Зинка

Каждый день после училища Зинка шла и гадала, будет письмо от Толика или нет. Будет или нет. По перилам и столбам гадала, по лужам и воробьям гадала, по прохожим и местным собакам и кошкам гадала. Шла и сама с собой разговаривала.

– Вот если сейчас встречу двух собак и трех кошек по дороге, значит есть письмо!

– Если пятерых детей увижу, пока иду, написал!

– Будет – не будет. Будет – не будет. Не будет…. А может и будет. Ерунда это всё, все мои гадания. Конечно, будет сегодня письмо! И завтра будет, и потом!

Такие беседы успокаивали и давали надежду на лучшее. И когда Зинка выходила из-за угла на свою улицу, краешком глаза видела издалека ящик свой почтовый. А сквозь дырочки в нём легко можно было увидеть, как белеет заветный конверт. Газет в то время семья не выписывала, отец приносил газеты с работы. Что там может белеть в ящике, кроме конверта? Конечно, это письмо! Скорее достать ключ от ящика, который всегда с собой у Зины. Руки не слушаются, сердечко бьётся, никак не попасть ключом в замочек. Ну! Открывайся! Есть. Тяжеленький конверт, знакомый почерк. Ура…

Иной раз тетя Шура шла и встречала Веру, мать Зинаиды.

– Привет, Вера! На вот держи, пишет и пишет! Эх, хороший парень! И семья хорошая, – вздыхала тетя Шура и, подкинув увесистую сумку почтальона повыше на плечо, ковыляла дальше.

– Да, спасибо, Шура! – кричала вслед тете Шуре Вера. – Сама-то как? Ничего? Ну, и хорошо! – сама с собой говорила Вера, разглядывая быстрый почерк Анатолия на конверте.

Зина издалека вглядывалась в дырочки почтового ящика – белеется – не белеется, и, если почтовый ящик отвечал ей темнотой, настроение тотчас же портилось, но оставалась капелька надежды, что вдруг тетя Шура шла, а мама Вера навстречу. Вдруг письмо уже дома? И спляшу, и спою! Мама всегда заставляла плясать, да подолгу. А если брат дома был к тому времени, целый концерт, умора. Зиночка тогда и танец им, и песню споёт на радостях. Колька поставит табуретку посередине кухни и орет:

– Выступает народная артистка Советского Союза, заслуженная летчица – испытатель Зинаида!

Приходилось залезать на табуретку и голосить. Чего с радости-то не сделаешь? Лишь бы отдали письмо. Хохотали до слез, до упаду. А как попадал конверт в руки, хотелось тут же спрятаться, уединиться, почитать в тишине, повторяя и перечитывая каждое слово. А потом ещё и ещё раз с начала. А завтра снова шла Зинка после учебы домой по знакомым до каждого выступа дорожкам и гадала, напишет – не напишет.

Глава 8. Небо пополам

Через две зимы да через две весны, как поётся в старой советской песне, Зинаида окончила училище и вместе с подружками пополнила ряды рабочего класса в одном из цехов завода, крепкого и передового.

Зинка к своим семнадцати годам ещё больше расцвела, вытянулась, расправила плечи. Волосы густющие, с отблеском, сама вся статная да ладная, ямочки на щёчках. Одним словом, богиня! В коллектив завода влились новые девчонки быстро, легко, радостно. Работа поначалу была незамысловатая – отбирать, сортировать, проверять – и справлялись новенькие с такими обязанностями легко, без нареканий от мастера участка. Оплата была сдельная – что потопаешь, то и полопаешь. Поэтому старалась Зиночка, как и все остальные в бригаде, выше нормы сделать. И денег побольше заработать можно, и приятно в передовых ходить. Где похвалят, где поблагодарят.

Работали девчата на заводе, как и все, в две смены. Неделю утро, неделю вечер. С утренними сменами всё привычно и понятно. С петухами подъём, и ближе к вечеру уже дома. А вот вечерние смены сильно выбивали из колеи даже молодых. Начинались они после четырех часов вечера, работники выходили из цехов после часу ночи. Зиночка наша, конечно, не шла ночью домой одна, собирались целой компанией из разных цехов, ждали у завода друг друга и гурьбой шли через весь городок. Зина с подругами жила дальше всех – на самой окраине. Шли ночью бойко, не разгуливали. Торопились поскорее добраться да юркнуть под тёплое одеяло отдыхать. Утром можно было потянуться, отоспаться.

