Врата пряностей

А еще хинг был единственным ингредиентом, который высокожители стремились заполучить из Чаши.

Амир спрятал усмешку. Хасмин принял шкатулку у него из рук и тщательно оглядел. То была самодельная смесь из нарезанного кубиками кокоса, соли, куркумы и чили, растолченная в ступке древним пестиком, передававшимся в роду аммы из поколения в поколение. Стук его проникал в самые далекие уголки дома. Неужели Хасмин действительно уловил запах щепотки хинга, этой кощунственной пряности, по которой высокожители сходили с ума?

Немногим удавалось совладать с соблазном. Пусть высокожители не любили этого признавать, но они действительно были одержимы пряностями, а Амир, как носитель, удовлетворял их желания. Он, кто тащил на горбу тюк с двадцатью фунтами гвоздики, не имел права хотя бы понюхать одну почку. Опустив голову, Амир краем глаза наблюдал за колебаниями Хасмина.

У него возникло страшное желание помочиться. Пытаясь обуздать его, Амир прикусил губу, тяжело заморгал и задышал глубоко и размеренно.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем начальник човкидаров закрыл крышку и поставил ларчик на стол. В его глазах читалась раздирающая душу борьба, и Амир упивался ею. Высокожители не должны касаться еды, приготовленной чашниками. Но хинг… О, хинг был великолепным исключением.

– Ну ладно, – буркнул наконец Хасмин. – Убирайся с глаз моих. Можешь начать с пола наверху. Потом уборные.

Когда Амир сделал первый шаг, Хасмин ударил его жезлом по плечу, нахмурившись, будто передумал.

– Мабали, иди сюда.

Човкидар, который ощупывал Амира у Врат, подбежал к Хасмину:

– Да, сагиб!

– Обыщи его, – велел Хасмин. – Тщательно.

Спустя минуту старательного обследования човкидар отошел и покачал головой:

– Он чист, сагиб.

Хасмин закашлялся и махнул рукой, давая Амиру знак проваливать.

Благословляя свою удачу и проклиная нарастающую потребность облегчиться, Амир подхватил ведро, тряпку и опрометью побежал вверх по лестнице, пока Хасмин не передумал.

На втором этаже его встретили ряды альмирахов, заваленных записями и документами. Одну стену загораживали альковы и стеклянные буфеты, набитые керамикой, банками с пряностями и посудой. По бокам от них возвышались головы зверей – по слухам, добытых за границами Ралухи. Каждый дюйм этой границы был обнесен колючей изгородью, на определенном расстоянии друг от друга стояли дозорные, такие же дотошные и глазастые, как Хасмин. Пересекать рубежи ралуханцам не дозволялось, равно как чашникам, так и высокожителям. Да и кто стал бы их нарушать? При этой мысли Амир поморщился, стараясь не думать о дезертирстве отца. Сейчас не время отвлекаться.

Воздух был сырой, к нему примешивались ароматы сандалового дерева и шафрана. По помещению суетливо бегали несколько човкидаров с закутанными в шафрановые чалмы головами, малиновые шарфы развевались у них за спиной.

В одной стороне захламленного этажа Амир приметил три кабинета. Один был просторнее других, и это наводило на мысль, что он принадлежит Хасмину.

Двери были заперты. Карим-бхай уверял, что они будут открыты. Мимо прошла пара човкидаров, обходя Амира стороной.

Ладно, решил он. Следует набраться терпения. Нужно искать способ пробраться в кабинет, а быть может, просто вести уборку до тех пор, пока что-нибудь не придет в голову.

Тут он как раз пересек порог. Не в силах долее противиться зову природы, Амир потащил ведро к противоположной стороне коридора, где располагалась уборная. Оставив тряпку снаружи, вошел.

На первый взгляд помещение было просторнее всего его дома, а мрамора тут было больше, чем во всей Чаше, вместе взятой, пусть и был этот мрамор затертым и запачканным. По одной стене располагались несколько отхожих мест с дырами в полу, отгороженных друг от друга каменными перегородками. Но взгляд Амира уже направился в другую сторону.

От увиденного сердце перевернулось у него в груди, и он позабыл про смрад, бьющий в нос и застывший в горле.

