Текила с кровью

Я снова пожимаю плечами. Слышала, да, кажется, даже подписана на него, но не то чтобы как-то особенно активно его читала. Андрей же продолжает:

– Конечно, его уже допросили, он дал подписку о неразглашении. Но я-то сумел их добыть. Где гарантия, что никто другой не сможет или что у этого блогера не сдадут нервы, и он не пожелает излить кому-нибудь душу? Книжное сообщество маленькое, Текила. А уж в нашем городе… – Андрей разводит руками. – Что знает один блогер, то знают все.

Больше всего хочется уйти в свежую рукопись. Недавно я нащупала один любопытный сюжет, и теперь в любую свободную минуту меня тянет вернуться к нему. Тянет и сейчас, но Змеев и Князев смотрят выжидающе.

– Что вы от меня-то хотите? Подписку о неразглашении я уже дала. Да я бы и без нее не стала никому об этом болтать – зачем мне этот скандал?

Олег Максимович резко сгребает фотографии в папку:

– Ладно, не нагнетай. Я уже говорил, что ты по этому делу свидетель, от этого никуда не деться. Но я ожидаю более деятельной помощи, понимаешь?

Понимаю. Прекрасно понимаю: Князев бы с удовольствием привлек меня в качестве эксперта по этому делу и заставил изучать измазанные кровью записки. Автороведческая экспертиза коротких текстов – мой конек. Что уж, я бы сама с удовольствием привлеклась и изучила. Формально нельзя, делать экспертизу будут эксперты СК: Надя и Ирина. А я буду неофициально их консультировать. И искать в своих записях ту дурацкую фразу.

– Все, что смогу. – Я киваю.

Олег Максимович улыбается, но я понимаю, что это не то, чего он от меня на самом деле хотел. О моем активном содействии мы уже говорили у него в кабинете. Для этого не было нужды тащить меня сюда.

– Я посовещался с начальством, и мы решили, что Андрей Сергеевич может оказаться нам полезен в этом деле. – Князев перестает улыбаться. – Мы оформим его как твоего адвоката. Это формальность, Оль, не более.

Андрей тоже не улыбается. Оба смотрят на меня. Ждут. Чего тут ждать? Они без меня все прекрасно решили, мне остается только кивать, как китайскому болванчику.

– От меня что потребуется? – Снова наваливается слабость, слова выдавливаются с трудом, как из тюбика.

– Только не мешать ему делать его работу, – тихо произносит Олег Максимович. – Все остальное – на нас.

Чувствую себя действительно болванчиком. Змеев – последний человек, с которым я хотела бы работать. Да, он лучший адвокат в городе. Да, мы с ним работали много лет – половину всей моей экспертной деятельности. Но то, что он сделал, аннулирует все его достоинства. Это было крайне непрофессионально.

“А может это ты ведешь себя непрофессионально, Оля? – спрашиваю себя отворачиваясь к окну. – Может хватит уже дуться, как маленькая девочка? Все ошибаются и нервничают. Ничего страшного он ведь не сделал. А слова… Что слова? Болтать не мешки ворочать, кажется так?”

Летний зной заползает в зал суда сквозь неровный строй жалюзи, но меня пробират холод от его взгляда. Змеев смотрит спокойно и жестоко. Говорит тихо, но в каждом жесте сквозит желание растерзать меня. Нет, не растерзать, а заставить переписать экспертизу. Одно слово, нужно убрать одно слово, чтобы он выиграл это дело, чтобы престарелый олигарх вышел из-за решетки, за которой его полное холеное лицо так нелепо смотрится. Змеев знает про это слово, про то, что оно решит исход дела. Судья тоже знает. Даже усталый престарелый олигарх, похоже, тоже понимает это. Если сейчас, в суде, я признаю, что слово “вероятно” в экспертизе можно опустить, и подпишусь под категоричным выводом, Змеев улыбнется и олигарх с облегчением выдохнет.

Взгляды всего зала застыли на моих губах, и я ловлю себя на том, что думаю о не очень удачном выборе помады, а не о том, что должна им ответить. Лучше бы их действительно беспокоила моя помада… Сдерживаюсь, чтобы не облизать губы, откашливаюсь, тщательно собираю слова в единственно верную конструкцию. В конце концов, это не моя блажь, такова природа исследуемого объекта, и с этим ничего не поделаешь.

– В данном случае категоричный вывод невозможен.