Коллектив на заводе был дружный, лихой и задорный. Работа руками не мешала весело общаться, смеяться и рассуждать. Делились новостями, обсуждали начальство да судачили и сплетничали на разные темы. Зиночка в коллективе вела себя звонко и весело, часто и заливисто хохотала и была, как любил повторять мастер Николай Иванович, «на улыбочке». А что печалиться? Пошел третий, последний, год службы Анатолия. Письма приходили часто, порой каждый день. Баловал Толя свою Богиню вниманием, любил очень. Письма те были всегда нежными, проникновенными, длинными. Всякий раз находилось, о чем написать, даже если и писать уже было не о чем.

Вместе с Зиночкой училась и её школьная подружка Катерина. Та Катерина, которая после школы частенько любила, бывало, с Зинкой к бабушке Агафье сбегать через лесок и через поле в дальнюю деревню. Так вместе и росли они с Катюшкой. Бывало, раньше после школы шла Катя сразу к Зинке, пока родителей дома не было, а то наоборот, Зина засиживалась у подруги до самого вечера, пока мать не крикнет домой. Провожали в армию мальчиков тоже вместе. Катя давно была влюблена в друга Анатолия Сергея. Мальчики с одного года, вместе и в армию ушли.

Сергей тоже довольно часто писал Катюше. Подружка вся сияла, как начищенный самовар, получая весточки от солдата. С каждым конвертом бежала к Зинке похвастаться, размахивая письмом, как боевым знаменем, и пританцовывая на ходу. Работать Катюша пришла вместе с Зиночкой в один цех, но попала в другую смену и редко виделась теперь с подружкой. Только в выходной встречались да делились новостями про письма, работу. Одним словом, про жизнь.

Незаметно прошло в заботах лето третьего года службы ребят. Наступила осень. Буквально за пару дней покраснел, а затем и облетел старый клён у любимой Зиной лавочки. Небо все чаще было затянуто тяжелыми низкими облаками, пошли осенние затяжные дожди. Катерина ходила всё лето без настроения, письма от Сергея становились всё короче, приходили всё реже. А с августа и вовсе перестал ей Сергей писать.

А Зиночка такая счастливая была после каждого конверта. И не поделиться теперь с Катюхой радостью своей – как-то неловко. Жалко подругу, ходит сама не своя. И нечем успокоить её.

– Катя, милая, ну, я прошу тебя, не переживай. Наверняка, что-то с почтой у них. Анатолий в Германии служит, там может исправнее почта работает. Погоди немного, вот увидишь, всё образуется. А ты спроси у родителей его, что да как.

– С ума сошла? Боязно мне. Что подумают?

– Хочешь, я спрошу? Спрошу, пишет ли им. Спрошу, как у него дела. Хочешь?

То, что у Сергея все хорошо и что он приедет по весне с молодой женой, Зинаида узнала от соседей Сергея случайно. Услышала, пока в очереди за хлебом стояла. Вот это новость. Аж в ушах загудело. И ладошки вспотели. Ой, как Катюху жалко… Вот как она ей это скажет? А никак! Пусть узнает, но не от неё. Не найдет Зинка сил сказать такое подруге. Вот ведь гад!

Не прошло и пары дней, как молва о женитьбе Сергея в армии облетела все окрестные улицы. Катюша проходила со смены по своей улице до дома спешно и бочком, опустив голову и вжав ее в плечи.

– Господи, стыд-то какой, Катенька! Стыдоба от людей! А ты не реви! Вот ещё! Не стоит он твоих слёз! – то и дело причитала мать Катерины, гремя посудой на кухне и подкидывая дрова в печь по первым заморозкам.

– Хватит причитать, мама! И так тошно! Оставьте вы все меня в покое! Зинка уговаривает да успокаивает, ты еще тут! Хватит уже! Что вы понимаете? Что вы все чувствуете? Разве вы чувствуете так, как чувствую себя я? Разве вы знаете, каково мне? Предали меня, мама! Предали! У меня над головой небо было, высокое. А теперь оно пополам! Я ждала его, я любила его, и сейчас люблю! – рыдала Катюша в голос. А мать только била руками по бокам себе от безысходности и дикой материнской жалости к дочери своей Катеньке.

Глава 9. Ждать да догонять

После ошеломляющей новости о женитьбе Сергея в армии у Зины в душе поселилась беспричинная тревога. Письма приходили от Анатолия всё так же регулярно, были такими же душевными и не заставляли себя ждать. Тетя Шура-почтальонша частенько заходила в калитку поболтать, пожаловаться на тяжелую жизнь да отдать очередной увесистый конверт Зинаиде или её матери. Кто выходил на её голос на крыльцо, тому и отдавала письмо.

