Лета 7190. Хроника стрелецкого бунта. часть вотрая

Алексей Филиппов

Лета 7190. Хроника стрелецкого бунта. часть вотрая

1

Майя в 26 день нарекли государя царевича и великого князя Иоанна Алексеивича всеа Росии на царство. И ликовала вся Москва, прослышав такую весть. Некоторые смеялись, некоторые обнимались, и такие нашлись, что устроили плясовой круг на Красной площади – прямо у кремлёвской стены.

– Добились мы все-таки своего, – подмигивали друг другу весёлые стрельцы. – Нашли правду. Дали укорот злыдням неправедным. Теперь всегда по нашему будет.

Вместе со стрельцами радовались и посадские люди и крестьяне. Всем была по душе перемена в государстве. И как же не порадоваться, ежели самая верхняя власть на попятную пошла и народу уступила? Вот и веселилась Москва во всю ширь души своей расширокой…

И в тот же день пришли к подьячему Савелию Егозе домой стрелец Иван Извозчик и его товарищ Лешка Денисов.

– А мы к тебе Савелий по делу, – прямо с порога поклонился стрелец Денисов молоденькому подьячему. – Помоги нам в деле важном…

Савелий даже поперхнулся от такой чести: два стрельца стоят перед ним и с ноги на ногу переминаются, словно перед каким важным начальником.

– Конечно, чего ж не помочь-то, – быстро встал с лавки Егоза и пригласил чуть смущенных гостей за стол. – Садитесь к столу. Мы тут репу только из печки вынули. И квас вот…

– Не есть мы пришли, – отмахнулись от угощения стрельцы. – По делу мы к тебе. Слышали, будто писать ты складно обучен, так что помоги нам прошение Государям составить. Покаяться мы хотим да испросить кое-чего… Поможешь?

– Чего ж не помочь? – пожал плечами Савелий. – Помогу. Всё что по силам – исполню.

– Вот и добре, – улыбнулись стрельцы и присели к столу. – Приходи завтра поутру в слободу нашу. Мы тебе говорить будем, а ты запишешь как полагается.

Утро чуть свет пошёл подьячий Савелий Егоза в Стрелецкую слободу, а там его уже ждали. Провели в самую просторную избу, посадили за стол, поставили перед ним кувшин кваса, положили бумагу, перо, чернила и сказали – пиши.

– А чего писать-то? – оглянулся Савелий на стоящих за его спиной стрельцов.

– Первым делом напиши, – поскрёб пальцами щеку Алексей Юдин, – что, мол, челобитная это. Дескать, пояснить малость хотим, как там всё получилось-то…

Подьячий обмакнул перо в чернильницу и стал неторопливо, старательно выводя каждую букву, писать.

«Надворная пехота челобитье в бунтовании на Москве:

Ц.г. и в.к. Иоанну Алексеевичю, Петру Алексеевичю в.В.и М. и Б.Р.с.»

– Ты напиши, – тронул Савелия за плечо Юдин, – что, мол, стрельцы Государю челом бьют…

– А чего это только стрельцы? – сразу заволновались все, в избу сумел пройти. – От всех поклон передай, от пятидесятников, десятников… От урядников, от солдат тоже… И про пушкарей не забудь помянуть! Слободских тоже помяни! Кадашевских! Нас с Конюшенной тож! И затинщиков! И купцов! Всех помяни! Да позабористей пиши! Позабористей!

Савелий кивнул и продолжил водить пером по бумаге:

«бьют челом холопи ваши пятидесятники и десятники, и рядовые московских приказов стрелцы, и урядники, и гостинных разных сотен салдаты всех полков и пушкари, и затинщики, и гости и гостинных сотен, и кадашевцы, и дворцовые, и Конюшенной слободы, и сиротываши посацкие люди и холопы ваши ямщики всех слобод».

– Теперь пропиши, – опять взялся подсказывать Юдин, – что пришли мы к палатам царским не просто так, а по делу важному…

– Не так, – перебил стрельца пятидесятник Михайлов, – напиши, мол, по божьему повелению мы пришли, за государей наших с нечистью сражаться. За них, стало быть. Ну, и чтоб с Долгоруких, с начальников нашего приказа спросить за непотребства разные.

И подьячий стал писать.

