Академия

«Мистика!» – повторил он. Разумеется, прежде он никогда не верил ни в какие мистические совпадения, ни в какие знаки судьбы и тому подобное. Но сейчас… Сейчас жизнь, казалось, подбрасывала ему загадку, над которой ему предстояло поломать голову.

«Это необходимо осмыслить», – сказал он сам себе, как говорил не раз, когда оказывался в сложных ситуациях. Так или иначе, но за время своей службы в милиции, он привык к протокольной точности формулировок.

«Если ты себя чувствуешь в тупике, если чего-то не понимаешь, не ленись протянуть руку к книге», – так говаривал один из его преподавателей.

Теперь, похоже, Варфоломею не оставалось ничего другого, как последовать этому совету. Вот только в каких книгах искать ответы на те вопросы, которые смутно бродили в голове Варфоломея. Неуверенной – или как он сам выражался в таких случаях – «макаронной» походкой он приблизился к книжному шкафу. За годы службы он умудрился скопить неплохую юридическую библиотеку.

«Ну-ка, что там у нас пишут по этому поводу? – проговорил он, перебирая свои книжные богатства, и тут же осекся. – А собственно, по какому поводу? Что я хочу найти?» В том-то и беда, что все его ощущения и догадки, которые сейчас тревожили его, были неясными, весьма туманными, никак не складывались в сколько-нибудь отчетливые формулировки.

В задумчивости Варфоломей полистал толстый том истории криминалистики. Чего тут только не было! Казалось бы, на любой случай жизни здесь можно было отыскать криминальный пример. Но Варфоломею эта толстенная книга никак не могла помочь. И верно – что криминального в том, что он по глупости свалился в полынью? Вот если бы его туда подтолкнула чья-то рука – тогда другое дело.

«Что-то я совсем не в ту сторону поехал, – остановил сам себя Варфоломей. – Бред какой-то».

Рядом с «Историей криминалистики» притулился «Справочник по судебной медицине» в небесно-голубой обложке.

«Это, пожалуй, нам тоже ни к чему. Дело до этого, слава Богу, не дошло. А ведь могло дойти, вполне могло! И рассматривал бы, матерясь, какой-нибудь опер мое бездыханное тело, вытащенное из проруби…» – Варфоломея даже передернуло – будто ледяная тьма опять навалилась на него. Мелкий озноб пробежал по спине.

«Так, что дальше? «Учебник дактилоскопии». Ну, это совсем из другой оперы. Да и что, собственно, я надеюсь найти? Глупо! Если бы взглянул на меня сейчас кто-нибудь со стороны, наверняка бы решил, что человек не в своем уме. Вот уж поистине: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».

Что все-таки с ним произошло? Что? Чудо? «Как я, подобно Ионе, вышедшему из чрева кита, выбрался из проруби живым?..»

«Подобно Ионе, подобно Ионе…» – повторил он.

И вдруг его осенило.

«Ну, конечно же, как я раньше не подумал!»

На самой верхней полке его шкафа хранилась старая, иже изрядно зачитанная Библия. Когда-то он, будучи еще совсем молодым, полным энтузиазма сотрудником милиции, помог одной старушке отыскать ее кота, вероятно, очень охочего до женского пола. Кот затаился на чердаке и оказывал яростное сопротивление стражу порядка, но Варфоломей, изловчившись, все же сумел запихать его в хозяйственную сумку. Так и принес этот истошно мяукающий багаж старушке, в результате чего надолго стал в отделении объектом шуток. Однако сама старушка не видела в его поступке ничего смешного, а наоборот, была уверена, что он совершил благородное дело. И, едва не плача от счастья, вручила Варфоломею, несмотря на его упорное нежелание принимать подобный дар, эту старую Библию. «Бери, бери, сынок, в трудную минуту она тебе пригодится», – сказала старая женщина.

«Вот ведь, как все оказывается связано в нашей жизни. И этот давний его поступок, и фотография деда, и Библия, и те смутные загадки, что мучают его сейчас… Выходит, ничто не бывает случайным, все предопределено, все имеет свой смысл, надо только уловить его», – размышлял Варфоломей, приставляя стремянку к шкафу, чтобы добраться до Священного писания иудеев и христиан.

Он никогда не отличался набожностью, но Библию иногда почитывал, содержание ее знал, поскольку считал, что каждый мало-мальски образованный человек должен быть знаком с этой книгой.

