Каньон. Том 1. Столкновение

За спиной раздались шаги, и нестройный хор голосов окликнул его по имени, здороваясь. Радуясь возможности оттянуть неприятный момент, Сережа отступил от двери и повернулся к компании.

Лица все были знакомые. Компанию мальчишки, стоящего к нему ближе, чем остальные, он знал еще по Городу. Они мало общались с ним, однако, к немалому удовольствию Сережи, друзьями Дика тоже не считались. Хотя это были единственные ребята не из клана, которых молодой Рихард терпел без особых усилий.

Главаря здесь звали Анри. Сережа, видевший соревнования, знал это, а даже если бы и не видел вживую, узнал бы по рассказам горожан: яркая одежда ребят, совпадающая с раскраской их корпусов, хорошо запоминалась, и их имена часто были на слуху. В отличие от взрослых Лётных, компания подростков не удовлетворилась новыми именами и выделялась на общем фоне еще и бьющими в глаза красками, бесшабашностью и горячностью поступков.

Сережа в итоге поприветствовал их вполне радостно, даже спокойно выслушал, как они называют свои выбранные имена, правда, пока никак не мог их соотнести с приятелями из раннего детства. Его имя в компании тоже помнили, и он запнулся, не зная, стоит ли говорить очевидное. Но…

– Ты уже выбрал имя? – Вопрос парня, представившегося Лао, поставил его в тупик. Опять ему напоминали об этой гадостной части обучения. Он зло и резко мотнул головой, вызвав смех всей компании. Сережа уже был готов ввязаться в потасовку, когда до него дошло, что его не дразнили. На лицах было скорее понимание. И что-то еще. Ожидание?

– Все, кто приходил не по своей воле, строили такие рожи, – пояснил Рэй с довольной ухмылкой. – И через пару часов в воздухе могли кричать до хрипоты, убеждая новеньких вроде тебя, как здорово в небе.

Терпение Сережи неожиданно иссякло. Сорвавшись, он в сердцах плюнул на песок и быстро вошел в дом, не слушая смешков за спиной.

Темнота поглотила его сразу, и на какое-то время он снова потерял ориентир. Команда Анри не пошла за ним, и пришлось ждать, пока глаза привыкнут к полутьме.

Он стоял в центре длинного коридора, в обе стороны от него убегали двери. В обоих концах коридора были прорублены окна, но их перекрывали молодые деревья, и свет через них практически не проходил. Сережа вытащил из кармана ключ (вот черт! Нет бы потерял его где!) и попытался разглядеть номер комнаты. Возвращаться к Анри с его сюсюканьем о небе не хотелось. На всякий случай он ощупал ключ пальцами – ничего.

Ругнувшись про себя, Сережа наудачу пошел направо. Только сейчас он заметил, что все двери были открыты – не настежь, а совсем чуть-чуть, но ясно было видно, что запирать здесь что-то очень не любят. Обдумывая это, Сережа не заметил, как уткнулся в конец коридора, и уже почти решился окликнуть из окна Лао (этот хоть не улыбался так, будто всю жизнь мечтал встретить его именно здесь), как заметил на ближайшей к нему двери нарисованные синие полосы – эмблему волнующегося моря. Дик подписал свою дверь.

Ключ так и не понадобился. Дверь была открыта, как и все остальные. Сережа прислушался, пытаясь понять, внутри ли хозяин, потом вспомнил, что речь идет о Дике и такие штуки с ним бесполезны. Сжал зубы и толкнул дверь. Пусто. В отличие от коридора, здесь окно выходило на незасаженный участок и света было вдоволь. Комната была очень похожа на необитаемую. Заправлены были обе постели, на левой стопкой лежали новые вещи, и Сережа подошел к ней. На половине Дика вещей почти не было и царила безукоризненная чистота, будто здесь жила девчонка. Единственное, что выдавало молодого Рихарда с головой, – развешанные над кроватью короткие копья и мечи.

Развалившись на кровати, Сережа не заметил, как стопка его новой одежды рухнула на пол. Он вгляделся в потолок: по всей площади с него свисали сетки, короткие канаты и еще какие-то штуки.

В горизонтальном положении особенно сильно чувствовалась навалившаяся усталость. Сережа почти заснул, когда дернувшаяся рука ощутила что-то твердое под ладонью. Ключ. Ощущая, как губы сами расплываются в недоброй усмешке, Сережа все же нашел в себе силы перебороть усталость, добрел до двери и запер ее на два оборота ключа. И, довольный, снова рухнул лицом в подушку, заснув почти моментально.

