Камфора и Роза

Ия Шешенина

Камфора и Роза

Посвящается Нине Митрофановне, нашей мамочке, бабушке, прабабушке.

Огромная благодарность родителям, Николаю Ивановичу и Нине Митрофановне, а также моим сёстрам, Жене, Тане и Оле – прочитав эти страницы, вы поймёте, что в их написании они сыграли первостепенную роль.

Введение

Это история о любви, жертвенности, страхе и надежде, которая действительно может помочь людям, столкнувшимся с подобной ситуацией.

Это история о той Любви, которая сильнее смерти. О четырех дочерях и их матери, чей инсульт стал не концом, а началом нового пути, который длится уже 11лет. Пути, где боль превращалась в силу, отчаяние – в молитву, а немощное тело стало алтарем милосердия.

Нина Митрофановна – жизнерадостная, солнечная душа, посвятившая себя детям, – однажды рухнула у тумбочки с таблетками. Реанимация. Кома. Прогноз вероятности выжить 5%. Но её дочери, Евгения, Татьяна, Ия и Ольга, совершили невозможное – вернули маму из небытия не просто пациенткой, а хранительницей семейного очага. Через ИВЛ, пролежни и памперсы, реабилитацию, годы массажей и ночных судорог, они пронесли её на руках – в прямом и духовном смысле.

Эта книга – не о болезни. Она о том, как болезнь одного близкого человека может стать уроками стойкости и терпения для всей семьи. О том, как Любовь человеческой души светит даже в беспомощном теле. О том, почему «навсегда» – не приговор, а обещание:

«Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся…» (1 Кор. 13:8).

Скафандр без подогрева с барометром внутри. Сейчас

Что это? Такой знакомый запах. Его невозможно спутать ни с чем другим. Это неповторимый тонкий аромат маминых пирогов, наполненных легкой кислинкой подсушенных домашних яблок и сладостью варенья. Сначала его шлейф только начал окутывать пространство, словно нежный и притягательный шёпот, а затем он вырвался за пределы открытой кухонной арки и быстро заполнил все уголки нашего уютного дома, как тёплый южный ветер, который не только касается, но будто бы обнимает, согревает лицо и шею, проникает до кончиков пальцев рук и ног, перенося меня в бережно хранимые уголки памяти и возвращая в солнечное детство…

Сон начался с вибрации под босыми пятками – я бежала. Бежала по пыльной дорожке, мимо знакомых заборов, и мир вокруг был нарисован густыми, сочными мазками детства. Солнце лилось медом, воздух звенел от стрекоз и смеха. Никакие страхи не могли догнать – они отставали, смешные и нелепые, как клоуны в цирке. Меня манило само движение, ветер в ушах, предвкушение чего-то чудесного за каждым поворотом. Вот-вот покажется наш дом, деревянное крыльцо, где можно перевести дух и ждать…

И вот оно – крыльцо, теплое от солнца, знакомое каждой занозой. Я плюхнулась на ступеньки, чувствуя шероховатость краски под ладонями. Сердце еще колотилось от бега, но уже настраивалось на другой ритм – ритм ожидания. Где-то далеко, на окраине леса, должен был завестись мотор. Папа. Николай Иванович. Я уже представляла его добрые, прищуренные глаза, выцветшую форму цвета лесной тени, ту самую кепку, и неповторимый, крепкий запах леса, костра и дороги, который витал вокруг него, как ореол приключений. Сейчас он приедет усталый, заросший, красивый, и я брошусь ему навстречу, открою ворота, вцеплюсь в его шею, вдохну этот запах, чтобы запомнить до следующего раза. Потому что скоро – прощание, сжатые губы, чтобы не заплакать на глазах, и пустота, когда мотоцикл скроется за поворотом.

Но в этот миг сна, пока я ждала папу, фокус сместился. Я почувствовала, что не одна. И обернулась.

Она сидела на крыльце чуть выше, на скамейке и тоже ждала… Мама. Нина Митрофановна. Ее темно-русые кудри, словно живые, ловили солнечные блики и отбрасывали теплые тени на лицо. Она не просто сидела – она «создавала» пространство вокруг себя. Пространство абсолютного покоя и безопасности. В ее серо-голубых глазах, таких ясных и глубоких, читался тот самый вечный, безмолвный вопрос: «Все хорошо, солнышко?». Взгляд, полный такой нежности и понимания, что казалось, он видит тебя насквозь и любит каждую твою мыслишку.