Пролетел сентябрь с его коротким бабьим летом, то и дело осыпая лавочку у калитки золотом и багрянцем клёна. Всё чаще утро начиналось с затяжного холодного осеннего дождя. Зинка сидела за столом на кухне лицом к окну, водя ложкой по дну тарелки с остывшей кашей и уставившись в одну точку. По стеклу уныло и нехотя стекали капли дождя, рисуя причудливые кривые линии. Шальная осенняя муха где-то гудела и звенела под потолком. Сегодня опять не было письма. И вчера. И позавчера. И надысь. Две недели нет писем. А тревога не даёт дышать, не даёт ничего делать, не даёт ни о чем думать. Жить не даёт. Ещё муха эта… Ж-ж-ж-ждешь? З-з-з- забыл? Ж-ж-ж-женился!!! Зинка схватила кухонное полотенце и, отодвинув с грохотом от стола тяжелый стул, вскочила и в сердцах врезала полотенцем по стене, откуда было слышно бесконечное жужжание злобной осенней мухи. Краем глаза заметив тень на улице, кинулась на крыльцо в надежде, что это тетя Шура-почтальонша. Нет, не она. Колька-брат вернулся, калымил в деревне у бабушки Агафьи. Зинка метнулась за стол, села как ни в чем не бывало. Схватила в руку ложку с кашей.

– Привет, сестренка! Всё страдаешь? Не было сегодня письма? Вот дела… – сочувственно вздохнул Колька, зачерпнув большую кружку воды из ведра и залпом осушив её до дна. Вытер рот рукавом старого осеннего пальто, подошёл к Зинке. Та сидела, не шелохнувшись.

– Ну, ты это… Не нервничай ты так. Две недели разве срок? Это армия, не танцы в парке. Мало ли что там… – Зинка молча продолжала сидеть, не реагируя на ежедневные увещевания старшего брата.

В тревоге и тоске тянулась осень. Дни становились короткими, задували холодные ветра. Мать, не переставая, топила печку. Григорий достал по знакомству дров подешевле, накололи с Колькой. Хватит дров на всю зиму. Писем так больше и не было. Вместе с ними ушла радость, желание работать, общаться в заводском цехе с народом. Никто не узнавал Зинаиду, прежде такую весёлую, открытую, звонкую. Катерина поделилась в своей бригаде с девчонками, слух и разлетелся по участку. Все понимающе помалкивали и особо Зинку не беспокоили, не тормошили.

Дом родителей Анатолия находился чуть дальше по улице, и Зинка, возвращаясь с работы и устремив издалека взгляд на заветные дырочки в почтовом ящике в надежде увидеть там белый конверт, краем глаза заметила мать Анатолия, которая шла навстречу Зинке. Ох, как неловко…

– Зина, здравствуй! Давно не видела тебя. Как дела? Работаешь? Что-то беспокойно мне, давно писем нет от Толика. Чего это он… А тебе пишет? Полгода ещё до дембеля, уж поскорее бы. Соскучилась я.

– Здравствуйте. Нет. Не пишет. Уже не знаю, что и думать. Вон слухи пошли по улице, – проронила Зинка и, опустив голову, заторопилась поскорее уйти, чувствуя, как покраснели щеки от стыда и смущения.

Вера смотрела на дочь, на её страдания, и сердце кровью обливалось. Уже сама готова была бежать навстречу Шуре-почтальонше и принести заветное письмо. Шура перестала заходить в калитку к Зинке, чтобы не травить лишний раз душу. Вот уж правда в народе говорят, что ждать да догонять это самое тяжелое для человека.

Глава 10. Новые туфли

Весенний солнечный луч нагло упёрся Зинке в левый глаз. Зинка нехотя и ворча перевернулась на другой бок и натянула поглубже на ухо одеяло. Будильник назойливо тикал на тумбочке, в конце улицы истошно без конца голосил чей-то петух. Зинка в полудрёме сообразила, что сегодня суббота и никуда не надо торопиться.

