Академия

Прощание со Львом Лазаревичем и Фирой было по-российски теплым. Уже потом, позже, пребывая в Шотландии, Варфоломей с долей грустной растроганности вспоминал своих случайных знакомых, как единственных искренних и участливых людей, встретившихся ему во время непростого и, как оказалось, опасного путешествия…

Представители Академии терпеливо подождали, пока завершится сцена трогательного прощания, и только после этого пригласили Варфоломея следовать за ними. Странно, но Варфоломею вдруг совершенно расхотелось куда-либо идти. Как будто это вовсе не он еще полчаса назад больше всего опасался остаться здесь в аэропорту никем не востребованным, как забытый багаж. Он обернулся и увидел, как Лев Лазаревич с женой тоже взволновано смотрят ему вслед. Он еще раз прощально помахал им рукой, уже садясь в машину.

– Первый раз за границей? – улыбаясь, по-русски спросила его девушка.

– Да, – ответил Варфоломей. – А как вы догадались?

В ответ девушка усмехнулась:

– Сама была точно такой месяц назад.

– Какой? – поинтересовался Варфоломей.

– Да вот такой же бестолковой, как вы. Мы, впрочем, еще не познакомились. Снежана, – протянула она руку.

«И верно Снежана», – подумал Варфоломей, разглядывая ее неправдоподобно светлые волосы.

Девушка опять громко рассмеялась:

– Ну, совсем еще дикий! Кстати, запомни: все инплинисты приветствуют друг друга словами: «Олы нол», что значит – «Все вместе». Запомни, чтобы не попасть впросак. Олы нол! – повторила она еще раз.

– Олы нол! – смеясь, отозвался Варфоломей.

Эта подсказка весьма пригодилась Варфоломею, когда он через некоторое время переступил порог Эббот-Хилла.

Глава десятая

«ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ ЭББОТ-ХИЛЛ» – крайне солидная вывеска, которыми в России обычно украшают банки, сияла золотым буквами по черному мрамору на одном из двух небольших зданий. Золотые буквы невольно внушали трепет, и Варфоломей, запрятав освобожденную было в аэропорту Лельку во внутренний карман пиджака, с почтительным волнением вошел вместе с сопровождающими в холл на первом этаже.

Холл так же, как и сияющая золотом вывеска, очевидно, был призван создавать у посетителей уважительное отношение к заведению. Изящные кожаные кресла и удобные диванчики, низкие журнальные столики должны были невольно наводить на мысль, что здесь обитают серьезные, деловые, а главное – состоятельные люди.

– Олы нол! – Молодой человек из тех, кого Варфоломей мысленно именовал образцовыми, вышел навстречу ему из-за стойки регистрации.

Снежана дернула Варфоломея за локоть, и он неуверенно пробормотал ответное приветствие.

– Держись смелее! – прошептала ему Снежана – кажется, она окончательно решила взять на себя роль его опекунши. Сама же она стояла с непроницаемой светлой улыбкой образцовой девочки.

Но клерк за регистрационной стойкой, похоже, не обратил никакого внимания на неуверенность и неловкость новоприбывшего. Взяв документы Варфоломея, он принялся что-то усердно набирать на компьютере, куда-то звонить, с кем-то совещаться.

«Сейчас скажут, что произошло недоразумение», – испуганно подумал Варфоломей, уже готовясь к тому, что сейчас его объявят непрошеным гостем, самозванцем. Но его опасения оказались напрасными.

– Мистер Тапкин, – проговорил клерк – он был вроде бы подчеркнуто вежлив, но в то же время чем-то неуловимо давал понять, что он снисходит до тебя, делает тебе одолжение. – Мистер Тапкин, вы слишком поздно приехали, так что все комнаты в жилом корпусе уже укомплектованы. Но руководство Академии, – и тут лицо клерка озарила лучезарная улыбка, – решило предоставить вам отдельную комнату – для VIP-персон. Вам, конечно, будет скучно одному, – тень сочувствия к Варфоломею чуть омрачила лучезарную улыбку, – но мы надеемся, что окажетесь довольны.

После этих слов Варфоломей получил наконец заветные ключи от номера и отправился вслед за Снежаной, которая добровольно вызвалась его сопровождать, полагая, видно, что оставлять его одного на первых порах не следует.