«В нынешнем, государи, 190 году майя в 15 день изволением всемогущего бога и его богоматери и пречистыя девы в Московском Российском государстве учинилось побитие за дом пречистые богородицы и за вас великие государи и за всё ваше всетлое прецарское величество за мирное порабощение и неистоство к вам, великим государям от великих к нам их налог и обид и от неправды в царствующем бога спасаемом граде Москве бояром князь Юрью да Михайле Долгоруковым за многие их неправды и за похвальныя слова без ваших великие государи указов нашу братию безвинно бив кнутом и ссылали в сылки в дальние городы».

– А ещё пропиши, что Долгорукий деньги наши умыкнул, – закричал Юдин на ухо подьячему и тот записал.

«да он же князь Юрья Долгорукова будучи у ваших государских дел в Стрелецком приказе нам, холопьям вашим учинил из вашей казны денежную и хлебную недодачу».

– А ещё про подручника Долгоруких дьяка Иванова не забудь написать, – крикнул кто-то на ухо Савелию, – как он обещался нас всех на стене Земляного города повесить. Потому и убили мы его…

«а дьяка Лариона Иванова убили мы за то, что он Ларион Иванов похвалялся , хотел холопами вашими, безвинно обвесить нами весь Земляной город да повесить нас вместо зубцов Белого города; да у него ж, Лариона взяты гадины со змеиным подобием».

– Не забудь ещё про Григория Ромодановского помянуть, – толкнул локтем подьячего пятидесятник Михайлов. – Обскажи, как в изменах его мы заподозрили.

«А князя Григорья Ромодановского убили мы за его к вам великим государям измены и нерадение, что он будучи на ваших государских службах, ваших служивых людей увёл из города Чигирин, сдав его турским и крымским людям с вашею государской всякой казною. И, забыв страх божий, с турскими и крымскими людьми письмами ссылался».

– А ещё пропиши, – теперь приступил к Савелию Юдин, – что Ваньку Языкова сгубили мы не зря. – С полковниками нашими был он заодно!

«А Ивана Языкова убили за то, что он, стакался с прежними нашими полковниками, налоги нам великие чинил, взятки великие имал и полковникам на нас наговоривал».

– А ещё скажи! – кричали от двери. – Что Матвеева да доктора с помощником его Гутменешем за зелье их зловредной погубили мы. И про Нарышкиных объяснить не забудь! Прибили мы из на злобу, какую они на государя Ивана Алексеевича замышляли!

– И Фёдора Алексеевича они погубили!

«А боярина Артамона Матвеева, и Данила дохтура, и Ивана Гутменша и сына Данилова побили за то, что они на ваше царское пресветлое величество злоотравное зелье, стакаясь меж собой, составляли. И с пытки Данила винился. А Ивана да Афанасья Нарышкиных побили за то, что они мыслили злое против государя Ивана Алексеевича. А ещё, преж всего они блаженные памяти на брата вашего Фёдора Алексеевича мыслили всякое зло; и за такое зло сосланы были в ссылки».

– Про полковников Дохтурова и Горюшкина не забудь прописать, – кричали из толпы, которая собралась вокруг стола. – В кнуты они нас били! И ещё про сына дьяка Иванова помяни, дескать, не донёс он на отца своего подлого, а потому и пострадал!

«А полковников Андрея Дохтурова и Григорья Горюшкина побили мы за то, что они будучи на ваших государских службах, ругаяся, нашу братию били кнутом и батоги без вашего государского указа до смерти. А думного дьяка Лариона Иванова сына Василия убили за то, что он, ведая у отца своего на ваше государское величие злотравные гадины, в народе не объявлял».

– Про Оверкия Кириллова отпиши, – орали стрельцы. – Взятки он брал да налоги придумывал непомерные! А боярин Салтыков Пётр с сыном своим Федькой замышляли государя Ивана Алексеевича с крыльца сбросить! И подменить хотели Ивана Алексеевича отродьем бесовским! А вместо государя нашего Ивана Алексеевича хотели Ваньку Нарышкина на трон посадить!

«А думного дьяка Оверкия Кириллова убили за то, что он, будучи у вашего государского дела, со всяких чинов людей великие взятки имал и налогу всякую неправду чинил. А боярина Петра Михайловича Салтыкова и сына его Фёдора Петровича погубили мы за то, что, умасля воровски людей князь Юрья Долгорукого с товарищи выдали Фёдора Салтыкова за Ивана Нарышкина и велели его, Фёдора, с крыльца сбросить. А отец его противился».

