Сны Сципиона

– Я должен был победить Ганнибала. И победил. – Я чеканил слова, будто наносил удары. – У тебя есть подобная цель? – Мой выпад был не менее резким, нежели его дерзкие слова.

– Ганнибал нам больше не угроза, – рассмеялся Луций. – Так что я могу подумать о себе. И о своем будущем. И о своих радостях.

– Будущее? Что ты знаешь о будущем, мой мальчик? Мы не думаем о будущем. Рим живет прошлым. Прошлые победы, прошлые заслуги. Прошлые традиции. Наше настоящее всегда основывается только на прошлом. Все эти суровые добродетели, о которых талдычит без устали Катон, – это прошлое. Не спорю, традиции – как камень, на который мы ступаем, чтобы начать долгий путь. Но мир меняется, и мы должны меняться, идти вперед и строить новые дороги. Иначе вместо полноводной реки времени, мы будем видеть лишь посыпанные солью камни.

– Вот я и меняюсь, – отозвался Луций. – Каждый день. Как Протей.

– Плен изменился тебя, превратил в пустышку.

– А что ты знаешь про мой плен? – выкрикнул он с неожиданной злобой, лицо его исказилось, а в глазах вспыхнули яростные синие огоньки. – Ничего! Ни-че-го! Зачем ты взял меня на эту нелепую войну? Дядя Луций жаждал прославиться? Так пусть бы и воевал…

Он опрокинул кубок вина залпом.

Потом вскочил, подошел ко мне вплотную и сказал на ухо шепотом:

– Лучше бы ты не признал меня своим сыном и не поднимал с земли.

И ушел, хохоча.

Глава 6. Домашние хлопоты

Сразу же после завтрака я пригласил Эмилию и девочек на прогулку. Мы прошли совсем немного, как вдруг острая боль в боку заставила меня остановиться. Скрючившись, побрел я дальше, опираясь на руку Эмилии, чтобы не упасть. К счастью, рядом оказалась каменная скамья, где все мы и разместились. Эмилия ни о чем не спрашивала, лишь следила за мной внимательным взглядом. Боль потихоньку отступала, и я, чтобы как-то отвлечь спутниц от мыслей о моем далеко небезупречном здоровье, принялся рассказывать историю о том, как в поместье заглянули разбойники. Теперь, спустя дни, мне показалось эта сценка почти комичной, и я рассчитывал, что ироничный рассказ позабавит слушательниц. Однако я ошибся.

– Они же могли убить тебя, Публий! – покачала головой Эмилия, как будто я совершил нечто безрассудное. К примеру, сам зазвал в гости этих бесшабашных ребят.

Корнелия Старшая никак не отреагировала на рассказ. Она все больше молчала, потупив взор – но когда полагала, что ее никто не видит, оглядывалась весьма внимательно и с любопытством. Что она пыталась отыскать в окружающих скамью деревьях или в лицах немногочисленных слуг? Не ведаю. Но она всегда была себе на уме. Когда за нее посватался Сципион Назика, я первым делом спросил старшую дочь, хочет ли она этого брака? Если нет, я откажу жениху – не в моем обычае принуждать женщин.

Она же, все так же держа очи долу, тихо проговорила:

– Я согласна.

И это было тем более поразительно, что нежных чувств она к нему не питала. Назика был копией отца – тот славился своей унылой безупречностью, благодаря которой его сочли лучшим римлянином. Как лучшего римлянина его отправили в порт встречать богиню – вернее, тот хлам, что притащили с собой жрецы, весьма довольные, что могут за государственный счет переселиться в столицу мира и жить отныне в почете, не думая больше о том, как выманивать новые дары. Теперь мой кузен Назика раздобрел, располнел, вспомнил, что его роду нужен наследник и посватал за Корнелию своего сына. Она согласилась.

– Кстати, уже назначен день свадьбы? – спросил я, решив начать новый разговор, коли прежний не задался.

– Мы пока обсуждаем приданое, – отвечала Эмилия.

– Мальчишка не доволен тем, что мы даем за нашей дочерью?

