Полная версия
Последний коммунист
Выступило ещё несколько человек. Площадь белела, становилось скучно.
– Товарищи! Митинг, посвящённый годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, объявляю закрытым, – сказал Гвоздев и сошёл со ступеней импровизированной трибуны.
– Ну что, расходимся? – спросил кто-то из толпы.
Вдруг к памятнику подошёл мужчина в пальтишке самом товарищеском и кроличьей шапке с красной лентой наискосок, какие носили красные партизаны в Гражданскую войну. В руках у него была гармонь.
– А ну ребята! Зааа-певай! – сказал он, встав на нижнюю ступень.
Неба утреннего стяг
В жизни важен первый шаг.
Слышишь: реют над страною
Ветры яростных атак!
И тысячи людей на площади подхватили радостно и задорно:
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди.
И Ленин – такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
– Врёте, негодяи! Не обрыдли народу коммунистической идеи! Мы, а не вы народ! – сказал Лёнька Вебер.
– Лёня, какой ты молодец! – расчувствовался Виктор Ефимович и обнял его.
А Лёнька стал крутить колёса к памятнику и закричал гармонисту:
– «За фабричной заставой» знаешь?
– Знаю! Как не знать!
– Давай!
За фабричной заставой,
Где закаты в дыму,
Жил парнишка кудрявый,
Лет семнадцать ему.
О весенних рассветах
Тот парнишка мечтал.
Мало видел он света,
Добрых слов не слыхал.
Перед девушкой верной
Был он тих и не смел,
О любви своей первой
Ей сказать не успел.
И она не успела
Даже слова сказать,
За рабочее дело
Он ушёл воевать.
Весь изрубленный саблей
Он на землю упал,
Кровь ей отдал до капли
На прощанье сказал:
«Умираю, но скоро
Наше солнце взойдёт!»
Шёл парнишке в ту пору
Восемнадцатый год.
– «Гренаду!», «Гренаду!» – заказывали люди. – А теперь «Там вдали за рекой»… Про Щорса, «По военной дороге», «Смело мы в бой пойдём!»
Много песен было спето в тот день на площади не большого, но и не маленького города, были и танцы, и разговоры, и смех. И был праздник!
Разошлись уже после обеда. Мороз крепчал.
Подошла Таня Гостева. Наклонилась, поцеловала Лёньку:
– Жалко с вами расставаться, но сынишка ждёт. Я и так задержалась. Лёнечка, до свидания, мой хороший!
– До свидания, Танечка!
– До свидания, Виктор Ефимович, Александр Наумович! До свидания все!
– До свидания, Танечка! – сказал Плотников.
– До свидания, Таня! – сказали все.
Как мягко светятся Танины глаза. А у неё огромное горе: у её пятилетнего сына Егорки тяжёлая форма ДЦП.
В их ячейку Таня пришла благодаря Александру Наумовичу, который познакомился с ней лет десять назад, когда она училась в медицинском техникуме. Совершенно случайно он узнал, что её бабушку, звали так же, как санинструктора, вынесшего его, тяжело раненного, с поля боя. И хотя Танина бабушка и санинструктор всё же оказались разными женщинами, он до сих пор верит в обратное.
После митинга Виктор Ефимович пошёл с Плотниковым, Лёнькой и Лизой, которая катила перед собой коляску и поминутно спрашивала:
– Лёнь, ноги не замёрзли.
– Нет, нет, не замёрзли.
И все видели, что он врёт.
– Друзья мои! – сказал Александр Наумович, – Я ужасно проголодался! Не зайти ли нам в этот ресторанчик пообедать? Я здесь уже раньше бывал, и мне их блюда понравились. Особенно солянка.
– Дорого, наверное? – сказал Виктор Ефимович.
– У меня деньги есть, если у кого не хватит, я доплачу.
– Ну давайте зайдём, – согласился Щербаков и открыл стеклянную дверь, из которой действительно пахнýло в нос в высшей степени вкусно.
Навстречу выскочил вероятно швейцар, только не во фраке, а в пиджаке с оторванным карманом, и заслонив дверной проход, заорал:
– Брысь! С собаками и знамёнами вход воспрещён!
– Гражданин! Во-первых, таким поведением вы демонстрируете свою невоспитанность! – близко подойдя к нему, сказал Александр Наумович, как-то особенно напирая на звук «ть». – Во-вторых, разве деньги людей со знамёнами не такие же, как у людей без знамён? В-третьих, позовите-ка вашего работодателя или, в противном случае, я позову милиционера, пусть он объяснит вам, что вы нарушаете наши гражданские права.
