Минор & мажор

Наталья Платонова

Минор & мажор

Книга Н.Г. Платоновой «Минор & Мажор или разное о разном» написана в необычной манере резких контрастов, бросающих читателя из «огня да в полымя». Книга разделена на несколько смысловых частей. Особое внимание критиков заслуживают рассказы «Преднамеренное», «Пути Господни», «Безысходность», которые, безусловно, могут считаться победой автора. Невозможно не оценить прекрасный авторский ход – ярко описанные страшные преступления и не менее страшное моральное падение молоденькой девушки и тут же, как контраст – беззаветная материнская любовь. Не менее впечатляющими являются рассказы «О любви», «На ручки!». Рассказ «О любви» даёт возможность читателю глубоко осознать, понять чувства бабушки к маленьким внукам.

…Не смерти, а уйти от внуков,

Я так панически боюсь…

Весь рассказ от начала и до конца пронизан любовью и горем двух людей – маленького мальчика и его бабушки. Неординарно, остро передано состояние души немолодой женщины, для которой счастье внуков дороже собственной жизни.

…Он маленький, а я старая. Умру, что будет?..

Тема бабушка – внуки прекрасно раскрыта в рассказе «На ручки!». Чужая пожилая женщина и маленькая девочка – два близких существа, отдающих друг другу тепло своих сердец…

Утончённой является часть книги «Мажор…» – гимн добру и любви! Любви ко всему живому – будь то дворовая собачка Бараша или обыкновенные люди, с их незамысловатым счастьем… (Рассказы «Бараша», «Суббота»).

Трилогия «Тарелочка», а также «Невыдуманные рассказы» интересны читателю ещё и тем, что они являются частью биографии Н.Г. Платоновой – дают возможность понять глубину и трагичность личных переживаний писателя; оценить и отдать должное её любви к близким, над которой не властны ни жизненные перипетии, ни годы, ни смерть. Неожиданным и оригинальным в книге является юмор. Автор беседует с читателями об их житейских проблемах; вместе с читателем смеётся и огорчается; надеется на лучшее и с добрым сарказмом говорит о несовершенстве дня сегодняшнего… Для взрослого читателя явилось приятной неожиданностью откровение Натальи Григорьевны – «200 детских стихов!», а очаровательные авторские стихи для детей, частушки и «капустники» – это тот самый мажорный аккорд на большой терции, дающий читателю несомненную надежду:

«ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО!»

Книги Н.Г. Платоновой читаются с интересом, отличаются ярким, отточенным слогом, производят сильное впечатление.

В жизни всему уделяется место

Рядом с добром уживается зло…

В. Войнович.

Все события и имена персонажей, совпадающие с реальными, являются случайными совпадениями.

ПРЕДНАМЕРЕННОЕ

Итак, я живу на Юго-Востоке Москвы. Окраина, но район не спальный. И публика разношёрстная.

С Тарасиком я познакомилась в собственном дворе, хоть он и не был жителем нашего дома. Прекрасным летним вечером возвращалась с работы. Не спешила, что называется, «галок считала». Цвёл жасмин. Его нежный запах и молодые листочки умиротворяли душу, сулили превратить житейские заботы в череду беспечных удовольствий и милых глупостей. И вообще, у меня был очень хороший период в жизни: работа денежная, недостатки в прошлом – в пересчёте на тот июньский день, конечно. Совершенно неожиданно в мой живот врезалось что– то круглое и твёрдое. И это «твёрдое» футбольным мячом не было, а было нежнокожей головой очаровательного мальчишки лет восьми. Приятно– рыжий, чуть веснушчатый, а глаза тёмные– тёмные, аж в вишнёвый цвет отливают.

– Ну, здравствуй, Вишенка.

– Откуда Вы, тётя, знаете, что мама меня Вишенкой называет? Вы с моей мамой знакомы?

«Вишенки», по-детски чистые, смотрели доверчиво.

– Маму я твою не знаю, а то, что ты Вишенка у тебя на носу написано печатными буквами.