– Ещё про дьяка Дорофеева запиши! И про полковника Кузьмина!

– Хватит! – топнул ногой пятидесятник Михайлов. – Хватит каяться! Давайте своё просить! Запиши Савелий насчёт столба памятного. Пусть ставят его на Красной площади, и каждый пусть помнит о еаре нашей, какая любого за непотребства настигнет. От всех нас спрашивай.

«И мы холопи ваши, побив их, князь Юрья Долгорукого с товарыщи, за их всякие неправды и измены ныне мы бьём челом и просим у вас, у великих государей вашего царского пресветлого величества милости всего Московского государства все служивые люди и гости, и Гостиггых сотен, и кадашевцы, и дворцовые, и конюшенных слобод, и посацкие люди и ямщики всех слобод, чтобы за наши многие службишки и за верность пожаловали великие государи и указали среди своего Московского государства учинить в Китае городе на Красной площади столб и тех побитых злолихоиметелев, хто за что побит, на том столбе имена подписать, чтоб впредь иные, помня ваше государское крестное целование, чинили правду».

– А ещё пропиши, – теперь Юдин дёргал подьячего за рукав. – чтоб никто и никогда нам о наших деяниях этих не поминал и никаких расправ над нами не пожелал. Ни кнутом бить, не в ссылки слать…

«и во все приказы и во все солдацкие полки, и пушкарем, и гостем, и в Гостинной сотне, и в Кадашевской, и в конюшенные, и в черные и в ямские слободы дать нам ваши государские жалованные грамоты, чтобы на Москве и на ваших государских службах и в городах нас московских приказов стрельцов и салдат, и пушкарей, и гостей, и Гостинной сотне, и в Кадашевой, и в дворцовые, и в конюшенные, и в чёрные и в ямские слободы Московского государства бояре и околничие, и думные люди, и весь ваш государский сигклит, и иные кто бы нас поносными словами и бунтовщиками, и изменниками не называл и бес вашего государского указа, и бес подлинного розыска нас, холопий ваших, и всяких чинов людей никово в ссылки напрасно не ссылали и безвинно кнутом и батогами не били и не казнили, потому что служим искони века вам великим государям со всякою верностью и безо всякие измены».

– Ещё напомни, – пробрался сквозь галдящую толпу поближе к подьячему стрелец Севастьян Фёдоров, – что товарищи наши головы за них складывали и мы готовы всегда. А измены от нас в ратном поле никогда не было. Всегда на битву без гопота шли, ничего себе не прося…

«и нигде на ваших государских службах измены и прослуги, и градом задач от нас не бывало; и складывали свои головы на ваших государских службах за дом пресвятые богородицы, за вас великих государей, за веру христианскую кровь свою проливаем и против ваших государских неприятелей бьёмся, не щадя головы своей, и ныне стоим и служим, и радеем за дом богородицы, за ваше царское пресветлое величество и грабительства на ваш царский дом от нас не было…»

– Теперь про деньги за походы пропиши, – опять принялся командовать пятидесятник Михайлов. – Мало по два рубля. Всё же за свой счёт приходится покупать: и одёжу, и корм лошадям, и всё пропитание в пути.

«А когда по вашему государскому указу бываем мы, холопи ваши, посланы на ваши государские службы, и нам, холопям вашим, для ваших государских служб даётся на подъём ваше государское жалованье по два рубли человеку; и на те деньги покупаем лошадей и всякую служилую рухледь, и на дорогах и на службах лошадям покупаем корм на своими денгами и, избываем с себя платьишко, корм себе своими денгами: и от того денежного малого подъёму разоряемся мы, холопи ваши, вконец без остатку».

– Про пушки напиши! – кричали пушкари. – Раньше-то на всё деньги давали: и на ремонт станков под пушкой, колёс, и на знамёна, и на барабаны! Денег мало дают, вот мы сами всё и выворачиваемся!

«А которые под пушками станки и колёса окованы были в разных городах для ваших государских служеб и посолских выездов разными образцами и знамёна и барабаны и всякие припасы под новое строение деланы выворотом из ваших государских полугодовых жалованьев, и из наших паев великими выворотами; а преж, государи, сего, при прежних государях то под новае строение давано из вашей государской казны, а не из наших дачь».

– Еще пусть напишет, что Кадашевскую слободу никто не трогал! – орал прорвавшийся к столу хмельной мастеровой. – Дьяки жилы порой норовят вывернуть!

