Последний коммунист

Александр Вегнер

Последний коммунист

I

Седьмого ноября тысяча девятьсот девяносто пятого года в одной из квартир большого девятиэтажного дома проснулись рано. Собираясь на демонстрацию по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, отец семейства Виктор Ефимович Щербаков1 аккуратно сворачивал вокруг древка полотнище красного знамени и обматывал его целлофановой плёнкой, чтобы не намокло от дождя и снега.

Виктору Ефимовичу было семьдесят лет, и старость уже заметно потрудилась над его внешностью: прорезала глубокие морщины на лице, выбелила прямые волосы, стёрла следы прежней весёлости, притушила блеск серых глаз и напустила в них едкой горечи. Несмотря на это, он был ещё бодр, держался прямо, часто проводил на ногах целый день и сохранял ясность ума, но иногда погружался в такую глубокую задумчивость, что, вернувшись в реальную жизнь, имел такое выражение, словно вчера родился и не понимает, откуда и куда попал.

– И охота тебе, старый дуралей, таскаться в такую непогоду по городу! – увещевала его жена Валентина Михайловна. – Выйди на балкон, посмотри: на улице ветер и снег с дождём!

Виктор Ефимович взглянул на неё. Короткое и сильное чувство нереальности окружающего иглой пронзило его: неужели эта маленькая женщина с большими, некогда завороживавшими его глазами, с седыми до белизны волосами, светящимися надо лбом, и есть та Валечка, Валюша, которая точила снарядные болванки, стоя за станком на приставном ящике, провожала его на войну весной сорок четвёртого года, встретила через год и родила ему двух дочерей?!

– Так! Всё вроде собрал, – пробормотал он, словно не слыша её.

– Катя, ну скажи ему!

Из спальной в расстёгнутом бледно-розовом халатике, зевая, вышла приехавшая вчера из Киева младшая дочь Катя – ухоженная сорокатрёхлетняя, женщина – тонкая, стройная, черноволосая, с такими же тёмно-серыми, как у матери, глазами под сенью густых ресниц.

– Папа, – сказала она, – что ты, в самом деле! Неужели ты не понимаешь, что это глупо и смешно!

– Что глупо, что смешно?

– Таскаться на людях с этими красными тряпками? У нас в Киеве тоже бегают такие – со знамёнами да листовками. Все мои друзья говорят, что они маразматики, динозавры и старые совковые пни! Подумай хорошенько: каково мне будет, если узнают, что мой отец из их числа?

– Мне, доченька, нет дела до твоих друзей и до того, что они о тебе подумают, – Виктор Ефимович вынул платок и, обложив им свой большой мясистый нос, громко высморкался. – Пойду, пожалуй…

– Да куда ты! И восьми нету! Чаю хоть выпей, дуралейкин эдакий!

– Выпью, выпью… По дороге, если время будет, – ответил жене Виктор Ефимович, натягивая серую зимнюю куртку.

– Ты в ботинках?! Сапожки тёплые надень! Днём обещают резкое похолодание!

– Ничего, не замёрзну! – сказал, отмахиваясь от неё, Щербаков и вышел из квартиры.

– Совсем рехнулся старик, – сказала Валентина Михйловна, захлопнув за мужем дверь.

– Лёня недавно закончил снимать фильм, в котором есть персонаж – бывший гэбешник – который не может смириться с тем, что их время прошло. Его играет сам Медвежинский!

– Да ты что!

– Представь себе! А сколько современных! И все звёзды! – Катя стала перечислять Валентине Михайловне имена, после каждого из которых та ахала, всплёскивала руками и закатывала глаза. – Называется «Сладкий вкус свободы». В апреле или мае в Израиле будет премьера. Обещали купить немцы, французы и американцы. Может даже на каннский фестиваль выдвинут. Мы с Лёней весь год будем в разъездах, не знаю, когда снова выберусь к вам.

