13 историй из жизни моего отца

Лера Ко

13 историй из жизни моего отца

Все истории правдивы ровно настолько, насколько вы готовы в них верить

История об историях

От автора

Когда я впервые в жизни столкнулась с творческим кризисом, это оказалось для меня и неожиданно, и неочевидно. Вероятно, рано или поздно эта проблема возникает у любого писателя, но моя сложность состояла в том, что я категорически отрицала этот факт. Любой, у кого есть или были сложности с более серьезными вещами, знает, что признать свою проблему – уже начало пути к избавлению от нее, но, если вы когда-нибудь встречали в жизни писателей, художников и других представителей творческих профессий, вы прекрасно знаете их способ выживать: клин клином. Так что я пытала себя и героев намертво застрявшего на тот момент произведения, вытягивая из них уши, душу и другие важные органы. Конечно же, толку от этого было мало.

Писать меня научил отец. Он всегда слушал мои россказни и придумки и никогда не трактовал их как детский лепет. Он участвовал в их развитии, подпитывал своими же комментариями и очень бережно собирал оброненные мною редкие умные идеи. А когда я научилась писать, он купил мне тетрадку. Да-да, это совершенно реальный случай, описанный в этой же книге в главе про тетради и гелевые ручки.

Собственно, когда через много лет я, повстречавшая кризис жанра, пришла к отцу в гости с твердой целью упрекнуть его в том, что он зря внушил мне, что я должна быть писателем, он, как всегда, внимательно выслушал мои сетования, строго посмотрел на меня и, достав с полки свою тетрадь, сказал:

‒ Глупости. Если не пишется, то, значит, ты просто не знаешь, о чем писать. Вот послушай, я сейчас тебе накидаю несколько идей.

Эта часть про «гаражную тетрадь» тоже упомянута мною все в той же истории, как и вставлены детали о жабе и глухом баянисте, которые пришли ко мне именно в тот самый день, когда я призналась самой себе, что у меня кризис.

Однако все началось совсем с другого: с истории про Джека. Отец рассказал мне ее в другом формате и в другом контексте, и на самом деле это было просто упоминание о том, что его пес ушел в лучший мир. Это был удивительный пес, который попал к нему если не во взрослом, то в откровенно преклонном возрасте, с порванной от тугой цепи шеей. У него были сложные отношения со всеми, кто приходил к отцу. Со всеми, кроме меня. Меня он любил и принимал, уж и не знаю даже на каких основаниях. Я знала, что их с отцом дружба была вне времени, логики, человеческого понимания и вне принятия до конца факта его ухода, так что тем же вечером я сотворила рассказ о черном друге и подарила его отцу. Посмотрев на меня, на рассказ, на Джека в своих воспоминаниях, он спросил у меня:

‒ Откуда ты все это взяла?

‒ Сама придумала, – ответила я и в тот миг поняла, что рождена быть писателем, и сейчас в моей жизни именно то время, когда это предназначение нужно осуществлять.

Так появилось еще несколько историй, отдельных и самостоятельных, а именно: про цыганку, отказавшуюся гадать, и о китайской розе Матильде. И когда я отдала их на рецензирование отцу, он пожурил меня: мол, не хорошо писать от лица мужчины. На что я удивленно ответила, что как же мне по-другому писать-то, ведь это его рассказы.

‒ Книга так и будет называться ‒ «13 историй из жизни моего отца». От чьего же еще лица мне их писать?

Это был второй раз за короткое время, когда я увидела, как его лицо просветлело.

Истории, собранные под этим названием, не являются разрозненными рассказами, они – главы одной долгой, разнообразной и очень интересной жизни, которая совершенно чудесным образом вдруг открылась передо мной. Не всем так везет – иметь вдохновителя и кладезь жизненных премудростей в одном лице, под рукой и на протяжении долгих лет, так что я исполняю свой писательский долг и делюсь с читателями тем, что мне выпала честь узнать о людях.