Она что-то вязала, ее руки двигались плавно и уверенно. Атмосфера вокруг нее была плотной, как парное молоко, – дружелюбной, теплой, уютной. Это была ее магия. Главная ее ценность, ее вселенная – вот она, я, сидящая на ступеньках, и этот дом, наполненный ее заботой.

– Мам, – выдохнула я во сне, и мое ожидание папы на мгновение отступило, растворилось в ее присутствии. – Может пока поиграем в «резиночку»?

Она отложила рукоделие, и ее лицо озарилось той самой жизнерадостной, открытой улыбкой. Не нужно было слов. Она встала, легкая и сияющая.

Сон сменил декорации. Теперь мы были во дворе. Между двумя старыми яблонями была натянута та самая широкая бельевая резинка. Мама ловко закрепила ее концы. И началось волшебство. Она учила меня играть в «резиночку». Прыгая легко, почти невесомо, с той самой беззаботностью, которую я помнила, она смеялась, запрокинув голову, и ее смех был самым искренним звуком в мире. Я смотрела, завороженная, забыв обо всем. Это была не просто игра. Это был танец ее души, танец материнской любви и безграничной радости быть «здесь и сейчас» со мной. Она была центром этого солнечного мира, его солнцем и силой притяжения.

Потом случился переход. Я увидела себя на пустой дороге перед домом, вдруг ощутила комок в горле, предчувствие разлуки – папа уехал, мотоцикл умчал его за поворот, оставив пыль и тишину. Горе накатило волной, неудержимое, детское. Я развернулась от пыльной дороги и… побежала к НЕЙ.

К маме. Которая уже стояла, распахнув объятия, как надежная гавань для моего кораблика. Я врезалась в нее, уткнулась лицом в мягкую ткань ее платья, впитала знакомый, успокаивающий запах дома, хлеба и ее тепла. И заплакала. Рыдала во весь голос, как это бывает только в детстве, когда мир кажется разрушенным. Ее руки крепко обняли меня, одна ладонь нежно гладила мою взмокшую от слез и бега голову. Она не говорила «не плачь», она просто «была рядом».

Была опорой, убежищем, безграничной любовью.

– Все пройдет, солнышко мое, все наладится, – ее голос был тихим, как шелест листьев, и таким уверенным. И от этих слов, от ее тепла, от биения ее сердца под щекой тяжесть внутри таяла. Слезы высыхали сами собой. Становилось легко. Невероятно легко. Как будто огромная туча разошлась, и снова светило солнце – ее солнце.

Я прижалась к ней крепче, впитывая каждое ощущение: мягкость ее волос, касавшихся моего лба, тепло ее тела, ритм дыхания, беззвучную песню утешения, которую пело ее сердце. В этом объятии не было места страхам. Они теперь казались смешными, нелепыми шутками. Здесь, у нее на плече, в кольце ее любящих рук, мир снова был теплым, уютным и абсолютно защищенным.

«Вот оно», пронеслось во сне. «Вот настоящее счастье. Быть маленькой. Быть ее дочкой. И пусть это длится вечно. Пусть я запомню каждую секунду этого света, этого тепла, этого запаха…»

Сон начал таять, как утренний туман, но последним, самым ярким кадром осталось ее лицо, склонившееся надо мной, серо-голубые глаза, полные бесконечной нежности, и ощущение несокрушимой безопасности в ее объятиях. Место, куда можно было прибежать из любого конца света, из любой бури, и где сразу становилось легко.

Моя младшая сестра, Таня, осторожно зашла в комнату, её шаги были едва слышны на ковровых дорожках. Рассвет, пробиваясь сквозь ветви сада, позолотил через окно её каштановые волосы, они были словно поцелованы солнцем, оставившим на них свои единичные блики.

Я спала, обняв подушку, невесомую и дышащую, сделанную мамиными заботливыми руками давным-давно из гусиного пуха.

– Ия! Сестрёнка, просыпайся! – Танин тихий голос, но такой настойчивый, разорвал мой сон без следа. Она села на край кровати, её лицо озарилось мягкой улыбкой. – Ты просила разбудить пораньше.

Я зевнула и потянулась, вдыхая знакомый аромат снова и снова.

– Тань, доброе утро… Это что, пироги? – мои глаза постепенно привыкли к свету, и я увидела улыбающуюся сестрёнку, сияющие глаза которой будто отражали утренние лучики солнца.