Достав ее, он тут же погрузился в чтение, сидя прямо на верхней ступеньке стремянки. К своему удивлению, он обнаружил, что вроде бы знакомый текст предстает перед ним совсем по-иному, чем прежде.

То, что раньше казалось ему сказкой, легендой, ну, в крайнем случае, поучительной притчей, теперь вдруг словно бы проникало к нему в душу, вызывая в душе ответный отзвук. Каждое чудо, совершенное Спасителем, теперь уже не казалось ему выдумкой, а волновало его так, будто он сам был причастен этому чуду.

Уже закрыв Библию, он долго сидел в молчаливой задумчивости. Что-то странное творилось в его душе.

«Уж не креститься ли мне», – неожиданно подумал Варфоломей и даже попробовал – получится ли? – осенить себя крестным знамением, но тут стремянка под ним угрожающе заскрипела и зашаталась. Так что Варфоломей поспешил с нее слезть, прихватив с собой Библию.

Он устроился, было, на диване, но болезнь, никак не желавшая отпускать его, напомнила о себе, обдав противной слабостью. Он лег, однако лежать было тоскливо, и он привычно щелкнул пультом телевизора.

Телевидение, как всегда, умудрялось по всем каналам гнать одну рекламу, и Варфоломей уже совсем собрался выключить эту бодягу и попытаться уснуть, как вдруг его внимание привлекла трансляция какого-то богослужения. Передача, как нельзя больше, соответствовала его теперешнему настроению – казалось, кто-то и впрямь заботился о том, чтобы обратить его в веру.

В первые минуты Варфоломей с некоторой долей умиления и растроганности разглядывал пухлых мужчин, облаченных в золоченные, торжественные одеяния. Их лица были исполнены благостной сосредоточенности. Но несмотря на то, что душа его уже была почти готова припасть к ногам православной церкви, его ум, всегда склонный к скептическому анализу, одержал победу. Вероятно, это была бесовская победа, но все же победа. С церковными ритуалами он еще готов был смириться, хотя глаз его отмечал, что движения служителей церкви выглядели заученными, механическими. А мерное, однообразное помахивание кадилом, производимое пузатым священником, порой отчего-то производило комическое впечатление. Однако Варфоломей отгонял от себя эти суетные мысли и старался преисполниться серьезности. Но когда камера запечатлела лица двух весьма известных политических деятелей, один из которых, как хорошо знал Варфоломей, еще относительно недавно был секретарем обкома по идеологии, а следовательно главным борцом с религиозным мракобесием, тут уж Варфоломей не мог удержаться от саркастической усмешки. Сейчас деятель этот не совсем умело, но истово осенял себя крестным знамением. «Интересно, – неожиданно подумал Варфоломей, – ходит ли этот новообращенный верующий на исповедь. И если да, то в каких грехах исповедуется?»

Рядом с бывшим партийным идеологом стоял один из воротил теневой экономики, миллионер, как утверждали газеты, и тоже беспрерывно и мелко-мелко крестился. Его лицо так и светилось набожностью.

«И ты тоже жаждешь стать таким же, оказаться в этой компании?» – нашептывал внутренний голос Варфоломею.

И тут раздался громкий и весьма продолжительный звонок в квартиру. Так нагло звонить мог только его старый друг и бывший сослуживец Василий Цветков. То ли его профессиональная привычка действовать решительно и устрашающе, когда группа захвата рвется в пристанище очередного бандита, то ли просто жизнелюбивый, энергичный характер побуждали Цветкова, надавив на кнопку звонка, не отпускать с нее свой палец до тех пор, пока враг не капитулирует.

И стоило только Варфоломея, даже не спросив «кто», открыть дверь, как еще с порога на него обрушилась гневная тирада его давнего товарища.

– Ну, знаешь! Друг называется! Сидишь тут, бездельничаешь, предаешься лени, а я тебе, что, свиноферма? Или живой уголок в детском саду? Сдал мне свое гнусное животное на один день, а сам скрылся на две недели! Нет, так настоящие друзья не поступают! И не делай вид, что ты ничего не понимаешь!