Поздний апрель растопил последний снег в тенистых местах и оврагах. Весна выдалась затяжная, с ночными заморозками. За холодным апрелем пришел очень теплый май. Светало рано, вечера становились длинными, тёплыми и приятными. Вместе с последним снегом уходила потихоньку и нехотя Зинкина тревога, уступив место сильной обиде. Как же ей было обидно…. Так и не было больше ни одного письма. Случайных встреч с родителями Анатолия Зина старалась избегать, обходя двор их за три версты. Мать Вера часто бубнила про себя, гремя кастрюлями у печки, что, дескать, ославил ирод на всю улицу, подженился, поди, как Серёга. А эта дурёха ждёт всё да страдает. Вот же дура малохольная! Сколько парней хороших вокруг да рядом. Вон Славка через двор, опять же Егор Соловьев, да мало ли их! Третий год сидит взаперти, ни на танцы, ни в клуб. Вся бригада вон девчонки то в парк по лету, то в поход пойдут. Никуда! Как монашка какая. Затворница. Одним словом, дура!

Зинка прислушивалась, как бубнит и причитает стареющая мать, и начала постепенно в чём-то с ней соглашаться в душе, жалея себя и взращивая свою обиду. Обида её росла бок о бок с недоумением. Разве так бывает? В один день перестать любить? Перестать говорить о любви и нежности в письмах. В одну минуту.

Лежала Зинка в то солнечное субботнее утро, дремала и ворочала все эти мысли в голове. Девчонки из бригады идут сегодня в городской парк на танцы. Зовут с собой. А может сходить? Вон и мать говорит. И Катерина больше не страдает по Сереге.

– Поди, Катька-то поумнее меня будет, – всякий раз думала Зинка да прикидывала. Батя ездил на днях в Москву на региональное совещание председателей колхозов, удалось ему достать дочери туфельки югославские с острым носиком, самые модные. Мечта, а не туфельки. У девчонок на заводе мало у кого были похожие, не достать. Лодочками их называли. Если бы не батя… Зинке впору оказались. Увидела, аж завизжала от радости и, чмокнув отца в ухо, бросилась мерить обнову, раскидав по полу старые стоптанные тапки. А потом всё кружилась в них перед зеркалом, вырисовывая вензеля вальса своими очень даже стройными ножками, а мать с отцом улыбались да переглядывались, подмигивая друг другу. Ну, слава богу, улыбаться начала…

– Мам, я сегодня иду на танцы! – решительно заявила Зинка, выйдя из своей комнаты на кухню к матери, которая пекла ноздреватые блины на опаре, лихо отправляя сковородку в горнило печи. Блины пекли по субботам или по воскресеньям, подавали со сметаной и топлёным сливочным маслом. Научила их печь маму Веру бабушка Агафья. Сытно, недорого и очень вкусно.

– Правильно, Зиночка! Правильно! – воскликнула Вера, разогнувшись от печки и повернувшись к дочери, держась за больную поясницу. Зинка стояла растрепанная после ночи в длинной хлопковой ночной сорочке. Сорочки, брюки Григорию и Кольке, рубашки – всё шил двоюродный брат Веры. Он был портной в городе, и Вера часто просила его помочь одеться. К лету пошили Зиночке очень нарядное платье, в талию, юбка пышная и воротник «лодочкой», который открывал красивую длинную шею и ключицу. Ткань выбрали белого цвета в черный крупный горох. И черный широкий пояс на талии. К этому платью очень кстати и туфли югославские подошли. Красота, да и только! Весь день Зинка то и дело примеряла платье с туфельками и вертелась перед старым трюмо, то поднимая копну густых длинных волос кверху, то распуская их по плечам.

Глава 11. Хорошо!

Городской парк встретил Зинаиду и её подруг легкой вечерней прохладой и нашумевшей в тот год песней Эдиты Пьехи «Хорошо!», под которую уже рьяно отплясывали модный твист несколько десятков Зинкиных сверстников на танцплощадке в нижней части парка.

– Человек идет и улыбается, значит, человеку хорошо! Хорошо!! – призывно пела Эдита. Молодежь на танцплощадке хором вторила ей в такт, ритмично и радостно вскидывая руки кверху на каждое «Хорошо!» и бросая оценивающие взгляды на танцующих рядом.

К танцплощадке вела широкая аллея со старыми вековыми липами и фонарными столбами, бросающими то тут, то там причудливые изогнутые тени на аллею и газоны. Деревья и фонари выстроились в ряд и, казалось, кланяются каждой молодой красавице, которая горделиво и стеснительно спускалась по аллее парка к танцплощадке на звуки музыки в ожидании какого-то волшебства.

