Игры разума. Итальянская афера

На часах было чуть позже десяти вечера. Значит, ночь только начиналась. Неаполь не любит тех, кто спит по ночам.

Стук в дверь. Глухой, нерешительный. Сердце сжалось так, будто внутри кто‑то натянул струну.

Я подошла и открыла.

На пороге стоял официант лет двадцати пяти, с каштановыми волосами и усталостью, которую носят на лице только в дорогих отелях.

– Простите, что побеспокоил, мисс, – сказал он тихо, почти виновато. – Вы не спустились к ужину. Мы решили позаботиться о вас.

– Спасибо, это очень трогательно, – ответила я, стараясь улыбнуться так, как будто это меня действительно растрогало.

Он откатил тележку с ужином и бокалом белого вина. Запах розмарина и лимона наполнил комнату. Еда казалась изысканной, но я едва попробовала пару ложек. Голод был не в желудке, а где‑то глубже. Там, куда вино и ужин не дотягиваются.

Долгий, почти ритуальный. Горячая вода обнимает плечи, стекает по лопаткам, смывает усталость и что‑то ещё глубже: страх, сомнения, воспоминания. Капли ударяются о кафель, и кажется, что с ними вместе падает старая я.Снова душ.

Я выхожу, и пар медленно рассеивается, как прошлое, оставляя за собой только тепло. На влажную кожу ложится крем с лёгким перламутром; запах ванили и чего‑то более горького, едва уловимого, но острого.

Волосы я сушу медленно, прядь за прядью. Они капризные, непослушные – солёный морской воздух подарил им живой, почти дикий объём. И мне это нравится: в этом есть что‑то женственное и сильное одновременно.

Не за вином, не за танцами, не за мужчинами. За тем, чего не умею назвать словами, но без чего не могу дышать. Свобода.Перед зеркалом рисую стрелки. Чёрный цвет ложится мягко, подчеркивая зелёные глаза, в которых дрожит вопрос, который я боюсь себе задать: зачем ты здесь на самом деле?

Платье – короткое, кожаное, чёрное, с тиснением, напоминающим рельеф змеи. Оно тянется и облегает так плотно, будто создано для меня.

Золотой браслет чуть холодит кожу. Длинные серьги цепляют свет, рождая крошечные искры, которые умирают и рождаются снова при каждом движении головы.Каблуки – высокие, с тонкими ремешками. От них горят икры, но вместе с болью приходит и сила. Словно эти десять сантиметров делают меня не только выше, но и смелее, дерзее.

Маленькая сумочка. Телефон, пудра, красная помада, визитка Лейлы с номером, написанным её спешащим, чуть дерзким почерком. На случай, если город окажется совсем не добрым.

Кто‑то сказал бы, что это вычурно, что это вульгарно. А я думаю: а если не сейчас – то когда? Если не в двадцать пять – то в пятьдесят?Я смотрю в зеркало.

Я улыбаюсь отражению. Это не ухмылка и не маска. Это – признание себе: да, я хочу быть яркой. Я хочу быть той, которая смеётся громче и чувствует острее.

На секунду закрываю глаза. За окном живёт город: низкий рёв мотоцикла, чей‑то смех, резкая, как удар, сирена. Всё это зовёт выйти туда, где безопасное кончается.

Я беру сумочку, кладу внутрь ключ‑карту от номера. Делаю первый шаг к двери. В груди лёгкая дрожь – но это не страх. Это предчувствие. Сладкое, дерзкое, почти хмельное.

В голове звучат слова таксиста:

«Этот город любит тех, кто умеет чувствовать, а не только смотреть…»

Туда, где страх переплетается с адреналином, а удовольствие смешивается с опасностью. Туда, где я смогу быть не той, которую кто-то любит или боится потерять, а только собой – сильной, дерзкой, резкой, живой.Я знала, куда иду. Туда, где взгляды раздевают до души, где слово «mafia» не произносят вслух, но оно скользит в каждом жесте, в каждом взгляде.