– Ух ты! Ну тебе и повезло! – совсем по-свойски воскликнула девушка, едва они оказались в номере. – Шикарно!

Это была уютная комната с большой кроватью, изящным письменным столом и креслом, а главное – с прекрасным видом из окна, за которым простиралась чистая гладь озера, обрамленного лесом и укрытыми легким туманом зелеными холмами.

– Смотри, даже старый замок виден! – восторгалась Снежана. Она уже распахнула окно, и густой, чистый воздух, настоянный на травах, подобно парному молоку, вливался в комнату. – Ну, ладно, везунчик, устраивайся и приходи к нам в гости.

Его опекунша еще раз с некоторой долей зависти осмотрела комнату и испарилась.

Оценить истинную причину такой зависти Варфоломей смог уже через час.

Развесив свой нехитрый гардероб и устроив Лельку в удобной коробочке под кроватью, он решил отправиться на разведку. Перед ним стояли две сверхзадачи. Первая была обыденная и элементарная: «Где бы тут поесть?» Вторая носила более глобальный характер: ему необходимо было понять, что именно привело сюда этих людей, слушателей Академии. И, конечно, посмотреть, как они тут живут. По каким законам, по каким правилам. С этими мыслями он и постучался довольно робко в комнату, куда его приглашала Снежана.

В ответ раздалось певучее «Во-ойдите!», и, перешагнув порог комнаты, Варфоломей остановился в некотором смущении. Ему почудилось: он оказался в положении одинокого мужчины, попавшего в плен к амазонкам. Комната, как выяснилось, была весьма плотно заселена особами женского пола. Варфоломей даже не сразу сосчитал, сколько здесь собралось женщин – от смущения все расплывалось и мельтешило у него перед глазами.

Тем не менее он выговорил с некоторой долей развязности:

– Ну как вы тут живете-можете?

Ответом ему был бурный взрыв веселья. Словно он спросил о чем-то крайне неприличном, о чем и спрашивать-то не полагалось.

– А ну-ка, замолкните! – раздался тот же самый певучий голос, на этот раз обращенный к обитательницам комнаты. И перед Варфоломеем возникла высокая, красивая особой чисто восточной красотой – чернобровая и черноволосая девушка.

– Мариам, – представилась она, но не протянула руки. – А вас как величать, если не секрет?

– Варфоломей, – неразборчиво пробормотал кандидат в Шерлок-Холмсы, как всегда, стесняясь своего нелепого имени и кляня себя за эту дурацкую стеснительность.

– Ой, как интересно! – подошла к нему еще одна девушка – явно славянской внешности: курносая, с рыжими конопушками, обильно усеявшими щеки и, подстать им, с такими же рыжими – огненными волосами. – А меня зовут Татьяна. Правда, не Ларина, – хихикнула она.

Но Мариам тут же ревниво отодвинула ее в сторону.

«Атаманша, – подумал про нее Варфоломей, – настоящая атаманша».

– Продолжим знакомство, – сказала Мариам. – Это у нас Лейла.

Лейла была худенькой, тихой девушкой. Если Мариам щеголяла в цветастом сарафане, то на Лейле было длинное темное платье, доходившее почти до пола. Это платье и длинная коса, как отметил Варфоломей, свидетельствовали о приверженности их обладательницы патриархальным обычаям. Тем не менее, улыбка, которой она одарила Варфоломея¸ навела его на мысль о том, что девушка эта далеко не так проста, как желала бы казаться: не всякий человек способен улыбаться одними губами, сохраняя при этом холодный, оценивающий взгляд. Под таким взглядом невольно хотелось поежиться.

– Ну что, девки, совсем засмущали парня! Дайте ему хоть оглядеться. Чайком бы лучше угостили, – теперь на авансцену выступила немолодая, по-домашнему уютная женщина совершенно обычной, ничем не приметной и потому не запоминающейся внешности, таких женщина Варфоломей постоянно встречал у себя в отечестве в магазинных очередях, в общественном транспорте – здесь же, в Шотландии, она, пожалуй, выглядела непривычно, едва ли не белой вороной.

– Ты садись, садись, не стесняйся, парень, – она провела его к крохотному, примостившемуся в углу тесной комнаты столику. И тут же перед ним возникла кружка с горячим чаем.