Мальчишка протёр нос рукавом дорогой, залатанной на рукавах рубашки. Видно, достаток в семье остался в прошлом… Я протянула мальчику шоколадку – малыш покрутил её в руках, облизал губы.

– Ух ты, какая большая!

– Как тебя зовут?

– Тарасик.

– А папу как зовут?

Мальчик опустил голову. Нежный детский затылок порозовел. Вишенка– Тарасик заплакал. Я присела на корточки, обняла детские коленочки. Какие худенькие…!

– Тарасик, ты меня прости, пожалуйста.

Давай познакомимся. Я тётя Даша.

– Тарас Тарасович Тарасов. – Представился очаровательный малыш. Прерывисто вздохнул, улыбнулся.

– Я уже большой. Мне маму жалко.

– Давай, деточка, подумаем, как твоей маме помочь. Мама работает?

– Не берут. Лизочке годик и четыре дня. Я бы с ней сидел. А дядя сказал, что ещё со мной надо сидеть и что с двумя детьми нельзя работу сделать. Вообще– то нас не двое, а трое. Ещё Мишутка есть, он на два года меня меньше. Он мне двоюродный брат.

– А у Мишутки есть папа и мама?

– Есть. Они плохие. Деньги получат и водку пьют. На даче пожар из– за них загорелся. Мой папа стал их тянуть, а крыша упала прямо на папу и… Мальчик всхлипнул. – Они к нам кушать приходят, когда всю водку пропьют.

Ж..ж..ж! – Жужжало у меня в голове. Ну и сволочи! Та..ак, Дарья Дмитриевна, женщине – срочно работу, мерзавцев – вон! Детей – накормить… Зарплату дадут через неделю… У кого занять? Не надо «занять». Морозилка забита. С полуголодных времён привычка. Вот, продукты и отдам. И денег немножко… А сама – в командировку. Правда, через три дня… Да проживу, не впервой!

– Тарасик, мы твоей маме поможем. У меня план есть.

– Какой?

– Пойдём, на скамейку сядем, обсудим.

Хорошо?

– Хорошо.

Глазки у мальчика стали тёмными– тёмными, но не чёрными, а тёмно-вишнёвыми. Надо же, думала я, первый раз такие вижу. Так это же из– за золотистых ресниц! Какие густые. И длинные! Рахат– лукум, а не парень!

Сели на скамейку.

– Тарасик, почему ты шоколадку не ешь?

– А какой сегодня праздник, чтобы взрослый мужчина шоколад ел? У меня мама дома и дети.

Сердце сжалось, забилось неровно. Достала валидол… Н..не стоит при ребёнке.

– Деточка, мы ещё шоколадку купим, а эту съешь.

– Не надо, они дорогие.

– У меня есть деньги и я знаю магазин, где не очень дорого.

– Где?

– Полуподвал в угловом доме знаешь?

– Нет.

– Пойдём, покажу. Там тётя Маша работает. Она нам скидку сделает. Я тебя познакомлю.

– Пойдёмте, тётя Даша. – Ребёнку не терпелось узнать, где этот полуподвал с доброй тётей Машей в придачу.

«Счастливое» детство – с горечью подумала, мысленно подсчитывая деньги в кошельке. Маша работала каждый день, без выходных и «проходных». Тоже «счастливая». Двое детей, муж, правда, хороший. А вот отец… Игрок у Маши отец. Просто несчастье! Проиграется, а Маша с мужем как лошади работают. Слава Богу, квартира не на нём. Не верю я, что остановиться нельзя. В чистое поле таких! На принудительные работы. А деньги – семье. Размечталась!

Дошли до магазина. Маша, как всегда, работала.

– Тарасик, подожди, я с тётей Машей поговорю.

Вкратце пересказала Маше, что знала.

– Мои скидки на Тарасика переведи. Я обойдусь. Ладно, Маш?!

– Ты узнай поточнее что к чему и если всё так, как малец сказал, я по закупке им продам. Будем на ящик больше заказывать. Не разоримся!

