Больные души

Мне подумалось, что она правду говорит. Я действительно вплоть до сегодняшнего дня не совсем понимал, что собой представляет жизнь. Впрочем, то же самое можно было бы сказать и про все мое окружение. Жизнь никогда не была для нас чем-то особенным. Люди крутятся по жизни, но даже само это слово – «жизнь» – редко всплывает в их головах. Наверно, если не считать врачей, то думать о жизни – удел разве что буддийских монахов из древних монастырей в дальних далях. Ну и покоящегося у себя в могиле уважаемого господина Островского.

Передохнув, дама снова завела речь:

– Доктора повидали на своем веку самые разные жизни и смерти. И врачами руководит одно желание: докопаться до сущности жизни. Может показаться, что эти облаченные в халаты дамы и господа – люди бесстрастные, жестокосердные, даже немного нелюдимые. Но это все от того, что они видят дальше нас, чувствуют глубже нас и мыслят не так, как обычные люди. Доктора понимают, что абсолютное большинство вещей в нашей жизни можно обменять на что-то. Исключение – сама жизнь. И потому они встают за операционный стол с самым профессиональным настроем, точь-в-точь как атлеты, выходящие на стадион. Многолетняя практика все доводит до состояния условного рефлекса. А потому врачам некогда шуточки отпускать насчет жизней больных и собственной профессии. В наши дни отношения между врачом и пациентом становятся все более проблематичными. Но доктору, которого накануне сильно обидел больной, все равно надо на следующий день являться на службу и с прежним рвением осматривать пациентов. Любые офисы могут закрываться. Даже правительство может оказаться не у дел. А больницам суждено вечно стоять открытыми для приема пациентов. Миленький Ян, знаете ли вы, что это такое: вверять жизнь другому человеку? Понимаете ли вы, что это такое: заниматься медициной, чтобы быть в помощь людям? Слышали ли вы о такой вещи: гуманном искусстве врачевания? Вообще, если уж мы говорим откровенно: врачи – самые что ни на есть преисполненные великой доброты и колоссальной скорби живые бодхисатвы. Только вооружены они ланцетами.

Снова зашелестели мысли в моей голове. Нет, все-таки врачи не родня владыке преисподней Янь-вану. Я ненавидел себя за то, что мне вообще такое взбрело на ум. Я заметил, что лицо сестрицы Цзян побледнело. Рана на груди шевелилась, как приоткрытый рот, который все сильнее харкал кровью. Мне очень хотелось закрыть эту пасть кулаком, чтобы остановить кровотечение. Но я не осмелился это сделать.

Дамочка же, словно пограничник на рубеже, самоотверженно оставалась на посту.

– Можно даже понять врачей, которые все-таки принимают красные конверты с подношениями. Вы же видели, как люди, приходящие в храм, устилают землю перед фигурками Будды денежными купюрами? Есть ли другая профессия, где человеку приходится так усердно работать, ощущать на себе такую большую долю ответственности, подвергать себя такой опасности? Врачевание – это вам не песенки сочинять, это жизни спасать, здесь нет места даже для малейшей неточности. Это вам не сфера услуг, где продал кило овощей или постриг одну голову, и, если что-то пошло не так, – можно всегда вернуться и продать кому-то несколько килограммов овощей или постричь голову заново. Есть ли что-то столь же бесценное, как жизнь? С врачей требуют «заниматься медициной во исполнение чаяний простого народа». А это цель абсолютно недостижимая!

– Почему это «недостижимая»? Мы же живем в великой стране, для нас все достижимо.