– Пахнет точно, как мамины с яблоками… – с восторгом произнесла я.

Она кивнула, и в её движении было столько нежности. Несколько рыжих завитков упали ей на лоб, но Татьяна небрежно убрала их, поправив одеяло у мамы напротив.

– Да, уже поставила в духовку, – объяснила она с гордостью, будто сама придумала рецепт этих пирогов. – Вспомнила, как мамочка раньше пекла нам такие же из сухофруктов.

Я села, высвободила руку из-под тёплого одеяла, и провела ею по лицу тыльной стороной ладони, стирая последние остатки сна.

– Знаешь, только что снилось… – делилась я, закатывая глаза к потолку, словно пытаясь удержать ускользающие образы. – Будто я снова маленькая. Бегаю по нашему двору на улице Заречной в Казахстане, играю с мамой в разные весёлые игры, как папа на мотоцикле приезжает, а потом я его провожаю и реву, а мамочка меня успокаивает…

Таня села рядом со мной на кровати и посмотрела в окно, щурясь от света. Её улыбка на лице – истинное отражение миротворящей радости. За окном тихо трепетали листья черёмухи на ветру, они ещё совсем юные, а первые лучи солнца, проникая сквозь полупрозрачную тюль, как быстрые кисти художника, рисовали полосы разных тёплых оттенков на стене, сменяя тень на свет.

– А я вчера достала родительский старый фотоальбом с чёрно-белыми снимками, – с энтузиазмом начала рассказывать Таня, её голос наполнился волнующей теплотой. – Пока листала, наткнулась на фотографию, где мы стоим все на фоне горы Золотухи. Мама в том радужном крепдешиновом платье в полосочку, которое сама сшила, держит на руках нашу маленькую Олю… Она там такая красивая!

В комнате повисло молчание, которое вдруг неожиданно нарушил лёгким шелест противопролежневого матраса. Мы обе повернулись к соседней кровати, с любовью и заботой взглянув на маму, чьё лицо выражало безмятежный покой сна.

– Слышишь, как он шумит? – почему-то прошептала я, при этом замирая и прислушиваясь к звукам, доносящимся из приоткрытого окна, смешивающимся с тишиной комнаты. – Прямо как море…

Мне показалось, что я даже уловила тихий шёпот ветра, который шевелил водную гладь, лепил из неё набегающие на берег волны и гонял облака по бескрайним морским просторам, и это создавало атмосферу, полную надежды и ожидания.

Таня, вновь поправив легким движением свои каштановые волосы, встала, скользнула рукой по маминой тепло-коричневой «под орех» тумбочке с лекарствами, вспомнив, как мама всегда аккуратно расставляла по алфавиту каждую баночку, чтобы не перепутать их, словно это было частью её заботы о нашем здоровье. В комнате пока ещё царила полутень, но мягкий свет утра уже освещал мамины седые волосы. Их сияние, сверкающее серебром как отблеск утренней зари, подчеркивало благородные черты её лица.

– Столько лет! Представляешь? Больше десяти… С тех пор, как у неё это случилось… – сказала она, глядя на спящее лицо матери. Оно было мирным, беззащитным и таким родным, но в то же время отражало всю тяжесть пережитого.

Я села на кровать, свесив ноги вниз – ступни, не отдохнувшие за ночь, коснулись холодного деревянного пола.

– Ты знаешь, тут прочитала на днях… – начала я, стараясь собрать свои мысли. – …в России по статистике каждый год случается полмиллиона инсультов. Выходит, каждую минуту кто-то сталкивается с этим… Четвёртая часть из них не выживает сразу… Треть из оставшихся могут восстановиться… Треть умирают в ближайшие месяцы или 2-3 года… А треть – как наша мама…

Таня в этот момент взяла мамину мягкую и прохладную руку, прижав её к своей щеке, надеясь почувствовать тепло из прошлого, в котором она глубоко нуждалась.

– Нам повезло, что наша мамочка среди них, – произнесла она, стараясь отыскать в своём голосе надежду.

– Повезло? – с горечью бросила я Тане. – Посмотри на неё. Тело как скафандр без подогрева – движения скованы и мёрзнет постоянно. Да ещё, как природный барометр, реагирует на все изменения погоды. Каждый раз давление скачет, и начинаются головные боли.

Гордый взгляд Тани был полон уверенности.

