Нежность сердечных струн

– Нам надо поехать в Москву, – вдруг сказала Дженни. – Из Москвы можно уехать в Европу. Шнапсленд – это не село где-то в горах, как ты, наверное, думаешь. Это страна. Маленькая, странная, но страна.

Эфенди удивился:

– Шнапсленд – это государство?

Дженни усмехнулась:

– А ты думал – рай на другом конце села? Нет. Это в Европе. Где-то между Австрией и… чем-то ещё. Я сама не уверена. Но там точно можно найти свою Синди. Или хотя бы потерять себя правильно.

Они остановились у старого мотеля на въезде в город. Вывеска "Ночной караван" мигала, словно у неё был нервный тик. Изнутри доносилась музыка и запах жареного лука.

– Сегодня уже поздно, – сказала Дженни. – Нам надо снять номер. Ты не против?

Эфенди помолчал, глядя на неё. Внутри него бушевали странные чувства: он не знал, можно ли ей доверять до конца, и всё ещё думал о Поюзбеке, о пути, о Синди. Но что-то в глазах Дженни было – не опасное, но уставшее. И, возможно, даже одинокое.

Она стоит или сидит, часто в модной позе – одна рука может быть в волосах, вторая на бедре, как бы случайно, но в точности выверено. Дженни – она играет взглядом: то мягким и томным, то уверенно-холодным. Её миндалевидные глаза, с фирменными стрелками и длинными ресницами, способны выразить целую гамму эмоций без слов.

У неё идеальная кожа – светлая, как фарфор, с мягким румянцем. Губы пухлые, часто подкрашены в нежно-розовый или глубокий красный. Волосы – то длинные, волнистые, то собраны в строгий пучок или укорочены каре. Цвет варьируется от чёрного до карамельного блонда – и всё ей идёт.

Её стиль – это high fashion + street chic: от поделки кутюрного платья Chanel до дерзкого наряда в стиле 90-х с коротким топом, джинсами и массивными ботинками. Она может выглядеть как парижская икона стиля, а через минуту – как лидер андеграундного рэпа.

Но где бы ни была Дженни, всё внимание – на ней. Её присутствие ощущается даже на расстоянии.

– Хорошо, – сказал он. – Только пусть будет две кровати. Или… один ковёр.

Дженни рассмеялась. И смех её был не дерзкий, не уличный – а настоящий, как у обычной девушки, которой просто немного страшно в этом мире.

Они вошли внутрь. Хозяйка, пожилая женщина в халате с леопардовым принтом, оглядела их, прищурилась и спросила:

– Муж и жена?

– Брат и сестра, – хором ответили они.

Старушка усмехнулась, кивнула и вручила ключ от комнаты с номером 7.

В номере пахло мятным освежителем и ковром. Ослика они оставили в загоне за мотелем, там, где обычно ночуют лошади. Эфенди постелил себе у окна, Дженни – на диване.

Ночь опустилась. Светила тусклая лампа. Дженни, лёжа в темноте, вдруг спросила:

– Эфенди, а если ты найдёшь Синди, и она тебе скажет, что любит другого… что ты будешь делать?

Эфенди смотрел в потолок.

– Значит, мне хватило сил её найти. А жить можно и без любви. Главное – чтобы совесть была спокойна.

Дженни долго молчала. Потом прошептала:

– Ты странный. Но ты лучше всех, кого я знала.

И вскоре уснула.

Эфенди не спал. Он думал о Синди. О том, где она. И знал – что бы ни случилось, завтра дорога продолжится.

Дженни приподнялась на локтях, волосы у неё были растрепаны, голос – чуть хриплый от сна, но глаза – бодрые, искренне живые. В комнате царил полумрак, только свет уличного фонаря через жалюзи резал потолок тонкими полосками.

– Эфенди, ты не спишь? – тихо спросила она.

Он, конечно, не спал, но притворился, что дремлет, пытаясь скрыть неловкость. Дженни заметила это и усмехнулась:

– Эй, философ, хватит играть в статую. Я видела, как ты смотрел. У тебя глаза добрые, так что не пугайся – я не кусаюсь. Хотя… когда злая, могу.

Эфенди приоткрыл глаза, немного смущённо улыбнулся:

– Прости, я просто… смотрел, как ты спокойно спишь. Это редкость – видеть кого-то в мире с собой.