– Катя! Неужели это не сон? Ты на каннском фестивале! Эх, отец! Ему бы гордиться да радоваться, а он… Вот горе!

– Да ну его, дурака старого! Даже думать о нём не хочу!

– Катя!

– Что Катя?!

– Отец всё же!

Катя нарочито засмеялась:

– Тоже мне отец! У Лёни в фильме этот персонаж, которого Медвежинский играет (кстати, даже внешне на отца похож), говорит сыну-художнику: «Об одном жалею – что не придушил тебя в колыбельке!» Небось и мой папуас жалеет, что не утопил меня малышкой в детской ванночке.

– Катя! Мне страшно! Что ты такое говоришь?! Он любит тебя! Уверяю!

– А! – отмахнулась Катя и пошла делать макияж.

А Виктор Ефимович в это время вышел из подъезда на пятнами покрытый снегом серый тротуар. Небо над не большим, но и не маленьким городом было затянуто тучами, стояли сумерки, светили фонари, в окнах домов горел свет, но было уже достаточно светло, чтобы видеть мчавшиеся за аллеей машины и спешивших по тротуару людей. Праздника не чувствовалось.

Виктор Ефимович направился к остановке автобуса, где его должен был ждать Александр Наумович Плотников – старый его товарищ, как и он, участник войны, – они много лет работали в одной школе.

После самоликвидации райкома КПСС, Александр Наумович, никогда не состоявший в партии, собрал в только что образованную КПРФ немногочисленных оставшихся верными коммунистов района, которые выбрали его своим секретарём.

«Что за странное существо человек! – думал Щербаков, не замечая летевшего ему в лицо снега и рвавшегося за воротник куртки ветра. – Плотников всю жизнь был беспартийным, а оказался настоящим коммунистом. Последний Генеральный секретарь и наш первый секретарь обкома, наоборот, всю жизнь делали в партии карьеру, а, оказалось, люто ненавидят то, чему якобы служили. Да было б таких немного, чуть-чуть, но их легион: из двадцати миллионов бывших коммунистов и сорока миллионов комсомольцев не наберётся и сотой доли верных! Говорят: «Кто в молодости не был левым, а в старости не стал правым, у того в молодости не было сердца, а к старости не стало ума»…

Виктор Ефимович очнулся от резкого сигнала и визга тормозов. В метре от него остановилась иномарка, и из-за работающих «дворников» водитель показал ему кулак.

– Виктор! Виктор! – услышал он, и, обернувшись, увидел бежавшего к нему Плотникова. – Я тебе ору, ору! Жить надоело?! Прёшь на красный!

Виктор Ефимович, действительно, не заметив, перешёл улицу на красный сигнал.

– Привет, Сандр-дорогой! Задумался. С праздником тебя!

– И тебя с праздником, Виктор! У меня душа в пятки! Нас и так мало, не хватает, чтобы тебя буржуйская машина задавила! О чём задумался?

– Да так…

– А всё же?

– Катька вчера приехала. Весь вечер и сегодня с утра пилили меня – и она, и жена. Стыдно им, что я такой.

– Не переживай! В каждой семье случаются недопонимания…

– Какое там недопонимание – чужой я им! Абсолютно чужой! Катькин муж режиссёр. Снимает антисоветскую мерзость по нынешним лекалам: интеллигент, чудом не расстрелянный во время репрессий, злодей гебэшник, его сынок-художник, ненавидящий и стыдящийся отца, почти так же, как Катька меня; вокруг пьянь, доносчики, быдло. Это теперь модно, за это платят бешенные деньги, приглашают на фестивали. Дочь рада таскаться за мужем. А мне горько. Россия для неё – ноль. Говорит: «Мне безразлично в какой стране и каких границах жить. Я хочу быть успешной, богатой и свободной!» Пойми, Сандр-дорогой, это ведь моя дочь! Я её так воспитал! Только что назвала это знамя красной тряпкой. Ты… ты только подумай! Мы его в реках своей крови вымочили, через пол-Европы пронесли! А наши дети…

– Ну ладно, Виктор… Не всё потеряно. Жизнь их вразумит. Всё изменится!