– Наша мама – боец! – с жаром зазвучал её голос, когда она откинула тёплое шерстяное одеяло с нижней части маминого тела, обнажая худые, обтянутые нежной и тонкой кожей ноги. Коснувшись ступней, поправила грелку, стараясь согреть их и создать хоть немного комфорта. – Тёплые.

– Да, тем не менее, наша мамочка живая! – воскликнула я, смотря на мамины розовеющие щёчки. – В ней всё ещё есть жизнь! Ты видела, как она вчера пыталась подпевать, когда я песню про ромашки включила? Уже не разберёшь слова, но всё же она пела…

Таня улыбнулась, в её глазах зажглись искорки, яркие, как звёзды в ночной мгле, излучающие надежду.

– А помнишь, как Женя говорила, что после инсульта душа человека обнажается? Кто-то злится и звереет, кто-то капризничает и памперсы рвёт… А наша – поёт.

– Наша мама осталась доброй, – с уверенностью сказала я и почувствовала, как в сердце колыхнулась волна любви. – Даже сейчас, когда ей так тяжело.

Мы обе замолчали, слушая ровное дыхание матери, словно это дыхание было частью мелодии тишины, звучащей в комнате. Вдруг раздалось громкое «ку-ка-ре-ку».

– Ох, эти петухи! – засмеялась Таня, подойдя к окну, которое было обрамлено цветастыми шторами с ярким крупным рисунком, этот принт дарил ощущение радости словно источник веселья. В приоткрытое окно ветер пахнул весенней свежестью и принёс ароматы уже отцветающих яблонь. – Каждое утро будто на шоу «Голос».

Я тоже встала и, приоткрыв штору, увидела, как солнце, всплывающее из-за сирени, заливает двор золотым светом, а у ограды молодые кусты смородины сияют свежей зеленью и от росы переливаются россыпью ярких цветов.

– Знаешь, а ведь правда – будто возвращаешься в детство, когда приезжаешь сюда. Те же запахи, как в родительском доме, те же звуки… Только каждый раз мамочка разная, – добавила я с грустью в голосе.

– И она теперь не будит нас пирогами, – тихо сказала Таня, поправляя маме под шеей анатомическую подушку-воротник, которую недавно приобрела для неё на «Ozon», она всегда подмечала что-то новое для маминого удобства.

– Теперь наш черёд будить её, – я развернулась и подошла к сестре, ощутив, как тепло её души приятно действует на мой настрой и чувствуя ответственность за сохранение этой семейной традиции. – Давай сегодня сделаем всё, как раньше! И пироги, и песни…

– Давай! – согласилась сестрёнка, поглаживая мамину руку, словно передавая свою любовь и заботу, которая была сильнее любых слов. – Она ведь всё чувствует.

– Точно, – сказала я, обняв Таню сзади за плечи и прислонив свой подбородок к её голове, прислушиваясь к её внутреннему ритму. – Даже если не может сказать…

Сестра осторожно водила пальцем по запястью маминой левой руки, как будто хотела нарисовать на тонком пергаменте кожи знак бесконечности в виде восьмёрки. Потом перевернула её руку в удобное положение и осторожно провела по тыльной стороне ладони, словно стараясь запомнить каждую выпуклую линию вен, как карту.

– Ты как думаешь, что у нашей Нины Митрофановны в голове? – спросила Татьяна, её голос звучал нежно, и в то же время в нём чувствовалось беспокойство. – Она понимает, что с ней?

– Думаю, она давно всё поняла и приняла, – ответила я, полагаясь на своё сердце, ощущая, как внутри меня пробуждается какая-то мощная энергия, которая заполняет меня изнутри. – У неё в голове живёт надежда. Надежда на нашу любовь и поддержку. Именно она даёт ей силы жить дальше. И любовь к нам, конечно же.

– Мы её не подведём, – твёрдо сказала Таня, как будто она давала это священное обещание перед Богом, её глаза быстро наполнились решимостью. – Хоть всю жизнь будем эти грелки менять, если будет нужно.

Я улыбнулась, моя улыбка отразила желание разделить её чувства.

– Главное, что её душа, она всё ещё с нами, всё такая же тёплая. Как тогда в детстве, помнишь? Когда она нас своими песнями будила по утрам…

– Как забыть… – в её голосе звучала глубокая искренность. Таня закрыла глаза, словно пыталась отыскать тот светлый момент в своей памяти. – Спасибо тебе, мамочка! Спасибо за то, что остаёшься такой же светлой, даже теперь. Господи, спасибо тебе за все благодеяния!