– Хватит жалиться, – отодвинул крикуна пятидесятник Михайлов. – Надо лучше прописать, чтоб тех, кто попрекать нас за буйство будет или розыски какие чинить по этому делу , непременно чтоб всех наказывали без пощады. Не зря же мы на войнах кровь проливали! И пусть все это знают. Так пропиши!

«Государи цари и великие князья! Пожалуйте нас, холопий своих, за наши многие службишки и за кровь, и за раны, за полонное терпение и за осадное сидение, велите государи, против сего вышеписанного челобитья свой великий государь милостивый указ учинить. А кто нас холопей и сирот ваших, учнёт называть какими поносными словами или бунтовщиками или грабителями, и тех людей хто нас назовёт, и про то розыскать вправду, велите государи, тем свой великого государя милосердный разсмотрительный указ учинить без всякие пощады. А буде кто на ково такие слова направсно возведёт или по какой недружбе учнёт ложно бить челом, а о том подлинно сыщется , что он таких слов не говаривал, велите великие государи тем людям хто на кого напрасно возведет по то тому великие государи указы учинить безо всякой пощады; и о том дать ведомость в царственном граде Москве всяких чинов людям».

– А ещё надо просить, чтоб бабам нашим жалованье давали, пока в походе мы, – предложил Лексей Юдин. – А кнутами бы нас не били без ведома десятников и пятидесятников! А то развелось начальников на Москве, как собак у поварни, и каждый норовит кнутом. И чтоб работать на начальников не заставляли.

– Верно, надо прописать, – согласился Михайлов.

«А и на своих государских службах нам холопьям вашим, и без нас женушкам нашим и детишкам нашим велити государи жалование давали без отворотов всяких и от дьяков и подьячих без выкупу. И чтобы будучи у ваших государских дел, во всех приказах началным людям , дьяком и подьячим со всяких чинов людей никаких посулов не имать, вершить безволокитно. А начальные люди, кто у кого в приказах будет для своих прихотей за наши малые вины без ведома пятидесятников и десятников, и урядников рядовых салдат кнутом и батоги не бить. А что кому доведётся за какое дурно наказание или поучение учинить и о том мы, холопи ваши, впредь не за тех людей не стоятели. И велите, государи, на Москве и на своих государских службах, и едучи на службы по городам на всяких началных людей никакую работу работать».

Много чего ещё хотели стрельцы прописать, но кончилась бумага. На радость подьячего Савелия кончилась…

– Как кончилась бумага? – вытаращил глаза на подьячего Юдин. – Мы же про самое главное не написали. Про деньги. Про двести сорок тысяч… Обещали же…

– Раз обещали, так дадут, – ответил Юдину пятидесятник Михайлов. – Не абы кто нам обещал, а самые видные бояре московские. Им обманывать нас не с руки. А бумаги, Лексей, сам видишь нет. Надо было меньше про невеликие надобности кричать. А теперь – ау, брат… Кончается наше писание…

Савелий от письма устал неимоверно, а потому с превеликим удовольствием на самом краешке бумаги вывел:

«Цари государи и великие князья смилуйтеся!»

2

– Смотри-ка, Иван Михайлович, – молвил, утром встретив в палатах царских боярина Милославского, дворянин Венедикт Змеёв, – какую стрельцы писулю сочинили.

Милославский взял у дворянина свиток бумажный, долго читал, а потом спросил Змеёва.

– Хованский видел?

– Нет, не приходил пока Иван Андреевич.

– Как придёт, так сразу и покажи. Покажи да скажи, что ответ нам поскорее надо отписать, а то ещё не остыли угли стрелецкой злобы. Самая малость нужна, чтоб пожар раздуть, а нам сейчас пожар не нужен. Хватит.

Собрались бояре в Средней Золотой палате.

– Все читали? – боярин Милославский кивнул в сторону Никиты Ивановича Одоевского, которой держал в руках грамоту от стрельцов.

– Читали, – тяжко вздыхая, отозвались бояре. Ссориться со стрельцами не хотелось, а исполнить всё, что те просят получалось весьма накладно.

– Так чего делать будем? – спросил Милославский, глядя на главу Стрелецкого приказа Хованского Ивана Андреевича.