– Миленький Ян, лечение болезней и спасение больных – это бездонная пропасть. Недовольство пациентов и их родственников никогда не иссякнет. Мне неловко об этом говорить, но у нас же на медицину тратится лишь одна сотая тех средств, которые на те же цели расходуются в США. В нашей стране не могут справиться даже с кормлением младенцев. Родителям приходится ехать за рубеж за сухим молоком. Можно ли при таких обстоятельствах что-то требовать от врачей? Ни один врач не хочет лечить больного спустя рукава. Но люди вечно хотят неправильно толковать их действия. Докторов неистово ругают, угрожают им вплоть до расправы, избивают их до посинения. Врачам поголовно приходится глотать смоченный собственными слезами рис. А ведь они еще постоянно работают сверхурочно. Получается, что закончил службу в одном месте – тебя уже ждут в другом. Больницы настолько лишают докторов свободного времени, что они даже собственным родным уже не могут быть в помощь. И вот с таких выдающихся людей, которые силятся облегчить страдания всего живущего и сущего, государство, с одной стороны, требует, чтобы они из раза в раз одолевали вершины, сравнимые разве что с Джомолунгмой[15], а с другой – назначает им зарплаты такие низкие, что хоть в Мертвом море топись. Подумайте только: врачи же отучились в университетах, а учатся они гораздо дольше, чем другие молодые люди. Выпускнику со степенью доктора наук – по крайней мере 30 лет, а он только начинает проходить практику в больнице! И денег ему за его время платят меньше, чем рабочим-мигрантам из деревни. Врачей вынуждают работать за гроши. Многие доктора и сами тяжело болеют, но не могут позволить себе лечиться. Миленький Ян, есть же такие профессии, где люди целыми днями ничего особого не делают, но денег за это ничего получают гораздо больше, чем врачи. Справедливо ли это? Доктора продолжают трудиться не из-за жажды денег, а ради того, что вылечить больного, для них это – самая большая радость. Они хотят показать, что они – лучшие целители. Так что не стоит их упрекать за принятие «подношений». А может ли быть как-то по-другому? Ответ прост: нет, они же врачи. Они искренне любят свое дело и бескорыстно служат больным, которых любят всем сердцем. А потому у врачей отключается всякое «я». Они жалеют любую прекрасную жизнь, которая чахнет и угасает на глазах. Им больно наблюдать, насколько недолговечно, подобно яркому цветку, наше существование, исчисляемое считаными годами и месяцами… Но возвращаясь к тому, с чего я начала… Доктора достойны тех денег, которые им подносят. Это минимальное уважение, которое мы можем проявить к докторам. Врач принимает конверт с мыслями о больном, из желания принести упокоение пациенту, обеспечить спокойствие больного во время операции, чтобы медики могли поработать в полной тишине. Это и есть высшее проявление миссии врачевателей: спасать умирающих от смерти и облегчать страдания больных!

Я задумался о конторе, куда я ходил на работу. Людей там было больше, чем нужно было для дела, работали все абы как, прошел день – уже слава Небесам. Мои коллеги даже не думали о профессиональной подготовке, что уж говорить о воспитании в себе каких-то там братской любви, гуманности и справедливости, о которых твердил великий учитель. При любой удобной возможности сотрудники, работавшие бок о бок в одном кабинете, подсиживали друг друга, желая поскорее втоптать в грязь оппонентов. Только долгая болезнь или даже смерть товарища могли принести им облечение. Я же воочию убедился, насколько местные врачи были преданы работе, носились повсюду, как псы, и выматывали себя, как ослы. Причем все отделения больницы взаимодействовали в тесной связке. Да, отдельным докторам, возможно, не хватало времени, чтобы выказывать пациенту благосклонность, но ведь все равно все, что они делали, было для продления жизни больным. Я и на интуитивном уровне это понимал. На всем свете есть только два рода людей, которые будут готовы прийти к нам на помощь, когда приходится выбирать между жизнью и смертью: родители и врачи. Доктора – отдельный новый вид людей, возникший в результате естественной эволюции. С такими мыслями я ничего не мог поделать. Оставалось только онемело кивать головой.

Налетел очередной приступ боли. Я подумал, что пора бы даме помочь мне продолжить лечение, сначала, может быть, позаботившись о собственном состоянии здоровья. Но сестрица Цзян, задыхаясь, проговорила:

– Миленький Ян, запомните: пациент и врач – прихожане в одном и том же святом месте. Они должны проявлять внимание друг к другу, должны любить друг друга. – С этим сестрица Цзян рухнула мне на грудь, усугубив мои мучения. Дамочка дрожала всем телом. Я постарался поддержать ее. Лицо женщины обесцветилось, а руки и ноги похолодели. Кровь, лившаяся из раны, растеклась мне по груди и животу, что дополнило болезненные ощущения внутри меня неожиданным теплом и краской. Но более всего меня удивило то, что сестрица Цзян каким-то неведомым образом умудрялась все это время сохранять ясность суждений и логику мысли. Ее слова звучали искренним душевным порывом. Блефа в них не ощущалось ни на грамм. Эта дамочка была олицетворением высшей сублимации человеческого духа. Да, больница – святилище, в котором творились живые чудеса. Я подумывал о том, чтобы уговорить спутницу сходить к врачу, но все никак не мог придумать, как подступиться к этой теме. Сестрица Цзян же, вопреки ослабевающему дыханию, заявила мне с сожалением в голосе: – Миленький Ян, если получится устроить правильно отношения между мирянами и богами, то нирвана близка, а бессмертие достижимо.