Мои тринадцать рассказов – не фантастика, не фэнтези, не сказки и не выдумка, это писательская трактовка реальных событий, которыми наполнен мир вокруг нас. Большинство глав сопровождены посвящением, которые давали мне возможность сделать отсылки к моим собственным бытовым приключениям. Все истории правдивы ровно настолько, насколько вы готовы в них поверить. Кто-то где-то узнает себя – это я вам гарантирую, но если вы уже знаете, что ищете, то я облегчу вам задачу, дав несколько советов перед чтением:

‒ начните читать с первой истории, если вам хочется приключений, потом добавьте восьмую и четвертую: так вы получите отличный роман с сильным персонажем, который развивался всю жизнь и стремился в ней быть правильным и хорошим;

‒ девятая история про поход в горы основана на реальных событиях на плато Бермамыт, имевших место в августе, когда действительно полагалось ночью смотреть на метеоритный дождь и встретить рассвет с видом на Эльбрус. Она напомнит вам юность, наполнит вас жаждой жить и обеспечит улыбку и послевкусие, как от хорошего домашнего пирога с малиной;

‒ любителям трогательного и человечного рекомендую начать с одиннадцатой истории про собаку Чарли и обернуть вечер в прочтение пятой, теплой истории о семьях;

‒ ну а если вы хотите познакомиться с моим отцом поближе, то прежде всего вам стоит взяться за ранее упомянутую тетрадку в истории номер два.

Друзья, читатели и единомышленники, повторюсь: эта книга ‒ не сборник рассказов, это единый роман, жизненная повесть, биография с толикой литературной трактовки, это ода жизни и своеобразное признание в любви к семье, родным, друзьям и людям в целом. Вы можете читать главы в любом порядке, можете не читать их все, а только несколько, можете сомневаться в их реалистичности и говорить о том, что здесь слишком много/мало художественного смысла, но если вы возьмете себе на заметку хоть одну из описанных мыслей, то я буду знать, что моя миссия сделать вас счастливыми выполнена.

Ну а если вы хотите, чтобы я сразу дотронулась до вашей души, начните читать этот роман-путь с истории про Джека, папиного пса, который нашел свой покой в рассказе номер двенадцать. Это именно та история, которая заставила меня снова почувствовать себя писателем.

История 1. Разрешите не знать

Посвящается всему тому, что происходит с нами так неожиданно

В то время я очень любил путешествовать на поезде и решил позволить себе эдакое летнее приключение. Конечно, скажете вы, что в этом романтичного? Садись себе в вагон в одном городе да выходи в другом. Но нет. В тот раз решил я себя побаловать и организовать именно приключение. Это был мой первый летний отпуск, и мне очень хотелось, чтобы он был запоминающимся.

Во-первых, поездка эта была запланирована многосоставной. В январе того года я получил права, а в марте мне уже выдали служебную машину, так что путь мой начинался от города, в котором был я тогда на службе, в город, из которого должен был отправляться новенький поезд на юг. То есть ехал я с севера к себе домой, а оттуда ‒ к морю.

Сослуживцы отговаривали меня. Мол, охота тебе тащиться на машине да еще и потом на поезде? Легче же самолетом: раз ‒ и на месте! Но много ли они понимали? Я и сам себя не понимал, знал только, что хочу. А молодым не пристало отказывать себе. Вот и я не стал, собрал свою сумку, написал домой телеграмму и ‒ в путь.

Дорога до дома была дальняя ‒ часов десять, а для таких водителей, как я, все двенадцать. Я выехал рано утром, чуть тронулся рассвет. Как сейчас помню, суббота, из людей на дороге только водители хлебовозок. Сначала меня переполнял адреналин, но, когда я мерно покатил под собственное бормотание мелодий под нос, успокоился и стал чувствовать единение с движением. И наступило наслаждение: мое приключение началось.

Это было как нельзя верное замечание, потому что случай, который произошел в какой-то момент моей длинной двенадцатичасовой дороги, я запомнил на всю жизнь. Хотите верьте, хотите нет, но это было, и было действительно так.

Ход был хороший. Я на полосе один, на встречной никого. Солнце уже давно взошло, и видимость была чистой и приятной. Казалось, мир хрустит, как свежее яблоко. И тут я увидел перед собой огромного черного пса. Он стоял прямо на разметке, смотрел прямо на меня и не собирался уходить. Между нами было еще расстояние, и я нажал на клаксон. Моя четырехколесная юность выдала гулкий «бип-бип», так что птицы взмыли ввысь из своих придорожных гнезд. Собака ‒ ни шагу. Я надавил на «бип-бип» еще раз, но результат остался тем же. Я мчался ей навстречу. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что я все еще один, и взять вправо. Я отчетливо видел, как огромный черный пес шагнул влево, в сторону встречной полосы, и ‒ пропал. Через долю секунды я промчался мимо того места, где он только что был. Я ударил по тормозам. Машину повело, но я смог ее выровнять. Стал смотреть по зеркалам ‒ никого. Когда ход был сброшен, я выскочил из машины и пробежал несколько шагов обратно ‒ никого. Мимо меня пронеслась хлебовозка, и водитель помахал мне, лучезарно улыбаясь. Думаю, он не был бы так счастлив, если бы в нескольких метрах увидел следы нашего столкновения с собакой.

