Текила с кровью

Елена Абрамкина

Текила с кровью

Глава 1

Смерть – лучший пиар-менеджер

С пыльно-голубой обложки на меня смотрит темноволосая девушка в венке из листьев и мелких белых цветов. Левый уголок ее губ едва заметно искажен, и кажется, что она сейчас засмеется. Нет, скорее заплачет. Моя любимая обложка, лучшая из всех, что были у моих книг. От художника, чьими работами я вдохновлялась во время написания этой истории… Что же ты наделала? Что же мы наделали?

Девушка продолжает вглядываться мне в душу прозрачно-голубыми глазами. Она не понимает, как так могло получиться.

Я тоже не понимаю.

Светлая сказка про поиск своего места в мире и великую любовь. Почему сейчас на этой обложке не стирающиеся пятна крови? Почему ее обрез тоже пропитан кровью, и так сильно, что намертво слиплись страницы? Красные разводы напоминают то ли волны реки, то ли облетевшие ветви деревьев – сразу и не определишь. Красиво и загадочно, сейчас такое любят.

“Красиво?!” – Я резко откладываю книгу и поднимаю глаза.

Олег Максимович смотрит на меня с сочувствием, кивает, потом наклоняется, не спуская с меня внимательного взгляда, берет книгу со стола и тянется к сейфу. Далеко, не дотянуться. Он еще какое-то время с подозрением косится на меня, потом встает, огибает стул и открывает металлический шкафчик в углу комнаты.

– Остальные показать?

Я пожимаю плечами, мол, мне все равно, потом спохватываюсь, что мой жест может быть истолкован неправильно, облизываю губы, но так и не нахожусь, что ему ответить. Что изменится, если я не увижу еще две книги с кровавым обрезом? Возможно, меня будет глодать любопытство, хотя какое там, не до любопытства сейчас.

Что изменится, если я их увижу?

Закрываю глаза и представляю нежную обложку с осенними листьями, по которым вместе с лаковой дождинкой, так алмазно поблескивающей, если чуть наклонить книгу на солнце, стекает красная капля.

Может быть, я сойду с ума. Тогда мне не придется верить в реальность происходящего. Правда, и книги писать я тогда, наверное, тоже не смогу.

Решительно мотаю головой. Потом снова спохватываюсь, смотрю на Олега Максимовича, на сейф, на свои руки. Маникюр на них такой же красный, как кровь на обложке. Кровь с золотыми блестками.

“Лучше бы сделала “Императрицу”. Она и блестит лучше, и кровь не напоминает”, – проносится в голове дикая мысль.

Быстро разворачиваю руки ладонями к себе, но ногти слишком длинные – с этой стороны тоже видно, что они красные.

– Ольга Александровна.

“Нет, я же выбирала цвет так, чтобы он не напоминал кровь. Вон тот другой – да, прям сильно, а этот совсем нет, он светлее, тон другой”.

– Ольга Александровна!

“А если на солнце, то вообще не похож. Да и не бывает кровь с блестками”.

– Оль…

Вздрагиваю, когда на мои руки ложится тень с солнечными бликами, поднимаю глаза. Олег Максимович уже не у сейфа, он протягивает мне стакан воды. Молча киваю, беру стакан и делаю большой глоток. Ледяная вода шокирует, сковывает горло, на глазах выступаю слезы. Но зато мысли наконец оставляют в покое неудачный маникюр и возвращаются к “здесь и сейчас”.

Допрос у Олега Максимовича был уже третьим за последние пару дней. Собственно, это был даже не допрос, а разговор следователя с коллегой, которая уже несколько раз помогала ему раскрывать непростые дела. Нет, не так. Не то чтобы я прям специально кому-то помогала, судебному эксперту так нельзя, просто выполняла свою работу: проводила независимые экспертизы. И результаты этих экспертиз оказывались полезны подполковнику Олегу Максимовичу Князеву.