– Соглашаться надо, – утёр ладонью лоб Хованский. – Они ждут. Я сегодня с пятисотенными говорил, так вот те сказали: ждут стрельцы денег и когда столб памятный поставят…

– Не стрельцы, а пехота надворная, – усмехнулся боярин Одоевский. – Не обиделись бы пехоты эти…

– Не до шуток сейчас, Никита Иванович! – ударил ладонью по столу Хованский. – Надо успокоить стрельцов, а уж дальше видно будет.

– А не много ли мы им воли даём? – Василий Васильевич Голицын – глава Посольского приказа. – Им только палец дай…

– А ты попробуй не дай, – зло глянул на Голицына Хованский. – Забыл – чего у крыльца царского крыльца творилось?

– Не забыл, – чуть скривил лицо Василий Васильевич. – Да только я знаю наверняка: сколько злому псу костей не давай, но никогда добрым не станет…

– Хватит болтать! – поднял кулак Милославский. – Давайте ответ писать. Зовите писца.

– Не надо никого звать, – остановил поднявшегося боярина Матвея Пушкина. – Пусть вон Змеёв пишет. Он хитро умеет словами играть. Да и меньше ушей – меньше слухов.

Иван Андреевич глянул на своего помощника думного дворянина Венедикта Андреевича Змеёва и тот проворно подвинул к себе бумагу и взял перо.

– Ты пока давай сам пиши, Венедикт Андреевич, – кивнул Хованский. – Сам понимаешь, от имени государей жалованная грамота эта будет, перепиши – чего там стрельцы в своей челобитной написали, а мы пока о важном подумаем.

Писал Венедикт Андреевич долго, так долго, что стали со лба капли пота на бумагу капать. Пока дворянин писал, бояре спорили с чего бы начать стрельцов жаловать и решили, что для начала надо запретить против стрельцов поносные слова говорить, но о наказаниях за нарушение запрета того, решили не поминать. А записать это как-нибудь помудрёнее. И Змеёв написал в Жалованной грамоте:

«И нам бы, великим государям, пожаловати их за их многие службы и за крови, и за раны, и за полонное терпение, велети против сего их вышеописанного челобития наш, великих государей, милостивый и разносмотрителной указ учинить . А кто их учнёт называти всякими поносными словами или бунтовщиками и грабителями , и тем людям кто кого назовёт, про то розыскав вправду, велети нам наш великих государей милостивый и разсмотрительный указ учинить безо всякой пощады. А буде кто на кого такие слова напрсно возведёт или по какой недружбе учнёт ложно бить челом, и о том подлинно сыщется, что он таких слов не говаривал, и тем бы люде м, кто на кого напрасно возведёт, по тому же наш великих государей указ учинить безо всякой пощады; и о том дати ведомость в царствующем граде Москве всяких чинов людем».

Насчёт того, чтобы жалование женам и детям давать безо всякого выворота от дьяков и подьячих велели бояре написать просто и понятно. Так Змеёв и написал.

По поводу отмены наказаний за малые вины, тоже написали, как стрельцы спрашивали только стой разницей, что без ведома рядовых солдат кнутом наказать можно. Без ведома пятидесятников, десятников урядников бить кнутом нельзя, а вот спрашивать рядовых солдат перед наказанием простых солдат необязательно. Нечего их баловать лишним спросом.

– И вот ещё чего, – сказал боярин Хованский, когда с наказаниями решили, – просили меня стрельцы передать государю, что хотят они вместе с посадскими людьми за расходами казны следить, мол, чтоб не воровали, те кто к казне доступ имеет.

– Чего?! – словно раненый зверь взвыл Никита Иванович Одоевский, совсем недавно поставленный ведать Большой казной. – Чтоб за мной стрельцы да посадские следили? Ни в жизнь!

– Хотите, – пожал плечами Хованский и посмотрел на бояр, – давайте не будем писать, но что мне стрельцам по этому поводу ответить? Сказать, что не хотим просьбу их исполнить?

– Так и скажи! – быстро поднялся из-за стола Одоевский. – Всяк сверчок знай свой шесток! Ишь чего удумали: казной распоряжаться хотят!

– А ты не горячись так, Никита Иванович, – глянул на Одоевского Милославский. – Сгорча столько палок наломать можно, что потом не расхлебаешь. Давайте подумаем – как сделать там, чтобы и волк был сыт, и теляти цел.

– И как же так сделаешь? – поднял глаза на Милославского глава Сыскного приказа Василий Семёнович Волынский. – Тут стрельцов точно кто-то надоумил, что после бога деньги дело первое, вот они хотят при т этом первом деле состоять. И тогда сам государь у них позволения станет просить.