– Нет не изменится!

– Изменится, изменится! Не скоро, не так, как мы ожидаем, но изменится. Иначе просто не может быть.

– Нет, Александр Наумович! Чтобы изменилось общество, должен измениться человек, а, чтобы изменился человек, нужен сам человек! А его нет!

– Что ты говоришь, Витя! Это ты уж хватил! Ты хочешь сказать, что твоя дочь и зять не люди?!

– Может я и хватил, но они не такие люди, как мы с тобой. Они не ментально другие, они биологически другой вид людей! Между нами и ними пропасть, которой никогда не было между поколениями во всей мировой истории! Они, если и изменятся, то только в худшую сторону. Я читал у Валентина Непомнящего2, что парадигма русской жизни всегда состояла из принципов: духовное выше материального, совесть выше выгоды, нравственное выше прагматического. У них всё наоборот. Они не русские, не хомо-советикус, даже не хомо-сапиенс, а хомо-консумус – человек потребляющий! Повкуснее пожрать, побольше тряпок на себя навешать, получить удовольствие и… хоть трава не расти.

– Ну и пусть! Наше дело упрямо делать то, что велит совесть: «Делай что должно, и будь, что будет!». Ведь так?

– Так-то оно так, но горько.

– Ничего, ничего! Мы ещё поборемся! Выше нос, товарищ!

– Конечно, поборемся, но дочь-то я уже потерял! И не могу понять, как это всё случилось! Наверное, мало с ней общался, когда была ребёнком.

– Но Антонина-то ведь не такая.

– Да, Тоня не такая. Две сестры, в одной семье воспитывались… А отчего это?

– Наверное, разные книги читали.

– Да те же книги! А результат разный.

Подошёл автобус. Круглый как колобок Александр Наумович первым вкатился в автобус, за ним бережно внёс в салон своё знамя Виктор Ефимович. Нашли свободные места в середине полутёмного салона.

В соседнем ряду сидели молодой человек с бородкой, в чёрной куртке и норковой шапке с козырьком и поднятыми ушками, а рядом у окна солидный седой господин в тёмном осеннем пальто, белом шарфе и пыжиковой шапке – гладко выбритый, и таким довольным видом, который бывает только у людей только что хорошо поевших.

– О! Коммуняки взбутетенились, поехали Октябрьскую революцию праздновать! Что вам дома не сидится, товарисч? – сказал молодой, обращаясь к Александру Наумовичу.

– А что вам молча не едется, господин?

– Ах, товарисч обиделся!

– Подожди, Никита! – остановил старший своего спутника. – Ты же видишь, человек убеждённый коммунист. Он имеет на это право. Я же верно говорю, вы коммунист?

– Да, коммунист. Четыре года как вступил.

– А я, наоборот, четыре года как вышел. Хотя был парторгом цеха. И партийный стаж у меня тридцать лет.

– И что же заставило вас выйти?

– О многом узнал в перестройку. Видите ли, разочаровался!

– И что ж вы такое узнали, чего раньше не знали? – вмешался в разговор Виктор Ефимович.

– И раньше я много знал… А тут довелось побывать в Ульяновске. Конечно, первым делом отправился в музей Ленина. Смотрю, книга лежит – Чернышевский «Что делать?» Помните, Ленин говорил: «Этот роман меня всего перепахал». «Дай, думаю, прочитаю. Что в нём за лемех, что смог целый народ перепахать?» А время было переходное: вроде Ильич ещё гений и основатель великого государства, но уже в этом дозволено было немножко сомневаться. Взял книгу в библиотеке и стал читать. Читал самым внимательным образом. Прескучнейшая книга, но дочитал. И знаете, что я понял? «Ба! – думаю. – Всё прекрасно, всё очень привлекательно и заманчиво, но ведь утопия от первой до последней буквы!» Не могу вам сказать, почему я это понял, но сам дух! Будто от всей книги утопией пахнет. Вот эта-то утопия и перепахала сначала Ленина, потом он ею, как плугом, и по нам прошёлся. Красиво, благородно, пробуждает благие намерения сражаться за счастье народное! Но такими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад!