Четыре года назад я, окончательно выгорев и разочаровавшись в людях, оставила экспертную деятельность, перебросив всю работу на плечи своей студентки Настеньки. Но совсем уйти из экспертизы не удалось: я продолжала курировать Настеньку, преподавать лингвистическую экспертизу в универе и время от времени все равно ковыряла тексты по просьбе постоянных клиентов, в том числе и для Следственного комитета области, которым и руководил подполковник Князев.

Когда ему на стол положили результаты двух моих допросов, он позвонил мне, извинился за действия подчиненных и вежливо попросил подъехать к нему. И только тогда я поняла, как связаны все те люди, фотографии которых мне показывали до этого, и в чем, собственно дело.

А дело было настолько пугающее и неожиданное, что я впала в ступор и какое-то время разглядывала свою книгу с кровавыми пятнами на обложке, а потом – свои вовсе не кровавого, но красного цвета ногти.

– Полегчало?

Я неуверенно передернула плечами. Отчего тут могло полегчать? Какой-то псих убивает людей и вкладывает им в руки мои книги. Князев серьезно думал, что мне полегчает, когда я это узнаю?

– Оль, я понимаю, что все это неприятно, – Олег Максимович уже вернулся на свой скрипучий старый стул. – Но постарайся сейчас абстрагироваться. Ты мне нужна как эксперт.

– Спасибо, что не как подозреваемый, – вырывается у меня нервный смешок.

– Твое алиби мы проверили, – серьезно кивает Князев. – К тому же, моя дочь была на тех твоих выступлениях. И в баре. Ну, афтепати, или как вы это называете.

Да, после той презентации, которую мне организовал муж в культурном центре, мы действительно пошли с друзьями в бар. Никого левого там не было и быть не могло – это маленький ролевой бар, что называется, “для своих”. И в тот вечер нас там было пятеро: мы с мужем, Клык, Зураб и Птица. Нет, конечно, еще пара барменов, но из девушек точно были только я и Птица.

– Птица, Птица, – улыбается моим мыслям Князь.

Интересно, что Птицу я знаю уже лет пятнадцать – с первого курса, когда меня затянуло ролево-танцевальное сообщество. И около десяти лет знаю Олега Максимовича. Кто бы мог подумать, что она его дочь? Как ее зовут-то хоть? Кажется, Катя. Значит, Екатерина Олеговна. Все-таки ролевое сообщество чудное – можно двадцать лет знать человека, вместе бегать в занавесках по лесам, лупить друг друга текстолитовыми мечами, танцевать на балах и вечеринках и так и не узнать его настоящее имя и род занятий. Я знала что Лом – мент, а Кол – из наркоконтроля, но Птица…

– На, взгляни. – Олег Максимович открывает белую картонную папку с завязками, листает, наконец вытряхивает из мультифоры и протягивает мне три запаянных в полиэтилен чека.

Три тонкие глянцевые листочка ложатся передо мной на стол и притягивают взгляд. Нет, это не чеки. Бумага для карманного принтера – на прошлый день рождения приятельница из писательских кругов подарила мне маленький, сантиметров десять в длину, принтер для телефона и рулончик бумаги, напоминающей чековую ленту. А еще я пару раз ловила с такими листочками студентов на экзамене.

– Знаешь, что это? – Князев смотрит на меня все еще с беспокойством, но я уже взяла себя в руки: передо мной текст, который нужно прочитать и проанализировать, это успокаивает.

Я осторожно рассматриваю первый листок.

“Ты сказал, посредственная книга, не достойная внимания. Ты не прав. Это твоя жизнь посредственная. Не достойная внимания”.

Стиль рубленый, нет союзов. Парцелляция… Слишком мало слов, чтобы сказать, что-то определенное. Беру следующий.

“Тебе не понравился язык. Слишком сложный, сказал ты. Нет. Это мир слишком сложный для тебя. Прощай”.