– Добрая ты душа, Маша. Дай Бог тебе и твоим детям…

Маша улыбнулась.

– И тебе не хворать. Аминь.

Машиными щедротами купили много. Пошли к Тарасику в гости. И вовремя! Заявились эти два алкаша детей обжирать. Сей..час! Тогда в нашем отделении милиции очень хороший человек служил. Ему я и позвонила. Пришёл сам, хоть и майор. Лейтенантика не прислал. Одним словом, больше эти пьяницы к Лиле ни ногой! Про сына своего, конечно, благополучно забыли. За что им отдельное спасибо! Да и родственники они какие– то уж очень дальние. У них, оказывается, в деревне дом свой был. Далеко где-то, часов пятнадцать езды. Скатертью дорога!

Лиля брать продукты не хотела. Я её понимала. Я бы тоже у чужих ничего не взяла. Да и у своих не стала бы одалживаться. Горше горя горького чувствовать себя побирушкой. И собственных детей унижать.

Долго я с ней говорила. Поняли мы друг– друга. Главное, надо было найти ей надомную работу. Любую. Только бы деньги приличные платили. И нашла! Соседней фирме требовался «звонарь» – толковый, вежливый работник для работы с иногородними фирмами. Желательно женщина. Обязательно с домашним телефоном. Принять заказ, передать заказ… Я слукавила. Говорю, нет, мол, у моей протеже домашнего телефона – район у нас новый, зато образованная и воспитанная. Работа, конечно, у неё есть и платят неплохо, да ведь денег много не бывает. Короче, уговорила. Купили они Лиле мобильник под мою ответственность. Деньги на телефонный счёт положили тоже под мою ответственность. Кстати, по тем временам немалую сумму. С тем я и уехала в командировку. Не было меня три недели.

Приезжаю – соседи мои, бизнесмены, нахвалиться не могут. Прибавляйте зарплату, говорю. Переманят. Человеку детей кормить надо.

– А у неё дети есть? – Опять слукавила.

– Есть, но уже большие.

Лиля тоже была донельзя довольна. Оказывается, она лингвист, несколько языков знала. Знания пригодились, ещё как!

А Тарасик меня по сей день тётей Дашей зовёт. На будущий год ему тридцать, а мне семьдесят! Семья у Тарасика. Лиля уже бабушка. А я всё равно, тётя Даша – была, есть и буду!

К чему я о Тарасике рассказываю? Да вот к чему:

Мои папа и мама родились почти в один день – мама вечером двадцать девятого ноября, а папа – на следующее утро. Они всегда свои дни рождения отмечали в один день – тридцатого ноября. А ещё через две недели – мой день рождения. А потом – Новый Год! Сплошные праздники! Наверное, поэтому я так люблю зиму. Я и дочку свою единственную– разъединственную родила в декабре – в том же благословенном месяце. Сказка закончилась, когда в январе умер папа. Через десять лет умер брат – молодой и любимый. И тоже зимой!

Моего папу хоронили всей республикой. Он для своего народа сделал гораздо больше, чем кто– либо другой. Цветов было море! В основном гвоздики. В конце семидесятых зимой другие цветы не продавали. Да и гвоздики просто так не купишь… И гроб, и комната утопали в цветах. В венки и то вплели живые гвоздики… С тех самых пор для меня гвоздика – кладбищенский цветок. Я их никогда не покупаю. А если дарят – отдаю кому-нибудь, сославшись, уж я не знаю на что.

Прошло десять лет – и снова гроб, цветы, похороны. Умер брат. Я до сих пор не поняла, что он умер. Тридцать лет прошло, а я всё никак смириться не могу. Розы не..на..ви..жу! Володя их очень любил. И домой приносил, и мне часто дарил. Поэтому и гроб был весь розами усыпан!

На дворе зима, холод и вьюга, а над могилой витает запах лета. Для меня слова «горе» и «роза» – синонимы. Мои знакомые мне розы не дарят, а когда я к ним прихожу – убирают гвоздики и розы куда подальше. Понимают люди, тяжело мне вспоминать… Были бы живы папа и брат – я бы разве так жила? Во всяком случае, обижать бы меня никто не посмел. А без них… Да что говорить?! Сиротство – оно и в Северной Африке сиротство.