За окном опять заорал петух, продолжая утреннюю незатейливую песню. Теперь и лицо мамы озарилось нежным прикосновением солнечных лучей. Мы с Таней почувствовали – этот день будет особенным. Таким же тёплым, как аромат детства, запечённый в маминых яблочных пирогах, которые когда-то были символом уюта и счастья в нашем доме.

Сёстры ДО

Мамины руки. Таня

В семье Нины Митрофановны ещё из Казахстана бережно хранились традиции гостеприимства. Её дом всегда был полон гостей. Она готова была радушно принимать их в любое время дня и ночи, оказывая искреннее внимание и заботу. Даже, когда казалось, что мест уже нет, она находила возможность приютить ещё одного неожиданно прибывшего родственника или друга.

– Мама, ну куда ты их всех разместишь? – смеялась Татьяна, наблюдая, как Нина Митрофановна застилала очередное постельное бельё в зале на брошенный прямо на пол «бабушкин» полосатый матрас из ваты, который сопровождал её с самого раннего детства во всех тех местах, в которых было комфортно и уютно спать. Таня больше всех сестёр была на удивление похожа на свою мать: крупные кудри только более светлых волнистых волос, курносый носик и серо-голубые глаза с таким же ласковым взглядом, светящимся добротой.

– Как-нибудь уляжемся! – в ответ весело с задоринкой говорила Нина Митрофановна, её глаза блестели любовью, а руки уже месили на столе воздушное тесто для будущих пирогов с разными начинками. – Всем места хватит. И голодными никто не останется.

Это было светлое время радости, когда в доме всегда царили смех и веселье. Нежные ароматы воскресных пирогов плавали по всему дому, обклеенному фотообоями с прекрасными видами природы, всё это навевало мысли о теплой уютной обстановке. Шумные семейные разговоры по выходным, когда все собирались за одним столом, и песни по праздникам создавали особую дружелюбную атмосферу. Всюду витала любовь, которая передавалась родителями от сердца к сердцу детям, всем четырём дочерям.

Однако однажды в их жизни всё изменилось. Николай заболел. Нина Митрофановна, женщина с большим и благородным сердцем, приняла решение объединить свои силы с семьёй средней дочери Татьяны. Их дом был небольшим, но располагался недалеко. И вскоре они стали жить под одной крышей, вместе проходя через все испытания. Мамочка при этом оставалась доброй и отзывчивой, готовой, как всегда, прийти на помощь, а её улыбка всё также излучала тепло и заботу, несмотря на возникшие невзгоды.

– Не переживай так, мам, – спокойным голосом произносила Таня, нежно поглаживая её по спине, когда заметила, как та тихонечко плачет на кухне, начищая картошку на ужин своими немного морщинистыми, но такими же заботливыми руками, которыми она уже много лет готовила для всех еду.

– Он же всегда был таким сильным, – тихо-тихо почти шёпотом заговорила мама, и её голос дрожал от печали. – Как же так?

Нина Митрофановна очень переживала за мужа и ухаживала за ним до последнего дня, пока Господь не забрал его к себе. Она кормила его с ложки, когда он уже не мог сам кушать, мыла его в бане, кутала в одеяло, если было холодно. Читала ему вслух его любимые книги и газеты, придавая уверенности и покоя в его последних часах.

Когда он ушёл из жизни, её здоровье стало резко ухудшаться. Каждый новый день начинался с предвкушения одиночества и страха. Хорошо, что ноги ещё держали. Казалось, вместе с Николаем исчезла и часть её души. Но Нина не сломалась. Она была стойкой и мудрой женщиной, и даже тогда, когда тремор правой руки усиливался с каждым месяцем, она мужественно продолжала жить, полная решимости.

– Я ещё поборюсь, – говорила она с улыбкой, стараясь приободрить своих дочерей.

Со временем у неё нарушилась координация. И порой Татьяне приходилось поддерживать её в простых движениях. Иногда она даже помогала застёгивать мамочке блузку, поддерживала чашку, чтобы та не опрокинула горячий чай на себя.

– Спасибо, доченька, – Нина Митрофановна улыбалась, и в этой улыбке была вся её прежняя сила и любовь.

Татьяна, уходя на работу в детский сад, где она работала поваром, всегда оставляла маму со своими детьми.