– Какого ещё позволения? – сдвинул брови Одоевский.

– А как же! – приложил руку к груди Волынский. – Захочет государь воевать, повелит из казны денег на поход ратный взять, а стрельцы ему не дадут.

– Это ты уж через край хватил, – махнул рукой Милославский. – У нас такого никогда не будет…

– Конечно, – подхватил слова Милославского и Хованский Иван Андреевич, – стрельцы-то, о чём говорили: чтоб только их при выдаче царского жалования не обманывали. Подозревают они, что при выдачах денег у дьяков с подьячими много к рукам прилипает. Вот они и хотят, при выдачах всегда догляд был.

– И пусть будет догляд, – кивнул Иван Михайлович Милославский, – только не стрелецкий, а людей торговых – гостей да людей из Гостинной сотни, пусть ещё из посадских людей кого-нибудь возьмут. А как спросят стрельцы, их к догляду казны не допустили, так им Иван Андреевич скажет: одних дело воевать, а других деньгу считать. Ни к чему чёрту угольем играть. Иван Андреевич сумеет сказать что надо и как надо. Здесь уж не сомневайтесь… Следить за казной пусть будут люди выборные, а кто выбирать их будет – скажем, а раз указания такого нет, то и нам самим сделать этот выбор не возбраняется. А тех, кого выберем будем почаще посылать по городам долги собирать, чтоб особо под ногами не мешались. А в города те пусть стрельцы с ними едут. Поняли, чему клоню?

– Только всё равно надо, как-то намекнуть, – поджал губы Одоевский, – чтоб стрельцам и прочим солдатам при дележе не быть.

– Намекнём, – кивнул Милославский и посмотрел на Змеёва. – Пиши! Да позабористей как-нибудь…

«И у нашей великих государей казны у денежного збору быть выборным людям изо всех посацких, черных сотен, из гостей и из Гостинной сотни в приеме и в росходе во всех приказех по тому, чтоб нашей государственной казне порухи не было. А которые наших государских городах, на кабаках и в таможнях, и во всяких зборах, сидят головы и полуголовья , и в тех считать на городах по книгам и денги присылать без посулов. А которые наших, великих государей денги на гостях и Гостинных и Суконных сотен долг, и на них выбирать, а впредь им в долг нашей великих государей казны не давать, потому что де дьяки и подьячие нашей великих государей казну дают ис посулу многие годы, а на гостях и Гостинных и Суконных сотен и на всяких чинах из людей на Москве долговые денги выбирать по нашему великих государей разсмотрению. И их, стрелецких и салдацких полков, на наших великих государей службах посылать по очереди полками без выписок и на наших великих госудорей службах в городех быти им погодно. А на наших же великих государей житных дворах у хлебного приёмуа и раздаче быти бы в целовальниках ис черных сотен посацким людям, а не из них московских полков стрелецких людем».

– Давайте, теперь о столбе памятном напишем, – вздохнул Хованский. – Без него никак нельзя, уж очень они за столб этот радеют. И ещё просили упомянуть, что наказывать стрельцов нельзя.

– Со столбом всё ясно, – подошёл к окну Милославский, – пусть строят, а вот счёт наказаний надо упомянуть, что по государеву указу наказать всё же можно. Так вернее будет. Пиши Венедикт Андреевич…

« И мы, великие государи, указали по челобитью их, московских стрелецких полков и салдат и всех вышеописанных чинов людей в Китае на Красной площеди зделать столп и кто за что побиты подписать. А их надворную пехоту и салдат и пушкарей, и гостей, Гостинных сотен, и чёрных слобод посацких людей, и ямщиков на Москве и на наших великих государей службах и в городех бояром нашим и окольничим, и думным людям, и никому бунтовщиками и изменниками не называть и без имянного нашего великих государей указу их и никаких людей казнить и в ссылки ссылать и бес подлинного розыску наказания чинить не велели, а велели винным за всякие вины чинить указ по розыску, смотря по винам, кто чего достоин».

– Давайте ещё укажем, – сказав князь Голицын, недовольно поморщившись при упоминании о памятном столбе, – что стрельцы тоже не будут на бояр напраслины возводить, и расспрашивать из, толпой окружив. И если сами стрельцы и прочие люди буйствовать станут, то их тоже к порядку призвать следует. Пиши Змеев и об этом…