Прокурор кивает, что-то шепчет маленькой, похожей на Редисочку из Чиполлино, судье. Та делает какую-то пометку, спрашивает, есть ли у сторон вопросы к эксперту. Змеев улыбается нехорошо. Конечно, он не станет говорить в суде все, что уже высказал мне позавчера. И кричать здесь он тоже не будет. Но улыбка мне не нравится.

Судья отпускает меня, но нехорошее чувство еще долго скребется внутри. Как оказалось – ненапрасно. Через месяц я узнаю, что Змеев настаивал на привлечении эксперта к уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения. Даже выкопал какое-то весьма поверхностное мое знакомство со стороной обвинения.

Не получилось. Но меня эта выходка не на шутку задела. Что за ребячество?! Я еще до начала экспертизы сказала ему, что категоричных выводов получить не удастся, но Змеев отмахнулся и сказал, что вывернется. Не вывернулся. И орал на меня, когда получил экспертизу, так, что программисты из соседнего офиса едва полицию не вызвали. И это он меня пытался обвинить в необъективности и предвзятости?..

Я поворачиваюсь всем телом и смотрю на Андрея в упор. Он спокоен и уверен в своей непогрешимости. Хороший адвокат, любого клиента к себе расположит. И эксперта. Но не меня.

– Ну так я прощен? – Змеев выдерживает мой взгляд без видимых усилий, вопрос его звучит насмешкой

– Нет.

Он разводит руками, кивает Князеву:

– Значит, буду зарабатывать прощением потом и кровью. Теккило теперь птица важная, писатель. С ней лучше не ссориться, а то в следующей книге появится злодей-альбинос, которого зверски убьют в конце.

Князев смеется, но получается натянуто. Хочу пошутить, что Змеев подал мне отличную идею, но, вспомнив, из-за чего мы здесь собрались, стираю улыбку и отворачиваюсь от обоих. Пусть делают, что хотят. Это их работа, не моя.

Глава 3

В канале “ЛисТающий Лис” тишина. Последний пост – о городском фестивале фантастики. Несколько фотографий с более контактными, чем я, молодыми писательницами. Все улыбаются, обнимают высокого, с ярко-розовой шевелюрой Лиса, две девушки даже изображают, будто тянутся к нему с поцелуем с разных сторон. Под фото ироничная подпись: "“Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей”, – говорил классик. Ахах! “Чем больше книгу мы ругаем, тем больше любят нас авторы” – скажу вам я”".

Двадцать восемь комментариев. Рука сама дергается открыть их. В основном это разбитые сердечки и рыдающие котики, редко встречается что-то в духе “Не могу поверить!”, “Как же так?”, “Мы будем помнить тебя”.

Глупо было надеяться, что местное книжное сообщество никак не отреагирует на смерть достаточно популярного блогера. Две тысячи подписчиков для нашего книжного мирка – это немало. Но и не настолько много, чтобы вызвать большой резонанс: лишь два-три столичных канала втиснули в поток эстетик и анонсов краткую заметку о том, что блогер ЛисТающий Лис умер. Судя по количеству просмотров и реакций, новость не слишком обеспокоила людей, а комментариев и вовсе были единицы, из которых самый частый: “Даже не слышал про такого блогера”.

Вот так, Лис, кто-то по ту сторону Уральского хребта о тебе даже не слышал. Если быть честным, много кто. Как и обо мне. И сейчас мне больше всего хочется, чтобы о моей книге в твоих руках тоже никто не узнал.

Я с Лисом лично знакома не была. Конечно, встречались глазами на городских ярмарках и фестивалях, на чужих презентация, но особого интереса у Лиса за все четыре года моего погружения в книжный мир я не вызвала. Хотя обзор на мою книгу он все-таки снял. Нет, не так. Он снял большой саркастичный разбор новинок славянского фэнтези, где мельком показал и мою книгу как “еще одну не очень удачную попытку в стилизацию”. Дальше было что-то про сложный язык и незнание автором истории и мифологии Древней Руси. Пожалуй, вот это, про историю и мифологию, было единственным выпадом Лиса, который меня всерьез задел. Я все же считала и продолжаю считать себя неплохим знатоком русского фольклора. Как-никак этой теме я посвятила дипломную работу и магистерскую диссертацию, а потом, когда стала писать, собрала неплохую библиотеку – благо, славянский фольклор и мифология были тогда на пике популярности, и издательства переиздавали даже самые редкие и глубоко научные исследования. Остальное же меня огорчало мало: к языку моему всегда относились либо с любовью, либо с непониманием, к этому я уже привыкла, а сам факт попадания на разбор к Лису был синонимом если не признания, то хотя бы того, что про меня слышали в местных книжных кругах. А не этого ли, в конце концов, я добивалась?