– По запаху, значит, определили, что утопия! То-то я чувствую, что когда по телевизору показывают Ельцина, от экрана вроде иудством воняет, – сказал Александр Наумович.

– И перегаром, – добавил Виктор Ефимович.

– Это я фигурально, конечно, если вы не поняли. Могу и конкретно изложить. Поймите правильно, я Ленина никак не осуждаю. Он был мечтатель и, возможно, очень хороший человек. Желал людям добра и сгорел за идею, которая, как он думал, сделает всех счастливыми. Опять же, не только он, миллионы так думали! Я бы сказал, отдал жизнь за счастье людей, всемирное братство и всё хорошее. Но в чём была утопия, в чём он ошибался? Он слишком хорошо думал о людях. «Человек – это великолепно, это звучит гордо! Всё для человека, всё во имя человека, всё для блага человека!» – вот на этом фундаменте он затеял свою великую стройку. А фундамента-то не оказалось – песок! А с храмом, построенном на песке, сами знаете, что случается – рушится рано или поздно.

– То есть, вы не согласны, что человек – звучит гордо?

– О!!! Да разве вы так считаете?! Ну простииите, – укоризненно протянул господин. – Что человек по природе своей негодяй и подлец, – для меня давно аксиома! И я даже за умного не почитаю думающего иначе. И не пытайтесь меня переубедить! Нет, не проклятые империалисты, не предатели-партократы, не уровень развития производственных сил и общественных отношений, а подлая сущность человека не даёт и никогда не даст построить коммунизм. Ленин этого не понимал. Он был воспитан, как вся интеллигенция того времени, на постулатах гуманизма: человек рождается хорошим, а вором, бандитом, угнетателем становится от деформирующего его природу воздействия несовершенного общества. Да и вся великая русская классическая литература исходила из этого. Её герой – маленький человек Акакий Акакиевич, из шинельки которого, как известно, вся она и вышла – русская литература. Акакии Акакиевичи прекрасны в своём страдании и единственно достойны сочувствия. Защищать их, бороться за их счастье – вот цель благая! Но тут перепутаны причина и следствие. Не потому Акакий Акакиевич несчастен, что общество плохо, а наоборот, общество плохо оттого, что Акакий Акакиевич по природе своей сам подлец и негодяй. Поставьте Акакия Акакиевича столоначальником, и вы увидите, как он будет куромотить подчинённых ему Акакиев Акакиевичей – вы себе даже представить не можете! А может ли подлец и негодяй построить справедливое общество? Нет, не может! Вот в этом и есть утопия! Вы сначала воспитайте порядочного человека, потом стройте социализм и следующий за ним коммунизм. Впрочем, приличным людям и строить ничего не надо. Они живут, работают и ни о каком коммунизме не думают. Вдруг глядь – а за окном коммунизм. Сам собой построился! Без всякого Маркса, Ленина и революции.

– Вы говорите: воспитайте человека. Но на воспитание уйдут сотни лет, а может тысячи, а люди хотят справедливости для себя здесь и сейчас.

– Мало ли чего они хотят! Каждый понимает справедливость по-своему и пойдёт воевать за свою личную, одному ему понятную справедливость. И тогда станут так друг другу глотки резать, что заплачут! Да-да! Горько заплачут по прежней несправедливости!

– Так-так-так! – сказал Виктор Ефимович. – Вы говорите «утопия», товарищ бывший парторг цеха!? Позвольте спросить, что же тогда не утопия?