Спорить с ней я не мог. Я лишь заметил:

– Плохо это все. Жалко, что все так. – Я почувствовал, что погрешил перед больницей. Словно это я и был тем подорвавшимся смертником. Но подобным мыслям не стоило давать роиться во мне. Я уже и сам от боли осел на полу. Мое тело омывал обильный пот. Сестрица Цзян с глухим звуком – «бух!» – скатилась с моей груди.

Напрягая последние силы, сестрица Цзян приподняла голову и уже с пола наставила меня:

– Я оставляю вас на братишку Тао. Не беспокойтесь, он не по годам смышленый. – И только после этого она, улыбнувшись, прикрыла глаза, словно хотела чуток прикорнуть.

Из-за толчка тут же вылез мальчишка лет десяти. Лицо его исказила гримаса. Этот оскал, вероятно, стоило принять за улыбку. Я сначала предположил, что это сынок сестрицы Цзян. Мать и сын вместе работают в больнице, трудятся на единое великое дело и получают от чужого горя свою долю прибыли? Но где же тогда муженек сестрицы Цзян? Тоже упился вусмерть? Мне уже не хватало покинувшей меня спутницы. Бросила она меня на произвол судьбы.

Эх, вот какие творятся дела. Что меня ждет дальше? В такие времена, как наши, только и можно, что тревожиться за самого себя.

18. Разминка перед длительным и мучительным лечением

Скоро удалось положить конец хаосу, который поднялся после взрыва. Полицейские ушли, утаскивая за собой молодого человека в наручниках. Это, правда, был не нападавший, а сын одной из пациенток, который сопровождал мать. Матушка этого парня получила тяжелые ранения в результате ДТП и не приходила в сознание. Врачи подключили ее к ИВЛ. Больница все ждала, когда родственники оплатят лечение. Счета росли, а оплата не поступала. Семья пострадавшей была из деревни, поэтому раздобыть деньги им было неоткуда. Доктор направил заявку на получение квоты для экстренного лечения и даже сам пожертвовал какую-то сумму, но такая помощь – капля в море. Горящую повозку чашкой воды не потушишь. Вот парень и выдернул трубки респиратора. Врач вызвал полицию, и молодого человека арестовали по подозрению в преднамеренном убийстве.

В больнице восстановился привычный порядок, будто ничего и не произошло. Больные под напутствием охранников рассредоточились вновь у кабинетов врачей.

Все, что у меня осталось в памяти от сестрицы Цзян, – длинное белое полотно, которым ее накрыли, когда санитарки готовились укатить окоченевшее тело прочь. Было ощущение, что покойную везли на жертвоприношение в храм предков.

Братишка Тао завел меня в наблюдательную палату. Да, это была не операционная, но мне как-то сразу полегчало. Пришло осознание, что в нашем великом походе по больнице наступил переломный момент и что мне наконец-то окажут помощь. Все предшествующие невзгоды и траты оправдали себя. Сестрица Цзян перед кончиной устроила все как надо. Вслед за чувством, что боль идет на убыль и уступает место некоему подобию надежды на скорый положительный результат, забрезжило ощущение, что меня вернут на правильную сторону света. И от этого на сердце было и радостно, и немного горько. И еще была мысль, что это – новое начало, подготовка меня к серии более глубоких обследований, которые предстояли мне на следующий день: Б-скан, компьютерная томография, гастроскопия, энтероскопия, брохонскопия, электроэнцефалограмма, обследование легких и сердца, функциональная магнитно-резонансная томография, обследование с применением молибденовых мишеней, рентгенография, пункция и прочее. Это было некой разминкой перед затяжным и мучительным лечением. Меня чуть ли не в горы отправили жить отшельником в окружении величественных далей и красивых пейзажей. Похоже, свалился я с чем-то очень серьезным. Диагноз мне был неизвестен – ситуация предельно опасная. На мое счастье меня вовремя доставили в больницу. За что большое спасибо сестрице Цзян!