Я-то полагал, что список вещей, что составлен для моей девочки, весьма щедр. Молодой Назика, как и все Корнелии, не был богат, а патрицианство ныне не особенно ценится, плебеи точно так же занимают высшие магистратуры и командуют армиями, порой затмевая аристократов своей напористостью и честолюбием. К тому же они могут становиться народными трибунами и портить кровь сенату с превеликим удовольствием, как это делал Семпроний Гракх. Я вспомнил о нем и невольно улыбнулся – этот народный трибун неожиданно встал на мою сторону и наложил вето на решение Сената отправить брата Луция в тюрьму. Мы с Гракхом не водили дружбу, но никогда не ссорились. Не знаю почему, но народная молва сделала нас врагами за глаза. Так что решение Гракха выглядело воистину беспристрастным.

Я так задумался, что пропустил мимо ушей какую-то фразу Корнелии Старшей.

– …золотая посуда… – расслышал я и очнулся от своих мыслей.

– О чем ты, деточка?

– Я спрашиваю, где твоя золотая посуда?

– Какая посуда? – не понял я. – Серебряный прибор вчера ставили на стол. Как видишь, разбойники не добрались до моего сундука.

– У дяди Луция золотой прибор на девять персон. Перед каждым гостем в его малом триклинии ставят золотую тарелку. А повар приносит поросенка на огромном сверкающем блюде. У тебя должен быть такой же прибор. Неужели ты позволил ему забрать золото, а сам довольствовался серебром?

Золотой столовый прибор? Это что-то новое, я не видал подобной роскоши ни у кого в мире. К тому же после всех обвинений, что сыпались на брата Луция как из рога изобилия, у него конфисковали все сколько-нибудь ценное. Кое-что удалось потом выкупить на торгах. Но ни о какой золотой посуде речи не шло. Скорее всего, это отлично начищенная бронза. К тому же брат Луций порой начинал безудержно врать, воображая, что в такие моменты подражает моей изощренной хитрости, что позволяла в прежние годы расставлять ловушки пунийцам. Но его обман рассчитан на слуг и женщин, а не на политиков и полководцев. Так что ответов было два – либо посуду придумал брат Луций, либо сама Корнелия Старшая – с раннего детства она была горазда на всякие хитрости.

– Ничего подобного у меня нет. Единственный подарок, который я принял от Антиоха – это возвращение моего сына. Сенат по сему случаю преследовал меня нещадно, подозревал во взятках.

– Я хочу, чтобы мне в приданое дали золотую посуду, – заявила юная Корнелия с нажимом, и я услышал в ее голосе свои собственные звенящие металлом нотки.

– А ты не думаешь о тех людях, что воевали вместе с отцом, а теперь лишились крова и разбойничают на дорогах? – кинулась на нее в атаку Младшая. – Им не до золотой посуды, сестричка.

О, мой маленький легионер, как же ты была хороша в тот момент!

– Скажи это нашей мамочке, – отозвалась Старшая. – За ее последнее платье заплачено, как за большущую ферму. – Таким тоном говорят цензоры, когда обвиняют кого-то в недостойном поведении и намерены вычеркнуть транжиру из списков Сената.

– Я себе такое никогда не куплю! – с жаром воскликнула Младшая.

– Можешь в лохмотьях ходить и босиком, мне-то что? Так я получу золотую посуду в приданое? – спрашивая, Старшая не глядела на меня, и, похоже, уже знала ответ.

– Нет, дорогая. Тебе придется довольствоваться серебром.

Она поднялась и направилась к дому.

– Надеюсь, своему супругу наша девочка попортит немало крови, – Эмилия со сладкой улыбкой растянуло это «немало».

– Тебе не нравится Назика?

– Конечно же, нет. Как он вообще может нравиться? Смеш-ш-но… – Она изобразила голосом что-то вроде шипенья, так шипит египетская кошка, завидев пса. С Востока я привез в подарок Эмилии кота и кошку, и целый выводок этих дерзких независимых зверьков расплодился у нас в городском доме.