Розы мне дарит дочь. Из года в год, каждый мой день рождения. Сколько раз я говорила – не надо этого делать. Тяжело мне.

У меня рассказ есть. В нём чёрным по белому написано: «Я ненавижу розы!» Читала ведь. И всё равно дарит!

Тридцатого ноября я поминаю папу и маму и меня начинает сковывать страх… Скоро мой день рождения и мне опять подарят розы! И я снова буду хоронить брата…! Перед глазами встаёт его лицо – бледное и неподвижное, с чёрными впадинами глазниц. Горят свечи. Много свечей… Колеблются их красные жала… Колеблется воздух… Сладко пахнут увядающие розы… И мне кажется, что брат дышит… Его живым положили?! Это летаргический сон!!! Я отзываю маму в сторону, встаю перед ней на колени. Утыкаюсь головой в траурное платье.

– Мама, прости меня! Разреши раздеть Володю. Он жив… Я не верю…

Мама пугается, поднимает меня с колен…

– Даша, Дашенька! Успокойся! Пожалуйста, я тебя прошу…!

– Мама, давай разденем…

Мама соглашается. Подходит к гробу, просит всех выйти. Извиняется. Что– то говорит про одежду…

Люди выходят… Я растягиваю галстук, расстёгиваю пуговицы на рубашке… Краем глаза вижу мамино лицо, залитое слезами… Прикладываю руку. Пульса нет… На груди крестообразные наклейки…

Вскрытие…! Он же молодой… Они в нём копались… И мама видит… Поворачиваюсь к маме – Ма..ма..

Пианино перевернулось и забренчало… Володя ставит его на место и мы в четыре руки играем «собачий вальс». Розы машут головками, игриво подмигивают… Я сбиваюсь с такта… Володька смеётся, называет меня мазилой, обнимает за плечи…

Лето… Жара… Папа с мамой живы, а мы с Володей молоды и ничего плохого не может случиться…!

Я не знаю, кто застегнул рубашку и поправил галстук. Наверное, мама. Никогда себе не прощу! И никогда не забуду мамино лицо! В слезах, с застывшим ужасом в глазах… И этот запах роз… Навязчивый, торжествующий…

Зачем дочь дарит мне розы? Из года в год… Много лет…

В этом году доставили корзину в целлофане. Развернула… Розы не свежие – на, тебе, Боже, что мне не гоже! По Интернету, наверное, заказали. Отнесла корзину соседям – пусть что хотят делают, хоть пол метут!

В квартире витает запах увядающих роз и я опять хороню брата…

Для себя решила: на следующий год у меня круглая дата. За неделю отключу все телефоны!!! А в день рождения поеду в центр. Пройдусь по Красной Площади, постою около Исторического музея. Его папа любил. А маме нравилось ГУМовское мороженое. Обязательно съем две порции. Чёрт с ним, с диабетом! А детки пускай что хотят думают – их проблемы.

И всё– таки, зачем она дарит мне розы?

На днях встретила Тарасика. Обрадовалась, конечно.

– Зашёл бы, сынок.

– Тёть Даш, я вчера из командировки прилетел. Меня месяц не было. Процесс выиграл!

– Поздравляю, Тарасик! Значит, хороший из тебя получился адвокат.

Тарасик смутился.

– Говорят, неплохой. А Вы что такая грустная?

– Объясни мне, деточка, зачем она это делает?

– Опять розы?

– Корзина. В целлофане.

– Не нравится мне это.

Лицо Тарасика стало жёстким. Я его никогда таким не видела.

– Что тебе не нравится? Безразличие? А кому оно нравится?!

– Это не безразличие, тётя Даша.

– Благородство, надо понимать?

– Боюсь, что преднамеренное…

– Конечно, преднамеренно! Не случайно же из года в год…

– Я о другом говорю. Преднамеренное причинение вреда здоровью. Или преднамеренное доведение до самоубийства.