Наблюдательных палат было больше пятидесяти. Я оказался в № 9 – едва подсвеченном лампой помещении чуть более десяти квадратных метров. Темно там было почти как в пещере. В комнате было семь коек, все из которых, за исключением одной, уже были заняты, преимущественно пожилыми людьми. Приподнявшись, наблюдаемые блестящими во мраке глазами приглядывались ко мне с выражением плохо скрываемого восторга, словно бы к ним на смену привели новое поколение больных, которое должно было освободить их от печального существования и дать им переродиться в новом качестве еще в этом мире. Братишка Тао был одет в спортивный костюм, от чего походил на телохранителя. Он неотступно следовал за мной. Меня сильно раздражало, что за мной увязался такой чертенок.

– Не смею тебя задерживать, – сказал я.

– А ты сам с болью справишься? – отозвался братишка Тао с обаятельной смешинкой в голосе.

– За меня не беспокойся, как-нибудь вытерплю. Я – вечный больной. – Сестрица Цзян уже была не с нами, и возлагать тяжелое психологическое бремя на ребенка у меня желания не было.

– А знаешь, зачем ты в больнице? – Воодушевление озарило физиономию мальца.

– Я ничего здесь не понимаю с самого начала до настоящего момента.

– Чтобы жить и дальше! Ян Вэй, хочешь скажу, сколько мертвяков лежало на той кровати? – Братишка Тао вытянул лицо в явно отрепетированной гримасе и указал мне в сторону койки, предлагая мне прилечь. На грязной простыне виднелось несколько наложившихся друг на друга черных силуэтов людей, сверху залитых подсохшими кровавыми пятнами. Братишка Тао нравоучительно, совсем как взрослый, завел речь: – Все только начинается. Некоторые больные не выдерживают и, к несчастью, умирают. Им нельзя дальше жить. А если больной жить больше не может, то все, что с ним предпринимает больница, оказывается ни к чему. Ну разве этого заслужили от нас врачи и медбратья? Тревожно мне от этого. К тому же сестрица Цзян напоследок поручила мне заботиться о тебе.

Братишка Тао подтолкнул меня в сторону постели и наклонился, чтобы помочь мне снять ботинки. Только и оставалось, что, превозмогая страшную боль, сгорбленной креветкой ткнуться в постель, прямо в вымоченной кровью сестрицы Цзян одежде. Подумалось, что я все-таки еще живой. Да и, возлежа в постели, я бы меньше бросался в глаза медработникам.

Как ангел, к нам впорхнула, привнося с собой согревающий ветерок, медсестричка. Ее появление мигом разогнало прохладный мрак. Судя по виду, девушка была так утомлена, что скоро могла потерять возможность двигаться. Но держалась она молодчиной и сохраняла профессиональные улыбку и доброжелательность. Медсестра похлопала больную, лежавшую в углу комнаты, ухватила ее за указательный палец и подергала его вверх-вниз.

– Вверх поднимается? – спросила медсестра.

Больная ответила:

– Да.

Медсестра снова спросила:

– А вниз сгибается?

Больная ответила:

– Угу.

– Все по плану, – заключила медсестра. Девушка еще стащила носки с ног больной. Перед нами предстали распухшие до размеров спелой редьки стопы. Медсестра потерла их. Пациентка загоготала, словно ее щекотали. Улыбка медсестры стала еще более душевной.

В другом углу палаты лежал лопоухий старикан, лицо которого было покрыто обильной щетинкой, как у хряка. Старик вертелся на кровати, словно выброшенный на берег кит, от чего койка беспрестанно скрипела. Шум старика, похоже, в конечном счете и доконал. Больной, свалившись плашмя на лежанку, заснул. Комнату начал сотрясать пронзительный храп, обрушившийся на нас с силой цунами. Медсестра с явной жалостью потрогала лоб старика.

– Бедолага! Если что – зовите меня.

