Нежность сердечных струн

Торги: между скотом и страхом

В деревню пришло трое женихов.

Первый – Хамади, старший сын зажиточного пастуха. Он пришёл с пятью коровами, шёлковой тканью и обещаниями. Но за ним тянулась тень:

– Он однажды ударил свою мать, – шептали женщины.

– Он забрал девочку из соседней деревни – она через месяц ушла босиком ночью, никто её не видел.

Айла видела в его глазах не страсть, а собственничество. И чувствовала: его дом – будет тюрьмой, даже с подушками.

Второй жених – Барака, весёлый на людях, но с глазами холодными, как лезвие ножа. Он был известен тем, что трижды сватался и трижды девушки отказывались.

– Он щедрый, но его слово – как ветер. Сегодня говорит одно, завтра – другое.

Он обещал ей "город, украшения, золото", но она знала:

«Кому нужна женщина как украшение – тот её и **сломает, когда надоест».»

Третий – вдовец, старше её на 40 лет. У него было уже две жены – одна умерла, другая сбежала. Он не смотрел ей в глаза. Только на её талию и бедра.

– Мне нужна, кто родит.

И всё.

Страх Айлы

Айла не боялась замужества. Она боялась потерять себя. Боялась, что её голос исчезнет в чужом доме, где никто не спросит, о чём она мечтает ночью, когда смотрит на луну.

Она боялась тесной хижины без окна,

молчаливых ужинов,

слов, которые надо говорить,

улыбок, которые надо носить.

Она боялась стать декором в чьей-то судьбе, а не героиней своей.

Однажды, когда Барака пришёл на ужин, она слышала, как он сказал её отцу:

– Я куплю её, как купил бы хорошую корову. Главное – послушание.

Айла закрыла уши, но эти слова остались внутри, как шипы.

Молитва под акацией

В ту ночь она пошла к старому дереву акации. Встала босиком, приложила ладони к стволу и прошептала:

– Я не прошу богатства.

Я прошу не быть чужой в своей жизни.

Пусть судьба даст мне того, кто увидит – не мою талию, а мой внутренний душевный огонь

Айла и ночь перед судьбой

Айла тихо молилась.

Слова не шли, только шёпот – будто ветер в сухой траве. Она не знала, как быть. Всё вокруг – неопределённость, а в сердце – грусть, будто налитая в глиняный сосуд до краёв.

"Уже поздно… Я должна уснуть… но как?"

Мысли были, как мухи у лампы – жужжащие, неугомонные.

"Может, мне надо бежать? Но куда? Одна? В темноте?"

Она легла, прижимаясь лицом к подушке, и плакала беззвучно, так, как плачут те, кого не слышит даже ночь.

"Что будет завтра?"

Пусть покажет судьба.

Пусть ветер решит.

Пусть время ответит.

"Тревоги, когда вы уйдёте?.. Я вас не звала…"

Она посмотрела в окно. Луна висела прямо над деревней, как молчаливое лицо мира.

– Как ты красива, Луна… Возьми меня к себе жить, – подумала Айла.

– Или ты, птичка, поющая ночью… как ты свободна и вольна…

– Или ты, ветер, гуляющий между деревьями… Скажи мне – как мне жить?

Слёзы высыхали, но тревога осталась.

"Увы… судьба нам не покорна. Мы не правим ею. Мы только ждём… Что будет завтра – мы узнаем завтра."

И с этой мыслью, с усталой молитвой в груди и надеждой, спрятанной глубоко в душе, Айла наконец уснула.

Утро, когда принцесса выбирает путь

Утро в королевском дворце начиналось не с шума, а с мягкого света, что скользил по резным ставням, падал на золотистые занавеси, оживляя крошечные пылинки в воздухе. Павлины уже проходили по мраморным дорожкам сада, в пруду отражались купола, а слуги с тихим уважением расставляли утренний чай в цветной фарфоровой посуде.

Комната Синди была просторной, с потолком, расписанным ручной росписью в цветах сакуры и гранатов. В углу – арфа, к которой она подходила лишь по вечерам. На окне – лёгкий тюль, колышущийся от утреннего бриза, а у кровати – старая кукла детства, которую она всё ещё не убрала.

Синди проснулась.

Щёки её были румяны, кожа светилась от сна, волосы распались на плечах мягкими, серебристо-платиновыми волнами. Она села на постели, вдохнула утренний воздух и посмотрела в окно – туда, где заканчивались владения её отца… и начиналась её свобода.