– Хорошо! А и правда, хорошо! – улыбнулась Зиночка и довольная своим принятым решением развлечься тёплым субботним вечером, совершила свой победный марш вниз по аллее, гордо вскинув голову, украшенную высокой модной причёской под названием бабетта, словно короной. Белое платье в горох по коленочки, осиная талия, игриво подчёркнутая широким чёрным поясом, и белые югославские остроносые туфельки по последней моде выгодно отличали Богиню от подруг, одетых попроще и щебетавших рядом с ней о последних своих новостях, то и дело перебивая друг друга. Немного саднила левая пятка от новой обуви, но это казалось мелочью на фоне громко и часто стучащего сердца от незнакомых впечатлений и чувств.

Обгоняя девчонок, мимо прошла шумная компания каких-то парней с гитарой, напевая Черного кота, который жил за углом и которого все ненавидели бедного.

– Опа! Кого я вижу! Сестрёнка! – услышала Зинаида голос Кольки, своего брата.

– Колян! Познакомил бы с сестрой! – игриво воскликнул гитарист, продолжая, зажав сигарету под модными в те дни усами и улыбаясь, перебирать струны и несколько раз повторяя один и тот же аккорд, зависнув от образа Колькиной сестры.

– Ходи мимо, не для тебя растил! – отшутился горделиво и заносчиво Колька, и компания двинулась дальше, перебивая Пьеху своим шлягером про то, что люди с котом не ладили.

Старая танцплощадка была залита светом прожекторов и горела ярким пятном в тёмном летнем парке. Ветерок совсем стих, и на парк опустилась вечерняя прохлада. Закончилась ритмичная песня, в музыкальной паузе слышен был смех, щебетание девчат и басок молодых парней. Танцующие держались кучками, общались, отдыхали после рабочей недели.

Зинка и её подруги вошли на площадку и выбрали себе место потанцевать. Держались кучно, вместе, весело болтая, перекрикивая себя и звуки музыки. – Хорошо! – думала Зинка и ловко двигалась в такт очередного нашумевшего шлягера. И, наконец, быстрому и энергичному твисту на танцплощадке уступила место распевная мелодия, намекнув всем танцующим, что пора бы кавалерам пригласить дам на танец.

Девчонки, заслышав первые аккорды «медляка», расходились, а точнее разбегались врассыпную по свободным лавочкам, оставляя центр площадки полупустым. Каждая девушка сидела и всем своим видом показывала, что именно она уж точно даже не собирается танцевать этот медляк, и что именно она уж точно не ждет, что её пригласят на танец на глазах у всех в парке.

Не успела Зинаида и шагу сделать, чтобы выбрать себе заветное укромное местечко на лавочке, как услышала за спиной мужской голос.

– Простите, бога ради, простите. А Вы не потанцуете со мной? – Зинка в замешательстве обернулась, перед ней стоял симпатичный брюнет среднего роста с пронзительными красивыми глазами и, смущаясь, улыбался.

– Ох, не знаю, я не собиралась медленные танцевать. Ну, если только один раз, – торопливо проговорила Зиночка. Парень галантно взял её под локоток и вывел на свободное место в центре площадки. Взял её руку в свою, вторую нежно положил на черный пояс талии со спины, и пара начала двигаться под милые звуки и одобрительные возгласы окружающих. – Хорошо! – вдруг подумала Зинка, облегчённо вздохнув. – Ну, и ладно, и пусть…

Глава 12. Не беда

– Где-то я его видела, – думала Зиночка, неспешно танцуя с незнакомцем под чарующие звуки музыки. Сердце бухало в ушах, и она едва слышала, о чём говорит партнёр по танцу, немного наклонившись к её правому уху. Зинаида кивала в ответ, улыбалась и украдкой то и дело бросала взгляд на своих подруг, занявших наблюдательную позицию на лавочке как раз напротив.

– А я Вас знаю. Ваш дом через улицу от нас. Тётка моя по матери живёт на Вашей улице. Видел Вас там пару раз. Я с Вашими пацанами не дружил, когда в школе учился. Они там все сильно младше меня, у меня свои друзья, постарше.

– Совсем взрослый. Интересно, сколько ему лет? 28? 30? Почему он здесь? Мужчины в этом возрасте, как правило, уже женаты, у кого-то и дети маленькие. Красивый такой…. На актера какого-то похож. О, точно! Вылитый Юрий Яковлев! Даже прическа такая же, с небольшими залысинами со лба. Ох, до чего красив, – думала Зинка, не забывая поддерживать милую беседу.

– Он еще Идиота у режиссера Пырьева сыграл. Ну, того самого, по Достоевскому. Надеюсь, он не идиот.