Приглашение оказалось как нельзя кстати, и Варфоломей, устроившись за столиком, с удовольствием приступил к чаепитию, отметив, что чай был заварен по-черному, прямо в кружке.

– Да, вот не сообразила пакетики захватить, – словно бы извиняясь, пояснила гостеприимная дама. – Кстати, Лариса Павловна я. Будем знакомы. Нам тут ведь еще долго вместе мыкаться. Простите, но здешнего мудреного приветствия я так и не запомнила, так что давайте по-нашему, по-простому: здравствуйте, Варфоломей, уж не знаю как вас по батюшке…

– Наверно, Евлампиевич, – тут же фыркнула Татьяна.

– Брысь! – сказала ей Лариса Павловна. – Дай с человеком поговорить. Он же новичок, ему все интересно. Так вот я и говорю: я привыкла по-простому…

– Это не простота, Лариса, – неожиданно вмешалась в разговор еще одна дама – постарше, с седыми, аккуратно собранными в узел на затылке волосами. – Это не простота, а элементарное нежелание соблюдать требования той веры, которую ты, по крайней мере, на словах приняла. И гордиться тут нечем. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не ходят.

– Ну, конечно, ты, Фарида, у нас, как всегда самая правильная! – с неожиданно выплеснувшимся раздражением откликнулась Лариса. – Вечно изображаешь из себя Бог знает что!..

«Э, – отметил про себя Варфоломей, – да тут, оказывается, уже кипят подспудные страсти…»

Неизвестно чем бы кончилась перепалка между Ларисой и Фаридой, но дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвалась Снежана. Варфоломей уже заметил за ней такое свойство: все делать стремительно, порывисто: не входить, а врываться, не открывать дверь, а распахивать, не смеяться, а хохотать…

И тут еще с порога она возвестила:

– Девочки! – ее взгляд упал на Варфоломея, и она на минуту запнулась. – Братья и сестры! То есть сестры и брат! Нас приглашают в конференц-зал. Там сейчас будет читать лекцию доктор Сайерс!

Собеседницы Варфоломея мгновенно прекратили ссориться и, приняв привычное постное выражение лица, поспешили к выходу. Варфоломею было жаль оставлять недопитый чай, но делать было нечего – он послушно последовал за женщинами.

Конференц-зал Академии вполне соответствовал общему стилю, царившему здесь, в котором благопристойность и скромность сочетались с ощущением деловой значительности и важности всего тут происходящего. Перед маленькой уютной сценой почтительным полукругом выстроились кресла, обитые красным бархатом, сама сцена была украшена изящной вазой с цветами. Мягкий свет, льющийся откуда-то сбоку, сразу настраивал на искреннюю задушевную беседу. Пока аудитория постепенно заполнялась, в зале звучала приглушенная мелодичная музыка, ровно работали кондиционеры, призванные снять напряжение, дать возможность присутствующим расслабиться, почувствовать себя раскованными. Движения вдруг приобретали плавность, тихие голоса начинали звучать так же мелодично, как музыка.

«А тут совсем неплохо», – констатировал Варфоломей, уютно устраиваясь в кресле, которое словно бы приняло его в свои объятья. Все это чем-то напоминало кабинет восстановительной психотерапии, в котором однажды у себя на родине довелось побывать Варфоломею.

Состояние отрешенности и расслабленности, в которое невольно погружался Варфоломей тем не менее не мешало ему с интересом наблюдать за окружающими людьми. А понаблюдать здесь было за чем.

Слушатели Академии инплинизма, очевидно, прибыли сюда из самых разных уголков планеты. Резкая немецкая речь соседствовала с арабским говором. Небольшая группа американцев, без которых, естественно, не обходится ни одно событие в мире, с чувством собственного достоинства расселись в первых рядах и уже успели заскучать. Шумные индусы, громко переговариваясь и жестикулируя, никак не могли определиться, где им сесть и потому невольно мешали всем входящим. Еще парочка человек неопознанной Варфоломеем национальности прошмыгнула в зал, и собрание, кажется, готово было начаться.