А их действительно не было. Ни пса, ни следов, ни доказательств, что я его видел, ‒ не было ничего. Я сел в машину и гнал до дома даже без остановок на перекур.

***

В открытые окна врывался горячий воздух, окутывая коридор клубами дорожной пыли. Стоял самый разгар июня, пассажиры поезда, идущего на юг, к морю, были измучены жарой, долгой дорогой и кажущимся практически бесконечным стрекотанием колес. Форточки были распахнуты, окна – настежь, но и это не создавало ни единого спасительного дуновения, зато искажало все звуки перронных и вагонных разговоров, делая их звучнее, громче, романтичнее. Это было настоящее лето со всеми его причудами, надеждами и миражами.

Контингент казался типичным. Где-то плакали дети, вот пропыхтела старушка, за стенкой перманентно раздавался завидный храп. Я ехал в купе еще с тремя пассажирами, однако двое были просто тенью, что меня и радовало, и несколько огорчало, ведь ехать мне было еще далеко. Еще одним участником внезапно оказался мой школьный знакомый. Я был рад его увидеть, хотя это и казалось мне очень и очень странным, ведь когда ты получаешь аттестат, а вместе с ним и право что-то решать в своей жизни, первое, что ты делаешь, ‒ решаешь никогда больше не видеться со школьными знакомыми.

Человек он был военный, ехал при форме, и сначала я даже ощетинился, поскольку край как не любил, когда кто-то кичится своей работой, но потом я понял, что это у него такая манера, и что немного уставшие глаза, как у дрессированного льва, привыкли бегать по сторонам, оценивать и всегда быть готовыми ко всему. Мы сухо поболтали о том и о сем, я рассказал ему о моем отпуске, дороге на машине, передал выдуманный привет от маман, якобы она его помнит. Хотя это и было почти правдой, потому что моя маман помнила всех до единого по именам и лицам родителей из моего школьного пребывания, но приплел я ее сюда потому, что мне хотелось иметь больше точек соприкосновения из прошлого, чем искать их в настоящем.

Я всегда был из тех, кто не любил слишком долго и глубоко копаться в мотивах. Мне почти всегда все было ясно сразу, а тому, чему я не мог найти объяснений, а особенно это касалось людей и их поступков, я отводил место в категории под названием «Ну, вот так». Было много разных подкатегорий, но самой большой из них была графа «Просто дураки». Иногда из нее что-нибудь доставалось, подвергалось повторному тщательному анализу и либо ползло куда-то в сторону, либо навсегда укоренялось на том месте. Но в тот год я завел для себя новую меру ‒ «Что-то очень странное» ‒ и до сих пор живу с ней, собирая истории. Некоторые из них вы можете найти в других главах этой книги, какие-то я сокровенно унесу с собой. Ну а то, что положило начало всему и вся, я расскажу здесь.

Произошло следующее: на одной из станций, в самом начале долгой остановки на перроне, мы увидели цыган. В те времена это были страшные люди. Их современные представители не обладают уже тем влиянием, никто не запугивает детей, а молодежь даже не вытаскивает наушники, когда к ним кто-то обращается, но тогда… Аж кровь в жилах стыла, как только на горизонте начинали маячить фигуры в длинных юбках и цветных платках. Помню, как-то в детстве маман послала меня в магазин, и тот находился рядом с цыганским домом, а возле того на крылечке всегда сидела цыганская бабушка и зорко следила за каждым шагом и шорохом. И я шел мимо, а она, словно почуяв страх, окликнула меня: «Малой! Поди сюда!» ‒ «Нет!» ‒ «Хм. Малой, как звать?» «Витька», ‒ соврал я и со всех ног бросился бежать.

Понимаете, о чем я? Цыгане!