Разве не ради этого я и прилетела? Чтобы позволить себе то, что дома не позволяла? Чтобы узнать, где проходит моя граница и хватит ли у меня смелости её переступить?

А потом дверь захлопнулась. И ночь Неаполя приняла меня в свои объятия.Выйдя из номера, я на секунду оглянулась. Тихая, тёплая комната позади казалась почти чужой, как воспоминание о чём‑то правильном и скучном.

Внизу, в холле, портье поднял глаза, когда я подошла. Его взгляд скользнул по платью, по каблукам, по шее, где тихо бился пульс.

– Taxi, signorina? – спросил он вежливо, но голос выдал лёгкое любопытство.

– Да, пожалуйста, – ответила я.

Через несколько минут у входа затормозила чёрная Alfa Romeo. Водитель – молодой, с короткой бородой, в тёмной рубашке, пахнущий мятой. Он открыл для меня дверь с лёгкой улыбкой.

– Dove andiamo? – Куда едем?

– Paradiso di lusso, – сказала я, и самой себе это прозвучало как пароль.

И в этот момент я впервые за долгое время почувствовала, что по‑настоящему живу.Он кивнул, включил мягкую музыку. Машина скользнула в ночь, а за окном мерцали огни, лица прохожих, вывески баров, мокрый блеск асфальта.

Белые колонны, красная дорожка, мягкий свет фонарей, падающий на мрамор, словно лунный свет на чёрное море. Лестница широкая, немного стёртая временем – по ней не хочется просто идти, по ней хочется плыть, медленно, как актриса в старом фильме, зная, что за тобой наблюдают сотни глаз.Paradiso di lusso.

На входе мужчины в чёрных костюмах и с тяжёлыми взглядами проверяют документы, но скорее из ритуала, чем из необходимости. Данные записывают в планшет. Здесь знают своих. Здесь всё решает не паспорт, а запах духов, цена каблуков и то, с какой сталью или теплом в глазах ты держишь чужой взгляд.

Внутри меня встречает густая, почти осязаемая музыка. Она не просто играет – она обволакивает, вплетается в дыхание, заставляет сердце отбивать ритм медленнее, томнее. Запах дыма и дорогого алкоголя висит в воздухе, как приглашение и угроза одновременно. Здесь всё кажется сотканным из полутонов: шёпоты за спинами звучат, как шелест шёлка, а смех лёгких голосов обжигает холодом уверенности.

Я иду вперёд. Каблуки мерно стучат по мраморному полу, и этот звук странно успокаивает, будто я сама себе отбиваю ритм. Справа – бархат диванов густого винного цвета. Ткань мягкая, как грех, в складках таится запах парфюма, оставшийся от тех, кто был здесь до меня. Золото люстр, свисающих с высоких, как в старинном театре, потолков, отбивает сотни бликов в хрустале бокалов и боковинах бутылок за стойкой.

Я прохожу мимо зеркал, огромных, старинных, в резных рамах. В них отражаюсь не я одна, а сотни чужих взглядов: быстрых, оценивающих, лениво‑хищных. Эти зеркала не для того, чтобы любоваться собой – они для того, чтобы видеть, кто за тобой наблюдает. Кто оценивает, сколько ты стоишь. Кто решает: ты жертва или охотник.

Женщины вокруг двигаются так, словно владеют этим миром не телом, а взглядом. У каждой – свои тайны, свои шрамы под дорогой тканью. Шлейфы духов от них остаются в воздухе, смешиваясь с дымом кубинских сигар и терпким ароматом бренди.

Мужчины сидят, чуть откинувшись на спинки кресел, словно это трон, а не барный зал. Они разговаривают тихо, наклоняясь друг к другу, а между фразами остаются паузы – разговор продолжается взглядом.

Я иду к барной стойке, чувствуя, как взгляд незнакомцев скользит по коже. Платье обнимает тело, подчеркивая изгибы, но оставляет достаточно тайны, чтобы не быть дешёвым. Ветер с улицы всё ещё играет с прядями волос, и в этом беспорядке есть что-то вызывающе‑живое.