– Чувствую, враждебно вы ко мне настроены, а напрасно. Я ведь к вам доброжелательно. И от тридцати лет своих заблуждений не отрекаюсь и вас не призываю. А что не утопия, вы спрашиваете? Да вот жизнь не утопия. Обыкновенная жизнь с нормальными человеческими стремлениями. А чего хочет человек? Жить спокойно, богато, получать удовольствие от жизни, свободно ездить по миру, набираться впечатлений, положительных эмоций, радоваться жизни. И ни в коем случае никому не завидовать, и не думать о справедливости. Что твоё, то и справедливо. Много – молодец, заработал! Мало – сам виноват!

– Замечательно! Позвольте же и мне выразить свою утопию несколькими словами. Они принадлежат Сергею Владимировичу Михалкову, и вы их, конечно, знаете: «Он с детских лет мечтал о том, чтоб на родной земле жил человек своим трудом и не был в кабале». Есть ещё один вариант выражения этой утопии. Есть такой советский фильм «Всё остаётся людям». Главный герой академик Дронов, которого играет Николай Черкасов, говорит: «Посмотри вокруг: не рвёшь ли ты кусок из глотки ближнего, чтобы у тебя было два, а у него ни одного!» Разве жить своим трудом и не рвать куска изо рта ближнего – это утопия?!

– Конечно! Конечно утопия! Человек так устроен: он не способен не рвать. Он по природе своей заточен на то, чтобы оглядываться вокруг и думать: «У кого бы ещё что-то вырвать из глотки?» Может я неясно выразил свою мысль? Повторю её ещё раз. Ленин сказал, что главная задача – воспитать нового человека, потому что только он может построить социализм. Но он считал, что можно сначала построить социализм, а потом воспитывать порядочного человека, ну в крайнем случае, делать это параллельно! Но ведь это никак невозможно! Негодный человек такое вам построит, что на сотни лет вперёд дискредитирует саму идею, что и произошло на самом деле, так сказать, на практике. Неужели вы не видите?! Нельзя ставить телегу впереди лошади: сначала хороший человек, потом социализм! И никак не наоборот!

– Подожди, отец, что ты стараешься? Это тупые безмозглые коммуняки! Им невозможно что-то доказать! Противно слушать их коммунячьи бредни! – взорвался названный Никитой. – Я вчера за день заработал десять тысяч баксов. А вон идёт ваш ближний! – Никита указал в окно. – Тащится по улице, согнулся крючком – обросший, грязный, шатается, кренделя выписывает. Куда он идёт, чего ищет? Пойла он ищет! Разве я у него из глотки кусок вырвал? Или мне надо с ним поделиться своим, честно заработанным, чтобы он его в свою глотку в виде самогона залил?!

– И каким же образом вы честно заработали за день десять тысяч долларов?

– Вы не прокурор, я не собираюсь давать вам отчёт. Они лежали у меня под ногами, и я их просто подобрал. У меня их теперь много, потому, что долго подбирал, ни с кем делиться ими не собираюсь! А собираюсь купить четырехкомнатную квартиру, иномарку и открыть свою гостиницу и ресторан, где буду зарабатывать столько, сколько смогу. Да-да! А может этого вашего «ближнего» к себе на работу возьму, если он, конечно, захочет работать! Дам ему возможность зарабатывать, самому жить и семью кормить. Я больше не собираюсь вкалывать и ждать, когда вы соберётесь и решите со своим быдлячьим сбродом, сколько не жалко дать мне «по труду»! Так что успокойтесь, старичьё! Назад, в коммунистическое стойло вам нас уже не загнать! А рыпнетесь, как в девяносто третьем, уничтожим! Нас уже много, мы богаты, оружие купим, вооружим целые дивизии! Поняли?!

– Никита, Никита, ты опять зарываешься! Не слушайте его! Он сгоряча пургу несёт, а так добрейший человек, поймите правильно.