Наблюдая за этой сценой, я и сам расчувствовался. Да, мне было больно, но такого смятения я еще не познал. Хотелось поинтересоваться у медсестры, не пострадал ли мой лечащий врач от того недавнего взрыва. И сможет ли он еще принимать пациентов? Но тут из коридора медсестру призвала орава больных в критическом состоянии. Девушка вылетела из палаты.

На койке рядом со мной возлежала худосочная дама, в которой весу оставалось едва ли больше, чем в тонюсенькой стопке листов бумаги. Женщина таращила на меня впавшие глазищи и осклабила редкие в пропасти рта зубы. Дама полюбопытствовала:

– А что у тебя?

Я не успел ответить. За меня отозвался братишка Тао.

– Мы еще не знаем, ждем результатов обследования.

– А работаешь где? – спросила пациентка.

Братишка Тао снова откликнулся за меня.

Тогда соседка заметила:

– Завидное местечко! Неудивительно, что ты так быстро оказался здесь.

Я раздраженно вернул ей вопрос:

– А с вами что не так?

– Урана не хватает, – ответила она.

– Чего не хватает?

– У меня в организме мало урана.

– Как это так?

– Электричества от меня совсем нет.

– Электричества?

– Для мужчины моего. Нет электричества – у него не стоит.

– Это вам врач такой диагноз поставил?

– Конечно.

– Значит, вам прописали капельницы и лекарства, чтобы восполнить дефицит урана в организме?

– Ну да… Все-то ты знаешь!

Показалось, что у меня по щекам прошелся загробный ветер. Я окинул взглядом наблюдательную палату, будто стремясь обнаружить в ней тайну, которую посторонним людям знать не надо. Первый раз в жизни я осознал, что все наблюдаемое и переживаемое мной было лишь отображением реальности, но не самой реальностью. Я никогда не давал себе удобного случая поразмыслить хорошенько, как делаются дела в мире. И наверно, в этом, к моему пущему ужасу, и скрывалась первопричина недуга, который камнем лежал у меня в животе.

На проржавевшей темно-красной двери в стене напротив меня значилось черной краской лишь одно слово: «МОРГ». Мои выпученные глаза намертво вобрали в себя сие откровение.

19. Ясная картина будущего из нашей действительности

Да, это был морг. О покойницких я знал только по книгам. Хоррор-писатели часто упоминали их. Морги были частым местом событий в историях о сверхъестественном. Но что мне самому когда-нибудь до морга будет рукой подать, я никогда бы и вообразить не мог. Странное чувство. Показалось, что я вижу перед собой обездвиженную, растерзанную на части сестрицу Цзян. Даже по ту сторону света ей не было дано познать покой.

– Возможно, вам кажется, что все это – одна большая несуразица, но каждому человеку по жизни выпадает хоть раз попасть в такую передрягу. – Слова спутницы таинственным эхом прозвучали у меня в ушах.

В этот момент дверь морга распахнулась, и из-за нее показалась девушка-красавица. В руках она несла полный горячей воды тазик. Пришла мыть ноги пациентке со стопами-редисками. Та мне и рассказала, что эта девушка – ее дочурка.

Всю палату сразу же охватила плотная жгучая вонь. Пока даму омывали, она переговаривалась с другими старичками. Собравшаяся в наблюдательной палате компания, по всей видимости, уже успела сдружиться. Опыт подсказывал, что поначалу в больнице пациенты соперничают, но в то же время служат поддержкой друг другу. Так образуется временное сообщество взаимопомощи, где все воодушевляют друг друга на то, чтобы жить и дальше, и обмениваются информацией о том, как лучше устраивать дела в больнице.