Их было много, не счесть цветных юбок, и все они рассортировывались по перрону в поисках. Всем было ясно, чего они хотят, но не все умели сопротивляться. Я отпрянул от окна, надеясь, что не встречусь взглядом, и видел, как от одной из групп отделились двое и направились внутрь вагона. Почти сразу же я услышал их мерное и тягучее «Погадаю! Погадаю!», и поезд оживился.

Они шли по коридору. Одна старая и закутанная в несчетное количество юбок, похожая на матрешку цыганка шла, чуть припадая на одну ногу, а рукой придерживала плотно набитую черную поясную сумку. Она была хмурая и деловитая, и именно ее трескучий голос оповещал всех о возможности узнать свою судьбу. Рядом с ней шла девушка, примерно моя ровесница, ее длинные серьги переливались на солнце, потому что волосы она плотно стянула платком, и было в ее образе что-то от пирата: то ли ухмылка, то ли дерзкий взгляд, то ли жажда во что-нибудь ввязаться.

Шаг был неровный, потому что у каждого купе они чуть останавливались, звучно произносилось «Погадаю!» А дальше все зависело от аудитории. Кто-то бубнил «Проваливай!», другие визгливо кричали «Денег нет!», некоторые вяло поддавались на уговоры, и тогда уже у старой гадалки как по волшебству появлялись в руках карты, она чуть задерживалась, протискиваясь в двери купе, потом наступала тишина, и через несколько минут она выходила, придерживая рукой сумку и припадая на одну ногу. Ее спутница не произносила ни слова, только зорко оглядывалась и впитывала все, как котенок, которого мама-кошка вышла учить ловить мышей.

И двигалась эта крошечная процессия в нашу сторону. Я все громче слышал «Погадаю!», все отчетливее слышалось бубнение соседей в духе «кыш», «прочь» и «черт побери». Мы с товарищем переглянулись, словно безмолвно спрашивая друг друга, какую версию стоит выбрать нам. Школьный знакомый покосился на форменную куртку, которую он повесил на крючок у окна: рядом висел его китель. Я не видел, но будто бы чувствовал, что под ним кобура. Мне казалось даже, что я отлично знал этот калибр, хвастливо подумал, что, вероятно, даже умею этим пользоваться лучше него, но вслух ничего не сказал, только пожал плечами. С цыганами шутки плохи, и мое детское воспоминание, как я назвался Витьком, снова всплыло перед глазами. Я вышел в коридор, оставив моего школьного знакомого самостоятельно отдуваться, если он вздумает решительно проявить себя, а сам оперся спиной о стенку и стал осматриваться. От двух дам меня отделяло всего несколько метров, и я смог их детально разглядеть. Платок, серьги, золотые зубы, чернявые глаза, кудрявые волосы… Но самым примечательным были карты. О, что это были за карты! Колода, которую старая гадалка держала в руках, приковала к себе мое внимание: с черной рубашкой, оттесненной по краям золотой канвой, с обратной стороны были картинки с животными – лось, волк, лисица… Это были не игральные карты, и таких не купишь в магазине, такие даже не привезти «издалека». Я сразу понял, что это та самая вещь, которая должна передаваться из поколения в поколение в семье магов и магичек.

Они уже закончили кричать «Погадаю!» в двери соседнего купе и приближались к нашему. Я вытянулся по струнке у своей стенки, глянул на рисунок платка, на кольца в ушах молодой девушки, и сам для себя внезапно выпалил: «Мне!»

Обе обернулись на меня. Секунду они оценивали ситуацию, а потом старая вдруг как рявкнет:

‒ Нет!

Я опешил. Как – нет?

‒ Я хочу знать свою судьбу! – возмутился я.

‒ Мали ли, что хочешь. Нет, – наотрез отказала она.

‒ Погадай!

‒ Тебе нельзя!

‒ Эй!

Старая выпучила на меня черные глаза, силясь напугать. Я был готов упираться, это стало делом принципа.

‒ Я возьмусь. Я смогу, ба, – вдруг выдала девушка.

«Ба» смерила ее тяжелым взглядом.

‒ Бери, – сухо согласилась она и протянула колоду тех прекрасных карт.

‒ Сколько?

‒ Червонец.

‒ Больше все равно нет.

‒ Знаю.