В углу, в луже дерьма, сидела на корточках его соседка Дамини. Та самая Дамини, которая пританцовывала, метя улицы в Чаше, занимала теперь положение, не подразумевавшее никакой грации. Лицо девочки, всего двенадцати лет от роду, было недоуменно обращено к Амиру и покрыто потом. Стремясь смахнуть пот, она невольно перепачкала лицо калом, которым были перемазаны ее руки, и тот стекал теперь у нее по лбу и по носу. Кал был не ее.

Испражнения Хасмина и човкидаров были золотисто-коричневыми, как те специи, с которыми они имели дело.

Амир стиснул зубы при виде Дамини, одна рука которой была наполовину погружена в дерьмо в стремлении прочистить засорившийся туалет. Для этой работы привлекали чашников, извлеченных со дна Ралухи, вечно обреченных служить и постоянно получать напоминания о занимаемом ими месте. Карим-бхай предупреждал Амира, что он застанет Дамини здесь, и все же к горлу неожиданно подкатил ком.

Он достал свое полотенце, подошел к ней и протянул:

– Возьми. И оставь себе.

Дамини без возражений взяла полотенце и кивнула:

– Спасибо, на. Что ты здесь делаешь?

– Я… ну… Убираться пришел. Ну и отлить тоже. Дами, тебя не затруднит отвернуться? Я быстро.

Закончив, Амир с наслаждением выдохнул. Он посмотрел на Дамини, ползавшую по полу с уже ставшей коричневой тряпкой. Ему больно было смотреть на нее, однако она была из его людей. Она – продукт общества, которому чашники нужны, только чтобы мыть туалеты, прочищать канавы, бить в барабаны на похоронах, пасти коз на принадлежащей высокожителям земле и работать в дубильнях. Ну и разумеется, – как забыть о величайшей из их обязанностей – терпеть невыносимую боль, проходя через Врата пряностей.

Что получают чашники взамен? Место, где живут, сбившись в кучу, в самом низу Ралухи, отрезанные от остального королевства.

Быть может, именно тут кроется причина его желания поверить в существование Иллинди – вопреки собственному убеждению, что это глупо.

Он пойдет туда и вернется назад, принеся Яда столько, чтобы хватило как можно большему числу чашников. Если не просьба умирающего, так собственное отчаяние приведет его туда. Дамини не придется больше работать здесь. Они все найдут приют у Илангована…

В голове зазвенел колокол. Он попусту теряет время.

– Дами, одолжи мне заколку, – попросил он.

Дамини нахмурилась, но после короткого замешательства вытащила из волос булавку и бросила Амиру. Тот поймал ее и осмотрел головку. Годится. Поблагодарив и извинившись, что помешал, он подхватил ведро и выскочил из уборной. Потом плеснул на пол воды, вооружился тряпкой и стал тереть.

Уборка – дело нудное. Амма постоянно занималась ею в доме, но дом был маленький, и метлой не размахнешься. А вот полы в Пирамиде представляли собой настоящие залежи грязи. Амиру пришлось повязать лицо тюрбаном Файлана, чтобы пыль не набивалась в нос и в рот.

Поблизости постоянно крутились один или несколько човкидаров, мешая Амиру прямиком отправиться в кабинет Хасмина. Карим-бхай на этот счет тоже предупреждал. Нужно запастись терпением. Ползая на четвереньках, Амир постепенно приближался к двери. В какой-то момент он оказался прямо напротив нее, моя пол за столом. На другой стороне обедал човкидар: Амир слышал запах куриной ножки, самбара, аромат листьев карри, а также свеклы с нарезанными кокосом и чили.

Човкидар воззрился на него, его рука застыла на полпути между даббой[28] и ртом. Секунду спустя, смерив Амира полным отвращения взглядом, солдат подхватил даббу и поспешно вышел.

Амиру хотелось от всей души поблагодарить стражника. Он проворно развернулся, вставил заколку Дамини в замочную скважину. Не все чашники были ворами, но Карим-бхай покривил бы душой, если бы стал утверждать, что это была первая для Амира или еще кого-то из чашников вообще криминальная вылазка. Когда живешь в притоне, сложно не выучить азы воровского искусства. Пальцы у Амира дрожали, но он крепко сжал замок, утер пот и сосредоточился.

Не прошло и минуты, как замок щелкнул и открылся. Амир отворил дверь, медленно, чтобы не скрипнула, проскользнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

Кабинет Хасмина был завален кипами пергаментов, папок, в шкафах теснились разные конфискованные предметы и реликвии. На противоположной входу стене была фреска с изображением Врат пряностей. Под ней находился помост с ароматическими палочками, маленькими емкостями с куркумой, священным пеплом и кумкумом[29]. В одной стене было открытое окно. В него вливался солнечный свет, падавший на края Чаши Ралухи. В лучах танцевали пылинки над большим столом в середине. Вид был красивый, но любоваться им не было времени. Амир подошел к столу и выдвинул первый ящик.