Плавится небесная гладь

Дик оставил корпус около училища и пошел пешком к оружейной, оставив Анри и ребят. Идти было не очень близко, но ему хотелось побыть одному, и он знал, что в воздухе приятели не дали бы ему этой возможности. Дика порядком трясло в преддверии встречи с новеньким, и он уже устал от невозможности выплеснуть раздражение. Бить корпус о стену из-за малолетнего курильщика – больно надо! Нового соседа Дик уже мельком видел сверху, куда Сережа еще не привык смотреть и поэтому не заметил его. Впечатление было даже хуже, чем та смесь собственных воспоминаний и рассказов Буаро, которая завладела его мыслями в последние часы. Такими зигзагами можно было идти только в могилу. Парнишка, вероятно, даже не осознавал, насколько далеко зашел. Об умственных способностях Сережи у Дика тоже сложилось весьма невыгодное мнение. Будто бы мало ему забот с разведотрядом, еще и в няньки записали!

Ноги сами вывели с нужной тропинки на поворот к озеру. Неровная площадка за густым кустарником, усыпанная обычными для плато обломками песчаника. Здесь, по крайне мере, было тихо.

Дик раздраженно швырнул в воду мелкий камень и опустился на землю у самой кромки воды. Когда прошла рябь от его броска, он уставился на свое отражение в воде, брезгливо сморщившись от уродливого шрама на правой щеке. Больше года прошло, а он так до конца и не привык…

Из озера на него смотрело лицо уже взрослеющего юноши, не подростка. Чуть взлохмаченные короткие, антрацитового цвета волосы, жесткий взгляд черных глаз – у людей обычно встречались просто темные радужки или хотя бы с переливами оттенков, крапинками. Рождение же в клане Рихардов обрекло Дика в том числе и на это – абсолютно черные, пугающие глаза и в тон им волосы. Опознавательные знаки проклятых воинов – единственного древнего клана на этом полуострове…

Все его детство, прошедшее на окраине Города, семью Рихардов боялись и игнорировали, поглядывая при этом кто просто с неприязнью, кто с неприкрытой злобой. Обособленность клана, его непохожесть вызывали отторжение и непонимание взрослых; заносчивость Дика и его упертая, маниакальная уверенность в высшем предназначении своего рода, живая вера в реальность старых легенд сделали его одиночкой среди сверстников.

Они все выросли в тусклом, замершем мире. Работающие через раз салоны с прокатом старых видеокассет, потрепанные велосипеды, противно дребезжащие на разбитой многие годы назад дороге… Городок не просто вымирал – он тихо угасал на собственных развалинах: давно остановились все большие производства, была брошена единственная одноколейка, ведущая к Горам, – бывший путь на большую землю. Город расползался вширь, постепенно захватывая каменистые, неплодородные окрестности за кольцом из одичалых садов. Здесь Город начинал превращаться в деревню, что отнюдь не красило его и не давало новой жизни: блеклые, вытянутые посадки в неказистых огородиках были будто отражением ослабевшего, больного Города, желающего только одного – сна без потрясений.

А потрясение случилось, когда четырнадцать лет назад в Город пришел отец Дика с семьей. А с ними пришли, начали воплощаться в жизнь старые сказки, легенды земель, многие десятилетия до рокового дня вызывавшие лишь насмешки.

Город стоял на меньшем участке большого полуострова, разделенного на две неравные доли обширной затопленной низиной, почти непроходимым болотом, и попасть на другие земли возможно было только по узкой тропе, вьющейся по обрывам Гор, но она была так опасна и стара, почти разрушена, что много лет никто не пытался перейти на другую сторону. И именно оттуда пришла семья Сэма Рихарда, связав воедино разобщенные земли.

Вопреки желаниям ныне живущих, то, что объединяет эти земли, было всегда – общая история, история из легенд. Легенд о создании Гор и каре, обрушившейся на эти земли.

Они были прокляты многие столетия назад. Тогда жизнь кипела за Болотами, на полуострове около Моря, уже тогда получившем само имя Море – земли были заселены преимущественно вдоль береговой линии и по островам. Жизнь здесь достигла, по меркам современного человека, средневекового уровня развития и замерла, когда хозяева городов погрязли в междоусобицах, жители – в злобе, зависти и разврате, а дороги наводнили бродяги с пустыми глазами и сухими душами.