– То– есть?

– Как Вам объяснить… Мне тридцать, а Вам, скажем, больше… Старше Вы меня…

– Слегка! – Засмеялась я.

– На это и расчёт. Или сердце не выдержит, или нервная система…

– Тарасик, я бедная, как церковная мышь!

– Не скажите, у Вас квартира… Да мало ли что ещё есть! Вы же не родители Миши. Те всё пропили.

– А где живут?

– К нам приезжали. Михаил им билеты купил и в поезд посадил. Даже слушать ничего не стал.

– Правильно!

– Мама переживает, всё– таки родители.

– Таких родителей, Тарасик, на дюжину двенадцать. Из– за них погиб твой папа. А Лиля сколько работала? Если бы не она, где бы Михаил сейчас был?

– Вот и Михаил так говорит.

– А ты что, не согласен?

– Вообще– то, согласен.

– Я с Лилей поговорю, нашла из– за кого нервы трепать! Мало, наверное, в жизни переживала!

– Поговорите, тётя Даша. Она Вас послушает. А то мама всё переживает, я же вижу.

– Давно бы сказал!

– Говорю же, не было меня.

– Тёть Даш, может мне с Вашим зятем поговорить?

– О розах? Пока не надо, Тарасик. Я думаю, просто равнодушие.

– Я не согласен с Вами. Это преднамеренное! Вы очень нервничаете?

– Нервничаю.

– Давайте сделаем так: поговорите с зятем. Он тут ни причём.

– Думаешь?

– А что он выигрывает? Всё, что у Вас есть, наследует дочь.

– Одна семья. Да и наследовать– то за мной нечего. Я, наверное, просто мешаю.

– Не Вы первая, не Вы последняя. Завещание – не договор дарения. В любой момент можно изменить.

– И доченька суетится?

– Чужая душа – потёмки. Вы же меня и учили.

– Да пусть делает что хочет! В следующий раз букет назад верну – и всё тут!

– И перенервничаете. Ещё неизвестно, чем для Вас эта розовая история закончится. В любом случае, Вы не в выигрыше.

– Тарасик, не в суд же мне на родную дочь подавать.

– Можно и в суд. Скорее выиграете процесс, нежели проиграете.

– Дочь родную посадить?!

– Посадить Вы никого не посадите, а процесс будет резонансным. Зять Ваш высоко сидит, сами понимаете. А тут такая интрига.

– Да уж!

– Не нравится мне эта букетная история, тётя Даша. Во всяком случае, я всегда к Вашим услугам. Через месяц опять улетаю, но звонить буду. Скоро 8– е марта.

– Они к 8-му марта не дарят.

– Если подарят – буду действовать.

– Не надо, сынок. Чему быть, того не миновать.

– Мне можно Вам звонить?

– Конечно! Что ты спрашиваешь?!… Маме привет передавай. Как там Лизочка? Замуж не собирается?

– Собирается.

– Правда, что ли?!

– Скоро к Вам придут с официальным приглашением.

– Спасибо. А жених кто?

– Так же, как и я, юрист.

– Ты его знаешь?

– Знаю. Я их и познакомил. Лизке что– то нужно было узнать, а мне в суд ехать. Ну, я Петра и попросил…

– Парень– то хороший?

– Отличный мужик!

– Дай Бог, дай Бог! Я рада за Лизочку.

Ладно, деточка, я пойду. Устала что– то.

– Тёть Даш, только не болейте. Помните, как Вы шоколадку мне дали, а потом у тёти Маши столько всего купили…!

– Нашёл что вспоминать!