Дженни посмотрела в потолок, помолчала, потом вдруг вздохнула:

– А я давно не в мире. Знаешь, однажды, в Алматы, мне было скучно. Прямо на трассе, среди ночи, я подняла руку, голосовала. Остановился фура – дальнобойщик с глазами, как у бешеного волка, но вроде добрый. Сказал, подвезёт в Астану. Я ему: "Окей". Залезла, занялся он со мной в кабине. Я потом заснула. А он – бах! – отвёз меня в Павлодар. Вообще в другую сторону. Представляешь?

Эфенди приподнялся на локоть:

– И что ты сделала?

– Да ничего. Открыла дверь, вылезла, пошла пешком. Там рядом ещё один фура стоял – договорилась с ним, на таких условиях. Он оказался нормальный, даже плов дал поесть. Слушал рэп, но не страшный был. Так и доехала, куда надо. Хотя я уже и не помнила, куда надо.

– Почему ты искала приключений?

Дженни посмотрела на него и ответила уже тише:

– Потому что сидеть на месте – это как гнить. Я думала: вот выйду, и всё изменится. Люди другие, города другие, я другая… А в итоге всюду я та же. Понимаешь, мне просто нравиться путешествие. Она начала курить, наверно нервничает.

Эфенди кивнул:

– Понимаю. Я вот тоже иду за фотографией.

– За женщиной?

– За надеждой.

Дженни улыбнулась. Впервые – не дерзко, не весело, а будто тепло, почти как сестра:

– Ты странный, Эфенди. Но с тобой спокойно. Завтра мы выедем в Москву, ладно? У меня есть один знакомый на вокзале. Он водит автобус.

– Ладно, – сказал Эфенди. – Только сначала позавтракаем. Я хочу сварить тебе кашу с чаем. По-домашнему. Ты ведь, наверно, давно не ела утро, как дома?

Дженни кивнула, и её глаза на миг увлажнились, но она отвернулась:

– Ага. Только чтоб не с изюмом. Ненавижу изюм.

Эфенди улыбнулся и улёгся обратно. А в окно всё так же светила луна, и в тишине мотеля, где раньше было только одиночество, теперь спали двое – не пара, не друзья, не брат с сестрой, но что-то между этим. Что-то новое.

Утром Эфенди действительно сварил кашу. Без изюма. Хоть и не знал, как она должна быть «по-домашнему», но добавил туда щепотку соли, немного сухофруктов (втайне убрав изюм) и пару капель кумыса просто потому что всё хорошее начинается с кумыса. Дженни сначала смотрела на его варево с подозрением, но съела всё и даже попросила добавки.

– Эфенди, ты мог бы открыть ресторан. С названием типа "Путь к Синди".

– Или "Ослик и философ", – улыбнулся он.

Ослик в этот момент чихнул прямо в миску с водой, словно подтвердив своё участие в бизнесе.

Скоро они уже были в пути: Дженни договорилась с каким-то водителем автобуса до Москвы. Тот оказался болтливым мужчиной с золотыми зубами и любовью к громкой узбекской попсе 2004 года.

– Зовите меня Папа Джон, – сказал он. —потому что у меня 4 жены было, 8 детей и 3 кредита. А сейчас – свобода! Только дороги, музыка и загадочные пассажирки, такие как ты, Дженни.

– И такие, как он, – добавила Дженни, указывая на Эфенди.

– Э? Этот? Он, как будто вышел из мультика, – весело сказал Папа Джон. – Прямо как кентавр, только осла забыл слить из кадра!

Пока автобус катил по трассе, по радио заиграла мелодия, от которой у Эфенди вдруг защемило сердце. Он узнал голос – это была та самая песня, под которую Синди позировала на той фотографии, что показал ему Делгара агай. Песня была старой, немецкой, странной, про "шнапс и любовь в тирольском баре".

– Дженни! Это знак! Это песня Синди! Наверное, мы на верном пути!

Дженни, жуя семечки, только кивнула:

– Либо это просто радио «Ретро-FM Европы». Расслабься, романтик. Всё будет.

Через несколько часов, проезжая одну из заправок, автобус заглох. Папа Джон выругался на трёх языках, открыл капот, потом достал из бардачка… шахматы.

– Пока ремонтируют – сыграем? Эфенди, у тебя лицо мудреца. Играл когда-нибудь?

– Один раз, но это был шашлык, а не шашки…

Папа Джон расставил фигуры, но пока они думали, как сделать первый ход, от заправки к ним подошла группа… туристов. Во главе – пожилой немец с рюкзаком, в шортах и носках до колен. Он с интересом заглянул в автобус:

– Hallo! Sprechen Sie Deutsch?