Противовеса тьме почти не было. Немногие, чью душу в кровь рвала боль из-за творящегося, уходили все дальше от побережья, объединялись в группы наподобие монашеских орденов, но лишенных определенной веры, и все, что правило ими, – желание помочь и защитить. Сперва они только лечили, выживая благодаря нескольким семьям сильнейших воинов. Потом что-то случилось. Страшное, немыслимое и непоправимое, и ни в каких легендах не сохранился поступок Хозяев Моря, но боль и отчаяние крупнейшего ордена переросли в гнев. Как жестокость и ненависть Моря были почти всесильны в то время, так боль и любовь в сердцах будущих Стражей стали настолько сильны, что чувства обернулись стихией и вырвались из душ. Стражи выбрали путь судей и прокляли полуостров, решив, что его тьма больше ни на шаг не продвинется с этих земель, и ни одна новая светлая душа не найдет дороги к Морю, не принесет спасения, и жители земель захлебнутся в собственном зле. Ярость была так сильна, что от боли сердец преграда, начертанная духом, воздвиглась в камне. Поднялись Горы, перекрыв дороги с полуострова, а Стражи, обретшие силу сражаться и наносить удары без оружия, только силой внутренней воли, стали охранять их, не позволяя перейти кордон ни в одну, ни в другую сторону.

Со временем Горы разделились на два кордона – часть Стражей, более терпимая и щадящая, ушла охранять участок Гор за болотами, приняв решение пропускать на эти земли людей из внешнего мира, давая тем самым шанс местным жителям впитать новые идеи, взгляды, отношение к миру. Маленький городок, состоявший из пришедших на эти земли по перевалу, продолжал медленно развиваться, понемногу догоняя в развитии земли за Горами.

Единственные, кто имел шанс избежать участи вечных затворников-стражей и получил выбор – пойти с ними и охранять Горы или остаться среди проклятых, став врагами бывшим друзьям, – семьи Древних воинов. Среди кланов были принявшие и одну, и другую сторону и была одна семья, отказавшаяся делать выбор – брать на себя роль судей или предать союзников.

Говорят, когда воздвигались Горы и Рихарды не пошли за своими прежними братьями по оружию в Стражи, их сердце раскололось пополам и все поколения рода сходили с ума, выбирая между долгом защитника, долгом рода и зовом собственного сердца. У каждого воина был свой рок, губивший его. Человек мог быть одержим деньгами, но, собирая их всю жизнь, разом отдать все и идти снова в путь, мучимый своей внутренней битвой. Он мог безумно любить свою семью, но одного брата закрыть собой в бою, а другого продать врагам. Он мог идти на корабле в море и утопиться в тоске по земле. Каждого бил, добивал свой внутренний бой как отголосок давнего, не сделанного до конца выбора. И при всем этом у каждого была Судьба, его путь, который шел по пятам, куда б ни свернул человек. Воин мог пройти мимо, мог не заметить, но поворачивались все дороги, время шло вспять, и вот измученный, прошедший не свои войны, он приходил к порогу, от которого сбежал годы назад, и находил часть своего сердца. Это нельзя было отнять у рода, этому нельзя было научить младенца. Как бы и с кем бы ни вырос ребенок Рихардов, ему суждено было взять наследственный кинжал – Бездну – в руки и найти путь к своему дому. А потом умереть в предначертанном бою, потому что воины уходили рано и с рождения знали, что пришли в этот мир ради единственной битвы, которую им суждено выстоять, но не пережить.

В Городе давно забылись все сражения рода и имена его сынов, но в каждом доме жила незримая память о воинах, рождавшихся ради своей битвы, воинов, которые в жизни могли выбрать только свой путь к концу.

Когда кузнец пришел в Город, люди молчали, никто не назвал имя, но все смотрели в черные, без единого оттенка глаза мастера и такие же черные, чуть увитые сединой волосы, узнавая в них сотни ушедших поколений из преданий.