Варфоломея ничуть не удивил и не обидел подобный напор его друга. Между ними давно была принята именно такая грубовато-смешливая форма общения. Встречаясь, теперь уже не так часто, как прежде, они всякий раз словно бы начинали некую игру, где Варфоломею обычно отводилась роль этакого непонятливого недотепы, а Цветкову – бывалого начальственного солдафона. Нередко таким образом они разыгрывали целые сценки, потешая друг друга.

И сейчас Варфоломей сразу включился в игру.

– Уж вы простите меня, бестолкового, но я не понимаю причины вашего гнева. О какой свиноферме вы изволили говорить? Ты, что занялся животноводством? Я всегда говорил, что нынче нашему брату без дополнительных источников дохода никак нельзя. В высшей степени похвально! Я вот тоже пытался с помощью рыболовства поправить свое бедственное положение, но маленько не удалось… Надеюсь, у тебя дела пойдут успешнее.

– Вот я тебе сейчас покажу животноводство! – Василий засунул руку за пазуху, и перед лицом Варфоломея возникла возмущенно пищавшая морская свинка.

– Ах, вот ты о чем! – воскликнул Варфоломей, словно до него и впрямь лишь теперь дошло, чем были вызваны возмущенные эскапады его друга. – Каюсь, каюсь. Виноват, гражданин начальник. Но тут, понимаешь ли, в дело вмешались экстраординарные события. Пойдем на кухню, чайку хоть попьем. Я тебе все расскажу.

– Чайку – это хорошо, – уже смягчаясь, проговорил Цветков. – От рюмки чая я никогда не откажусь. Ты только Лельку свою забери, а то моя благоверная уже грозится меня вместе с ней из дома выгнать. «Не могу, говорит, жить с грызуном». Одного обжоры – это она про меня, значит, с меня вполне хватит. Ну, ладно, давай выкладывай, что у тебя там.

Цветков основательно расположился за шатким кухонным столом и приготовился слушать. Причем его добродушно-смешливое выражение лица – этакого ротного шутника-балагура разом неуловимо изменилось, теперь перед Варфоломеем сидел невольно вызывающий уважение своей внушительностью, серьезный человек с проницательными глазами.

«Да уж ничего не скажешь, Цветков – истинный профессионал, до мозга костей, – подумал Варфоломей. – Умеет мгновенно входить в образ. Актер! Одну маску снял, другую надел. Да без этого в нашем деле и нельзя».

Он поведал другу все, что с ним произошло за последние дни, все свои злоключения, утаив только таинственные посещения деда – расскажи Цветкову такое, тот наверняка решит, что у его друга окончательно поехала крыша. И, возможно, прав будет.

Василий слушал друга внимательно, не прерывая. По лицу его было видно, что рассказ Варфоломея произвел на него сильное впечатление.

– А ведь с тобой, братец, настоящее чудо приключилось. Тут и уверовать не долго, – словно бы угадав недавние мысли Варфоломея, полушутя, полусерьезно сказал он.

Но Варфоломей шутить был не склонен.

– Знаешь, – со всей серьезностью сказал он, – я и сам об этом думал. Я бы, честно говоря, и уверовал бы, но только… Как бы тебе сказать… Во что-то другое, но не в это… – и он кивнул в сторону телевизора, на экране которого толстый священник продолжал размахивать кадилом. – Боюсь я этой помпезности, и фальши не выношу, лицемерия. Или я чего-то не понимаю… – закончил он сокрушенно.

– Да… – задумчиво протянул Цветков. – Сложный это вопрос. Без поллитры не разберешься. Не такие головы, как наши, над этим бились. Да что мне тебе об этом рассказывать. Сам Лев Толстой, к примеру, уж на что умный мужик был, могучий, а и он ответа не мог найти. Так что смирись, гордый человек, – завершил он уже в своей обычной усмешливой манере. – Оставим, впрочем, высокие темы. Я ведь к тебе не просто так явился, не с пустыми руками. Я к тебе с предложением. Хочу дать тебе подхалтурить немного. А то ты, гляжу, совсем захирел со своим частным сыском, – и он выразительно взглянул на засохший кусок сыра, который Варфоломей, как щедрый хозяин, выставил в качестве угощения.

– Что за халтура? – вяло поинтересовался Варфоломей. Видно, болезнь еще основательно сидела в нем.