Отрываю взгляд от телефона и принимаюсь разминать шею. Свет фар, высвечивающий в книжном шкафу полку с моими книгами, заставляет улыбнуться. Может, не все так плохо? Может, не такой уж я неизвестный автор? Машина за окном ворчит и, судя по звуку, куда-то уезжает, и желтый цвет фар сменяется красным, облизывает лаковые буквы на обложке.

Какая к черту разница, известный я автор или нет, когда мои книги находят в руках убитых? Три человека! Три чьих-то друга, чьих-то ребенка. Немногие из тех, кто сегодня вообще читает книги и готов тратить свое время на знакомство с современными писателями. Что вообще за бред происходит? И почему я узнала об этом только после третьей жертвы?

“Сейчас те фото, которые показывал Змей, вырвутся в соцсети, и ты станешь очень известным автором!” – вспыхивает в голове саркастичная мысль.

“Ага, кровавый пиар”, – отвечаю себе и изо всех сил трясу головой, чтобы вытряхнуть из нее эти глупости. Какой пиар?! Какая известность?! Какой-то псих убивает людей, а ты думаешь о своей известности, бессердечная ты сволочь!

Закрываю канал Лиса и ищу информацию про двух других жертв, также найденных с моими книгами в руках. О них Телеграм пока молчит. Канал “Ляля Книжная душа” не обновляется уже две недели. Последний пост – о том, что она едет на презентацию “одного из малоизвестных сибирских авторов, который, между прочем, издается вполне успешно”. Я запомнила Лялю, потому что она просила подписать книгу именем ее канала: “Для Ляли Книжной души”. Невысокая, но плотная, с крашеными темными волосами и огромными накачанными губами.

Совсем небольшой канал, меньше моего, на двести человек, но уже блогер, уже предлагала платный отзыв, а когда я отказалась, предложив бартером мою книгу, Ляля брезгливо поджала губы и сказала, что бесплатно эту ерунду читать не будет. Но книгу, тем не менее, купила и даже подошла за автографом. А вот снять с ней контент для канала Ляля уже не успела.

Под постом о “малоизвестном сибирском авторе” пять комментариев. Кристина, тоже писатель и литературный активист, радеющая везде и всюду за сибирскую литературу, пишет, что хорошо знает меня, любит мои книги и считает меня ярким явлением современной сибирской литературы. И удивляется, что Ляля еще не знакома с моими книгами.

Комментарий мне польстил и сейчас тоже вызывает улыбку. Кристина всегда активно поддерживала меня, делала репосты моих анонсов. На презентациях, правда, ни разу не была, но я ей это прощала и сама старалась ходить на все ее мероприятия. В книжной тусовке важно почаще светить лицом. Примелькаешься постепенно и сойдешь за свою.

Кроме комментария Кристины – только бестолковые сердечки. Даже мало-мальского плача, как на канале у Лиса, нет. Ляля была совсем начинающим блогером.

У третьей жертвы нет даже канала. Он вообще не книжный блогер, просто завсегдатай Научной библиотеки, от скуки ли, из привычки или из-за того, что живет в соседнем доме, не пропускавший ни одно мероприятие. Вот и на мою презентацию пришел. Посидел полчасика, спросил лениво, такой же в этой книжке мутный язык, как в предыдущих, и, не дождавшись ответа, вышел. Чтобы так и не дойти до дома.

Подскакиваю на месте от внезапной мысли – надо посмотреть, кто был на этих двух презентациях и мог услышать слова Ляли, которые она говорила мне, можно сказать, в кулурах, и его вопрос. Картина на декоративном камине танцует и плашмя падает мне на голову. Стараюсь подхватить ее, чтобы не разбудить мужа и сына, но рама выскальзывает из вспотевших пальцев и со стуком ударяется о деревянный поднос с чаем. Белая фарфоровая чашка глухо утыкается тонким боком в металлическую ручку подноса и раскалывается. По розовому растекается остывший чай, и поднос темнеет, становится почти красный. Стягиваю с себя плед и кидаю его на чайную лужу.

– Ты чего тут? Спать пошли. – Муж с трудом отодвигает подпирающий дверь стул и заходит в комнату. Сонный и взъерошенный, он жмурится от света торшера, неуклюже перетаптывается на пороге.