Он пришел в трауре, и лишь через несколько лет сказал, что чтил павшего брата. Он пришел без правой руки, в обгоревшей одежде. Он привел семью – женщину и троих детей: двух дочек-малюток и годовалого сына. Люди застыли, глядя на них, как на тени: они пришли с Гор, по тропе над обвалом, среди качающихся скал, вдоль самой границы владений Стражей Гор. Кузнец с семьей прошел две недели там, где обычный горожанин не прошел бы и часа. И вот теперь он шел по их Городу. Потомок рода, идущего впереди войны, позади безумия, ибо оно всегда вело за собой детей Рихардов.

Толпа шла молча, пока кузнец смотрел по сторонам, пока выбирал брошенный дом на краю садов. Люди стояли и смотрели, как женщина помогает однорукому мастеру с вещами, смотрели на измученных, грязных от дорожной пыли детей. Девочки лет четырех и двух. Третий ребенок был на руках, и даже обычно несуеверные люди боялись посмотреть на него. Если кузнец, назвавшийся Сэмом, пришел с сыном, то он привел в край войну. Мальчик рождается в клане лишь тогда, когда на пороге сражение, в котором будет нужна его сила.

Люди стояли и ждали. Если ребенок взглянет на них черными глазами, то уже лет через десять-тринадцать их ждет беда. Разом забытые сказки обретали форму.

Женщина опустила корзину на землю. Ветер шелестел, чуть затихая, бежал среди замерших горожан. В хмурое небо над старым домом смотрели упрямые черные бездны глаз.

***

Черные глаза молодого воина скользили по водной глади, ловя на воде редкие тени от пролетающих высоко корпусов. Дик уже пожалел, что спустился: на земле было тяжелее забыться, уйти от мрачных мыслей. Взгляд все время перескакивал на вражескую отметину на лице.

Четыре года назад наивные горожане думали, что их покой окончательно нарушен прилетевшими невесть откуда из-за Гор незнакомцами, решившими построить на плато недалеко от Города свою крепость.

Год назад они замерли в потрясении и захлебнулись в панике, когда впервые за несколько столетий из-за моря пришли корабли с людьми страшного вида – озверевшими, глухими к словам, увешанными клинками. Казалось, что это шутка, фантасмагория, но потом один из войска, пришедшего под стены Каньона – странной крепости гостей из-за Гор, поднял лук, и молодой пилот упал со стен и не встал. Глава Каньона, считающий человеческую жизнь неприкосновенной, был связан по рукам и ногам своей любовью к миру – не нанося ответных ударов, не поднимая оружия даже для защиты, он мог только отступать. А потом начали рушиться стены молодой крепости, и одновременно войско Моря двинулось к городу.

И тогда перед последним уцелевшим строением Каньона встал юный Рихард, выигрывая минуты для вылазки Буаро с друзьями. Нескольких брошенных с корпусов брусков взрывчатки хватило, чтобы в один день и закончить бои, и спасти уцелевших в Каньоне, и не допустить движение Моря к городу.

Крепость выжила, Город устоял. Стены отстраивались заново, горожане, успевшие увидеть лишь несколько банд морских воинов на окраинах, были уверены, что пережили ад.

Дик, упавший от ран и попавший в плен в конце сражения, Буаро, единственный взявший на себя ответственность проявить силу и пролить кровь врага, заслуженно считались спасителями и Каньона, и Города. Буаро в свои восемнадцать стал командиром, продолжил проектирование самолетов, вернул соревнования. Все вздохнули с облегчением.

А сейчас Дик стоял на берегу озера и надрывно хохотал в душе, понимая, что все случившееся было лишь ласковым прикосновением ветерка перед бурей. Катастрофа, уже готовящая где-то наряды для своего более эффектного появления, улыбалась, вспоминая покинутые недавно земли и их легковерных жителей.

Которые снова смотрели на изнурительные тренировки Дика как на чрезмерную, излишнюю настороженность, не имеющую основания. Которые все силы бросили на восстановление Каньона, тренировки под руководством Буаро, но все же видели и в новом круге вторых, более высоких стен вокруг первого Кольца, и в своих занятиях просто новый этап жизни, а не подготовку к очередной проверке: выстоят ли.

И вот надо же было именно сейчас, когда Дику требовалось как можно скорее закрыть уязвимые места в своем стиле боя, стать выносливее, сильнее, собрать нормальный отряд для разведочных полетов за стены в будущем, – сейчас, когда все его время уходило на самосовершенствование и подготовку ребят, ему подсунули на попечение самое безответственное и неадекватное существо, какое только можно было себе представить!