Дженни моментально перешла на английский:

– We’re going to Schnapsland. Know the way?

Немец воскликнул:

– Schnapsland? Sehr gut! I have cousin there. Very famous. Works at museum of pickled cucumbers!

Эфенди, конечно, понял только "огурцы", но всё равно заулыбался.

Так вышло, что немецкий турист тоже ехал в Москву – и присоединился к ним в автобус. Вместо скучной дороги теперь ехали: Эфенди, Дженни, немец Гюнтер с банкой маринованных огурцов, Папа Джон, периодически делающий селфи, и ослик, которого пришлось связать к стенке внутри прицепа, потому что он пытался съесть сиденье.

На въезде в Москву Эфенди спросил у Дженни:

– Как ты думаешь, мы найдём Синди?

Дженни кивнула:

– Найдём. А если не её – кого-то, кто скажет, что ты шёл не зря. Потому что, Эфенди, с тобой даже скука смеётся.

Эфенди посмотрел в окно. Москва встречала их огнями и шумом. Приключения только начинались.

Москва встретила их пробками, гудками машин, запахом жареных каштанов и голосом бабушки, кричащей на голубей у вокзала:

– Это мой хлеб! Моё право! Идите вон, серые террористы!

Дженни, Эфенди и ослик (которого, к удивлению полиции, пустили на перрон после того, как он показал паспорт Эфенди зубами) вышли из автобуса.

– Так, – сказала Дженни. – Теперь надо найти поезд до Европы. Но сначала – немного поесть. Ты когда-нибудь пробовал шаурму по-московски?

– Нет, но я слышал, что от неё видения приходят, – серьёзно ответил Эфенди.

Они купили шаурму у прилавка с неоновыми надписями «ШАУРМА И ХАЧАПУРИ 24/7». Продавец был молчалив, но его усы напоминали паруса каравеллы Колумба. Пока Эфенди ел, рядом кто-то крикнул:

– Эй! Ты – Эфенди?

Он обернулся. К ним подошёл молодой человек в очках, в костюме курьера и с огромной коробкой в руках.

– Меня зовут Влад. Мне сказали передать это тебе, если ты приедешь в Москву с ослом.

– Кто сказал?

– Старик в шапке из овчины. Он пил чай с вареньем в метро. Сказал: "Этот короб – судьба Эфенди".

Эфенди с опаской открыл коробку. Там лежал… костюм баварского повара, карта Европы, бутылка шнапса, справочник «Словарь Шнапслендского языка для чайников» и бумажка с надписью:

«Тебе придётся участвовать в конкурсе варки колбас в Шнапсленде. Иначе Синди не увидишь».

Дженни прыснула со смеху:

– Ну, вот тебе и поворот! Не просто найти Синди, а ещё и стать шефом по колбасе!

Эфенди посмотрел на карту. На ней был нарисован путь в Шнапсленд – через Польшу, Словакию и загадочную деревню Дурендорф, где, по слухам, живёт одинокий мудрец, способный разъяснить тайны любви… если ты принесёшь ему сыр и смешную историю.

– Значит, наш путь – через конкурс колбас?

– Через желудки – к сердцам! – радостно воскликнула Дженни. – Поехали, шеф Эфенди!

Они поспешили на вокзал. Поезд отходил через 3 часа. Эфенди обернулся к ослику:

– Надеюсь, ты умеешь есть сосиски. Вдруг придётся пробовать.

Осёл закатил глаза, но молча пошёл за ними.

Дженни не успела даже толком попрощаться. Только шепнула:

– Эфенди… вернись. Я подожду. Я серьёзно. Даже не ради Синди, а ради тебя.

Эфенди был на задании.

– Ты кто? – спросил он.

– Эфенди.

– А я Кемаль. Азербайджанский волонтёр. Только я не за деньги, я за людей. Мне здесь чай наливать и раны зашивать.

– Я искал девушку. А нашёл…

Кемаль засмеялся, потом дал ему кружку чая с сахаром.

– Значит, ты не воин, ты – романтик. Ты не один тут. Здесь ест по кусочку с каждого, но мы – пока не переварены.

Со временем они подружились. Кемаль рассказывал истории о доме, как его бабушка лечила лошадей чесноком и читала Коран над козами. Эфенди рассказывал о Поюзбеке, осле и Дженни. Над ними смеялись и в кухне, и в дозоре.

Эфенди очнулся в госпитале. В правом ухе – только звон. Левая рука – перебинтована. Кемаль… не выжил.