Медальон с пузырьком олума стоял на листке пергамента. Небрежно и беспечно – как все, что делал Хасмин. Роскошь, которую обеспечивает ему статус.

Амир крутанул медальон и открыл склянку. Непривычный аромат олума – не слишком сладкий и не слишком острый, но с намеком на горчинку – коснулся его носа и захватил обоняние. Он вернул на место пробку и с облегчением выдохнул.

И тут же резко втянул воздух, когда затылка коснулся холодный металл.

– Вижу, ты тут чувствуешь себя как дома.

У Амира перехватило дыхание. Сжав медальон в руке, он стал медленно поворачиваться, пока перед ним не предстали лицо Хасмина и меч, который тот на него направил. На лбу у начальника човкидаров набухли жилы, глаза были выпучены и налились кровью, не убранные под тюрбан волосы рассыпались по плечам. В таком виде он походил на курильщика опиума, бродящего по ночному базару.

– Молчать, – прорычал Хасмин, пресекая попытку Амира выдавить-таки из глотки слова оправдания, застрявшие в том месте, где клинок касался кожи. – Сейчас ты положишь медальон туда, откуда взял, и пойдешь со мной. Я запру тебя в самой глубокой, самой темной камере, какую найду, и пусть только кто-то в Ралухе заикнется, что это против закона. Ты все понял? Кивни, если да.

Грудь Амира судорожно вздымалась с каждым вдохом. По лицу стекали капли пота, мысли в голове путались. Вот и конец. Его великому плану, его мечтам, его желаниям. Ну почему Хасмин всегда встает у него на пути? Преграждает ему дорогу в конце каждой улицы. Амир уже воочию видел, как Кабир бредет, сгибаясь под ношей, через Врата для первого своего перехода. При мысли об этом и о том, насколько мучительнее, чем раньше, стали теперь путешествия, ярость запульсировала у Амира в руках.

Он медленно кивнул.

В этот миг со стороны порога донеслась жуткая вонь. Лицо Хасмина искривилось в гримасе, свободная рука зажала нос, он убрал меч и развернулся.

В дверях стояла Дамини, держа ведро с коричневого цвета водой и тряпку, которой пользовалась, чтобы прочистить сток и собрать разлившуюся жижу.

– Сагиб, нужно еще что-нибудь помыть?

Улучив момент, Амир стиснул медальон в пальцах. Прежде чем Хасмин сообразил, что потерял пленника из виду, Амир изо всех сил толкнул стол на начальника човкидаров, а сам бросился к окну. Из-за спины донесся шум, разлился запах: наверное, Хасмин повалился прямо на Дамини, а та уронила ведро и расплескала воду с дерьмом по всему кабинету, включая начальника. К тому времени, когда Хасмин поднялся, Амир уже протискивался через окно.

Карниз был наклонным и уходил футов на двадцать до земли.

– Он пытается сбежать, этот тевидийя![30] – послышался сзади крик Хасмина. – Перекрыть выход!

Амир спустился, держась руками за ограду вдоль карниза. Снова прикинул расстояние. Выбора не было. Помянув амму, он разжал руки.

Приземлился он на ноги, но одна из них подкосилась, а под коленкой что-то хрустнуло. В нижней части живота разлилась боль, но ее вытеснил близящийся топот десятков ног. Морщась, Амир припрятал медальон как можно надежнее. Главные ворота Пирамиды были открыты, и он побежал, отчаянно припадая на больную ногу, но адреналин гнал его вперед.

Когда он оказался у самых ворот, охраняющий их човкидар в изумлении развернулся. Амир врезался в него и повалил. Солдат брыкался, пытаясь высвободиться, но Амир ударил его по лицу, а потом врезал под дых так, что у стража вырвался изо рта поток воздуха.

Нападение на човкидара. Еще одно обвинение, которое выдвинет против него Хасмин… Как будто уже имеющихся не хватит, чтобы запрятать Амира в тюрьму на сотню лет.

Амир поднялся и заковылял по главной улице, жмущейся к склону долины. Улица Раджапаадхай тянулась на север чередой мраморных особняков и ухоженных садов. В конце ее высился на пьедестале из скалы и камня дворец Ралухи, озаренный золотым светом солнца.