– Сейчас, немного еще, – усаживаюсь сверху на гору из пледа и возвращаюсь к планшету. – Надо закончить кое-что.

Муж вздыхает, наверняка хочет сказать свое любимое “Жена писательница – горе в семье”, но тут замечает следы на моих руках. Он узнает их – длинные линии, похожие на красные перистые облака. Синяки от ногтей, да. Когда у меня случился срыв, такие синяки не проходили, появлялись каждую ночь, стоило мужу обессиленно опустить голову на подушку. Иногда, когда становилось совсем тяжело удерживаться в реальности, поверх синяков появлялись сочащиеся кровью горизонтальные полосы от ножа.

Руслан прошел со мной через этот ад, держа за руку. И, судя по глазам, ему совсем не хочется туда возвращаться. Мне тоже не хочется, поэтому откладываю телефон и пытаюсь улыбнуться. Но Руслан серьезен и сердит, он тихо сплевывает мат и подходит ко мне.

– Опять?

Я пожимаю плечами. Что за вопрос?! Как будто он сам не видит.

– Зачем ты это сделала?

Снова пожимаю плечами. Руслан не отступает, стоит надо мной, смотрит устало и как-то обреченно.

– Это допросы эти тебя довели? Что-то на тебя повесить пытаются?

Один раз Руслан был на допросе. По ошибке. Но крови нам тогда выпили изрядно. Конечно, это было давно, нам уже не двадцать лет, и в жизни мы повидали разного, но повторять тот опыт не хочется ни мне, ни Руслану.

– Нет, – мотаю головой и пытаюсь спрятать руки в рукава домашнего платья. – Просто свидетель по одному неприятному делу. Ну и экспертные навыки придется применить.

Руслан смотрит на меня долго, отпихивает ногой от двери стул:

– Спать пойдем? Завтра на работу.

Качаю головой. Мне нужно найти фотографии с последней презентации, посмотреть, кто был рядом, когда Ляля негативно отозвалась о моей книге.

– Иди, я скоро.

Руслан раздраженно вздыхает:

– Оль, хватит, пойдем ложиться.

Вспоминаю, что фотографии мой персональный фотограф – сестра – еще не скинула. Напомнить ей в два часа ночи? Дело серьезное.

“Суету не разводи, Оль, – всплывают в голове слова Олега Максимовича. – Если что-то нужно будет, мы к тебе обратимся”.

Князев прав, от моего ночного бдения над фотографиями вряд ли будет толк: народу на презентации было непривычно много, человек тридцать, всех я не знаю и не помню, и вряд ли прямо все попали в кадр. Да и наверняка Олег Максимович раньше моего догадался про фотографии. И Птица уже скинула ему несколько общих кадров. Или Змей нашел через свои каналы – если ему удалось добыть фото, которых в принципе не должно было существовать, тут сложности вряд ли возникли. Утром напомню сестре про фотки, попрошу скинуть все, перешлю их Князеву до кучи. Пусть разбирается, у него взгляд наметан.

Напрягаю память, пытаюсь вспомнить лица хотя бы тех, кто подходил за автографами. Бесполезно: я редко смотрю на лица людей, а запоминаю еще реже, тем более на адреналине после выступления.

“И напрасно, – укоряю я себя. – Ты же писатель, ты должна быть внимательна к людям, четко улавливать их черты, движения, слова, чтобы было что потом переплавлять в тексты. Вон у Нины есть привычка зарисовывать интересные лица. И персонажи потом получаются яркие и живые”.

Мысли начинают путаться и бежать по кругу. Я решительно поднимаюсь: Руслан прав, пора спать, завтра лекция, потом студенты придут по курсовым и дипломным.

– Сейчас, Мелатонином закинусь.

В темной кухне нахожу в корзине с актуальными лекарствами и витаминами снотворное, пока трясущимися руками пытаюсь выдавить таблетку, решаю добавить к нему Персен. Что бы там ни было, а моя менталочка еще нужна. И не только мне.

Глава 4

Скидываю кроссовки и надеваю красные бархатные туфли на каблуках. Закидываю кроссовки в шкаф, громко топая, прохожу к окну. Нет, мало. Возвращаюсь к двери, захватываю телефон и ключи, запираю кафедру и, распрямив плечи, иду к лестнице. В коридорах первого этажа не то чтобы тихо, то и дело встречаются торопящиеся в столовую студенты и преподаватели, в самой столовой громко звенят тарелки и подносы. Нет, здесь слишком шумно.