– Он спас тебя, – сказала медсестра, – и даже сказал: «Скажи ему, пусть дойдёт. Он должен дойти».

– Куда?

– Он не сказал.

Но Эфенди знал. До Синди? До Дженни? Или, может, до себя самого?

Через три месяца, с бумагами, шрамом на лбу и одной фотографией Кемаля, Эфенди покидал госпиталь. В кармане – письмо от Дженни:

«Если вернёшься – я в Берлине. Работаю в кафе. Название не помни, просто ищи запах шаурмы и звук смеха. Я буду ждать».

День был ясный, но прохладный. Возвращаясь с задания, Эфенди и его новый боевой товарищ Иван шагали по узкой дороге, петлявшей через лес, где под осенним солнцем золотилась листва, а воздух был прозрачен, будто натянут между деревьями тонкий хрустальный звон. Мимо них тихо текла река, где бобры делали свои плотины, а где-то в стороне крикнул жаворонок, как будто сам возрадовался их возвращению.

Иван – широкоплечий мужик с лицом, обветренным и носом, как у старого генерала – шёл, подпрыгивая от энергии, шутил без остановки. За плечами у него болталась жестяная кружка, а к поясу был привязан связанный веником укроп – «чтобы москитов отгонять», как он говорил.

– Эх, Феня, – начал он, потирая руки, – вот ты человек тонкий, романтичный. Ты по женщинам мечешься, а я тебе сейчас расскажу, как в девяностые выживать приходилось. Это тебе не Синди искать!

Эфенди улыбнулся, зная, что сейчас начнётся. Иван приподнял бровь, глянул в даль, как будто снова оказался на родном рынке, и начал с артистическим напором:

– Был у нас 1994-й, или, может, пятый… Хрен его разберёт. Заводы стоят, деньги никто не платит, карточки на хлеб – а у меня четверо детей, двое из них чужих, но у нас так: приютили – значит, свои. Ну вот, просыпаюсь я утром, голова трещит, в желудке – марш Мендельсона, только наоборот. Думаю: «Всё, Ваня, кончился ты». А потом вижу – под окнами стройка старая, там кирпичи битые лежат.

Он остановился, поднял палец:

– Кирпич – это золото, если знать, как его использовать. Я эти кирпичи молотком да камнем, да с матом – в пыль перемолол. Полмешка. Беру мешок и иду на рынок. Становлюсь на людном месте, ставлю табуретку и кричу, как будто сам Черномырдин вселился:

«Средство от мышей и крыс! Экологически чистое! Гарантия исчезновения!»

– И пошло-поехало! Один за другим подходят, берут по стаканчику. Пенсионерка хмурится, но платит. Офицер с дембеля берёт два. Дядька в малиновом пиджаке спрашивает: «А точно помогает?» – «Конечно!» – отвечаю. До вечера мешок ушёл. Вечером домой – с хлебом, тушёнкой, сгущёнкой! Семья в шоке. Я – герой.

Солдаты, шедшие позади, уже начинали хихикать, а Иван только разошёлся.

– Наутро снова мешок, снова рынок. Только теперь я уверенно, с голосом отца-основателя:

«Лучшее средство от грызунов! Народное! Проверено временем и моим дедом!»

И вот часа через три-четыре подходит мужик. Красный, как рак, глаза злые:

– Ты мне туфту продал! Где мои деньги?!

А я ему с достоинством:

– Э-э-э, брат, погоди. А как ты применял средство?

Он:

– Да сыпал по углам! Где мыши бегают, туда и насыпал!

А я ему:

– Ты не так всё делаешь! Надо поймать крысу – и запихать средство ей в рот!

Он аж поперхнулся.

– Ты в своём уме? Если я её уже поймал – я её и так убить могу!

Я говорю:

– Ну так и убей. Кто тебе мешает? Но средство моё работает! Просто ты дурак.

Иван хлопнул себя по бедру, заржал:

– Тот мужик аж задом в ларёк въехал от злости! Больше не приходил. А у меня потом мешков десять кирпича ушло – и всё от крыс, понимаешь?

Солдаты вокруг уже катались от смеха. Один вытирал слёзы, другой говорил:

– Да ты же бизнес-легенда! Ваня Крысиный!

Эфенди тоже смеялся, но в глубине души чувствовал тёплое: после всех ужасов, утрат, грохота войны и потерь – вот они, простые моменты жизни. Смех, пыльная дорога, лес по бокам, и друг рядом. И даже если впереди будет встреча с президентом, награды, формальности – сейчас главное, что они идут домой. Живые.