Отец – король с гордой осанкой

Король, её отец, был человеком старой школы: статный, с густыми бровями и добрым, но строгим голосом. Он вошёл в её покои в королевском халате и с чашкой кофе в руках:

– Ты могла бы вовсе не учиться. Ты принцесса. У тебя есть всё.

Синди встала, подошла к нему и ответила спокойно, но твёрдо:

– Отец… у меня есть имя. Но я хочу иметь и дело. Я должна быть ответственной, самостоятельной. Не только титул делает женщину сильной.

Он ничего не сказал, только слегка кивнул. И в его глазах промелькнула гордость – та, что не произносят вслух.

Мать – королева сердца и тревог

Мать вошла чуть позже, лёгким шлейфом духов и заботы.

– Ты знаешь, что мы будем переживать. Мы могли бы отправить охрану, слуг…

Синди улыбнулась:

– Мама… если они будут ходить за мной сзади, то кто будет стоять рядом?

– Ты слишком мудра для своих лет, – вздохнула королева.

Прощание

Во дворце был лёгкий переполох – слуги собирали чемоданы, укладывали платья, книги, украшения. Авто подали к парадной лестнице – тёмный, блестящий автомобиль, в котором уже ждал водитель в перчатках.

Синди надела простой белый сарафан и легкий шарф. Она не выглядела как принцесса с открытки – она выглядела как девушка, готовая к миру.

Она села в авто, обернулась в последний раз – на мраморные колонны, на сад с лимонными деревьями, на флаг, что развевался на башне.

И с тихим, почти незаметным волнением машина тронулась вперёд.

Синди ехала в Берлин – не ради титула, не ради власти, а ради самой себя.

Она не знала, что впереди её ждёт встреча, которая изменит всё.

Принцесса среди рюкзаков и улиц

Берлин встретил её совсем не как дворцовый сад.

Вместо мармеладных завтраков – кофе "на вынос".

Вместо шелковых салютов – гудки велосипедов и звонкий немецкий смех на каждой остановке.

Но Синди… улыбалась.

Впервые за долгое время – свободно.

Город, который дышал молодостью

Университет был старинным, но живым. Его стены были обвешаны афишами, расписаны граффити, а студенты – будто из другой галактики: в кепках, худи, с ноутбуками в рюкзаках и книгами в руках. Здесь никто не знал, что она принцесса, и это было самым ценным.

На первой лекции она сидела в третьем ряду, сдержанно в платье, но с блокнотом, исписанным с первого до последнего поля.

Преподаватель – профессор литературы с серьгой в ухе – сказал:

– Здесь мы учим не подчиняться истинам, а спрашивать, почему они стали истинами.

И Синди впервые почувствовала:

"Здесь можно думать. Здесь можно быть не титулом, а умом."

Общага, кухня и шумные коридоры

Она не жила в замке. Она жила в студенческом кампусе – с общей кухней, неработающим тостером и соседом-гитаристом, который каждый вечер пел свои страдания.

Синди мыла посуду, чистила апельсины, стирала рубашки – и наслаждалась каждым моментом.

Однажды она вымыла пол, а потом сидела прямо на нём, ела лапшу из коробки и смотрела, как солнце скользит по стеклу.

– Это мой дом. Он простой. Но он – мой.

Друзья и уроки жизни

Со временем у неё появились друзья – Эрика из Норвегии, Алиса из Бразилии и Лив из Франции. Они не знали, что у Синди были слуги, замок и кони.

Они знали другое:

– Она всегда улыбается.

– Она умеет слушать.

– И она делает чай так, будто в него кладёт музыку.

Берлин. Вечер. И ты – не принцесса, а девушка

Однажды вечером она вышла одна, в сером пальто, без охраны. В старой кофейне на углу ей налили какао, а на стене играл джаз. За окном моросил дождь.

Синди сидела у окна, смотрела на мокрый асфальт, и думала:

"Я живу. Я, настоящая. Не как дочь короля, не как наследница…

А просто как девушка, которая хочет узнать, кто она."

Дженни. Дворы, дым и дороги

Когда Дженни была ещё школьницей, жизнь треснула, как зеркало – с тех пор в каждом её взгляде отражались тонкие трещины.

Отец был полицейским. Умный, строгий, с выправкой.

Но однажды он ушёл. Не просто из дома – из их жизни.