– Отец, но ведь у римского народа есть же большое общинное поле, так ведь? – вдруг спросила Младшая.

– Есть, конечно. И что из того?

– Разве эту землю нельзя дать таким старым солдатам, как твой разбойник? Отрезать от общей земли по наделу каждому из тех, кто воевал с Ганнибалом и лишился дома. Рим ведь может это сделать?

Мы с женой переглянулись.

– Тебе, милая, стать бы народным трибуном, – улыбнулся я. – Одна незадача, патриции не могут ими быть.

– Так что же делать? – спросила Младшая с недетской серьезностью.

– Надо подумать.

Младшая, непоседа, как всякий ребенок, вскоре убежала в погоне за яркой бабочкой, Старшая, вновь выйдя из дома, пошла собирать цветы. Она рвала их с каким-то ожесточением и тут же выбрасывала. Лицо ее при этом не отражало ничего – ни восхищения красотой сорванных бутонов, ни раздражения, когда она ими сорила. Мысли ее были далеко.

– Я вот о чем думаю… – Эмилия прижалась ко мне, и это означало, что разговор сейчас начнется важный, и мне не понравится то, что она скажет.

– Как женить Луция? Ты пробовала подыскать ему невесту? – я постарался атаковать, опережая.

Но она умело отразила удар:

– И не однажды. Но ты бы видел, что он устраивает в этом случае! – она рассмеялась, похоже, ей нравились выходки нашего младшего сына. – Представь, чудная девушка, шестнадцати лет, достойный отец, и вот мы приходим с Луцием к ним на обед. Повеса в шафрановой тунике, тога из пушистой дорогущей шерсти, темные кудри до плеч, пальцы унизаны перстнями. Красавец, ничего не скажешь. Милей, чем ты был когда-то.

– О, я даже не сомневаюсь.

– Девушка в восторге и кивает отцу. Но Луций едва бросает на нее взгляд. Поприветствовав хозяина с супругой, он начинает расхаживать по атрию, рассматривает на поставцах серебряные кубки и спрашивает об их цене. Потом тут же начинает интересоваться, сколько хозяин дает за своей дочерью приданого. Услышав сумму, поворачивается и молча уходит. Таков наш Луций.

– Он ищет большое приданое? Мы вроде как не бедны нынче.

– Для забав Луция даже денег Креза не хватит.

– Надеюсь, он образумится, – проговорил я, сам не слишком этому веря.

Значит, разговор не про Луция. О чем же тогда?

– Мой брат пойдет в консулы на следующий год. Его совершенно точно изберут. Имя павшего консула, нашего отца, теперь произносят с благоговением. У брата два чудных мальчика-погодка. Он только что развелся с женой и снова женится. Думаю, у него будут еще сыновья… – Эмилия помолчала. – Я хочу поговорить с ним, пускай Публий усыновит одного из моих племянников.

Я вздохнул: видимо, Эмилия уже не надеялась, что у нашего первенца будут когда-нибудь дети.

– А Луций? Он ведь еще молодой человек, и кажется, не жалуется на здоровье.

Эмилия бросила на меня косой взгляд.

О, я очень хорошо знал это выражение, означающее: не притворяйся глупцом! А то ты не знаешь…

Да, знаю, милая, он жаждет развлечений, так и сгорит в круговерти дел без цели и пиров во имя чужих побед. Принцип, павший прежде, чем гастат уступит ему свое место в шеренге.

* * *

Перед обедом я вновь взялся за стиль. Но вместо своих записок я принялся сочинять письмо Семпронию Гракху, приглашая в гости. В своем послании я старался быть как можно убедительнее, расписывая приятности сельского уединения, – ведь от этого визита зависела судьба моей малышки.

Перед обедом мне сделалось совсем худо – боль в боку вспыхивала при каждом движении и при каждом вздохе, а к горлу подкатывала тошнота. Так что за столом я лишь пригубил вино, а пищу брал в рот для виду, слегка надавливал зубами, чтобы ощутить вкус, и аккуратно и по возможности незаметно выплевывал в салфетку, а затем стряхивал под стол – к обычным объедкам полу добавлялись разжеванные кусочки овощей и мяса. Мне было жаль усилий моего повара, готовившего чудесные блюда, сейчас он стоял в дверях столовой и внимательно наблюдал, понравилась ли его стряпня хозяину и гостям. Я надеялся, что он не заметил, как я плююсь приготовленным с таким тщанием мясом.