– Да тут одна религия занятная объявилась. Секта, не секта, толком неизвестно. И название такое – язык сломаешь. Погоди, соберусь с силами, авось, выговорю. Ин-пли-нисты – так они именуются. Надумали они тут свое сборище провести в гостинице, в конференц-зале по случаю прибытия к ним каких-то гостей из Америки. В общем, нужен им охранник. Заодно посмотришь, что это за секта. Для твоего любознательного ума это, думаю, будет небесполезно. И платят хорошо. Я бы сам взялся, да не могу, – тут Василий с сожалением почмокал губами. – Сам понимаешь, служба. А ты как – сможешь? Или после болезни еще не оклемался?

– Да нет, почему же. Смогу. Так что считай, что я согласен, – сказал Варфоломей и вдруг без всякого перехода завопил так, что Цветков даже вздрогнул: – Ах ты дрянь этакая!

– Надеюсь, – с сарказмом заметил Василий, опять начиная их обычную игру, – последнее высказывание относится не ко мне?

И они оба рассмеялись, наблюдая за Лелькой, которая, воспользовавшись тем, что ее хозяин был слишком увлечен разговором, добралась до остатков засохшего сыра на тарелке и теперь быстро поедала их, похрюкивая от удовольствия.

Глава шестая

В небольшой конференц-зал гостиницы Варфоломей прибыл точно к назначенному времени. В обязанности его входило, как объяснила ему пышущая здоровьем и жизнерадостностью дама-администратор, внимательно следить за всем происходящим и в случае возникновения каких-либо, как она выразилась, нестандартных ситуаций немедленно их ликвидировать. Правда, что именно следует понимать под нестандартными ситуациями, она не пояснила. И Варфоломей не стал уточнять, поскольку чувствовал, что от этой жизнерадостной дамы толковых объяснений все равно не добьешься: она, похоже, была озабочена лишь собственным, как теперь принято говорить, имиджем, ничто иное ее не волновало. Тем не менее обещанную мзду из ее рук Варфоломей принял и затем занял свой наблюдательный пункт в углу зала.

С любопытством он наблюдал за тем, как зал постепенно начал наполняться разнокалиберной публикой. Первыми появились какие-то преувеличенно-правильные молодые люди, очень схожие между собой, и девушки, одетые по принципу «черный низ – белый верх». Возможно, именно эта стандартность одеяния и делала их похожими, как близнецов. Они установили возле дверей два столика и разложили на них яркие глянцевые брошюрки. Затем две девушки принесли корзину с уже начинающими увядать цветами. У Варфоломея почему-то появилось подозрения, что эта корзина уже честно отслужила свое на каком-нибудь вчерашнем или позавчерашнем мероприятии и теперь перекочевала сюда.

Все организаторы или, опять же выражаясь по-современному, менеджеры выглядели чрезвычайно счастливыми, но в то же время в них было нечто от манекенов, призванных рекламировать довольство жизнью. Так, по крайней мере, казалось Варфоломею.

Их лица светились такой нескрываемой радостью, словно им сейчас предстояло не проводить религиозное собрание, а, по меньшей мере, получать Нобелевские премии, при чем глаза их излучали доброжелательство, обещавшее поделиться своей радостью с любым, кто этого пожелает.

Следующая группа людей, появившихся в зале, уже не лучилась такой жизнерадостностью, из чего Варфоломей сделал вывод, что, наконец, в зал начали стягиваться и собственно приглашенные, зрители. По их внешнему виду, по звучавшей английской речи, можно было предположить, что это просто скучающие американские туристы-пенсионеры заглянули на огонек. Или, может быть, их затащили сюда чрезмерно старательные гиды или, возможно, загнала плохая погода – на улице шел чисто петербургский снег с дождем. С чувством явного собственного превосходства, перешучиваясь и громогласно обмениваясь репликами, они заняли первые ряды в зале. Они громко обсуждали безответственность русского гида, который, оказывается, доставив их, сам предпочел удалиться по каким-то своим делам.

Варфоломей неплохо знал английский, на юрфаке его преподавали прекрасно, и поэтому он не без удовольствия вслушивался в живую английскую речь – как никак, а лишняя практика! И то польза.

Вслед за американцами явилась группа японцев с фотоаппаратами. Фотоаппараты тут же защелкали, засверкали фотовспышки, японцы группами и по одиночке запечатлевали себя на фоне корзины с цветами, стоявшей на сцене. Затем с видом людей, честно исполнивших свой долг, они расселись намеренно подальше от американцев.