И все же как бы ни похожи были люди одной национальности, как бы вместе они ни держались, наметанный глаз Варфоломея уже различал среди них, по крайней мере, два типа слушателей, объявивших себя последователями инплинизма. К одной группе относились те, кого привела сюда личная неустроенность и неприкаянность, неудачи, разочарования, а то и трагедии, постигшие их на жизненном пути. Конечно, у каждого из них была своя судьба и свои проблемы, свои беды, но у всех у них в то же время было нечто общее. Этих людей можно было узнать по нервным, суетливым движениям, по изможденным лицам, по выражению глаз, в которых таилось отчаяние и почти фанатичная вера в своих новых кумиров. Именно с их помощью они надеялись пережить свое второе рождение, постичь некую истину, которая дала бы им уверенность в жизни.

К другой группе относились те, кого Варфоломей назвал бы скучающими туристами, кого занесло сюда скорее праздное любопытство, чем стремление обрести веру. На других слушателей Академии они смотрели с чувством явного превосходства, как, бывает, смотрят взрослые, умудренные жизнью люди на детей с их наивными надеждами и сказочными мечтами.

Конечно, эти впечатления были еще поверхностными, это было лишь то, что не могло не броситься в глаза сразу, с первого взгляда. Наверняка, присутствовали здесь и люди, не относящиеся ни к первой, ни ко второй группе, но, чтобы разобраться в них, требовалось время.

Между тем пожилой, высокий мужчина скандинавского типа по-хозяйски поднялся на сцену и предложил присутствующим начать собрание с молитвы. Тотчас зазвучала негромкая органная музыка.

– Мистер Линдгрен, директор Академии, – шепнула на ухо Варфоломею очутившаяся рядом с ним Снежана. Она и теперь не считала возможным оставлять его без своего руководства и опеки.

Молитву, как оказалось, в стенах Академии полагалось читать по очереди и на разных языках. Судя по всему, дело это для слушателей было привычное, и вся процедура проходила плавно, организованно, без заминок. После первых глубоких аккордов, на сцену начали один за другим выходить слушатели Академии и произносить слова молитвы – каждый на своем языке. Создавалось впечатление, что каждый из них передает эстафету своей веры следующему, при этом чувство, с которым читалась молитва, нарастало приобретая все большую силу и выразительность.

«Что ни говори, а трогает душу», – подумал Варфоломей и, словно бы вторя ему, Снежана прошептала:

– Здорово придумали, даже меня берет за сердце.

Эмоциональная, трогательная часть собрания подошла к концу, и доктор Линдгрен опять появился на сцене. На этот раз он был в образе радушного хозяина и вполне свойского человека.

– А теперь, дорогие братья и сестры, я спешу представить вам нашего нового гостя…

Варфоломей засмущался и невольно чуть приосанился. Но, как оказалось, напрасно. Речь, разумеется, шла вовсе не о нем.

– Нас посетил профессор Дэвид Сайерс, который только что вернулся с раскопок. Их он проводил в дельте Нила. Результаты этих раскопок, как, впрочем, и многое из того, что делает Дэвид, мы можем назвать сенсационными. Так что я уверен, его выступление будет необычайно интересно для всех присутствующих. Должен же кто-то, кроме меня, занимать ваше внимание.

Разумеется, это было сказано шутливо. И мистер Линдгрен рассмеялся первым, словно подавая пример слушателям. И зал дружно отозвался смехом и веселыми аплодисментами. Под эти аплодисменты на сцену выкатился маленький, круглый и абсолютно лысый человек. Вид у него был такой, как будто он оказался на сцене по чистому недоразумению. То ли это был хорошо отработанный прием опытного лектора, сразу таким образом привлекающего внимание к своей персоне, то ли и на самом деле он за время пребывания на раскопках в пустыне уже совсем отвык от публичных выступлений и терялся перед большой аудиторией. Он попытался приноровиться к микрофону, который был укреплен на стойке слишком высоко и когда ему это не удалось, зал опять развеселился, пытаясь своими советами придти ему на выручку. Впрочем, на сцену тут же пружинящей походкой вышел один из образцовых молодых людей и несколькими уверенными движениями наладил микрофонное устройство.

Все эти маленькие происшествия, как показалось Варфоломею, создавали атмосферу непринужденности и естественности, и он опять подумал – очень возможно, что подобные интермедии разыгрываются намеренно.