Снова парцелляция и бессоюзие. И еще прямая речь оформлена неправильно. Но так мало текста! Беру третий листок, но и на нем три полусмазанные строчки. Все та же парцелляция, то же отсутствие союзов и короткие предложения. Отлично – три идентификационных признака из пары сотен необходимых для установления авторства у нас есть! Но этого не просто мало – этого ничтожно мало. Кроме того, тот, кто писал эти тексты, мог нарочно изменить свой стиль – на таком объеме ты можешь изменить текст до неузнаваемости, и никто не догадается. Но вот это “Мир слишком сложный для тебя”… Что-то скребется и вертится в голове, когда я читаю эту фразу. Что это? Цитата? Откуда?

– Я могу воспользоваться телефоном? Мне интернет надо, – спрашиваю у Князева и вздрагиваю от собственного по-будничному делового тона.

Проклятье! Три трупа с моими книгами в руках и загадочными записками, а я думаю о том, чтобы найти в интернете какую-то дурацкую фразу! Три мертвых невинных человека! Из-за моих книг!

Князев что-то говорит, даже смеется, но мир вдруг сжимается в острие стрелы и протыкает меня липким ужасом. Сердце подскакивает к горлу, сбивая дыхание, страх сдавливает плечи и царапает спину. Олег Максимович что-то спрашивает, трогает меня за руку, но от этого паника только усиливается. Кажется, я кричу – нет, вою и бросаюсь к батарее, сжимаюсь в углу, сино-сильно вдавливаясь спиной в трубу. Перед глазами – маленькое серое пятно с ржавчиной по контуру. Хватаюсь взглядом за эту ржавчину, изо всех сил стараюсь не отвернуться, хотя страшно до одури. Постепенно начинаю чувствовать боль на руках, потом пятно ржавчины исчезает, меня снова обхватывает за плечи кошмар, к которому нельзя поворачиваться спиной. Но развернуться и прижать спину к спасительной стене я не могу, тело словно связано, и ужас начинает рвать спину. Больно. Но не спине – плечам. Цепляюсь за эту боль и захлопываю рот. Кажется, прокусила губу. Хорошо – кусаю сильнее, держусь за боль и вспоминаю про дыхание по квадрату.

Перед глазами ножка стула. Кончик стрелы теряет остроту и расширяется – мир растекается вокруг ножки и снова начинает звучать и пахнуть. Воняет старым, давно не мыты ковром – пыль, сигареты и грязные носки. Страх прячет щупальца и нехотя уползает до поры, но пошевелиться я все еще не могу, поэтому сглатываю сопли, слезы и, кажется, кровь и утыкаюсь лицом в ковер.

– Оль?

Телу становится свободнее, ковер переползает с лица на затылок, а в глаза бьет свет. Смаргиваю слезы и пытаюсь сесть, но Олег Максимович не дает. Смотрит внимательно и настороженно, потом все-таки отстраняется. Сажусь и прижимаюсь спиной к батарее. Горячо, больно – поднимаюсь и возвращаюсь на стул, беру все еще стоящий на столе стакан воды, пью мелкими глотками.

Давно меня так не накрывало. А я уже начала верить, что справилась с паническими атаками, когда завязала с экспертизой. Ха, наивная…

В ноздри заползает шершавый запах дыма. Олег Максимович протягивает мне пачку сигарет.

– Куришь?

Смотрю на надорванную бумажную крышку. Очень хочется взять сигарету и попробовать, но вряд ли это поможет, поэтому качаю головой и возвращаюсь к стакану с водой:

– Спасибо. Пока нет.

Олег Максимович усмехается, убирает пачку и уходит к окну. Папка с материалами дела лежит на дальнем столе – не дотянуться. Не то чтобы мне нужно до нее дотягиваться, просто слабо удивляюсь, что Князев успел в этой суматохе позаботиться о материалах дела. Опыт.

– И часто тебя так?

Наваливается слабость, как всегда, после сильного приступа. Часто? Да уже пару лет не накатывало, а до этого бывало, да.

Отрицательно качаю головой, с трудом размыкаю губы:

– Редко. Но случается.