– А я никогда не забывал. – Голос Тарасика дрогнул…

Шла домой и думала… А моей дочери наплевать. Она вообще ничего не помнит. Сама виновата. Ребёнок ещё под стол пешком ходил, а уже знал мамину присказку: «Пусть у кошки заболит, пусть у собачки заболит, пусть у мамы заболит, а у тебя, доченька, пройдёт!» Выходит, мама что– то вроде кошки или собачки? Сама, сама виновата! Кошка что попало есть не будет, а мама Даша всех накормит, а себе – что останется. Правильно покойная мама говорила– наплачешься. Предположим, плакать я не плачу. И польку– бабочку ни перед кем плясать не буду… А значит, умри, бабка! Так, что ли…? Да ну! От избалованности до преступления ба..альшое расстояние. И не каждый пойдёт…

Услужливая память захихикала…

Заткнись! Кто тебя просит? Я не хочу вспоминать!

Но и забыть– то не можешь – вкрадчиво проворковал внутренний голос…

Мужа моего Семёна избили до полусмерти – тяжеленная черепно-мозговая. Ушиб мозга. Нейрохирург ни за что не ручался. Говорил, что через шесть лет будет ясно, что к чему. А ещё говорил, хорошо, если Семён восемь лет проживёт. Десять лет – вообще подарок Господа Бога. Почти двадцать лет прошло. Головных болей нет и с мозгами у мужика нормально. Правда, говорит плохо. Никак слова не может подобрать. Из– за перестройки никуда устроиться не смог. Я за двоих работала. Отдаю себе должное – труд полегче не выбирала. В доме было всё! И даже больше. В 90– е годы дети сахар каждый день не видели, а у моих шоколад по всем столам валялся. Избаловала, конечно, и дочь, и мужа.

Ближе к шестидесяти годам Семён начал пить. И не просто выпивать, а пить по– чёрному. У меня к тому времени собственная квартира была и у дочери тоже. Я позвонила, говорю, мол, отец пьёт. А Алёнка мне – Вечно ты придумываешь!

Придумываю – так придумываю. Делайте, что хотите! Отцу под шестьдесят, дочери хорошо за тридцать… Я тоже жить хочу. Сколько можно, Вас, мои хорошие, нянчить?!

Дальше – хуже. Соседи стали жаловаться. Семён вечно пьяный. Того гляди, или газ взорвётся, или наводнение устроит. Короче, решила дочь у отца квартиру забрать. Дарственную он ей написал. В общем– то, правильно сделала. У пьяницы жилплощадь отнять – делать нечего! Ничего не могу сказать, за квартиру Алёнка платит, продукты отцу покупает. Приходящую домработницу наняла.

У Семёна соседка хорошая. Инна зовут. Простая женщина – не подлая и не глупая. Звоню я как– то ей на предмет узнать, как там господин алкоголик – жив, здоров? Ничего не случилось? А Инка мне, с места в карьер!

– Дарья, приезжай! У Семёна в квартире какие– то люди делают ремонт. Уж и замки в дверях поменяли. А Семёна давным-давно нет.

У меня руки– ноги стали ватными.

– Инночка, милая, звони Алёнке! Расскажи, что видела.

– А ты, что же, не хочешь позвонить? Дочь как Семёна, так и твоя.

– Инночка! Ты же через «глазок» всё видишь. Пока я приеду, Алёнка полицию вызовет. Хозяйка квартиры она. А я кто? Они со мной и говорить– то не будут.

Еле уговорила. Честно говоря, полиция и на мой бы вызов приехала. Мне другое нужно было. Прекрасно я понимала – это Алёнкиных рук дело. Решила втихаря родного отца упечь в какой-нибудь стационар– пансионат– профилакторий?! Развелось их, сволочей, как мух в сортире. Не получится, доченька, втихаря. Инка тебе сейчас позвонит и скажет: мать, мол, уже едет… И что ты мне врать будешь?! Пьёт не пьёт твой отец, моя хорошая, это его квартира, твоей бабушкой ему оставленная. Жил он в ней, живёт и будет жить! И только посмей… Ты меня знаешь!

Семён потом рассказывал, где был. Точь– в точь, как я думала. Говорит, ему там один мужик предлагал бумагу подписать и навсегда там остаться.

– Дашка, ты знаешь, какая сволочь этот мужик? Заставлял нас друг на друга доносить… – Эх, Семён– Семён! Это не надзиратель – дочь твоя предлагала тебе в том «Раю» остаться. Услуги– то платные. За бесплатно ты кому нужен?