Мы вошли в купе. Мой знакомый обалдел, но ничего не сказал, только желваки заиграли на его щеках. Цыганка хотела сесть на его скамейку, предположив, что я размещусь напротив, но напряжение в купе было велико, и она выбрала мою полку, а рядом с другом сел я. Она сняла платок, рассыпав черные кудри, сгребла все со стола в сторону, разложила платок на столе и стала тасовать карты. Я знал, что с каждым движением рук работают и глаза. Она уже знала о нас все и, конечно же, знала весь наш багаж, включая китель, висевший на крючке.

‒ На море едете, – полушепотом сказала она.

Мой знакомый закатил глаза, а я настороженно кивнул. Она продолжала мешать карты.

‒ На машине, – вдруг добавила она и в упор посмотрела на меня. – На что гадать будем? На любовь?

Я призадумался.

‒ Нет. Давай на приключения.

‒ Хочешь знать, какие тебя ждут приключения?

‒ Хочу.

‒ А любовь?

‒ Любовь и так меня найдет, а вот порцию приключений нужно добывать, как клад. И я хочу знать, где искать.

Она чуть повела бровью и стала раскладывать карты. Я ждал, когда же можно будет взглянуть на картинки, но она их клала черно-золотой рубашкой вверх. Три ряда по три стопки, в каждой по три карты. Верхняя посередине – дорога, справа и слева – будущее и прошлое, сверху что-то, а снизу то-то. Давай уже картинки!

Она сняла первую, верхнюю посередине. На карте красовался огромный черный пес. Она пару секунд пялилась на карту, потом подняла голову на меня, стиснула зубы и скривилась. Ей хватило еще пары секунд, чтобы умелым жестом крупье собрать все карты в тугую цельную колоду.

‒ Эй, ты куда? – вскочил я, инстинктивно пытаясь перекрыть дверь.

‒ Нельзя, – резко ответила она.

‒ Я видел собаку! Что это значит?

‒ Сказала – нет. Ба!

Ба уже открыла дверь, и ее массивная фигура устрашающе маячила в коридоре.

Я вытащил червонец.

‒ Нет, – буркнула Ба. – Нет.

И они обе пошли дальше, не выкрикивая больше ничего, а только перешептываясь. Молодая трясла головой, а старая бубнила и бухтела.

Я ошеломленно сел на свое место. И что это было?! Всем, значит, можно гадать, а мне нет? Даже денег не взяли. Ох уж эти собаки! То на картах, то на дорогах…

Поезд ехал дальше, уже было пора ложиться спать. Наутро я планировал добраться до моря и начать искать свой сундук с приключениями.

‒ Слушай, ‒ спросил я своего школьного знакомого, ‒ а все-таки, как думаешь, почему они ушли?

‒ Кто? – сонно ответил он с соседней полки.

‒ Ну, цыганки.

‒ Какие?

‒ Которые гадали, конечно.

‒ Думаю, испугались.

Я призадумался…

‒ Чего же?

‒ Ясное дело, вот это увидели! – и он похлопал рукой по крючку с одеждой.

Я отвернулся.

Потом я еще много раз возвращался к этой истории. И до сих пор не знаю, что же именно тогда произошло. Это была история, положившая начало графе «Что-то странное», но стечение всех обстоятельств моей жизни, а именно собак (особенно черных), путешествий, поездок и якобы случайных встреч и совпадений, натолкнули меня на идею, что такого рода истории нужно собирать. Однажды они бы стали отличной книгой.

Собственно, именно этой книгой они и стали, а история про цыганку, которая отказалась мне гадать, потому что ее волшебные карты показали ей мою судьбу, стала первой главой того произведения, что читатель сейчас держит в руках.

История 2. Про тетрадку, в которую я все записываю

Посвящается всем черным гелевым ручкам, которые были истрачены на написание рассказов

Была у меня привычка все записывать. Школьная такая, смешная, детская, но я ею очень гордился, учил и поучал всех вокруг, хвастаясь и ставя в пример свое умение и желание вести подробные записи.

Началась она с мамы, но не с моей, а с мамы моего друга. Однажды, когда я пришел к ним в гости, я услышал от нее сказанную с гордостью похвалу своему сыну: мол, у него есть такая специальная тетрадка, в которую он выписывает все цитаты и интересные поговорки. И, мол, она у него уже такая толстая ‒ вон сколько насобирал анекдотов и вычиток!