– У меня есть другая. Прости – сказал он, не глядя в глаза.

После этого крики стали фоном в их квартире.

Мама плакала ночами, а Дженни по утрам делала вид, что всё нормально.

Но в школе она всё чаще пропускала уроки, всё чаще курила за гаражами, слушала тяжёлую музыку, ходила с мальчиками, которым было всё равно.

"Если отец мог уйти, значит, уйти можно всем," – думала она.

Карманные деньги и пустой дом

Отец присылал деньги. Редко звонил.

– На тебе. Не пропадай, – короткие смс.

Она тратила их с друзьями – чипсы, дешёвые коктейли, громкий смех.

Но внутри было глухо.

Никто не знал, что по ночам она слушала старые записи маминых песен.

Когда дом потемнел

Мама заболела. Тихо, как всё в её жизни.

Врачи, таблетки, больничные коридоры.

А потом – пустота.

Дженни осталась одна.

В квартире, где пахло лекарствами и пылью.

"Я не могу здесь дышать", – сказала она однажды.

И ушла.

Дорога, где нет звонков, но есть ветер

Она начала путешествовать автостопом.

Рюкзак, пачка сигарет, старая кожаная куртка.

Иногда – дальнобойщик с добрыми глазами. Иногда – вечер в палатке с чужими студентами.

Она ехала не куда-то, а откуда.

Не в поисках смысла – в поисках воздуха.

"Когда я еду – я не думаю. Я просто существую. И это легче, чем помнить."

Но дорога научила её смотреть по сторонам.

В каждом пейзаже – напоминание о матери.

В каждом городе – шанс начать чуть-чуть сначала.

И где-то, в одном из поворотов, она снова вспомнит, как это – верить.

Глава 3. Новый поворот жизни

Новый день обещал новые встречи и новые истории. Попутными грузовыми машинами перешли перевалы, уже близко граница Казахстана. Они ехали вдоль обочины асфальтной дороги, и пейзаж незаметно изменился. Горные перевалы остались позади, уступив место ровным, выжженным солнцем степям. Земля стала пыльной, поросшей редкой, жесткой травой и полынью, от которой в воздухе витал терпкий, горьковатый аромат. Кое-где торчали кривые деревца – словно обгоревшие спички, сопротивлявшиеся ветру и зною.

Солнце поднималось всё выше, становилось ярче, беспощаднее. Ослы шли с поникшими ушами, а Поюзбек и Эфенди закрывали головы полотенцами и шапками. Вдали показались будки, шлагбаум, флаг и солдаты – граница. Казахстан встречал их серьёзно.

Подойдя к пункту пропуска, они остановились. Пограничники в форме внимательно осматривали проезжающих. Один из них, женщина с острым взглядом, словно умеющим видеть душу насквозь, подошла к Эфенди.

– Документы, – сухо сказала она, не отводя взгляда.

Эфенди послушно протянул свой потрепанный паспорт.

Она пролистала страницы, окинула взглядом его лицо.

– Цель поездки?

Эфенди, глядя искренне и почти торжественно, произнёс:

– Жениться на Синди.

Женщина прищурилась. Наступила пауза. Она закрыла паспорт, постучала им по ладони и холодно произнесла:

– Дурак, куда едешь?

Эфенди не смутился, а даже, наоборот, с благоговением ответил:

– В Шнапсленд. К Синди.

Поюзбек, стоявший рядом, опустил голову и тихо захихикал в кулак.

Женщина из КПП пограничной службы посмотрела на него, потом снова на Эфенди. Несколько секунд она, кажется, боролась с собой. Потом на губах её появилась еле заметная улыбка. Она вернула паспорт.

– Проезжайте, жених.

– Спасибо, – серьёзно кивнул Эфенди, забирая документ.

Поюзбек, едва сдерживая смех, шепнул ему:

– Ты даёшь… Теперь по всей смене расскажут, как один странный парнишка едет в Шнапсленд за Синди. Паспорт есть, а мозг – в пути.

– Ну а что? – пожал плечами Эфенди. – Главное – верить.

Степь снова растянулась перед ним – бескрайняя, как надежда Эфенди, и жаркая, как сердце влюблённого. Когда Эфенди уже миновал шлагбаум, обернувшись, он заметил, что Поюзбек сзади задержался. Пограничники окружили его, один приказал смотреть "в камеру", и буквально через минуту двое крепких мужчин в форме схватили его под руки и куда-то увели.