Князев кивает, тушит сигарету в хрустальной, еще советской пепельнице, смотрит на мое отражение в окне.

– Ты поэтому из экспертизы ушла?

Молча киваю. И поэтому тоже. Да много всего навалилось тогда: нервный срыв, панические атаки, усталость от постоянных дедлайнов и напряжения, первый класс сына, писательство, которое требовало все больше времени. Все это проносится в голове серым хороводом, но сил ухватить за хвост хоть одну из мыслей нет. Ставлю стакан на стол и замираю, наблюдая за тем, как ползет по граненой стенке капля крови, лениво трогаю языком губу. Прокусила.

Олег Максимович курит новую сигарету, отвернувшись к окну. Молчит. Да и что тут скажешь?

Что-то отвлекает меня, какой-то шум за дверью. Но Олег Максимович не реагирует – значит, не к нам.

Однако шум приближается, врезается в дверь смазанным стуком, распахивает ее, и я невольно отворачиваюсь. Только не он!

– На каком основании допрос ведется без адвоката? – Он быстро обходит меня, охватывает взглядом и мою прокушенную губу, и исцарапанные руки, на которых уже наливаются красным длинные полосы синяков. – Телесные повреждения? – Бесцеремонно убирает мои руки от лица и синими прищуренными линзами вглядывается в мои глаза. – Доведение до нервного срыва? Так, Олег Максимович, если ты сейчас же не дашь мне поговорить с моей доверительницей, то можешь писать заявление о выходе на пенсию.

Олег Максимович не поворачивается, молча затягивается. Я снимаю с себя его руки – сбрасываю резко и брезгливо, как паутину – и встаю. Он смотрит на меня прямо и нагло, выхватывает и как я покачиваюсь от слабости, и как нервно облизываю кровь с губ, и как тянусь за кирпичного цвета пальто, чтобы спрятать в него исцарапанные руки. Останавливаю себя, удивленно приподнимаю бровь и спрашиваю спину Олега Максимовича:

– Андрей Сергеевич тоже работает по этому делу?

Князев пожимает плечами:

– Нет.

Его голос звучит ровно – он никогда не ведется на громкое появление Змеева, в отличие от меня.

– В таком случае зачем он на нашем совещании?

– Я еще раз спрашиваю, на каком основании допрос ведется без адвоката? – Андрей еще хорохорится, но его напористость дает трещину, Змеев понимает, что взять нахрапом не получилось.

– Олег Максимович, вы кого-то допрашиваете?

Князев снова затягивается и с прежним равнодушием пожимает плечами:

– Нет.

Я оглядываю кабинет – кроме меня, Князева и ворвавшегося Змеева, здесь никого нет – и поднимаю глаза на адвоката:

– Я тоже никого не допрашиваю. Так на каком основании вы, Андрей Сергеевич, прерываете наше совещание?

Андрей смотрит на меня сверху вниз, чуть улыбается – явно задумал какую-нибудь колкость. Но Олег Максимович уже нажимает на невидимую кнопку на столе, и в дверях возникают двое в форме.

– Жду тебя внизу, – нагло бросает мне Змеев и с невинной улыбкой кивает Князеву: – Рад был увидеться, Олег Максимович.

Он протискивается между ребятами в форме и, громко топая длинноносыми, всегда безупречно начищенными туфлями, уходит в ремонтную пыль коридора.

– Сука… – медленно выдыхает Князев, расплющивая окурок пятками ладоней. – Еще Змеева нам не хватало.

Согласно киваю и наконец набрасываю пальто. Замерший в дверях парнишка с военной выправкой замечает мои исцарапанные руки, глаза его испуганно расширяются.

– Кошка, – виновато улыбаюсь ему.

Губы парнишки дергаются в неуверенной улыбке. Слышал ли он, что тут происходило несколько минут назад?

– Ладно, Оль, давай прервемся на чай, – Князев звенит ключами, оттесняет от двери испуганного парнишку. – Потом, если силы будут, обсудим эти бумажки с моими девочками.