Дохожу до холла и, подхватив длинную юбку, бегу по лестнице на второй этаж. Здесь тише, никто не ходит. Хорошо. Разворачиваюсь и, цокая каблуками, иду по коридору. Стук каблуков звучит ровно, пригвождает разбегающиеся мысли, смиряет отчаянно колотящееся сердце. Спина выпрямляется сама, дыхание выравнивается. И плевать, что из аудиторий то и дело гневно выглядывают другие преподаватели, зато я наконец обретаю спокойствие и рабочий настрой.

Уже не так громко стуча каблуками, спускаюсь по узкой непарадной лестице обратно. Теперь можно спокойно работать.

Возвращаюсь на кафедру и одновременно с этим получаю звонок от начальника.

– Ольга Александровна, добрый день, – как всегда бодро начинает Михаил Анатольевич. – Вы сегодня в районе двух чем заняты?

Мысленно ворошу в голове расписание занятий, а заодно пытаюсь сообразить, что могло понадобиться от меня шефу.

– У меня пары заканчиваются в 14:15, дальше хотела обсудить с Анастасией Викторовной ее диссертацию, но это, в принципе, ждет.

– Замечательно. Сможете провести вместо меня пару по философии у программистов?

Нет, я никогда не против помочь любимому начальнику, но философия… Судорожно пытаюсь сообразить, что я помню из философии. Поток воспоминаний лихо проходится по античности и обрывается на Платоне с его эйдосом, потом снова поднимается из тьмы где-то в районе готических соборов и схоластики, вскользь пробегает по Декарту и упирается в теорию научных революций Куна. Негусто.

– Ольга Александровна, вы здесь или уже в обмороке? – со смехом спрашивает Михаил Анатольевич.

– На пути, – признаюсь я. – А что хоть за тема-то?

– Вы не волнуйтесь, там доклады, они вам все расскажут и даже картинки покажут, – успокаивает меня шеф. – Нужно только переписать их и помучить вопросами. Сможете?

– Помучить смогу, – выдыхаю я.

– Спасибо, Ольга Александровна! Так, значит, в 14:30, номер аудитории сейчас скину.

– Хорошо, – без особого энтузиазма киваю я пустому столу начальника и отключаю телефон.

Через минуту приходит сообщение с номером аудитории. Другой конец универа, пообедать не успею. Что ж, значит, закушу программистами.

Немного позже Михаил Анатольевич присылает и тему занятия. “Концепции личности в философии”, – читаю я и вздыхаю. В голове со скрипом всплывает “Тварь я дрожащая или право имею?” Достоевского и французские натуралисты конца 19 века с их вопросом, что определяет человека: общество или то, что досталось от родителей. Еще что-то про “человек – мера всех вещей” было, но, кажется, в античности. Да, совсем негусто… Что ж, похоже все-таки придется разбавить утренний чай статьями из интернета.

Через полчаса, немного взбодрив свой философский бэкграунд статьями из Википедии, возвращаюсь к более насущным вещам – собственной лекции. Скольжу пальцем по плану и с удивлением упираюсь в “Теорию языковой личности и проблемы установления авторства”. И тут теория личности. Удивительно, что про языковую личность я, перебирая философские концепции, не вспомнила совсем. Зато “проблемы установления авторства” всколыхнули в голове другие воспоминания, от которых я тщательно пряталась все утро. ЛисТающий Лис, Ляля Книжная Душа и Григорий Осокин выскакивают перед глазами сами.

– Ольга Александровна, можно?

Подпрыгиваю так, что едва не падаю со стула, и оборачиваюсь. В дверях стоит Настенька.

– Доброе утро, Настя. Конечно, заходите. Что нового?

Пока я включаю чай и достаю наш с Настей любимый шоколад, она подсаживается к моему столу и открывает ноутбук.

– Пришел запрос от Следственного комитета на автороведческую экспертизу. Виктор Сергеевич просил, чтобы вы посмотрели.

Конечно, кому же еще смотреть запрос от Олега Максимовича. Быстро они до Синчина добрались. Только непонятно, зачем им это. Поворачиваю к себе ноутбук и делаю вид, что внимательно изучаю тексты. Хорошо хоть Настеньке Князев не прислал оригинальные, с грязью и кровью, записки, просто тексты. Меня все еще мучает совесть, когда я вспоминаю, в какую грязь окунула Настеньку, поставив вместо себя экспертом. Она, конечно, утверждает, что ей все нравится. Мне тоже нравилось. А потом я стала выть и царапать ножом руки.