– Un bicchiere di vino rosso, per favore, – говорю бармену. Голос звучит ровно, но внутри пульс бьётся, как барабан.

В руке появляется бокал. Красное вино мерцает в свете люстры. Я делаю глоток и смотрю в отражение зеркальной стойки. Мужчины рядом переглядываются, кто-то наклоняется ближе, чтобы заговорить. Их слова одинаковы: комплименты, предложения, полунамеки. Я отвечаю коротко, чуть улыбаясь, но снова отворачиваюсь. Я не за этим.

И вдруг я чувствую: чей-то взгляд. Чувствую его спиной, кожей. Не просто любопытство, а холодный, цепкий крюк, который вонзается под кожу. Острый, как лезвие. И от этого взгляда становится не по себе.

Я поднимаю глаза – и вижу его.

На балконе второго этажа, облокотившись о перила, стоит мужчина. Высокий, плечи широкие. Чёрные волосы чуть растрёпаны, пара прядей падает на лоб. Лицо резкое, словно высечено из камня. Глаза тёмные, в них – янтарный отблеск и что‑то ещё: тень, сила, азарт. Его взгляд скользит по мне медленно, как горячая ладонь по прохладной коже, оставляя за собой след.

Он поднимает стакан, чуть кивает. Я отвожу глаза, но сердце сбивается с ритма. Он начинает спускаться. Неторопливо, будто знает, что за каждым его движением смотрят.

Он подходит ближе, и я чувствую запах: терпкий, тёплый, с горчинкой табака и пряностей.

– Ты смотришь на меня так, будто уже раздеваешь, – его голос низкий, чуть хриплый, словно раскат грома где‑то далеко.

– Не льсти себе, – отвечаю я, взгляд в бокал, но голос дрожит. Господи, это что, неуверенность?

– А если я хочу, чтобы ты не отворачивалась?

– А если я хочу, чтобы ты исчез? – холод в словах, но лёд тает на губах.

Он усмехается, и в этом звуке опасность, от которой становится всё интереснее.

– Мне нравятся ядовитые. Их вкус запоминаешь навсегда.

– Плохая привычка.

– Зато честная. – Он подзывает официанта лёгким кивком. – Portami il miglior vino che avete. Для самой красивой женщины в этом чёртовом клубе.

– Не трать время и деньги, я сама себе могу купить вино, – бросаю я.

– Деньги я трачу не ради тебя, а ради удовольствия смотреть, как ты их отвергаешь.

– Значит, тебе нравится, когда тебе отказывают?

– Нет. Мне нравится, когда даже в отказе есть искра желания.

Он смотрит прямо в глаза, не моргая. Я чувствую, как в груди перехватывает дыхание.

– И я всегда получаю то, чего хочу.

– А если я не хочу?

Он чуть наклоняется ближе. Его голос становится ниже, хриплее, в нём – грех и сталь.

– Тогда я возьму сам.

Мир сжимается в точку между нашими взглядами. На секунду мне кажется, что он слышит, как быстро бьётся моё сердце.

Он встаёт, кивает официанту и отходит, но перед этим шепчет:

– Пусть этот вечер будет твоим, змейка. Но я вернусь.

Я смотрю ему вслед. Его спина прямая, походка медленная, почти ленивая, но в каждом шаге – угроза и соблазн.

Официант ставит передо мной бутылку, открывает ее и наливает вино в бокал. Château Pétrus Pomerol 1989 года. Вино цвета заката и греха.

Я подношу бокал к губам. Вино обжигает губы, но внутри ещё горячее пульсирует его голос, его запах, его смех.

В отражении бокала я вижу себя: взгляд чуть сумасшедший, дыхание неровное. Я улыбаюсь этой новой себе, ведь я возвращаюсь к той себе шаг за шагом…

А я даже не догадываюсь об этом. А где‑то наверху, в полумраке зала, его глаза всё ещё смотрят на меня.