Затем в поле зрения Варфоломея возникла тетка с воровато бегающими глазами, в кофте с блестками. Это, наверняка, была соотечественница Варфоломея. Она долго оглядывала зал, прикидывая, куда сесть, и наконец, решила приземлиться в пока пустом ряду за американцами. На соседние кресла она водрузила сумку, полиэтиленовый мешок и зонтик – тем самым обозначив неприкосновенность данной территории. Несколько ее подруг появились чуть позже и шумно прошествовали на занятые ею места.

Еще несколько, судя по всему, постояльцев гостиницы, наверно, томимые скукой и рассчитывающие на какое никакое развлечение устроились на диване возле стены. Какая-то мамаша с парочкой темнокожих сорванцов воцарилась прямо перед сценой. Наверно, ей надоело опекать своих чад, и она решила переложить эту заботу на плечи общественности, предоставив своим детям полную свободу, которой они тут же и воспользовались, бегая по залу с громкими воплями.

«Уж скорей бы все это начиналось!» – только и успел мысленно взмолиться Варфоломей, как в зале появился пожилой седой человек в сопровождении дамочки деловитого вида.

Судя по той озабоченной уверенности, с которой седой господин прошел к трибуне, он и был главным действующим лицом сегодняшнего мероприятия.

Он окинул аудиторию радостным взглядом и с ликованием в голосе заговорил о том, как счастлив он встретить своих единоверцев и последователей на российской земле.

Зал отвечал ему вежливым вниманием. Даже маленькие темнокожие сорванцы уселись на полу прямо перед сценой и с интересом взирали на оратора.

Пастор читал свою лекцию на английском, поскольку родом, как он сам сообщил, был из Шотландии. Деловая дамочка, сидевшая рядом с ним, с некоторым высокомерием переводила его речь для немногочисленной русской аудитории, но Варфоломей намеренно старался не слушать перевода, решив устроить себе хорошую тренировку в английском. Не без гордости он отметил, что прекрасно улавливает все, что говорил проповедник.

Начало его речи было достаточно стандартным для подобного рода сборищ. Он поведал о собственном пути к Богу, с экзальтацией он говорил о своем некогда неумеренном увлечении наркотиками и алкоголем, об отчаянии и близости к самоубийству и о внезапно наступившем просветлении. Тут его голос дрогнул и даже на мгновение прервался словно от подступивших к горлу слез. Чувствовалось, что все эти эмоциональные эффекты его речи были давно им отработаны – но как хороший актер, выходя на сцену в сотый раз умеет создать у зрителя впечатление, что все, что он произносит и делает, он совершает в первый и единственный раз, так и проповедник, казалось, впервые с болью и радостью исповедуется перед людьми, собравшимися в зале. Во всяком случае, зал отозвался на эту часть его речи сочувственными, искренними аплодисментами. А маленький темнокожий отпрыск, увидев на глазах оратора слезы, и сам из чисто детской солидарности зарыдал во весь голос. Пришлось матери рыдающего малыша удалить свое чадо из зала.

Далее пастор поведал о том, как, на него снизошло просветление, он мгновенно избавился от пороков, и снова обрел здоровье, счастье, ощущение полноты жизни.

В эту сказочку Варфоломей не очень-то поверил. Уж он-то по своему опыту работы в милиции, не раз и не два сталкиваясь с самым дном городской жизни, знал, какая это жестокая, коварная и почти непреодолимая вещь – тяга к наркотикам. Как она уродует человека. И даже те, кому ценой огромных усилий удается избавиться – навсегда ли? – от наркотической зависимости, не могут не испытывать тяжкие последствия своего порочного увлечения.

«Что ж, Бог ему судья», – справедливо решил Варфоломей. В конце концов, бизнес есть бизнес, а реклама, как известно, лучший двигатель торговли. К тому же речь проповедника теперь уже всерьез заинтересовала Варфоломея.

По-видимому, и самому проповеднику порой претило актерство и, перейдя от своего красочного вступления к основной части лекции, он перестал играть на публику и превратился в пожилого профессора, который призван растолковать нерадивым студентам суть своего учения. Вот оно-то как раз и вызвало интерес Варфоломея.