– Гражданин, не блефуйте! Наш ресторан вне политики. Идите себе мимо!
Но Плотников тоном, не оставлявшем у потрёпанного швейцара сомнений, что он готов на скандал, потребовал:
– Позовите вашего заведующего!
– Наш ресторан частный, у нас нет никаких заведующих! Я ещё раз говорю: идите своей дорогой!
– Вам чего, граждане? – спросила вышедшая к ним полная женщина блондинка в синем костюме, плотно облегающем её «молодое тугое тело». – Вы хотите посетить заведение, коего я хозяйка? Милости прошу. Проходите. Знамя оставьте в гардеробной, – сказала она Виктору Ефимовичу и, увидев, что он колеблется, добавила: – Никто его не украдёт. В конце концов, не будете же вы сидеть за столом под красным знаменем. А вами, Егор, я недовольна, вам мало двух скандалов за сегодняшний день?
– Елена Фёдоровна, они прутся со знамёнами. Я им говорю: «Наш ресторан вне политики», а они в бутылку лезут!
– Вы, Егор, неправильно понимаете, что значит «вне политики». Это значит, что нам безразлично, кто наши клиенты: демократы, коммунисты, монархисты или анархисты, даже фашисты, если не зигуют и не кричат «хайль». Проходите, господа. Приношу вам извинения за моего сотрудника. Сейчас вас обслужат. А вы, Егор, идите и приведите себя в порядок.
Когда сели за столик на четверых, Лёнька сказал с усмешкой:
– Это ваше фирменное, Александр Наумович: «Вы демонстрируете свою невоспитанность!» Даже Вовка Смотров вчера вспоминал. Говорит: «Однажды Александр Наумович решил повести нас в филармонию слушать Пятую симфонию Чайковского, мне ужасно не хотелось, и я брякнул: «На фиг мне ваш Чайковский сдался!» А Александр Наумович сказал: «Смотров, ты сейчас продемонстрировал свою эстетическую невоспитанность!»
– В Томске, говоришь, предпринимательствует? Чем же он там занимается? Небось лесом торгует?
– В точку! Томскую тайгу за границу продаёт. Я спросил, понимает ли он, что эта, так сказать, негоция не соответствует дальнейшим видам4. Он сказал: «Понимаю, но если не я, то её продадут другие». Понимаете?! Разум говорит ему одно, но он делает противное разуму. Это капитализм. Недавно кто-то из нынешних деятелей сказал, что капитализм имеет перед социализм неоспоримое преимущество – социализм надо строить, а капитализм получается сам собой. Это было последней каплей, убедившей меня в правоте социализма: социализм требует разума, капитализму достаточно инстинкта: урвал, продал, сожрал. Социализм апеллирует к человеческому в человеке – к «образу и подобию», капитализм к животному.
– Лёнь, мы с Александром Наумовичем встретили сегодня таких – с животным началом. Они тебе на это скажут, что, утоляя свои аппетиты, удовлетворяют потребности всего общества.
– Я им отвечу, что они были бы правы, если бы их аппетиты не были безграничными. Это как у обжоры, который не может наесться, хотя давно нажрал себе ожирение, диабет, сердечную недостаточность, и следующий съетый кусок застрянет у него в горле. Также и капиталисты не остановятся даже если следующий миллион в их мошну приведёт к гибели планеты. Выбора нет: или человечество заживёт разумом или погибнет.
Пришёл официант:
– Что будете заказывать?
– Я у вас ел прекрасную солянку, – сказал Александр Наумович. – Поэтому мне солянки и какой-нибудь рыбки с гарниром.
– Есть жареный судак.
– Очень хорошо.
– А вам? – обратился он к спутникам Плотникова.
– Мне, как Александру Наумовичу, – ответил Лёнька.
– А я как Лёня, – сказала Лиза.
– Как всем, – сказал Виктор Ефимович.
– Пить будете?
– А как же! У нас праздник.
– Вино, водка, коньяк?
– Я бы с холоду коньяку, – сказал Лёнька.
– Бутылку коньяка, – заказал Плотников.
– Ветчинки на закуску?
– Ну давайте и ветчинки.
Принесли коньяк, закуску и солянку.
– Ну, давайте, ребята: за Октябрьскую революцию! – сказал Александр Наумович, поднимая бокал.
– За то, чтоб люди стали думать! – промолвил Виктор Ефимович.