– Да что же тут не понять? Только мы-то вас не боимся. Мы войну прошли, фашистов не испугались, а уж Никиту и подавно! Дело не в нас – мы скоро уйдём – а вот в таких «ближних». Согласятся ли они влачить своё нищенское существование, молча наблюдая, как вы транжирите несметные богатства, не вами созданные, и смирно дожидаться смерти? Ведь на всех не хватит того, что сейчас лежит под ногами, и не у каждого хватит совести подобрать. А если опять, как в семнадцатом году, станут вас бить? Да вы и сами между собой передерётесь. И заметьте, революции происходят не потому, что кто-то к ним призывает, а потому что для них такие, как Никита, создают условия. «Чувствительные люди, рыдающие над ужасами революции, уроните хотя бы слезинку над ужасами, которые её породили!» Это, между прочим, не большевик сказал, а французский историк Жюль Мишле.

– Подожди, Виктор, я ещё добавлю: ваш кумир Бродский сказал: «Ворюга мне милей, чем кровопийца». Вы в восторге это повторяете, потому что никогда не понимали диалектики: ворюги создают условия, когда приход кровопийцев становится неизбежным.

– Вы, коммуняки, дикари! По-вашему, весь мир живёт неправильно, одни вы знаете, как надо! Но весь мир процветает, и нигде нет кровопийцев, а вы довели богатейшую страну до нищеты! Я всего лишь хочу жить так, как живёт весь цивилизованный мир. Я бы вас всех в клетку посадил и держал в ней до самой вашей смерти, чтоб не рыпались!

– А мы, наоборот, никуда вас не посадим, даже не тронем, вы сами себя сожрёте, – сказал Александр Наумович. – Пойдём Виктор Ефимович, сейчас наша остановка. А сына своего, вы, господин бывший парторг цеха, могли бы получше воспитать! Чтобы не горячился так сильно!

II

– Наши уже собрались! – сказал Александр Наумович, когда они от остановки автобуса подошли к месту сбора у подземного перехода. – Не опоздали мы с тобой?

– Да нет. Только девять.

У тяжёлого, терракотового цвета дома перед подземным переходом, уже стояло человек тридцать или сорок, с плакатами и свёрнутыми, как у Виктора Ефимовича, знамёнами.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал, подходя к собравшимся, Плотников – Как настроение?!

– Боевое, Александр Наумович!

– Все собрались?

– Нины Николаевны Бахмутовой нет.

– Странно. Она всегда приходила первой.

– Мы думали, она с вами приедет.

– Я, наоборот, думал, что она уже здесь, а то бы зашёл за ней, – сказал Виктор Ефимович.

– Может позже подъедет.

– Лёнька, и ты с Лизой пришёл! – обрадовался Виктор Ефимович. – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил мужчина лет сорока, сидевший в инвалидной коляске.

– Здравствуйте, – вторила ему жена, стряхивавшая в это время снег с его вязанной шапочки.

Это был ученик Виктора Ефимовича и Александра Наумовича Лёнька Вебер – выпускник семьдесят третьего года, не частый, но давний участник их мероприятий.

– Как же ты добрался, Лёнька?

– Оказия случилась. Одноклассник приезжал Вовка Смотров. Помните? Был комсоргом нашего класса.

– Да, да, припоминаю. Невысокий такой, чернявый? – вспомнил Александр Наумович.

– Точно. Он сейчас в Томске предпринимательствует. Привёз нас с Лизой на бумере, то есть, на БМВ.

– Ну что, товарищи, пойдём потихоньку? – сказал Плотников.

– Пошли!

– Виктор, возьми коляску с той стороны, а я с этой. Держись крепче, Лёня! Ступени невысокие, справимся.

– Да что же вы одни?! – подбежала Таня Гостева – красивая брюнетка с бархатными глазами. – Давайте помогу.