– Я знаю, для кого ты прячешь свой золотой прибор, – вдруг сказала Корнелия Старшая. – Для своей любимицы… – И она бросила поросячью косточку на тарелку Младшей.

Я так опешил, что забыл, для чего поднес салфетку губам, и невольно проглотил кусок. Зверек в боку тут же сделал кульбит – шустрый, что твой Ганнибал, и я почувствовал, как рвотная спазма поднимается от желудка наверх. Я спешно вскочил, и, как возлежал за столом босиком, пошлепал из столовой в свой таблиний, быстрым движением задернул за собой занавеску. Здесь два моих неутомимых служителя, Диодокл и Ликий, занимались делами: Ликий переписывал на папирус с табличек мои вчерашние записи, а Диодокл рассчитывал траты на завтрашний обед. На бронзовой подставке горело сразу четыре светильника. Диодокл догадался тут же, что со мной творится, и спешно подставил полу своего греческого плаща, куда меня и вырвало. Я отер тыльной стороной ладони губы и уселся на скамью рядом с Ликием. Запах рвоты вызывал новые приступы тошноты. Диодокл спешно убежал – замывать плащ. А Ликий протянул мне кубок с каким-то темным отваром.

Я выпил и, откинувшись на спинку скамьи, сидел так довольно долго. Боль стала понемногу уходить. Ликий помедлил, но все же протянул мне льняную салфетку. Наверняка планировал после нашей трапезы, когда господа покинут триклиний, завернуть в нее оставшийся кусок курицы или поросенка. Ему было жаль приготовленной чистой салфетки – это ясно отразилось на его лице. Я прижал ткань к губам.

– Завтра, – ответил я так же шепотом, – начну свой рассказ про Канны.

Наконец вернулся Диодокл. У него было несчастное лицо. Два раза он пытался заговорить и не решался, наконец с третьей попытки выдавил:

– Я знаю одного лекаря-грека. Что если завтра…

– Молчи! – оборвал я его.

Я вернулся в триклиний, взял у мальчишки, что прислуживал нам за столом, чистую салфетку, завернул в нее целую курицу и вынес моим верным отпущенникам. Я всегда стремился отблагодарить любого за оказанные благодеяния, какой бы малой ни казалась чужая услуга. И мне было все равно, кому я обязан, отпущеннику или аристократу, – за доброе дело каждому должно воздаваться, независимо от ранга и богатства.

* * *

В ту ночь я долго лежал без сна. Все кончается, но я, ведя свои записи, заново прохожу жизнь по второму кругу – вновь ощущаю на губах вкус яств, опять пылаю страстью к прекрасным женщинам, сражаюсь, мучительно обдумываю ночь напролет в своей палатке план грядущей битвы, советуюсь с Лелием, побеждаю. Но будет ли тот, кто станет читать мой рассказ, возвращать меня к жизни снова и снова? Нет, конечно! Но ему будет казаться, что я появляюсь в его комнате, едва он развернет свиток.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

183 год до н. э.

2

Таблиний – кабинет, комната хозяина дома, обычно находилась рядом с атрием и отделялась от него кожаной занавеской.

3

Фамилия – в римском доме включала в себя всех домочадцев, как свободных, так и рабов.

4

Пехота во времена Сципиона делилась на три разряда по вооружению: гастаты – первый ряд, новички, самые слабые центурии. Принципы – второй ряд, куда лучше вооруженные и обученные, триарии вставали в третий ряд, обычно это ветераны, самые проверенные и опытные воины.

5

Преторские ворота – ворота, находившиеся напротив претория – палатки полководца. Между преторием и воротами располагались палатки экстраординариев. Скорее всего, Сципион преувеличивает свои способности слышать на таком расстоянии.