Москва встретила Эфенди и Ивана слякотью, бегающими голубями и строгими охранниками на каждом углу. Их, как героев, поселили в гостиницу «Космос», где лифты звучали, как подлодки, а ковры на полу были из другой эпохи – будто там до сих пор бродили тени советских космонавтов и актёров фильмов 70-х.

На следующее утро, без особой подготовки, их повезли в Двор Почёта.

– Ваня, а мы точно туда едем? – спросил Эфенди, разглядывая парадную машину.

– Куда ж ещё? – ухмыльнулся Иван. – Сейчас вручат нам ордена, может, даже ключи от Подмосковья. Надо только не чихнуть при встрече!

Проехали через ворота. Там – строгая тишина, брусчатка под ногами, часовые стоят, как мраморные фигуры. Их завели в зал с люстрами, каждая – размером с однокомнатную квартиру. И вот, заходит он – с уверенной походкой, в идеально сидящем костюме, с глазами, как будто знает все ваши пароли от Wi-Fi.

– Молодец. Герой. Где служил?

– На юге… – ответил Эфенди.

– Хорошо. Служить – дело мужское.

Потом – к Ивану.

– А ты, как вижу, весёлый. По тебе сразу видно – боевой человек.

Иван поправил пиджак и сказал, не моргнув:

– Работает! До сих пор мыши наш подъезд обходят!

Зал раздался лёгкий смешок охранников

На банкете, где подали щуку фаршированную икрой, бефстроганов и клюквенный морс, Иван подмигнул Эфенди:

– Ну что, брат, теперь ты почти политик. Осталось только жениться.

Эфенди улыбнулся и вытащил письмо от Дженни.

– Она в Берлине. Пишет, шаурму продаёт и шутит над немцами. Ждёт.

– Вот и отлично, – сказал Иван. – Завтра в путь! Возьмём осла из цирка, поедем в Европу. А я, может, себе немку найду. Будем двойной свадьбой праздновать!

– Как ты без паспорта поедешь?

– Я с крысами справился – и с границей договорюсь. Главное – не терять чувство юмора. Оно нас и спасает.

Они чокнулись бокалами кваса.

А за окном в тот вечер Москва казалась немного добрее. Звезды над Кремлём светили ярче, будто знали, что два странных, но добрых человека снова отправятся в путь. Один – к своей любви, второй – к новым приключениям.

Глава 4. “Осёл, граница и немецкий таможенник”

Иван всё же достал документы. Как? Никто толком не понял. Он просто сказал:

– У меня есть знакомый дядя в паспортном столе. Правда, он сам не знает, что у меня есть.

С ослом, которого они выкупили у московского цирка (по кличке Ганс, между прочим), они направились к границе с Польшей. Ганс был спокойный, философский осёл – не спешил, не паниковал, ел всё подряд и однажды проглотил Ивана паспорт. Пришлось ждать, пока бумага "вернётся на свет". Иван при этом глубокомысленно заявил:

– Это знак. Теперь мой паспорт – официально через все органы власти прошёл.

На границе с Германией:

Осёл Ганс вызвал подозрение. Немецкий таможенник – блондин с глазами, как у енота в прожекторе – внимательно осмотрел документы.

– Ваш осёл… подделка? – спросил он, указывая на зелёную печать в ветеринарном паспорте.

– Нет-нет! – воскликнул Иван. – Это оригинал! Он в цирке выступал! У него даже видео на YouTube есть. Поищите: "Ганс и жонглёрские коты".

Таможенник не поверил, но отвлёкся, потому что Ганс в это время начал жевать его фуражку.

– Он любит форму, – пожал плечами Эфенди.

Ситуацию спасла бабушка-немка в очереди, которая сказала:

– Lassen Sie die armen Esel durch! (Пустите бедных ослов!)

Их пропустили. Слава немецкой бабушке.

Глава5. Дженни. Сердце в Берлине

Когда Дженни приехала в Берлин, у неё не было никого – ни семьи, ни друзей, ни стабильности.

Только две сумки, рюкзак, старая гитара и жажда тишины внутри себя.

Она сняла крошечную комнатку в Шёнеберге. Кухня – общая. Стены – тонкие. Деньги – на две недели. Но на стене повесила фото мамы, и это дало ей силы.

Кафе, где она слушала чужие жизни

Поначалу она устроилась официанткой в кофейню возле вокзала. Там были запахи свежей выпечки, пар от капучино, и люди – много людей. Она не говорила многого, только улыбалась и запоминала, как выглядят одинокие лица.