Ухмыльнувшись, Амир выбрал другой путь. В той стороне стоял, улыбаясь, Карим-бхай, а с ним еще сотня чашников. В руках у них были флаги, а на устах лозунги. Ночь праздника миновала вместе с луной, и наступил новый день, – день, чтобы возвысить голос против господ, под чьим ярмом живут. Амир наизусть знал все, чего они требуют: более чистой воды, увеличения пайка специй, перераспределения земли, правосудия в части старинных обид, нанесенных высокожителями чашникам, и многого другого. Все это было организовано людьми, пользующимися в Чаше бо́льшим влиянием, чем Карим-бхай. И тем не менее старый носитель стоял среди них, участвуя в мероприятии, в успех которого не верил. Сотня лет выступлений против соседей-высокожителей не позволила добиться и половины того, чего сумел достичь Карим-бхай, услужливо путаясь под ногами у министров.

Когда Амир подошел ближе, процессия двинулась по улице Раджапаадхай.

Хромая, Амир нагнал земляков и слился с толпой, которая, горланя песни, вошла в ворота Пирамиды.

Хасмин и човкидары оказались в самом средоточии собрания. Хасмин растерянно оглядывался, словно не мог отличить одного чашника от другого. Амир обернулся и расплылся в лукавой ухмылке. Никто не видел, как он растворился в толпе.

Впервые сегодня он решил, что эти протесты идут на вес кардамона. Возбуждение схлынуло, его сменила боль от падения из окна Пирамиды. Он чувствовал себя так, словно переломал все кости. Амир тащился по улицам долины, пока не появились шафрановые поля, купающиеся в свете полуденного солнца. Увенчанные коробочками стебли клонились под ветром с холмов. Море пурпурного желто-оранжевого цвета, пересеченное полосами травы, с лесом поодаль.

За лесом шла широкая колючая изгородь, которую охраняли вооруженные караульные, и непроходимые болота, тянувшиеся на сколько хватало глаз. Если напрячь взор, можно рассмотреть намек на горы, похожие на гребенку на фоне неба. Внешние земли.

Не обращая внимания на далекое видение, Амир направился к расположенным посреди шафрановых полей Вратам пряностей. На страже подле них стояли несколько човкидаров, с пиками в руках и непреклонным взглядом.

Амир выудил письмо с печатью министра Сумана-Коти, отданное ему Карим-бхаем. В письме раскрывалась цель перехода Амира: он выступал посланником Сумана-Коти, министра рыболовства и шелка, а вверенный сему носителю медальон следовало незамедлительно вручить министру Деванангалу из Каланади. Карим-бхай, всегда готовый услужить Суману-Коти, всегда следующий за ним тенью, ухитрился приложить королевскую печать к пустому листу пергамента, а потом незаметно вернул ее снисходительному господину.

Пока човкидары изучали письмо, Амир бросал настороженные взгляды на край Чаши. Он как мог старался не выказывать нервозности, но, Врата, не мог сдержать дрожи в пальцах или не расчесывать нервно пятерней волосы. Столь многое зависело сейчас от сущих пустяков, совершенно обыденных прежде событий.

Наконец човкидар щелкнул пальцем по пергаменту, поцокал досадливо языком и вернул письмо:

– Проходи.

Амир обогнул его и взобрался по ступеням на помост Врат.

– Хо! – гаркнул вдруг човкидар.

Амир застыл.

– Что, сагиб?

– Ты черный перец забыл. – Стражник протянул ладонь, на которой лежала щепотка милагай тул.

Легкий порыв ветра пронесся у них над головой, и Амир счел это за добрый знак.

– Ах да! – выпалил он. – Прошу прощения.

Он взял у човкидара черный перец и снова поднялся на пьедестал как раз в тот миг, когда издалека донесся крик. Амир резко повернулся. К Вратам бежали с полдюжины стражников, и во главе их безошибочно угадывался Хасмин, размахивающий командирским жезлом.

Сердце молотом заколотилось у Амира в груди. Покров под аркой кружился, как смерч, приглашая войти. Серый камень, загадочный и непроницаемый, был готов поглотить его.

Он стряхнул с руки черный перец. Човкидар закричал. Амир откупорил склянку в медальоне и насыпал на ладонь олум. Стражник снова прокричал его имя, выставил вперед пику и стал взбираться по ступеням.