Эфенди застыл. Он не сразу понял, что происходит. Его спутник, рассказчик, весёлый ночной друг – исчез. Позже, уже на привале, в придорожной чайхане, он услышал от случайного водителя новость, от которой у него в животе сжалось:

Поюзбека арестовали за убийство своей жены. Он пытался сбежать за границу, скрыться под видом странствующего пастуха, он не знал что бывают камеры идентификации личности.

Эфенди долго сидел молча. У него в голове не укладывалось, как тот, кто с ним делил хлеб, рассказывал смешные истории, мог оказаться убийцей.

Как можно жить с человеком и не любить его? И как можно… убить? Не лучше ли просто уйти, развестись? Бывает же, что люди не сходятся. Но зачем так…"

История убийства

Ночь была чёрной, как мазут. В далёкой кишлаке, на окраине маленького селения среди холмов, дом Поюзбека стоял в тишине, будто давно заброшенный. Но внутри этого старого дома происходила драма, которую никто не забыл бы, узнав правду.

Поюзбек вернулся с базара поздно. Лицо его было хмурым. На улице говорили, что его жена, молодая и красивая, уже давно охладела к нему. Она часто пропадала вечерами, а соседи шептались. Поюзбек молчал. Он варился в своей ревности, как в кипятке. Он был человеком старых понятий – его воспитали в строгости, где честь семьи значила больше жизни.

В ту ночь он услышал шорох в хлеву.

Подняв керосиновую лампу, он тихо пошёл туда. Там стояла его жена – в углу, рядом с каким-то мужчиной. Не успев сказать ни слова, Поюзбек выронил лампу, и всё окрасилось в красный свет разбитого стекла и парафинового пламени.

Мужчина сбежал. Жена бросилась за ним, но Поюзбек схватил её за волосы, повалил на пол и кричал, как раненый зверь:

– "Ты предала мой хлеб, мой кров, мою честь!"

Он не помнил, как взял железный прут, что валялся у двери. Он бил, пока кровь не залила глиняный пол. Потом замер. Всё стихло.

Когда рассвело, он ушёл.

Закрыв дверь, он надел чистую рубаху, собрал немного денег и документы. Он сел на старого осла и поехал, как будто ничего не случилось. Он рассказывал всем, что жена уехала к родственникам. В глаза глядел – не дрогнул.

Но один мальчик, сын соседа, увидел, как Поюзбек ночью тянул мешок к ручью.

И когда Эфенди в будущем спросил пограничника – «Почему вы его задержали?», тот только тяжело выдохнул:

– Убийцу свою совесть не отпускает. Он не бежал – он уходил медленно, будто сам хотел, чтобы его поймали. Почему жена хотела уйти от него? Да, именно так. Жена Поюзбека хотела уйти от него, потому что её жизнь превратилась в мучение.

Поюзбек за пределами дома казался уравновешенным, но за закрытыми дверями он становился другим человеком. Он часто пил – начинал с одного стакана, а потом уходил в запой. В такие дни в доме царили страх и тишина. Он кричал, обвинял её в изменах без доказательств, а потом – поднимал руку. После – каялся, плакал, говорил, что это в последний раз. Но это не было последним.

Жена пыталась терпеть, как делали многие в таких селениях. Из-за детей, из-за страха осуждения, из-за безысходности. Но внутри неё росло отчаяние и гнев. Она перестала смотреть на него с любовью – в её взгляде поселился холод и отвращение.

Возможно, тот мужчина в хлеву не был её любовником. Возможно, он был просто другом или дальним родственником, с кем она обсуждала, как уйти, как сбежать, как спастись. Но Поюзбек, ослеплённый злобой, видел в этом лишь предательство. И вот та роковая ночь стала последней точкой.

В ту последнюю ночь, когда в хлеву горела тусклая лампа, а снаружи шумел ледяной родник, она стояла, сжимая в руках узелок с несколькими вещами. В голове у неё проносились годы – быстро, как будто кто-то пролистывал старый альбом памяти.

"Я не родилась для этого."

– подумала она, глядя на солому под ногами.

В детстве её звали Айгуляй, по имени, которое значило "лунный цветок". Отец звал её так ласково, укрывая от ветра, когда она, ещё девочка, сидела у очага и грела руки. Мать, строгая, но нежная, мечтала, что дочь вырастет счастливой – не богатой, а любимой, не знатной, но свободной.