Очень хорошо помню, как Семён сгорбился. Глаза на меня поднять не мог… Говорю ему:

– Сень, я долго буду тебя из преисподней вытягивать? То тебя бьют неизвестно за что, то ты пьёшь – остановиться не можешь, теперь вот пансионат тире психушка! Твою квартиру уж я не знаю подо что готовили. Все замки, вон, поменяли.

– Дарья, это ты хай подняла?

– Я. А ты сомневался?

Пить Семён не перестал, но в «пансионатах» больше не отдыхает. Так– то, моя хорошая. Пока мать жива…

Кодирует она его. Стоит, вообще– то, не дорого. Меньше десятки. Даже с пенсии можно за год накопить. Семён сам не хочет пить. Значит, не всё ещё потеряно. Говорят, человек алкоголиком рождается. А мне кажется, это распущенность… Впрочем, не до алкогольных проблем. Наверное, о себе стоит подумать. Выходит, что? Алёнка за меня взялась? У неё всё есть. Муж прекрасный. Достаток в семье – выше крыши. Зачем ей моя халупа? И чем мы с отцом ей помешали? Меня содержать не надо. Я в жизни иждивенкой не была. Всё, что было ценного в моём доме, давным-давно ей же и отдала. В жизнь её не лезу. Себе на голову не даю садиться? Неудобно от подружек, что мать в её доме не бывает? Так подружки не лучше.

Что же, всё-таки, происходит?

Закипел чайник. Свистел, аж захлёбывался… Соловей-разбойник, а не свисток! Напугал меня. Ладно, сначала поем, а уж потом… А уж потом, конечно, сразу всё пойму!

Как же! Держи карман шире, а то гениальные мысли мимо пролетят!

Н..нда! В холодильнике пустовато… Грех мне жаловаться, пенсия хорошая – лекарства дорогие! «Только голодный художник способен творить…!» – Вспомнила чью– то фразу. В таком случае у нас половина пенсионеров – творцы. Смех, да и только!

И всё же, что происходит?

Съесть, что ли, бутербродик? А утром что? Опять кашу? И сегодня кашу, и завтра кашу, и вчера кашу… А лучше и сегодня икру, и завтра икру, и всегда икру… Размечталась!

Алёнка любила икру. На предприятиях заказы давали. Это когда ещё предприятия были… К праздникам привозили. И не к праздникам иногда… Мы с Семёном всегда покупали. Дорогие, правда. Так ведь для ребёнка! Рыбные хорошие были. И выбрать разрешали. Алёночка севрюгу любила и икру. Можно было и красную, и чёрную взять. Мы покупали. Правда, потом на пирогах и блинах «сидели». Я– то ничего, а Сеньке тяжеловато приходилось. Ему мяса хотелось. Бывало, сварю бульон, мясо проверну, яиц побольше положу и с отварным рисом перемешаю. Блинчики напеку – вот тебе и обед! Бульон с блинчиками, а блинчики– то с начинкой! Что ещё надо?

Сеня молчал, ни..че..го не требовал! По полгода в командировках сидел. Зарплата плюс командировочные…! Мы Алёнку каждый год на море возили. Она у меня выхоленная была. Щёчки упругие, розовые; ножки длинные, крепенькие. И училась отлично.

Моя мама очень красиво вышивала, да и шила неплохо. Я худенькая. Из моих платьев мало что получиться могло. Да и платьев у меня было – раз, два и обчёлся. Мама чем– чем, а худобой никогда не страдала. Из своего Алёнке и перешивала. И так здорово всё получалось! Мама сошьёт платьице и гладью вышьет! Помню, из своей юбки сшила сарафанчик и жилетик. И клубнички на них вышила. По тёмно-коричневому фону алые ягоды! На улице все оборачивались, даже мужчины. Ребёнок у меня очень милый был. Выросла – ещё красивее стала. Лицо белое, глаза яркие… А стройная какая!