Средство должно сработать. Должно сработать.

Никогда в жизни Амир не молился Устам, только проклинал их как мог. Но теперь это не помешает, подумалось ему. Он бросил на завесу Врат олум и, когда острие копья човкидара уже устремилось к нему, прыгнул в арку.

Глава 7

В период Великого воздержания во время афсал-дина в Каланади состоялось состязание. Восемь тысяч мужчин и женщин соревновались в том, кто дольше продержится, употребляя пищу без всяких специй, включая соль. На одиннадцатый день победу одержала женщина из вратокасты. Блюститель престола вручил ей в награду бочонок черного перца. Она тут же высыпала перец в сточную канаву, заявив, что предпочитает отныне есть пищу, приготовленную без пряностей.

Мукунд Вати. Перцееды

В голове Амира звучал какой-то загробный голос – словно кто-то разорвал на полоски тысячу плащей и выпустил обрывки в небо, как стаю ворон. Амир оказался заточен в бурю, в свод со сверкающей над головой молнией. Под ногами что-то шкварчало и пульсировало. Он не чувствовал твердой опоры. Земля двигалась, вздымалась и опускалась, как грудь объевшегося за обедом человека.

Он старался удержать равновесие, как если бы шел по канату. Затем внизу разверзлась пропасть.

Он не упал.

Появился разлом, по поверхности побежали трещины, они расширялись, и Амир не мог ничего разглядеть в клубящейся в них тьме. Тьма не имела формы. Его мир кончился. Он умер, подумалось ему, и это место, куда попадают мертвые. Иного объяснения увиденному не существовало. А быть может, здесь оказываются только чашники. Только для них уготован конец, где нет воздуха, жизни, света.

Что тут имелось, так это аромат специй. Он поднимался по расселине, как если бы на ее дне разожгли миллион курильниц. Шафран, кумин, кардамон, куркума, имбирь, гвоздика, перец, мускат и все прочие известные ему пряности.

И наконец, голос.

«Помоги нам…»

Это был стон горы, низкий шорох джунглей, ураганный рев океана. И тем не менее слова, при всей этой невероятной какофонии, звучали в его голове как шепот.

Амир не в силах был ничего предпринять, когда пустота вокруг него внезапно переменилась. Несуществующий грунт, по которому плыли его ноги, исчез, и…

Падение.

Его мутило. Он ожидал, что вот-вот рухнет на твердую скалу. Был готов к обычному приступу боли, раскатывающемуся по всему телу, не дающему шевельнуться. Но нет, боли не было – только померкло сознание. Не открывая глаз, Амир ухватился за медальон на шее, и прикосновение к холодному металлу напомнило ему о том, через что он проходит.

Что это был за голос? И что за картины видел он при проходе через Врата пряностей? Странно: они были более четкими, чем во сне, но он осознавал, что это иллюзия. Кто-то просил у него помощи? Другой носитель? Способны ли носители общаться между собой через Врата? Нет, это невозможно. Переход длится всего миг – один раз щелкнуть пальцами, цокнуть языком. Единственное, что он толком мог вспомнить, – это боль непосредственного входа, а не дальнейшего прохождения.

Что-то коснулось его щеки. Влажное и слюнявое, как будто осел лизнул. Амир попытался сесть. Конечности не слушались, глаза отказывались открываться. Прошла минута, за ней еще несколько. Казалось уместным просто сидеть вот так, ни о чем не заботясь и предавшись блаженному покою.

Но вечно сидеть нельзя. Он хотя бы еще жив? Амир открыл глаза, и в них тут же ударил порыв ветра, заставив снова зажмуриться.

Впереди слышались голоса. Он кое-как встал, но легшая на плечо тяжелая, как булыжник, рука заставила его снова опуститься.

Амир еще раз попробовал открыть глаза. Кое-что прояснилось. Небо было бледным, с облаками в форме зерен и, к его ужасу, располагалось очень близко. Снова он ощутил влажное касание на щеке и пошевеливший волосы порыв ветра. Сильного ветра.

За спиной нависала громада Врат пряностей, древних и потрескавшихся. Ветер производил причудливый звук, вгрызаясь в расселины, но упираясь в завесу.

Большую часть поля зрения занимало небо. Казалось, будто Амира перенесли в облака, вот только тело его к этому не подготовили. Холод пронизывал рубаху, зубы стучали. Амир решил уже было снова войти во Врата, когда сообразил, что при нем нет шафрана.