Наконец профессор Сайерс заговорил. С первых же минут его негромкий, мягкий голос словно заворожил всех. Он рассказывал о том, как небольшая экспедиция, преодолевая песчаные бури и разного рода административные препятствия и казусы, которые по мнению профессора порой оказывались пострашнее песчаных бурь, пробираясь через безводную пустыню, сумела все-таки найти гробницу египетского фараона Древнего царства Нормера Первого. Само существование этой гробницы до тех пор многие ученые считали лишь вымыслом, мифом, легендой, и вот наконец скептики были посрамлены, смелая научная гипотеза восторжествовала.

Повествуя о своей экспедиции, сам рассказчик увлекался все больше и больше, это его увлечение передавалось и слушателям, как будто они сами были причастны к тем трудностям и приключениям, которые выпали на долю профессора и его экспедиции. При этом казалось, что человечек на сцене преобразился, никого больше не смешила его блестящая лысина, его фигура – он больше не был ни неловким, ни неуклюжим, наоборот его речь, его жесты, его движение по сцене – а он, волнуясь, двигался почти беспрерывно – казалось, теперь были исполнены уверенности и силы.

Уже приближаясь к концу своего рассказа, профессор, вглядываясь в зал, вдруг радостно заулыбался.

– Я счастлив, что сегодня здесь присутствуют мои друзья и помощники, – произнес он и приветливо помахал кому-то, кто сидел в группе арабов. Многие из присутствующих стали оборачиваться, чтобы разглядеть, кого же так тепло приветствовал профессор. К удивлению аудитории, люди, к которым обратился доктор Сайерс, ответили ему молчанием. В этом странном молчании Варфоломею даже почудился оттенок враждебности. «С чего бы это? – тут же одернул он себя. – Просто наверно, арабы реагируют на проявление публичного внимания несколько по-иному, чем европейцы, только и всего…»

Однако и сам профессор, похоже, был озадачен, он замолк на мгновение, но затем продолжил свое повествование, подводя его, если судить по блеску глаз и набиравшему силу голосу, к кульминации.

– Дорогие друзья, – с какими-то особыми, звенящими интонациями, возвестил он, – сейчас я должен сказать вам то, что не сказал бы никому другому, ни в какой другой аудитории. – Он сделал торжественную паузу, обвел зал сияющим взглядом и произнес: – Во время этих раскопок наша экспедиция нашла то, чего искала, к чему стремилась. В руках у мумии фараона хранился манускрипт, который дает нам ключ не только к новому взгляду на человеческую историю, но и к новому прочтению Библии.

Пожалуй, ему не стоило делать это признание. Аудитория и так-то наэлектризованная его рассказом о приключениях и тяготах экспедиции, о таинственных раскопках, теперь возбужденно зашумела, по-разному реагируя на услышанное.

Одних явно возмутило, что этот человечек, выходит, замахнулся на святая святых, на Библию, на историю человечества уж, не авантюрист ли он, не сумасшедший ли? Другие жаждали тут же услышать подробности, узнать, на что именно намекает профессор. И правда ли, в найденном манускрипте заключена столь таинственная сила? На несколько минут аудитория стала неуправляемой. И профессор словно бы испугался такой реакции. Он умоляюще возводил вверх ладони, а потом вдруг сник и окончательно замолчал, опять превратившись в весьма комично выглядевшего лысого, упитанного человечка.

– Друзья! Друзья! – поспешил вмешаться доктор Линдгрен. – Мы, люди планетарного мировоззрения, должны с глубоким интересом и доброжелательным, – он сделал ударение на этом слове, – вниманием выслушивать любую точку зрения, любую версию человеческой истории. Как известно, мы не отвергаем ни одну религию, мы аккумулируем мудрость каждой из них, и доктор Сайерс сегодня, безусловно, оказал неоценимую услугу, рассказав о своих научных изысканиях. Уверен, что нам еще предстоит глубоко осмыслить все услышанное. А сейчас давайте поблагодарим профессора Сайерса за то, что он удостоил нас такой чести.

Когда под аплодисменты доктор Сайерс быстренько удалился, в зале опять воцарились спокойствие и умиротворенность. Снова зазвучала мелодичная негромкая музыка, а затем несколько юношей и девушек в черно-белой униформе исполнили незамысловатую песенку, явно самодеятельного происхождения, о любви и дружбе, для которых нет государственных и национальных границ и которые должны неминуемо и скоро воцариться во всем мире.