Пастор утверждал, что весь мир – это единое целое, управляемое неким высшим смыслом, высшим разумом, который вобрал в себя мудрость всех существовавших и существующих религий. Новоявленное учение признавало все религии и призывало своих последователей принять всех пророков, которые когда-либо нисходили на землю.

Но даже не это особенно пришлось по душе Варфоломею.

Инплинизм, как следовало из речи пастора, не признавал такой прослойки общества, как духовенство. Каждый человек сам носит в себе Бога, сам предстает перед Богом и не нуждается ни в каких посредниках. Инплинисты, призывая к полному равенству всех живущих на земле, являются противниками всех расовых, национальных и религиозных конфликтов, ибо именно эти конфликты принесли человечеству невероятное количество бед, крови и страданий. Более того, инплинисты выступают не только за полное равенство людей разных национальностей и вероисповеданий, но и за полное равенство между мужчинами и женщинами.

Эта часть речи нашла особенно живой отклик у японцев, которые вдруг бурно принялись аплодировать, чем вызвали неодобрение у другой части зала.

К собственному удивлению, речь проповедника так увлекла Варфоломея, что он на некоторое время даже забыл, что находится на службе, при исполнении, как говорят в таких случаях, обязанностей. Об этом ему напомнил один из чистеньких, аккуратных менеджеров, попросив охранника побыть рядом с пастором в зале, когда тот после лекции станет отвечать на вопросы собравшихся.

Сам проповедник, закончив свою речь, обратился к залу с двумя вопросами: есть ли в зале такие, кого заинтересовало учение инплинистов, и не хочет ли кто-либо пополнить ряды последователей инплинизма.

Публика, увы, не оправдала ожиданий проповедника.

Все шумно и быстро задвигали креслами и заторопились к выходу. Исключение составляли лишь соотечественницы Варфоломея. Судя по их лицам и отдельным репликам, они мало что поняли из лекции, но надеялись, что за их долготерпение они должны быть вознаграждены каким-нибудь подарком – например, Библией с картинками. Когда до пастора, который сначала обрадовано, с интересом воззрился на них, с помощью переводчицы дошла суть их просьбы, лицо его приняло такое по-детски обиженное выражение, что Варфоломею показалось: еще мгновение и проповедник расплачется. Он казался так глубоко разочарованным и таким непосредственным в этом своем разочаровании, что Варфоломей, поддавшись сочувствию и своему дурацкому великодушию, за которое, бывало, еще в милиции его частенько поругивали, вдруг неожиданно для самого себя выдвинулся вперед и почти выкрикнул:

– Я! Я хочу исповедовать вашу религию! Мне она очень понравилась!

Пастор – человек, возможно, как раз в силу своего наркотического прошлого легко переходящий от уныния к эйфории, от воодушевления к депрессии, – мгновенно с восторгом уставился на Варфоломея. А в следующий момент уже сжимал его в своих объятиях. Варфоломей даже перепугался столь бурного выражения чувств.

Покончив с объятиями и еще раз выразив восхищение Варфоломеем, проповедник несколько успокоился и уже деловым тоном попросил у Варфоломея его паспортные данные.

Варфоломей озадачился. Такого поворота событий он не ожидал. Однако идти на попятную было не в его характере. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж», – сам себе сказал он и продиктовал пастору свой телефон и адрес. Авось, за это не привлекут, не те времена.

Пастор, судя по всему, был весьма наблюдательным человеком. Заметив сомнения на лице Варфоломея, он по-дружески подмигнул ему и сообщил, что с КГБ он не сотрудничает и со Скотланд Ярдом тоже, так что пусть Варфоломей ничего не опасается.

– Мне нечего опасаться, – уже не без раздражения отозвался Варфоломей.

В общем-то, он был недоволен собой. И чего он выскочил, кто его тянул за язык? Знал он за собой эту дурацкую черту, знал. Когда-то еще пятиклассником он из глупого мальчишеского хвастовства, из желания чем-то привлечь к себе внимание, заявил своим одноклассникам, что научился каким-то особенным приемам борьбы и теперь ничуть не боится даже самого Ромку из восьмого «Г». И даже наоборот – теперь Ромка должен бояться его пуще смерти. Эти нелепое фанфаронство стоило тогда Варфоломею разбитого носа, позора, моря насмешек и твердого намеренья говорить впредь только истинную правду.