Путь назад, в Ралуху, отрезан.

Снова ему на плечо легла рука. Амир развернулся и увидел перед собой коренастого бородача с обернутой в чалму головой. Мужчина кутался в шерстяное одеяло, бурое и в пятнах. Почти все морщины на его лбу сошлись в мрачную гримасу, в руке он держал серп, блестящий конец которого находился в паре дюймов от лица Амира.

Не успел Амир вымолвить хоть слово, как из-за спины первого возник второй человек, такого же крепкого сложения, с копной легких как пух волос на голове. Вместо оружия в руках он держал кусок черной ткани. Незнакомец опустился рядом с Амиром на колени:

– Врата, ну почему проблемы всегда приходят в облике молодых растрепанных парней!

Чтобы перекрыть шум ветра, ему приходилось кричать.

Миг спустя этот второй приблизился и накинул Амиру ткань на голову. Амир попытался сопротивляться, но серп первого коснулся его щеки, и этого хватило, чтобы усмирить любого. Косматый тут же завязал глаза Амиру, не обращая внимания на его бормотание.

– Вы не понимаете, – принялся убеждать их Амир, ничего перед собой не видя. – Хо, хо! Что вы творите? Нет, вы послушайте. Я здесь только ради Яда. Меня послал… Ой-ой!

Неизвестный затянул повязку у Амира на голове, в узел попали волосы, и боль была жуткая. Любые попытки освободиться были пресечены носителем серпа, стянувшим руки Амира веревкой.

– Это Иллинди? – прохрипел молодой человек.

Повисла пауза.

– Ну да, Иллинди, понятное дело. Раз ты бросил на Врата пряностей щепотку олума, то куда еще ожидал попасть? Ты на самом высоком пике горы Илом, куда прибывают все, избравшие этот путь.

Амир сглотнул. Самый высокий пик. Излишне было говорить, что он боится высоты, оставалось только молча поблагодарить неизвестных, завязавших ему глаза.

– Макун-кундж, ты не хочешь зачитать этому юноше его права?

Похоже было, что вооруженного мечом звали Макун-кундж. Амир услышал хруст разворачиваемого пергамента. Макун-кундж откашлялся, потом принялся декламировать громким грубым голосом:

– В соответствии с указом Раз Иллинда Махарш Севака, глава восьмая, стих четырнадцатый, рассказанным Шат… Шатру… Шат… Мне это не выговорить. Ну почему документ не мог составить кто-нибудь по имени Бил, Джун или Дев?

– Шатругханом Сааланом, – терпеливо подсказал второй.

– Да помню я, помню. Просто давно это было, и древний язык выветрился у меня из памяти. Сколько лет прошло? Четыре тысячи сто двенадцать, если считать по зарубкам в пещере. Я бы сказал, стоит отметить… Виноват, о чем это я? Права. В соответствии с указом Раз Иллинда Махарш Севака, глава восьмая, стих четырнадцатый, рассказанным Шатругханом Сааланом из Дома Западных Уст, ты застигнут находящимся на земле, на которой не должен находиться. У тебя будут изъяты все специи и оружие, а глаза твои будут завязаны все время твоего пребывания. Тебе предоставят шанс объяснить причину незаконного появления здесь Креслам. У тебя есть право искать Защитника, и, если ты не сможешь его найти, уважаемые члены Совета Кресел предоставят его тебе, прежде чем ты будешь выслушан. Вопросы есть?

– Да. Я…

– Отлично. Ну что, Сибил-кундж, потащили его вниз?

Ветер трепал волосы Амира и норовил повалить, стоило только пошевелиться. Сибил-кундж и Макун-кундж оказались не самыми вежливыми спутниками. Они не слушали его или перебивали, даже если ветер и доносил до них какие-то обрывки слов. От обоих воняло нестираной одеждой, но в их дыхании, пока они пыхтели по бокам от пленника, угадывался аромат гвоздики. Амир старался держаться ровно, но тело так и норовило свернуться, словно лист пергамента, слишком долго пролежавший скатанным в свиток.

Неуклюжий спуск продолжался невесть сколько – Амир поймал себя на мысли, как меняется ощущение времени, когда не видишь, – но вот что-то стало наконец меняться. Даже через повязку он чувствовал нечто темное впереди, похожее на дверной проем. Слабый свет с неба исчез, стоило ему сделать следующий опасливый шаг.

Ступени. Крутые и скользкие.