А потом – свадьба. Ей было семнадцать, Поюзбеку тридцать. Он был уважаем, у него был дом и стадо, и никто не спрашивал, хочет ли она. Вначале он был тих, даже заботлив. Она верила, что любовь придёт со временем. Она старалась – готовила, стирала, рожала, молчала, когда он кричал, и прятала синяки под платком.

Но с годами он стал совсем другим. Пил почти каждый вечер. Ревновал даже к ветеринару, что приходил лечить корову. Мог разбить чашку об стену, если еда ему показалась холодной. А однажды – в пьяном бреду – выгнал её зимой из дома. Она простыла, лежала с температурой, но он даже не подошёл. Соседка приносила ей отвар.

– "Ты моя жена! Ты должна терпеть!" – кричал он, когда она попыталась заговорить о разводе.

Но Айгуляй уже не боялась. В её сердце зрело решение. И в тот вечер, когда она позвала дальнего родственника, чтобы помочь сбежать, она знала: это – конец. Она не вернётся. Она уедет в город. Пойдёт на работу. Будет жить в одной комнате и стирать руками – но жить.

И вот – шаг, ещё шаг…

Но скрип двери, глухой голос:

– "Что ты здесь делаешь, а?"

Она обернулась. В глазах Поюзбека было нечто тёмное, звериное. Он не пришёл поговорить. Он пришёл – наказать.

И когда кровь впиталась в землю, её душа уже улетала высоко, туда, где ручьи сливаются с облаками, а боль больше не живёт.

Допрос Поюзбека проходил в небольшой комнате без окон, только слабая лампа под потолком отбрасывала блеклый свет на обшарпанный стол. Он сидел, положив руки перед собой, будто сдаваясь судьбе. Напротив – следователь в форме, с лицом уставшим, но внимательным.

– "Зачем ты её убил, Поюзбек?" – тихо спросил он, не отрывая взгляда.

Поюзбек молчал. Потом, медленно, как будто в горле что-то царапало, проговорил:

– "Я верил, что любовь может всё вытерпеть. Но она смеялась надо мной, над нашей жизнью, над мной, как над старым ослом. Я потерял лицо. Без лица в кишлаке ты не человек. А без чести – ты никто."

Следователь записал эти слова, но не осудил. Просто кивнул, как будто слышал подобное сотни раз.

На суде Поюзбек сидел, не поднимая глаз.

Эфенди приехал. Он не знал, зачем – может, из уважения к прошлой дружбе, а может, чтобы убедиться, что человек, с которым он делил хлеб, действительно был способен на такое.

Судья зачитал приговор:

"Пожизненное заключение. С отбыванием срока в колонии строгого режима."

Никто не аплодировал. Не было ни крика, ни проклятий. Только Поюзбек впервые посмотрел на Эфенди и произнёс:

– "Если бы я раньше знал, как легко всё теряется… Лучше бы я ушёл молча, чем погрузился в кровь."

Эфенди вышел из зала суда с тяжестью в груди.

Он шел по улице, вспоминая, как Поюзбек рассказывал байки у костра, как смеялся, как боялся темноты и просил не выключать фонарик. Всё это казалось теперь частью другой жизни – жизни, где человек ещё не перешагнул черту.

Он прошёл мимо детского сада, где играли дети, и подумал:

– "А ведь был бы он другим… если бы был любим."

Эфенди тяжело вздохнул и посмотрел на своего ослика, который лениво жевал траву у придорожного арыка.

– Ну ладно, – пробормотал он. – Зато у меня остался ты, мой надёжный друг. Ты хоть не убивал никого.

Он погладил ослика по шее и вновь вышел на дорогу. Асфальт блестел от жары, воздух дрожал в мареве, и Эфенди брёл, задумчиво, как будто время перестало иметь значение.

И вдруг из тени бетонной остановки раздался голос:

– Эй, есть сигареты?

Эфенди поднял глаза. Перед ним стояла девушка – странная, будто вышедшая из клипа. Цветные волосы: один локон зелёный, другой алый. В носу – пирсинг, на майке – череп с розами, короткие шорты, босоножки, крашеные ногти.

– Я не курю, – спокойно сказал Эфенди, глядя ей прямо в глаза.

– Ну так купишь. Только не в магазин, а в кафе. Пошли – сказала она так, словно это был приказ, и тут же добавила, улыбнувшись небрежно:

– Я – Дженни. А ты кто?