Окончательно вынырнув из воспоминаний, Дик резко выбросил вперед правую руку с надетым как наручи контролем корпуса и повел на себя, будто подтягивая что-то невидимое за веревочку. Темно-синий каркас самолета, появившийся из-за его спины, описал такую же дугу, как и ведущая его рука, и Дик запрыгнул в хвост, одновременно вновь вытягивая руку вперед – корпус устремился вверх еще до того, как пилот подхватил прочные тросы, закрепленные на крыльях, и начал управлять своим воздушным судном.

***

Немного придя в себя благодаря полету, Дик вернулся к училищу, твердо решив не дать навязанному «ученику» ни одного шанса испортить ему жизнь. К тому же и Буаро редко напрямую просил его о помощи – можно было и постараться. Наверняка будет достаточно рявкнуть разок на парнишку, чтобы тот больше не лез и вел себя поприличнее. Не может же быть с ним все совсем плохо?

Дверь не поддалась обычному мягкому толчку. Не поняв сразу, в чем дело, Дик несколько раз толкнул сильнее: никому б и в голову не пришло запирать его дверь.

– Ах ты ж…

Осознание пришло мгновенно, и внутри поднялась буря, казалось бы уже усмиренная. Черные глаза тяжело смотрели на дерево перед собой, но, по сути, Дик видел провалившуюся попытку нормального знакомства.

Выдох. Губы еле дрогнули в издевательской ухмылке, и молодой Рихард резким движением вышиб дверь ногой.

Бедный Сережа видел десятый сон к тому моменту, как тишину разорвал жуткий грохот: один раз, другой, третий – снесенная дверь с шумом повалилась набок, рухнул вмиг ставший трехногим инвалидом попавший под раздачу стул.

– Добро пожаловать. – Дик, скрестив руки на груди, привалился спиной к ободранному дверному косяку, едко улыбаясь уже в полную силу. – Хорошо спалось?

Парнишка перед ним выглядел ужасно жалко. От такого дикого пробуждения у него сердце ходило ходуном, он все никак не мог отдышаться, глаза были круглые от страха, и он беспомощно переводил взгляд то с обломков мебели на Дика, то обратно: давящие черные глаза вызывали желание спрятаться куда-нибудь, лишь бы не быть под их прицелом.

– С ума сошел? – дрожащим, запинающимся голосом выдавил он, одновременно пытаясь податься назад и вжаться в спинку кровати: Рихард зашел в комнату.

– Это мой дом, – с нажимом произнес Дик, повернувшись к новичку спиной, и стал медленно снимать с себя крепления с ножами. Демонстративно, всю коллекцию – после событий годичной давности он даже на ночь оставлял при себе пару лезвий помимо Бездны. – Будешь жить здесь по моим правилам и не выпендриваться, понял?

– А не то что? – еще не восстановившимся голосом поинтересовался Сережа, сворачивая дрожащими пальцами самокрутку. Ему определенно требовалась помощь в борьбе со стрессом.

Дик повернулся, чтобы ответить, и замер, глядя на его действия.

– Я тебе вопрос задал! Что, весь мозг на высоте сдуло из головы? – Сережа ничего не мог понять по каменному выражению лица Дика и приближения грозы не заметил.

Не отводя глаз от соседа, Дик подхватил кончиками пальцев со стола один из ножей и играючи метнул вперед – уже тлеющую травяную скрутку выбило из пальцев и пришпилило к стене за краешек.

Сережа ошалело смотрел на Дика пару секунд, потом на свою руку: на пальцах не было ни капельки крови, но он был уверен, что на какой-то миг почувствовал кожей холод металла.

– Еще раз увижу у тебя эту дрянь, будет по пальцам. И мне глубоко наплевать, что скажут твой отец и Буаро по поводу моих методов воспитания, – тихим, будничным тоном пообещал Дик, вновь отворачиваясь к своей половине комнаты. Как раз на те мгновения, когда парнишка скорчил ему в спину полную презрения рожицу и затянулся прямо от торчащей в стене самокрутки.

Дик, усаживаясь за стол с книжкой, с подозрением окинул его взглядом – вроде все было нормально, не считая глупого выражения лица, но другого он от новенького и не ожидал.

– Живой? – на всякий случай спросил он, боясь в глубине души переборщить с напором. Похоже, Буаро не ошибался и парнишка действительно был не особо здоров, в том числе и физически, – мало ли что с ним будет из-за потрясения.