– Танечка, что ты! А мы, мужики, на что? Мы крепкие! Я недавно полупудовую гирю пять раз одной рукой выжал! – похвастался Александр Наумович.

– Ребята! – крикнула женщина с непокрытой седой головой, тросточкой в правой руке и красными гвоздиками в левой. – Помогите человека через переход перевезти. Костя, Юра!

Тут же рядом с Лёнькой возникли двое крепких молодых парней, деликатно отстранили своих престарелых предводителей и мигом снесли коляску с Лёнькой вниз, а потом покатили по освещённому люминесцентными лампами переходу. Толпа с трудом поспевала за ними.

– Тише, ребята, тише, не торопитесь, – сказал Александр Наумович, – среди нас не все спортсмены!

Поднялись по ступеням вверх и оказались на широкой пешеходной улице, ограниченной слева небольшим сквером, а справа поляной, на которой зазубренными стрелками тянулись в небо тонкие молодые ели.

Виктор Ефимович развернул своё знамя и погладил полотнище.

По улице шла колонна, возглавляемая первым секретарём горкома Сергеем Ивановичем Гвоздевым3 и несколькими депутатами городской думы от КПРФ. В неё аккуратно встроились демонстранты, ведомые Плотниковым и Щербаковым.

Повернули на центральную площадь города, посреди которой на двухступенчатом возвышении, стоял гранитный пьедестал с бронзовым памятником Ленину.

Люди всё подходили и подходили. Красные знамёна, транспаранты, воздушные шары, красные гвоздики в петлицах. Лозунги: «Нет антинародным реформам!», «Ельцин! Девяносто процентов народа против грабительских реформ!», «Долой прихватизацию!», «Ельцина на рельсы!»

– Как думаешь, сколько народу? – спросил Александр Наумович.

– Три тысячи будет, – ответил Виктор Ефимович.

– Мало, – сказал Лёнька. – Хотя бы тысяч десять!

Становилось холоднее. Снег усиливался и уже не таял. К Плотникову подошла женщина:

– Александр Наумович, сейчас будет возложение цветов, вас тоже просят принять участие.

Несколько человек поднялись к памятнику, поставили к подножью корзину с цветами. Седая женщина с тросточкой положила свои гвоздики рядом на снег. Они горели на нём, как капли крови. Начался митинг.

– Товарищи! – сказал Гвоздев. – Поздравляю всех вас с семьдесят восьмой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революцией! Революция была не только важнейшим событием в истории нашей Родины, но и в мировой истории. В результате неё впервые было построено государство, в котором во главу угла был поставлен человек труда. Человек ценился не по количеству имеющихся у него денег, а по тому, что он сделал во благо общества. По планам Ленина, под руководством Сталина, была построена могучая держава, которая имела мощную армию, высокоразвитую науку, современное производство, бесплатную медицину и образование, давала важнейшие социальные гарантии своим гражданам. Благодаря этим достижениям Советский Союз одержал победу над фашизмом, дал старт космической эре человечества, выковал ракетно-ядерный щит нашей державы. Товарищи, произошедший в нашей стране капиталистический реванш, не может быть долговременным. Перед нами, коммунистами, стоит задача вернуть народу его социалистические завоевания, вернуть свободу и справедливость для всех граждан России. В самое ближайшее время нам предстоит упорная борьба. Семнадцатого декабря состоятся выборы в Государственную думу и выборы губернатора области. От нашей партии, как вы знаете, баллотируется первый секретарь обкома Евгений Васильевич Лимаров. Мы, коммунисты – и члены КПРФ, и беспартийные, но коммунисты в душе – должны сделать всё, чтобы победили наши кандидаты. Это позволит нам создать благоприятные условия перед решающей битвой, перед летними выборами Президента России. И в заключение хочу сказать: у нас есть политическая воля, и мы не намерены останавливаться на пути достижения наших целей. Ещё раз, с праздником вас, товарищи!