Выпили.
– Как хорошо! – сказал Лёнька. – Коньяк прекрасный напиток. Уже через минуту тепло растекается по телу. Давно не пил коньяка.
– Чем ты, Лёнь, занимаешься? – спросил Виктор Ефимович.
– Пытаюсь понять, что произошло. Как, почему, кто виноват?
– Пишешь?
– Пытаюсь. Но трудно. Вроде событий в жизни было богато, как говорил мой друг Вовка Разуменко из Киева, но собрать их, расположить так, чтобы получилось стройное здание, получается плохо. Когда пишу – кажется, хорошо, читаю – каша. Там скривилось, здесь сползло. А вообще нравится мне это занятие. Так и эдак переставляешь слова, добиваешься звучания. Чувствую себя художником, творящим гармонию. Впрочем, все искусства близнецы-братья, все творят гармонию, только писатель словами, художник красками, композитор звуками. Увлекательно!
– Ну а на вопросы-то нашёл ответы?
– Нет, Александр Наумович. Чем больше думаю, тем меньше понимаю. Я вошёл в эту жизнь счастливым человеком и был уверен, что будет только лучше. Кругом замечательные люди, все преданы стране, меня все любят, я люблю всех… Ну как всех? Я, конечно, знал, что «кто-то кое-где у нас порой» – одним словом, люди с криминальными наклонностями, но их, казалось, было так мало – величина, которой можно пренебречь. И вдруг… Как бы это вам описать? Вот иду я по своей прекрасной солнечной родной горячо любимой земле. Всё знакомо, привычно, дорого. С каждой пядью «чувствую самую жгучую, самую смертную связь5» Внезапно земля вспучивается у меня под ногами и вылезают из неё на свет божий чудища, ужасные монстры: которые, как мне казалось, навсегда исчезли из нашей жизни: колчаковцы, деникинцы, власовцы. И, самое главное, мои кумиры вдруг изменились так, что я не узнаю их и вижу: оборотни, оборотни, кругом оборотни! Оказывается, кто воспевал комиссаров в пыльных шлемах, люто их ненавидел; «Коммунисты вперёд!» взывали для красного словца, чтобы больше заплатили денег; «Я подкуплен ноздреватым льдом кронштадтским и акцентом коменданта-латыша… Я подкуплен. Я подкуплен с потрохами. И поэтому купить меня нельзя»6, – тоже ложь, тоже для денег, чтобы издавали. Врали, врали: можно было купить и даже очень дёшево. Что же такое человек? Как же он может так быстро менять свои убеждения, так нагло признаваться в подлости? Я думал об этом мучительно, и чтобы не сойти с ума пришёл к выводу, что человек не так хорош, как представлялся мне раньше. Он вышел из животного царства, и сущность его двуедина: зверь и человек. Но в основе – мощная древняя масса – он в первую очередь животное, зверь. Человеческого, того, что условно можно назвать образом и подобием божьим – тонкий слой. Октябрьская революция, конечно, во многом его изменила, он устремился вверх, как альпинист на крутую гору, к знаниям, культуре, морали, гуманизму. А вверх – тяжело! И стоило кому-то засмеяться: куда ж ты лезешь, ведь всё утопия, тебя обманули, и он с удовольствием перестал бороться и скатился вниз в привычное животное существование. Вниз-то легко. И тонкий слой образа и подобия мигом разбился и слетел с него. Не знаю почему, но, объяснив себе так нашу Великую русскую измену, я успокоился.
– Да, Лёня, дорогой ты мой! Не далее, как сегодня утром, в автобусе я слышал почти то же самое от одного господина, бывшего парторга цеха. Но он говорил без любви, с ненавистью, и всё, что он говорил, я отторгал, потому что это была ложь. А ты говоришь правду, потому что нет в словах твоих ненависти к человеку, а есть сострадание и стремление понять. Во многом ты прав, но не так всё мрачно. Ведь есть ты, Лиза, Нина Николаевна Бахмутова, Александр Наумович, наши товарищи, которые пели сегодня на площади. Это люди! Настоящие, стопроцентные люди!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Все имена, географические названия и события вымышлены и не имеют ничего общего с действительностью.
2
Известный русский, советский пушкинист и философ.
3
Напоминаем, что все имена, географические названия и события вымышлены.
4
Н.В.Гоголь «Мёртвые души».
5
Н. Рубцов «Тихая моя родина»
6
Р. Рождественский «Подкупленный»
