопырь – дурное предзнаменование, другие – что он связан с нечистой силой; цыгане и вовсе полагают летучих мышей проводниками душ черных ведьм на тот свет – да глупости все это! Безобидная зверушка, только и всего.

Меня передернуло. Лидс продолжал:

– Вот, прошу сюда: это библиотека старой леди. Смотрите, сколько стеллажей! А какие старинные фолианты, в тисненых обложках! Наверняка, здесь хранятся очень ценные книги…

– Хм, – отвечала я, созерцая мрачноватую комнату с панелями и стеллажами из мореного дуба – и покрутила носом.

Признаюсь вам – тссс! – по секрету в чудовищном: я всю жизнь ненавидела книги. Ухххх, как я их терпеть не могу! Вечно-то в них описаны драки, интриги, ссоры и ненависть; кто-то кого-то жрёт, с хрустом и злобой – и это, считается, всем интересно. А я человечек тихий, конфликты не выносящий. Они называют это «приключениями», ха! – но я-то знаю, что «приключения» на простой человеческий язык переводятся как «неприятности». По мне, так самая лучшая книга – та, которую никто, конечно же, не напишет – выглядела бы примерно так: «Они тихо жили в маленьком коттедже, и никогда не ссорились. Каждый день у них в кухне пахло пирогами и печеньем; в саду росла малина, яблони и вишни; по вечерам они качались в гамаке или пили кофе, сидя на крылечке. А зимой у них в печурке трещали дрова, за окном падал снег, мурлыкал кот, а бабушка вязала шаль. И так шли годы, и поколения сменялись новыми поколениями, но неизменно в кухне пахло вишневым пирогом с орехами, и все они нежно любили друг друга. Конец».

В своих мечтах, иногда, я воображала себе этот домик, и своих несуществующих родных, которых я в своих мечтах так нежно любила, а они любили меня; и дворик с гамаком, поросший по углам фиолетовым люпином… И тогда я оглядывалась вокруг себя – вечно все чужое, вечно не мое, вечно временное, которое и обживать не хотелось. Зато хотелось заткнуть уши и сунуть голову под подушку, ибо уж чего-чего, а ссор и неразберихи в моем семействе было предостаточно.

Тут надо на минуту остановиться, и объяснить, что семейство-то у меня как раз было. И папаша, и мамаша, которые орали на меня просто потому, что надо же на кого-то орать; и две сестры, которые вечно воровали мои вещи – точнее, они просто приходили, и в моем присутствии инспектировали содержимое моих ящиков комода. Все, что им понравилось, они объявляли своим – якобы, мною у них украденным – и на меня же ябедничали. Еще был брат, который начал меня колотить погремушкой, как только ребеночком встал на ноги. Надо ли говорить, что в нашей квартирке я чувствовала себя не дома, а… даже не знаю, как описать это состояние.

Ну, представьте, что вы сидите на болоте, на кочке. Кое-как подтянув ноги, чтобы не замочить их. А в это время через болото несется вражеская конница, идет перестрелка, кто-то куда-то бежит, в общем, все носятся туда-сюда и воюют. Ну, и сверху еще дождик идет, такой, со снегом. А ты сидишь на кочке и воображаешь, что это вроде как твой дом. Надо ли говорить, что из этой идиллии я сбежала при первой же возможности?

Намного лучше не стало. Съемные мансарды и чердаки со сквозняками, каморки и полуподвальчики с запахом плесени. Холод, вечные неудобства, полуголодное существование, – все это измучило меня не меньше, чем вечная нервотрепка в родительском доме. Но хоть было тихо…

Хотя, что мне до этой тишины! Просыпаешься ночью от того, что тянет голодный желудок, и смотришь в облупленную стену. И понимаешь, что ты не дома, и нет вообще у тебя дома, а есть какая-то вечная сиротская бесприютность…

С последней квартирки меня уж и вовсе приготовились выгнать. Из-за вечного холода и сквозняков я жутко простыла; простуженная, я не смогла выйти на работу; с работы меня выгнали, как слишком часто болеющую, и вот он, грустный финал: я сидела на кровати, подсчитывала свои жалкие сбережения, и понимала, что либо я уплачу за квартиру, но не останется на еду – либо питаться смогу, но ночевать придется в парке на скамейке.

И тут в дверь постучали.

– Письмо тебе, – неласково молвила хозяйка, протягивая конверт, – какое-то с печатью. Уж не из полиции ли? Чего набедокурила?

Я осмотрела конверт, который был явно не из полиции, но открыла его с опаской, ибо ждала, конечно же, какого-то подвоха.