И мне самому тоже ужасно захотелось такую тетрадку. Придя домой, я стал перебирать те, что у меня были отложены на новый учебный год. Все они не годились. Нехорошо использовать тетрадку для алгебры для таких высоких целей. На следующий день я пошел в магазин, стал выбирать из имеющихся там. Нашел парочку, принес домой, сел писать. Мыслей почему-то не было. Я стал вспоминать какие-нибудь цитаты, но на память это сделать оказалось однозначно невозможно. Тогда я взял свою любимую коллекцию книг. Автор перед каждой главой писал какие-то умные замечания на латыни, применения которых в литературе я не слишком понимал. Но это же латынь, сами понимаете! Выписал из десяти томов я прилично и, довольный, лег спать.

На следующее утро я понял, что тетрадка мне не нравится. На кой черт мне цитаты? Пересказывать я их не буду, ссылаться на автора тоже, да и признаваться, что у меня вообще есть что-то подобное, тоже как-то не хотелось. И вряд ли моя маман станет этим гордиться, все-таки ее сын я, а не автор ремарок на латыни…

Я был разочарован этим опытом, хотя он и послужил большему делу: свою тетрадку я все-таки завел. Писать крупные рассказы у меня не было времени, поэтому я просто записывал очерки и зарисовки, которые однажды планировал (или как раз-таки не планировал) переделать во что-то масштабное. Это было забавно, потому что рядом с какими-то мимолетными идеями я отмечал и глубокие, тревожащие меня мысли. Перечитывая это причудливое соседство, я вдохновлялся еще больше, думая, что однажды из этого всего обязательно выйдет что-нибудь путное.

Через какое-то время я явно ощутил, что моему творчеству чего-то не хватает. Было довольно сложно определить, чего же, потому что в школьный период писанины в целом хватало, а в летнее время у меня часто хромало вдохновение, поскольку количество впечатлений и информации превышало способность сконцентрироваться. Но я старательно вел тетрадку, иногда просто перелистывая и даже записывая отдельные слова и словосочетания. Такие идеи были тоже хороши, но все чего-то не хватало. И я решил купить ручки. Конечно же, цветные ручки.

Мысли были разделены на категории, и на каждую – по отдельному цвету: синий, красный, зеленый. И в то время только начали появляться серебряные ручки. Я купил себе одну, сначала на пробу, а потом начал ею писать везде, залезая даже на поля: так она мне нравилась. Я даже решился однажды показать маман ряд своих выписок, желая впечатлить ее своей новой серебряной ручкой. Мать долго смотрела, хмурясь моему нетерпеливому сотрясанию тетрадкой, а потом выдала: «Карандашом писал? Цвет какой-то… Простой».

Я был поражен. Все ручки отошли на задний план, а на синюю я и смотреть не мог! Как вы понимаете, с тех пор я и люблю писать карандашом. Простой карандаш для меня как зеленый свет. Увидел заточенную головку – хватай и вперед, к великим цитатам!

Все мы меняемся, менялись у меня и тетрадки. Они все так и назывались – «тетрадки» ‒ но вид их определенно развивался. В какое-то время я очень увлекся блокнотами. Эти всегда были модные: обложка откидывалась или наверх, или в сторону, но всегда ‒ с твердым последним листом-спинкой. Был блокнот с подмигивающей девицей и даже с надписями по-английски. Они быстро кончались, как и мой настрой, поэтому эта эпоха прошла почти что бесследно. И вернулось желание завести тетрадку, когда мои дети пошли в школу. Это была странная зависть: у них такие красивые обложки, у этих свеженьких, новых, на кольцах, чистых листах для творчества. Я поступил очень мудро, горжусь собой: я купил несколько (признаюсь, исключительно под мой вкус и размером с альбомный лист) плотных тетрадей с разноцветными обложками ‒ конечно же, для детей, им же тоже надо записывать цитаты их любимых книжек, ‒ и предложил им на выбор, решив, что все, что не досталось им, останется мне. В хозяйстве все пригодится. Сын сразу отказался вообще. Дочь взяла темно-коричневую: спереди обложка была мягкой, едва ли плотнее обычного листа, а сзади имелась твердая картонка. Как она заявила, так удобнее писать на коленках. Я был полностью с ней согласен, хотя по всем правилам воспитания и должен был агитировать за исключительное письмо за столом. А мне досталась ярко-желтая, с изображением осени, на скрепках, а не на кольцах, на ней красными буквами было выведено “Notebook”. Юный мой писатель творил серебряной и золотой ручками, а я продолжил свою верную традицию пользоваться простым карандашом.