Усталость после перелета, после перенесенных в аэропорту волнений неожиданно накатила на Варфоломея и он, обрадовавшись, что сегодняшняя программа завершена, поспешил к себе в номер. Полумрак, царивший в его комнате и чуть колеблющиеся от прохладного вечернего ветерка занавески, казалось, приглашали погрузиться в сон и отрешиться от забот и переживаний. Он с наслаждением последовал этому беззвучному приглашению и уже забрался в постель, когда внезапное ощущение, что он в комнате не один, заставило его резко сесть.

Неясная, полупрозрачная фигура маячила в углу комнаты.

– Дедушка, это ты? – уже зная ответ, спросил Варфоломей. Ему казалось, что теперь, оказавшись за тридевять земель от родного города, столь неожиданно и решительно улетев оттуда, он вроде бы оставил там все свои сомнения и тревоги, которые настойчиво преследовали его последнее время. И, значит, никакие призраки, ни реальные, ни воображаемые не должны посещать его. Но, выходит, он заблуждался.

– Вот и ты, внучок, повторяешь мой путь, – негромко обратился к нему Петрович, и озноб пробежал по коже Варфоломея. – Вот и ты ищешь богов для поклонения. Я ведь тоже мечтал когда-то о всеобщем счастье. И не только мечтал, но и верил в него. И знал, что добыть его непросто. Послали нас как-то в конце двадцатых в одно село мироеда какого-то раскулачивать, – без перехода продолжил дед. – Отряд наш был маленький, но сплоченный. Все проверенные, убежденные, с огоньком, – дед невесело усмехнулся, – только один новенький паренек оказался среди нас, молодой совсем, он лишь недавно был прислан в наш отряд. Явились мы к этому мироеду, а у него семья человек пятнадцать, мужиков, кроме него, нет, все бабы, девки да дети малые. Мужик этот был не робкого десятка, с вилами на нас пошел. Ну, и порешили мы его… – Дед замолчал, очертания его фигуры заколебались, задрожали, и Варфоломей почувствовал, как словно бы холодная рука вдруг сжала его сердце. – А бабы, девки орут, – продолжал беззвучно говорить дед, но слова его, как ни странно, были слышны Варфоломею, – жена его, как пала ему на грудь, так больше и не встала. Но нас это не остановило. Начали мы всю эту прорву народу на улицу выталкивать. Только перья от перин летели. А командир наш, человек опытный в таких делах, стал соседей, которые собрались за забором, спрашивать: «Мужики-то их куда делись? Куда попрятались?» Вот тогда одна старуха и подошла к нему, к командиру нашему, и говорит: «А пойдем, милок, покажу я тебе, куда их мужики сховались…» И в дом нас заводит. «Вот, – говорит, а сама на стенку возле образов показывает, – погляди-ка на всех их мужиков, небось не убегут…» А там штук эдак пять фотографий парней в буденовках. Разные они все были – кто постарше, кто совсем молодой. Одно у них только общее было: черные ленточки над портретами. Я, конечно, к тому времени уж человек бывалый был, через многое прошел, много чего повидал, но тут мне не по себе стало, нехорошо, дурно стало. А паренек наш новенький, вижу, совсем побелел, и глаза у него несчастные. Зря мы его с собой взяли, я тогда еще подумал. И как в воду глядел. Повесился этот парнишка на следующий день. Совесть… – совсем уже тихо добавил дед и расплылся, исчез, оставив Варфоломея, который пытался понять, почему именно сейчас в дедовой ли, в его ли собственной памяти вдруг всплыла эта история.

Словно бы некий пароль или ключ подсказывал ему дед. Одно только теперь точно знал Варфоломей: и здесь, в Шотландии, за много километров от дома, ему никуда не деться от своих сомнений…

Глава одиннадцатая

Засыпая в своей уютной комнате под мерное колыхание занавесок, Варфоломей и не подозревал, что именно в это время в Академии происходили события, надолго омрачившие жизнь этого почтенного заведения. О том, что это были за события и как именно они развивались, Варфоломей узнал много позднее. По привычке, заведенной им с тех пор, как он возглавил частное детективное агентство, пусть даже и состоявшее из одного человека, он впоследствии попытался с подробностями и максимальной точностью восстановить все, что происходило в тот злополучный вечер, и даже подробно описал эти события, их главную участницу и причины, по его мнению, их породившие.