И поняла, что случилось чудо! Вместо подвоха я обнаружила письмо, в котором извещалось, что моя троюродная бабушка, госпожа Эвелетта Бёрдвистл, скончалась и оставила мне наследство…

Стоп, этого не может быть.

Какая троюродная бабушка?! Да у меня отродясь не было никаких троюродных бабушек. А если она была – почему ни разу не пригласила в гости, хотя бы на праздник или каникулы? Почему я жила как заброшенная собака…

Однако письмо было реальным, и – ура! – дом тоже оказался реальностью. И это не была, вопреки моим ожиданиям – какая-то сырая или зловещая развалюха, о нет! – сухой, чистенький, мило-старомодно меблированный, респектабельный кирпичный домик, в котором все было на своем месте. Стены, оклеенные обоями в цветочек. Очаровательные пузатые шкафчики. Милые комодики. Круглые ковры и целые оранжереи домашних цветов в эркерах. И в каждой комнатке – камин или печка! Идиллия. Ну, не считая нетопыря. Но это же сущие мелочи?

– Полагаю, я могу откланяться, – с улыбкой произнес Лидс, – тут в папке все бумаги, извольте убедиться….

– А это что такое? – я повертела в руках запечатанный конверт.

– Ах да, чуть не забыл. Это письмо, которая ваша бабушка написала вам незадолго до смерти. Ну, я полагаю, что вы можете, после моего ухода, заварить себе чаю и не торопясь прочитать это письмо…

И быстро удалился, мило улыбаясь.

А я отправилась заваривать себе чай.

Глава 4

Я долго искала на огромной кухне, среди бесконечного числа шкафчиков и полочек, где тут вообще нормальный черный чай, ибо количество разнообразных кухонных баночек (фарфоровых с картинками и без картинок, металлических и стеклянных) превышало все мыслимые нормы; тут был чай липовый, земляничный, малиновый и вишневый, с лепестками роз и османтусом (что это такое?!), с васильком и мандариновыми корочками, молочный улун и ройбуш, имбирный и каркаде, и еще какие-то немыслимые названия, вроде «Совиного молока», и в конце концов я отчаялась, кинула в чайник всего по щепотке, и залила кипятком. А налив себе полную чашку чего-то непонятного, но довольно приятного на вкус и запах, я принялась читать письмо:

« Моя дорогая внученька!…»

Уже после этого одного лишь обращения и готова была прослезиться и расцеловать листок бумаги. Никто никогда так ласково ко мне не обращался – по крайней мере, на моей памяти.

«… Надеюсь, это письмо тебе вручили, как я и просила, до осмотра дома….»

Тут я ощутила неприятный холодок, ползущий по спине.

«… и даже до подписания тобою всех бумаг на наследство. У тебя есть полное право отказаться принять это наследство, ибо дом этот таит множество сюрпризов. Значит, по порядку: не открывай маленькую синюю дверь и не выпускай нетопыря, который там спит, а то он всех перепугает, а кому это нужно. Не читай вслух никаких книг в библиотеке, а то может вылезти всякое такое, что потом крайне трудно загнать обратно. В любом случае, я верю, что с остальным ты справишься. Я долго изучала свою многочисленную родню и увы! – очень долго не находила достойной наследницы, пока не наткнулась на тебя. Ты девочка разумная – уже потому, что сбежала от своей ненормальной семейки! – а значит, все в твоих руках. Ничего не бойся. Твоя любящая бабушка Эвелетта.

P.S. Как ты могла заметить, в завещании я главным условием наследства написала, чтобы ты позаботилась о Синди Крайтон. Только с ней надо поосторожнее – она в целом добрая девочка, но вечно сует свой нос куда не надо, а уж что она сотворила, добравшись до Гримуара Золотых Драконов – это уму непостижимо; поэтому, если она у тебя поселится, держи ее подальше от библиотеки, а то она тебе весь дом разнесет».

Я задумалась. Попыталась представить себе коварную особу Синди Крайтон, которая, вероятно, злобна, опасна, и может разнести весь дом. Мне представилась нагловатая девица с пышными формами, лет двадцати пяти, с ярко накрашенными губами – вот уж спасибо за такое условие, заботиться об этой красотке! Да еще, поди, придется ее поселить ее у себя?! Но – придется, ничего не поделаешь, а то ведь она может нанять адвокатов и потребовать лишения меня наследства вследствие невыполнения условий…

Да, наследство явно оказалось с подвохом.

Добил меня окончательно пост-постскриптум, написанный рукой покойницы. Ибо он гласил:

«P.P.S. Возможно, я навещу тебя недельки через две, посмотреть, как у тебя идут дела».

После этого я почесала в затылке и решила, что бабуся перед смертью немного спятила. Ну, да что взять со старого человека, у которого уже все перепуталось в голове?