ГЕРОИЧЕСКАЯ ТОПИКА ЧИСТОЙ СОВЕСТИ

Чистая совесть, словно чистое поле, беспредельна, где каждый свободен быть в соответствии со своей волей, или вовсе не быть, творить самостоятельно свою волю или этого не делать, а спокойно почивать на лаврах. Чистая совесть является по определению свободной, как и воля. Диалектический силлогизм чистой совести гласит: ты свободен делать то, что ты хочешь, или – правильно то, что тебе соответствует. Таков закон чистой совести. Таким образом, всегда есть что-то, определяющее или стремящееся определять героя, который начинает с того, что идёт против меры, желая самостоятельно устанавливать пределы. Определение, или формирование героя, помимо воли, есть насилие над ним, которое он не может терпеть по своей природе. В противном случае его может просто не быть, и ведь от этого никто не заскучает и ничего такого не произойдёт страшного. Полёт ведьм во сне, полёт на грани яви и сна, который он усвоил и который стал экзистенциальным опытом становящегося любовника, – нормальный, пусть он и есть полёт на грани безумия (его-то и совершает наш мечтатель-герой, бороздящий изменчивый океан бесконечности, которым может быть даже этот текст). Поскольку речь пойдёт об андрогинной сущности героя, то он, словно цветок из архетипического сна, или демон, творением которого себя ощущает, познаётся как приближение к себе посредством, что даёт знать о себе посредством чувства, а не ratio.

Отвечающая за динамку душевной и духовной жизни, совесть исключает всякий автоматизм (в мышлении, в словах, поступках), но, как было сказано, даёт возможность полёта, которая, впрочем, не даёт никаких гарантий. Но всё же разве это не радостная новость, такая возможность и такой полёт? Тень, или двойник есть искажение порядка вещей, с которым сталкивается наш герой. Проблема в том, что он сам по отношению к себе, воспринимается как двойник: он не знает и не желает знать что он есть, потому что это знание может быть использовано против него в суде. Действительно сложно не запутаться в себе в состоянии перманентного кризиса идентичности, через который необходимо пройти для того, чтобы заложить основание субъектности (если оная нуждается в основаниях). Свободный странник использует противоречия мира для того, чтобы выйти из себя – наружу, чтобы встретиться один на один с истиной, с глазу на глаз (и сказать ей «пару ласковых»). Кто доверился животному и божественному инстинкту совести, сумев его предварительно распознать, тот вопреки всем препонам (мораль, цирковые авторитеты, общественные организации), уже парит.

Внутренний голос, источником которого является гений, демон, любимая или нелюбая игрушка, в сущности есть настоящий голос, который мы не всегда распознаём сразу как свой (если вообще распознаём). Дело в том, что человек пребывает в крайне запутанном относительно собственных оснований положении, что можно назвать дикостью. Дикость – это не проблема, но результат следования известному правилу, что гласит «делай, что хочешь». Однако следует всё-таки отличать то, что на самом деле соответствует тебе, от того, что только притворяется, что соответствует (а на самом деле не соответствует). Это претворяющееся, как попытка вещей соответствовать себе или как имитация такой попытки, в конечном счёте всегда возникает как отражения в кривом зеркале этого мира, что пытается сбить с толку странника странного. Его человеческое «Я» есть то, что Г. Джемаль называл «точкой нетождества» и что не соответствует ничему из проявленного в конкретном (несоответствие даёт шанс не увязнуть в болоте жизни, не повиснуть наглухо в социальной петле). Соответствовать значит соответствовать несоответствию, что в свою очередь подразумевает освобождение разума от навязываемых не только извне, но и изнутри, моделей поведения (далеко не всё, что приходит изнутри, всегда только правильно и благостно). Чтобы обрести независимость (в теории и на практике), следует достичь несказанной простоты и непосредственности, свойственной, как уже и было сказано, чистой совести. Именно в этом направлении мы и работаем.

Стоит ли героически следовать наперекор всему, что кажется очевидным и называется «нормой», если борьбой со стереотипами выстлана дорога к мечте на метафизический край – на Север –туда, где приборы навигации традиционно врут, а реальность забывается в мечте, где погибает человек и рождается бог? Об «успехах» или «не успехах» продвижения в направлении «Север» сообщает всё время усиливающееся или, наоборот, ослабевающее чувство эйфории, сопровождающее героя более-менее постоянно. Чувство божественного говорит с каждым на его собственном, интуитивно понятном, языке. Благодаря этому руководящему чувству, что представляется очевидным, я понимаю собственное единство со всем в мире и в то же время свою обособленность от него. Этот парадокс и эта двоякость становится основой существования, мышления и т. д. Путь к цели подразумевает прохождение кругов Ада, кругообразное движение –по спирали вниз, к центру Земли: этот путь выстраивается сообразно логике спиралеобразных концентрических кругов. В центре круга наш путник, или герой, сталкивается с тем, что мы, вслед за Г. Джемалем, называем «Великим Существом», что имеет обыкновение принимать облик того, кто в него, словно в волшебное зеркальце, слишком-слишком смотрится (но оно принимает облик личности с изменённым на противоположный полом, поскольку оно очень чувствительно к природе половой). Природа «Существа», имя которому Легион, – не что иное, как проявление игры энергий в пустоте.