– Бабушка, а суп остыл! – кричала внучка с кухни.

– Сейчас подогрею! – отвечала Нина Митрофановна, стараясь взять кастрюльку с горячим супом, несмотря на дрожь в руках. И дочь знала, что мамочка обязательно справится и аккуратно поставит её на плиту. Она всегда оставалась незаменимой в этой роли, как бы ни было трудно.

Возвращаясь домой с работы, Таня всегда заставала маму у порога:

– Ну как ты тут, мам, устала?

– Так я же тут не одна! Вон у меня здесь какие настоящие помощники, – обнимала её мамочка. Дочь чувствовала, как бьётся мамино сердце – огромное, способное вместить всю их большую семью, как вместе с тремором трепещет её душа, оставаясь такой же гостеприимной, что когда-то собирала всех за общим столом.

Часто, вспоминая ту маму, Татьяна видела её руки:

– те, что месили тесто для семейных пирогов, пахнущих ароматными яблоками и корицей,

– те, что гладили по голове её детей, как бы охраняя их от всех невзгод,

– те, что дрожали, но всё равно несли чашку чая со словами: «Пей, дочка, поди устала там на работе тяжести таскать».

Так они и остались в памяти Тани – тёплыми, живыми, дающими. Даже, когда уже почти не слушались, даже в своей немощи, они были незыблемым символом её любви и тепла. Они оберегали дом, подобно летним полуденным лучам солнца, проникающим сквозь окна и заливающим светом и золотом каждую частичку их уютной жизни.

Но самым запоминающимся событием для Татьяны стало спасение её дочери этими мамиными надёжными руками, когда та была ещё младенцем.

Это случилось поздним вечером, когда за окнами медленно опускались тёмные занавески ночи, тихонько укрывая мир своим бархатным покрывалом, а в их небольшом уютном доме, где в двух комнатах собрались близкие родственники, царила суматоха и усталая радость. В одной из комнат стояли игрушки Таниного сына, аккуратно расставленные в углу на полу, а на стенах висели семейные фотографии, запечатлевшие счастливые моменты из их жизни. Там и сидела на своей широкой кровати с мягкой бабушкиной периной, накрытой ярким покрывалом с нежными цветочными мотивами, Татьяна, молодая мама, только что привезшая из роддома свою недоношенную, размером с ладонь взрослого человека, крошечную дочь. Малышка, недавно накормленная грудью, мирно сопела у неё на руках, её маленькое личико казалось таким беззащитным и трогательным. Наш папа, Николай Иванович, уже серьезно больной, тихо отдыхал в соседней комнате, а вокруг суетилась Татьянина свекровь и другие близкие, стараясь помочь в этот волнительный момент.

Таня осторожно положила спящую новорожденную в уютную колыбельку, застланную чистыми пелёнками. И в этот момент случилось страшное: ребёнок сильно срыгнул и внезапно захлебнулся, его личико посинело, дыхание пропало. У молодой матери в глазах отразился ужас, перехватило дыхание, сердце бешено заколотилось. Она замерла, парализованная страхом, не в силах ни пошевелиться, ни вдохнуть.

Татьяна сначала сдавленно почти беззвучно пыталась что-то сказать.

– Мама!.. Она… не дышит… – вырвался наконец-то душераздирающий крик молодой матери, которая продолжала с ужасом смотреть на посиневшую дочь.

Нина Митрофановна, бабушка малышки, мгновенно среагировала. Её сильные руки, привыкшие заботится о семье, теперь же проявили свою мощь. Спокойствие и решимость сменили растерянность на ее лице. Она быстро подбежала к колыбельке, пока ее зять уже мчался за фельдшером.

Бабушка действовала четко и властно, её уверенные движения говорили о многолетнем опыте, о том, что в критической ситуации она знает, что делать.

– Не паникуй! Дай её сюда! – скомандовала она, бережно, но быстро взяв внучку из дрожащих рук дочери.

Ловкими, уверенными движениями Нина Митрофановна перевернула крошечное тельце лицом вниз, уложив его себе на предплечье так, чтобы голова была ниже туловища. Несколько раз она твердо, но аккуратно похлопала малышку по спинке между лопатками. Стоя в дверях, кто-то из близких продолжал суетиться, но в этом хаосе бабушка оставалась сосредоточенной.

При этом Нина Митрофановна негромко и сосредоточенно повторяла:

– Выходи, выходи… Дыши, солнышко, дыши…