6

Атрий – главная комната в римском доме с отверстием в потолке и бассейном под ним. Что-то вроде зала приемов, если речь шла о доме аристократа.

7

Стиль, стилос – металлическая заостренная палочка для того, чтобы писать на воске, второй конец стиля делался плоским, чтобы разравнять воск и писать заново. В умелых и сильных руках стиль могу послужить смертельно опасным оружием.

8

Плетеное кресло – такое кресло с высокой спинкой называлось кафедрой.

9

Консульские фасты – хронологические таблицы в Древнем Риме, в которые заносились имена консулов, диктаторов, народных и военных трибунов.

10

Фастигата – палка, на которой легионеры носили свои вещи.

11

Образ, использованный Лукрецием.

12

Талант – мера веса и одновременно – денежная единица, равная 26 кг серебра.

13

Фламин – жрец определенного бога.

14

Триклиний – столовая, в которой обычно было три обеденных ложа, на каждом могло разместиться трое обедающих.

15

211 год до н. э., 542-й год от основания Рима.

16

Вилик – управляющий имением.

17

Эдил – должность в магистратуре Рима. Эдил ведал общественными играми, наблюдал за строительством храмов и других общественных построек, отвечал за раздачу хлеба гражданам.

18

Номенклатор – раб, подсказывающий господину имена встреченных на улице людей или имена гостей на приеме. Что-то вроде живой записной книжки.

19

Кунктатор, дословно – медлитель, прозвище консула Квинта Фабия Максима, полученное им за тактику изматывания армии Ганнибала.

20

Этот храм позже погиб в огне и был заменен построенным по греческому образцу храмом Капитолийской триады – Юпитера, Юноны и Афины.

21

Тога-претекста – тога ребенка, сына гражданина. Такая тога украшалась узкой пурпурной каймой. Взрослому гражданину (не магистрату), полагалась белая (на самом деле сероватого оттенка) тога.

22

Сагунт – город-союзник Рима, при этом Сагунт имел статус нейтрального полиса. Ганнибал осадил город, тем самым спровоцировав начало Второй Пунической войны, вынудив римлян объявить войну Карфагену.

23

Посольство 219 года до н. э.

24

Пентера (или квинквирема) – боевой корабль с тремя рядами весел, большего размера, чем триера, число весел в одном ряду доходило до двадцати пяти. Водоизмещение корабля свыше 200 тонн, длина – 45 метров, ширина – шесть. Зачастую пентеры оснащены «воронами». Их начали строить в Риме во время Первой Пунической войны.

25

Массилия – совр. Марсель.

Река Родан – совр. Рона.

26

Секстилий (шестой) месяц – август.

27

Клепсидра – водяные часы, в переносном смысле – символ времени. Отсюда выражение «когда вода останавливается», то есть время истекло.

28

Пад – совр. река По.

29

Тицин – совр. Тичино, река, приток Пада (совр. По).

30

Калиги – солдатские башмаки на толстой подошве, подбитой гвоздями. Верх кроился из одного куска кожи, в котором делались прорези.

31

Аримин – совр. Римини.

32

Первоначально, скорее всего, Плаценция стояла у слияния рек Пад (По) и Тицин (Тичино), лишь затем после Второй Пунической войны ее восстановили на новом месте (версия П. Коннолли).

33

Умбон – металлическая накладка в центре шита.

34

Велиты – легковооруженные пехотинцы.

35

Мнемосина – богиня памяти.

36

Крылья – фланги, на которых в битве при Требии стояли союзники и конница.

37

Контуберний – подразделение из восьми человек, именно столько помещалось в одной палатке.

38

Консулы 217 года до нашей эры – Гай Фламиний, Гней Сервилий Гемин, в те годы консулы вступали в должность 15 марта.

39

Диктатура – в Древнем Риме это экстра-ординарная магистратура, которая создавалась в случае необходимости – для выполнения чрезвычайного поручения или для командования армией в случае гибели консула. Диктатура длилась только шесть месяцев (или меньше, если цель была достигнута), после чего диктатор слагал с себя полномочия.