Если прислушиваемся к совести – она толкует всё о том же неизменно: следуй тому, что тебе по душе, по нраву, прислушивайся к себе. Зов совести в данном случае может трактоваться и как «зов великого существа». Человек, что не знает себя, может узнать себя посредством внимательности к окружающему – к тому, что внутри, не боясь при этом безумия, за которым неизменно стоит Премудрость-София (которую, однако, не всегда получается распознать). У неё много имён. О её приближении мы узнаём через ощущения и видения – через пограничное чувство совести – через пробуждением цветов и запахов. Усиливающаяся эйфория присутствия, что переживается как ощущение бодрствования, как некое транс-субъективное чувство, поджигает субстанцию жизни и сна, вследствие чего у субъекта возникает катастрофическое обоняние, которое иногда предстаёт как шестое, или – шестьсот шестьдесят шестое – чувство. Возгораясь внутри пламенем, что не обжигает, пограничное чувство свидетельствует об иллюзорности времени, реальность которого имеет свойства разжижаться и затвердевать – подобно глине, которой является «субстанция сна». Будучи производным от этой «субстанции», не до конца пробудившийся герой собственной персоной стремится раствориться в иллюзии: он купается в ней, утопает в ней, пробуждается в ней… Иллюзия, что, изменяясь, кажется бесконечной, как полёт в одиночестве, заканчивается приземлением на землю. Экзистенциальное пробуждение, о котором толкует герой и героиня сна, мы пытаемся идентифицировать, будучи уже кем-то другим. И так всегда. Во многом данный текст является описанием опыта такого (экзистенциального пробуждения).

Проблема идентификации имманентных ощущений, цветов и запахов, становится проблемой, когда мы пытаемся разгадать, что есть «мы», или, что есть самосознание, к примеру. Это проявление таинственных свойств матушки-природы, в отношениях с которой человек неоднозначен. Место, или же – не-место, время, или не-время, где мы как бы есть и где нас нет, напоминает о себе как героическая топика чистой совести. Она взывает к присутствию, напоминая о главном – о том, о чём мы забыли, но не совсем. Об этом вовсе не нужно кричать, но лучше говорить тихо или шёпотом. Пограничная зона, о которой речь, есть также состояние материи – с одной стороны, и состояние ума – с другой, что можно определить ещё словами «естественное» и «невымышленное». Борьба, которую герой ведёт с собой и с миром, предстаёт как призрачная мистерия в зеркальном коридоре, по которому предстоит пройти и, как в лабиринте иллюзий, не заблудиться герою. Проблема же есть, и она не только в том, что мы, как и он сам, себя не знаем, но в том, что мы и не желаем знать и даже вовсе забыли как это – желать и/или знать. Однако проблема может обернуться неожиданно преимуществом – свободой не знать себя. Отсюда философское существо наше, совесть, есть пограничное желание, что представляется и химерой, и фантазмом».

Следуя «приказу» пифии-прорицательницы стать тем, что ты есть, мы, то есть наш герой, неизбежно сталкиваемся с вопросом: а что значит быть собой или что значит быть кем-то другим? В этой связи, чтобы немного прояснить ситуацию, представляется уместными М. Хайдеггера из работы «Письмо о гуманизме», что мы и делаем. Хайдеггер сообщает: «Изречение Гераклита гласит: «Свой особенный нрав – это для каждого человека его даймон». Словом «этос» именуется открытая область, в которой обитает демон. Открытое пространство его местопребывания позволяет явиться тому, что касается человеческого существа и, захватывая его, пребывает в его близости. Местопребывание человека заключает в себе и хранит в себе явление того, чему человек принадлежит в своём существе. Это, по слову Гераклита, есть его «даймон», или «бог». Следовательно, даймон, как совестный феномен, обретается в открытой области, что подразумевает совершение поступков незаурядных, невынужденных, то есть – свободных ходов: только так явит нас нам. Отсюда – этос, как открытое пространство, является местом «встречи» с демоном, и, по-совместительству, топосом, или – открытым пространством, сама открытость которого позволяет почувствовать полноту бытия, а также его невозможную возможность. Даймон, как своего рода агент совести, есть посредник пограничного или межмирного пребывания. При этом «размытость» режима позволяет локализовать её как пятно междумирья, что не там, и не здесь, но – в точке пересечения времён: бывшего и не-бывшего.