Сережа почему-то только молча кивнул, и Дик настороженно нахмурился. Что могло твориться в этой голове?

Они какое-то время молча смотрели друг на друга, а потом Сережа не выдержал и на резком выдохе выпустил изо рта весь втянутый пряный дым, заходясь в хохоте.

***

Следующие дни были сущим кошмаром для обоих. В Сережу прилетел минимум десяток ножей, причем в последние разы он уже не был уверен, что Дик специально бросает их мимо, а не промахивается, потому что у него от раздражения дергается глаз. Рихард же надышался целым гербарием, и это при том, что в первое же утро, когда Сережа ушел на завтрак (причем в такое время, когда впору было подавать обед), он вернулся в комнату и нещадно изничтожил все запасы курева. Мальчишка умудрялся курить все, что растет, и вскоре у Дика закралось подозрение, что тот даже не искал какого-то специфического действия – просто рвал и тянул в рот все, что видел. Как ребенок. Как последний идиот.

Он врезался во все на своем пути: в стены, мебель, деревья вдоль дорожки. Начинал смеяться или разговаривать со своим обидчиком, а Дик, сдерживая дурноту от этого зрелища, хватал его за шкирку и пинал ногой дальше по дорожке, чтобы они хотя бы к вечеру дошли до цели. К сожалению, оказалось, что просьбу-приказ Буаро ему придется выполнять буквально: выпустить подопечного из виду даже на пару минут было чревато. В итоге Дик, и так не отличавшийся прилежностью, совсем забросил посещение лекций, выгадывая заветные часы, чтобы сплавить Сережу учителям, а самому побыть в небе в одиночестве. Благо туда пока что новенькому путь был закрыт: он только-только приступил к постройке своего корпуса, и Дик, чьи обязанности заканчивались у дверей доков, куда он ежедневно пригонял паренька, с содроганием пытался представить себе, что же тот соорудит. И почти молился, чтобы это «что-то» не поднялось в воздух на страх и трепет всей крепости.

Сережа же, в свою очередь, был рад врезаться во что угодно, лишь бы не видеть Дика лишние пару секунд. Перекошенное от омерзения лицо, надменная, самоуверенная маска героя уже и так стояли у него перед глазами, и незаметно для себя он полюбил время в доках – единственное место, где он мог отдохнуть от своего надсмотрщика. На лекциях он предпочитал бессовестно спать.

Корпус собрался совсем незаметно. Помогли и максимально простые схемы Буаро, и множество деревянных моделей, да и старшие на каждом этапе давали советы и пояснения. В день перед первым полетом Сережа вышел из доков на пару часов раньше обычного и, не заметив нигде в небе синей точки, облегченно выдохнул. Похоже, предупреждать Дика о том, что они закончили, никто не собирался.

Вечно сутулые плечи сразу подраспрямились, шаткий шаг курильщика чуть выправился. Конечно, ни о каком притворстве перед Диком и речи не было: Сережа так часто стал ощущать слабость в ногах и головокружение, что мог упасть на ровном месте, да и в существовании половины деревьев, которые он пытался обогнуть, паренек вовсе не был уверен. Однако все же определенный налет драматичности и перегиба в этой своей игре он добавлял намеренно: очень уж нравилось выводить Рихарда из себя.

Как ни странно, если убрать из уравнения Дика, Каньон оказался не так плох и ужасен, как он его себе представлял. Тоскливость и скука занятий вполне уравновешивались тем, что учителя не давили на него так, как в городской школе, – казалось, они действительно стараются присмотреться к его складу характера, чтобы потом дать возможность заниматься наиболее подходящими предметами. Режим он не в силах был выдержать чисто физически, что лишний раз было поводом для скандалов с Диком, так что жил, по сути, в своем прежнем ритме. Ребята в училище отнеслись к нему, возможно, даже лучше, чем прежде в Городе: здесь они сразу стали все «одной крови», исчезли прежние разделения, и бывшие знакомые стали открываться перед ним гораздо охотнее, да и вели себя дружелюбнее, старались изо всех сил подловить момент и показать ему Каньон радушным и гостеприимным. Дик, конечно, закатывал глаза при виде их попыток, но или был так рад передышке, или, как подозревал Сережа, не меньше других обожал крепость – препятствий им не чинил.