– Я Эфенди, – ответил он.

Дженни рассмеялась, глядя на него чуть насмешливо, но без злобы.

– Имя у тебя как у философа… или как у героя какого-то старого мультика.

Эфенди не знал, что ответить. Он просто кивнул.

– Пошли, – сказала она, уже направляясь в сторону дорожного кафе.

Он колебался. Мир стал странным. Его друг оказался убийцей. И вдруг – эта девушка, такая яркая и незнакомая, словно пришла из совсем другой жизни.

"Может, судьба ведёт туда, где нужно быть?" – подумал он и, не торопясь, пошёл за Дженни.

Кафе стояло на обочине, одинокое, с облупленной вывеской "Дорожный Эдем". Внутри пахло жареным мясом, кофе и чуть-чуть – тоской. Несколько дальнобойщиков молча ели у окон, телевизор на стене показывал музыкальные клипы.

Дженни, не стесняясь, прошла к столику в углу и села. Эфенди устроился напротив, поставив рядом своего ослика, привязав его к трубе – тот сразу принялся жевать куст у стены.

– Закажи что-нибудь, я сигареты возьму, – сказала Дженни и пошла к стойке.

Эфенди растерянно посмотрел в меню, напечатанное на смятой бумаге в пластиковом файле. Он ткнул пальцем в строку: "плов" и "чай зелёный".

Дженни вернулась с пачкой сигарет и спичками. Закурила прямо за столом, хотя рядом висела табличка "не курить". Она затянулась и посмотрела на Эфенди:

– Ну, рассказывай. Почему ты идёшь в Шнапсленд?

Эфенди опустил глаза, будто собирался с духом:

– Я иду к Синди. Я видел её фото. Она улыбается там, и… мне сказали, что она в Шнапсленде. Я хочу на ней жениться.

Дженни рассмеялась, но не зло. Скорее с удивлением, с каким-то уважением к этой чистоте:

– Ты дикий, как луна в степи. Слушай, я еду тоже туда – к сестре. Может, вместе пойдем? У меня денег нет, а ты вроде не из злых.

Эфенди кивнул. Он не знал, зачем она ему, но чувствовал: ей нужно идти, а он не привык оставлять людей одних, особенно таких потерянных, как Дженни.

Пока они ели, за соседним столом раздался звонок мобильного. Один из дальнобойщиков вскинулся, бросил взгляд на Эфенди, будто что-то понял, и шепнул своему соседу:

– Слышал? За ним погоня может быть. Смешной парень, влюблённый, а спутник у него, говорят, убийца.

Дженни уловила этот шёпот. Она взглянула на Эфенди:

– Это правда? Ты был с убийцей?

– Я не знал, – ответил он спокойно. – Он мне рассказал, как стриг ослу гриву и рисовал крест, а потом исчез. Его забрали. Убил жену… Но я не знал.

Дженни затушила сигарету, задумалась, посмотрела на Эфенди так, как будто впервые увидела его по-настоящему. Не странного наивного парня, а – человека.

– Слушай, – сказала она, – а вдруг эта Синди тебя не ждет? Не любит. Ты подумал об этом?

Эфенди пожал плечами:

– Я всё равно пойду. Мне надо знать. Любит или нет – я узнаю. Но я не хочу жить, не зная.

Дженни какое-то время молчала. Потом кивнула, потянулась за рюкзаком и сказала:

– Ну и я с тобой. До Шнапсленда. Мне тоже есть, от чего бежать. Или – к чему идти. Кто знает.

Они вышли из кафе. Ослик фыркнул, словно одобрил решение. Солнце начинало склоняться к горизонту. И снова дорога – длинная, ровная, пыльная. И двое на обочине, один с осликом, другая с рюкзаком и сигаретами в кармане.

Путь продолжался. И что-то в нём начинало меняться.

В пути между ними возникло доверие, и Дженни рассказала свою личную тайну

Дженни: – Нам надо поехать в Москву оттуда в Европу, Шнапсленд там . Сегодня уже поздно, нам надо снять номер ты не против.

Солнце клонилось к закату, и степь начинала затихать, словно замирала перед наступлением темноты. Дженни шла рядом с Эфенди, не спеша, покачивая рюкзаком. Небо наливалось сиреневыми и огненно-оранжевыми оттенками, а где-то вдали уже мерцали огни – небольшой казахский городок на пути к границе с Россией.