Прислушавшись к беседе, я узнал, что немало народу пробыло здесь несколько месяцев, полгода, год, несколько лет, десяток лет с хвостиком, а то и несколько десятков лет… Все эти люди устроили себе логова и расселились по больнице, как обезьянки-мандрилы. Жить подобной отшельнической жизнью – задача не из легких. Читали вы когда-нибудь «Путешествие на Запад»? Там же все взято из канонов, в которых содержатся сокровенные истины. Наблюдательная палата была важным перевалочным пунктом на нашем общем пути. Чтобы оказаться здесь, сначала надо было обзавестись приличной денежной суммой. Нередко случалось так, что люди вычищали полностью все сбережения, брали в долг у родственников и друзей и распродавали всю недвижимость, а по прибытии в кассу со всеми наличными, карточками и депозитными сертификатами все равно были вынуждены тревожно всматриваться в лица сотрудников. Вдруг сейчас на весь зал объявят, что и этого «недостаточно»? А от такого известия какой кандидат в пациенты не обделается прямо на месте? И все же идут все к врачам с красными конвертами наготове, словно собираясь воскурить благовония перед ликами бодхисатв в храме. А от того, что номерок на прием не сразу получается раздобыть, больным приходится останавливаться в гостиницах или арендовать жилье где-то рядом с больницей. Каждый день надо рано приходить и поздно уезжать. Первоначально в домах по соседству размещались квартиры для врачей, но кое-кто из докторов умудрился себе купить жилье получше, а старые квартиры они сдавали по завышенной цене бычащимся перекупщикам, а те, в свою очередь, по еще более заоблачным ценам – пациентам. Больные притаскивают с собой примусы, чтобы было на чем готовить еду. Так и выжидают они мучительно, заодно заводя новые знакомства или на последние деньги получая все необходимое у барыг, чтобы пустить в ход имеющиеся средства для преодоления затянувшейся очереди. Тяжелое это дело – ходить по докторам. Если посчастливится – тебя втиснут в наблюдательную палату, и тогда забрезжит надежда, что потом еще переведут, если поднапряжешься, на койку в стационарное отделение. И если после всех этих ухищрений на полдороге потерпишь крах, то, считай, жизнь твоя уже и так кончилась. Бывают люди, которые ходят в больницы по многу раз, как тот старик с большими ушами. По его словам, у него всегда было отличное здоровье и он вообще никогда не принимал лекарства да еще каждый день пробегал по десять километров. И вдруг однажды черт его побрал увидеть рекламу больницы. Пошел он сделать компьютерную томографию сердца, и врач ему сообщил, что у него многовато кальция в организме, забиты сосуды и нужно обязательно сделать коронографию. В итоге врач поставил старичку пять стентов и прописал ему еще целую кучу препаратов. После этого дед больше не бегал и загрустил. Он регулярно наведывался в больницу. За десять лет ему в общей сложности поставили аж двадцать четыре стента. Да еще провели коронарное шунтирование и раз тридцать шесть делали коронографию. Все накопления старичка иссякли к тому времени. А он все беспокоился, что в любой момент свалится от болезни как подкошенный. Только ему чуть-чуть становилось хуже, чем обычно, он сразу направлялся в больницу и добирался, по меньшей мере, до наблюдательной палаты. Только здесь он начинал себя чувствовать спокойнее.

Пациенты живо судачили о достижениях на ниве исцеления, будто больница была лучшим местом для осмысления правды жизни. Что-то в этом было от бесед между монахами-отшельниками, уединявшимися издревле в горах. Наверно, если хочешь выжить – такой подход как раз в помощь? На меня снизошло просветление.

Речь шла о том, как пробраться в стационарное отделение, к какому врачу лучше прикрепиться, кто из докторов был посговорчивее других. Причем было очень много тонкостей в том, как доктора в стационаре принимали больных и работали с ними. Некоторые лечащие врачи предпочитали, чтобы в палатах все было мирно и покойно, и потому брались только за пациентов с легкими болезнями. Другие доктора как раз желали проверить собственные таланты и прямо мечтали, как бы перетянуть отделение скорой помощи на себя. Третья группа врачей все пускала на самотек и на авось. Четвертая категория занималась конкретными видами заболеваний. У узких специалистов глаза блестели от одного упоминания их сферы интересов… В общем, у каждого врачевателя были свои причуды. Больные переговаривались между собой, то и дело бросая на меня косые взгляды. Если в комнате и был дефицит чего-то, то кислорода, а никак не урана. За разговорами все начали впадать в сонливость и постепенно позакрывали веки. Я же не осмеливался отдаться сну. А вдруг произойдет что-то непредвиденное? Я все никак не мог по-настоящему понять и влиться в этот мир. Но в конечном счете заснул и я. Со сном забываешь начисто, что тебе больно.

Медсестра, похоже, вернулась и поставила мне капельницу… Отсыпаясь, я один раз сквозь сон увидел, что в пузырьке совсем не было лекарства. Одна игла. Братишка Тао временами пропадал, но потом возвращался ко мне, как тень.