Иногда ей оставляли чаевые. Один дедушка каждый день говорил:

– Du lächelst wie Musik. (Ты улыбаешься, как музыка.)

Курсы, тетради и немецкий язык

Она записалась на курсы языка для иммигрантов, там были арабы, украинцы, турки, африканцы. У всех – свои шрамы. Она сидела у окна, писала аккуратно, потому что верила:

«Если я смогу сказать: “Я справилась” на немецком, значит, я и вправду справлюсь.»

Однажды – на сцене

Её соседи знали, что она поёт. И однажды подтолкнули её участвовать в открытом микрофоне в уличном баре.

Она вышла. Свет – в глаза. Люди – незнакомые. Сердце – как барабан.

Но она запела. Без музыки. Просто голосом.

И в ту ночь ей впервые аплодировали не из жалости, а от души.

Потом бармен дал ей визитку:

– Ты умеешь быть настоящей. Это редко.

Те, кто ушёл. И те, кто остался.

Были мужчины. Один – хороший. Другой – не очень.

Но ни один не увидел в ней того, что когда-то увидел Эфенди.

Она смеялась, ходила по улицам, ела уличную пиццу, пела в переходах.

Но иногда ночью просыпалась, и что-то болело внутри.

Не тело. Не сердце. А пустота, где кто-то должен был быть.

Письмо без адреса

Однажды она села в парке и написала письмо:

«Если ты читаешь это – знай, я больше не прячусь. Я сильная. Я настоящая. И если ты найдёшь меня – ты найдёшь новую Дженни. Не ту, что потерялась. А ту, что научилась возвращаться.»

Такой стала Дженни в Берлине. Не принцессой. Не жертвой.

А женщиной, у которой была история – и голос.

Берлин. Воссоединение

Дженни стояла у киоска с шаурмой, в фартуке с надписью "…". Увидев Эфенди, она выронила кетчуп, отбежала через улицу, и прямо на осле, который забавно вздрогнул, они обнялись.

– Эфенди! Ты настоящий герой!

– Я просто ехал…

– Тебя награждал! Об этом даже в интернете на сайте:(…) показали. Кто бы знал!

Иван уже угощал прохожих чебуреками, которые испёк сам и продавал под брендом “…”. Он нашёл себе подругу – польку по имени Ядвига, которая думала, что он режиссёр.

– Пусть думает! – подмигнул он. – Я же в душе режиссёр приключений!

Финал? Нет! Продолжение следует…

На площади Берлина, осёл Ганс дремал под немецким флагом. Иван готовил речь для интернета на сайт:(…):

“Как зарабатывать на кирпичной пыли за границей”

А Эфенди, наконец, просто сидел рядом с Дженни. Без войны, без беготни, без пограничников. Он вдыхал запах свежей выпечки, слышал смех детей, и впервые за долгое время чувствовал, что он дома. Пусть и в другом месте.

"Загадка Берлинской стены и побег с фестиваля"

Берлин. Золотой закат, который озарял город, как в старых фильмах, и колонна людей, катящихся в свои дела. Эфенди и Дженни, наконец, вернулись в город, о котором они так долго мечтали. Здесь не было войны, не было сражений и кровавых конфликтов. Было ощущение свободы, даже если оно было немного странным. Улица оживлена музыкой, смехом, праздником.

Дженни, как настоящая берлинская жительница, вела Эфенди и Ивана по самому крутым уголкам города.

– Сегодня в Берлине фестиваль! – сказала она. – Мы будем отмечать, что наконец-то разгадали секрет, как пережить этот век. Пойдёмте!

Иван тут же подскочил:

– О, мне фестивали по душе! Всё, где еда, танцы и люди, которые смеются – это моё! Я уже чувствую, как мой желудок начинает петь!

Дженни, усмехнувшись, взглянула на Эфенди.

– Ты тоже готов к вечеринке?

Эфенди кивнул, немного смущённо поглаживая осла, который опять пытался что-то пожевать на площади. Он давно не был в таком месте, среди людей, среди шума и веселья.

Вскоре они оказались на площади, где проходил фестиваль. Оказавшись в центре, Эфенди сразу заметил странную деталь. На сцене стоял огромный экран с изображением берлинской стены… но она была, как оказалось, не настоящая. На экране её разрушали, будто бы с помощью лазерных мечей из какого-то фантастического фильма. Все хохотали, снимали видео, а на заднем плане стояли бурлящие танцующие толпы.