– И что вы думаете об этом? – возвращаю Настеньке ноутбук и с интересом смотрю на нее. Два с половиной года она вместо меня проводит экспертизы у Виктора Сергеевича, но до сих пор скидывает мне все запросы и заключения на вычитку. А я до сих пор не могу сказать ей “хватит”. Может, сейчас?

– Я сказала Виктору Сергеевичу, что тут материала мало для экспертизы, он отправил к вам, – Настенька виновато опускает глаза. – Я перечитала вашу диссертацию и статьи, но мне все равно кажется, что по этим текстам вывод сделать не получится.

Руки начинают мелко дрожать. Не получится, ничего не получится. Но как же больно услышать это со стороны, когда эти тексты напрямую касаются тебя. Можно понять Змея с его воплями и угрозами, лишь бы выудить из эксперта лишнюю – такую важную и нужную – крупицу информации.

– А материалы дела не прислали?

Настенька качает головой:

– Там вообще странно все. Даже общую ситуацию описывать отказались. Сказали, дело очень деликатное.

“Ох, Настенька, вы не представляете, насколько деликатное это дело”.

Я немного успокаиваюсь. Меньше всего я хочу, чтобы кто-то в универе знал о происходящем кошмаре. Тем более, Настенька.

– Виктор Сергеевич спрашивал, могли бы вы письменную консультацию по этому материалу дать?

Теперь уже мой черед качать головой. Моя консультация у Князева уже есть.

– Может, вы тогда сами ему скажете об этом?

Скажу, конечно. Снимаю блокировку с телефона и набираю номер Синчина. И спокойно говорю, что ко мне Князев с этими текстами уже приходил. Виктор Сергеевич коротко отвечает “Понял, отстал” и кладет трубку. Настенька молча смотрит на меня, я на нее. Пора тебе идти в самостоятельное плавание, девочка моя. Здесь я тебе ничем не помогу.

– Придется вам самой давать Следственному комитету письменную консультацию.

– Я даже не знаю, о чем там писать, – жалобно смотрит на меня Настенька. – У меня же не было еще автороведческих экспертиз.

Я киваю и протягиваю ей кусок шоколада:

– Все когда-то бывает впервые. Тем более, тут полноценную экспертизу от вас никто не требует: не хватает материалов – так им и напишите.

Настя удивленно глядит на меня, улыбается, кивает.

Занятия проходят бодро и весело, а на паре по философии мы с программистами уже откровенно стебемся над концепциями человеческой личности и их несостоятельностью, и напряжение, с которого началось утро, совершенно развеивается. Все-таки остаться в универе даже после того, как я бросила экспертизу, оказалось самым правильным из моих решений. Студенты удивительно заряжают!

Дверь кафедры не заперта. В сгущающихся сумерках компьютер освещает синим хмурое немолодое лицо Михила Анатольевича, делая его болезненным и еще более небритым, чем в реальности.

– Здравствуйте. – Увидеть его здесь я не ожидаю. Судя по затянувшейся масляной пленкой кружке с чаем, Михаил Анатольевич на кафедре давно.

– Здравствуйте, здравствуйте, – он, как всегда, здоровается, не отрываясь от компьютера. – Как жизнь?

– Ничего, пока при мне, – продолжаю я наш уже ставший традиционный ритуал приветствия. Но Михаил Анатольевич игру не подхватывает, резко вскидывает глаза и внимательно следит, как я прохожу к чайнику. Что-то не так.

– Знаете, где я сегодня был?

Догадываюсь. Рука дрожит, пальцы никак не хотят попадать на выключатель чайника. Это раздражает. Меньше всего мне хочется выглядеть перед начальником неуравновешенной истеричкой. Тем более, такой он меня уже видел.

Я бросаю попытки включить чайник и сажусь на стул напротив Михаил Анатольевича.

– На допросе в Следственном комитете, – кивает он.

Киваю в ответ.

– Рассказал им про вас всю подноготную, – продолжает он с усмешкой.

Губы никак не складываются в ответную улыбку. Конечно, ничего особенного он им рассказать не мог – нет ничего особенного! Но что они ему рассказали? Больше всего сейчас я боюсь потерять его доверие. Что если он всерьез посчитает меня виновной в этих смертях? Михаил Анатольевич любил представлять меня студентам как “человека, связанного с криминалом”. Что если он поверит в собственную шутку?