И в этот самый момент случилось страшное. Партнер по танцу Валентин неуклюже наступил всем своим ботинком на острый носик левой туфельки. Новые, югославские, беленькие, лаковые, ни разу не надёванные! Зинаиду ошпарило кипятком и убило током. Он идиот!

– Ой, мать честнАя! Простите меня! Ну, как же я так неловко-то, – отчаянно продолжал извиняться Валентин, провожая ошарашенную от нового знакомства и от мысли об испорченной туфельке Зинку до её подруг. А те хихикали и игриво перешёптывались на лавочке в тёмном углу танцплощадки в ожидании счастливой избранницы.

Энергично забили барабаны и зазвенели тарелки первых аккордов очередного твиста. Танцплощадка постепенно заполнялась молодёжью, и через пару минут на ней уже некуда было яблоку упасть.

– Зинка, ты его знаешь? Кто такой? Зовут как? О чём говорили? – сыпали вопросами подруги, перебивая друг друга и посматривая на Валентина, который лихо отплясывал твист в компании взрослых своих друзей неподалеку от них. Зинка продолжала растерянно думать о своей туфельке, ещё не зная, расстраиваться или нет. В темноте не разглядеть, испорчен ли носик.

– Хорошо он так провёз своим ботинком, поди, весь лак содрал. Вот ведь идиот! Ладно, даже если и содрал, батя подмажет чем-нибудь. Да и куда мне в этих туфлях ходить, кроме танцев. Вечером всё равно темнеет. Жалко, конечно, но не беда! – решительно отбросила Зиночка грустные мысли и подхватила ритм твиста. Белое платье в черный горох горело ярким пятном, выигрышно подчеркивая стройный силуэт курносой Богини.

Глава 13. Полчасика

Вернулась Зинаида с танцев в тот вечер не одна. На полдороге догнал их компанию Валентин, её новый знакомый, и пошел с ними. Всем ведь в одну сторону. По дороге шутили, смеялись, пели песни под недовольное хлопанье форточек жителей домов в столь поздний час. Стоял очень теплый майский вечер, хулиганы-соловьи уже вовсю выводили свои рулады, приглашая соловьих-самочек в свои готовые для семейной жизни «хоромы».

Зинаида немного нервничала и всё посматривала на Валентина, отмечая про себя, что парень очень ей понравился. Обходительный, вежливый. Не ржёт, как конь, дело-не дело. Опять же красавчик. Умный, наверное. И, как ей показалось, немного стеснительный, смущается часто.

– Толик мой такой же. Вот прямо мой Толик, – вздохнула Зиночка. При воспоминании об Анатолии, таком родном когда-то и таком далёком сейчас, у Зинки сжалось сердце. Но в этот момент вся компания захохотала над анекдотом, который пропустила Зинка, увлёкшись своими мыслями.

Подруги постепенно расходились по домам, по своим калиткам. Валентин проводил Зиночку до самого её дома. Зинаида привычно бросила взгляд на дырочки почтового ящика. Почтовый ящик снова скучал. У калитки пахнуло ароматом цветущей сирени, где-то вдалеке раздавались звуки гитары, и местные подростки нестройно напевали знакомую песню. В доме Зинки горело одно окно, кухонное. – Мама, конечно, не спит, ждет. Сейчас выспрашивать будет. Расскажу ей про него, – подумала Зинаида. Повисла неловкая пауза, в тишине которой заливисто запел местный соловей, приглашая к разговору.

– Посидим полчасика? Такой вечер теплый, – предложил кавалер, взяв Зиночку за руку и снова смущаясь. Зинка испуганно убрала руку из теплой ладони Валентина, и пара присела на лавочку на полчасика, как договаривались. А потом ещё полчасика, и вот уже рассвет погасил яркое кухонное окно. Мать Вера облегчённо вздохнула, услышав приглушённые голоса у калитки, узнавая голос дочери и изо всех сил прислушиваясь к мягкому мужскому баритону незнакомца.

С первыми петухами Зинка опомнилась, что полчасика пролетели незаметно, и пора бы домой, в тёплую постель. Валентин галантно проводил новую знакомую через калитку и, оглянувшись и помахав рукой, улыбаясь своим новым мыслям, бодро пошёл к своему дому через улицу, насвистывая Черного кота, которого ненавидел и с которым не ладил весь дом.

Дома Зинка прошла на цыпочках через сени, задев неуклюже пустое ведро. Поймала его, шипя, ругаясь и хихикая. Тихонько открыла дверь в свою комнатку, та предательски скрипнула в ответ. Неуклюже стянула с себя новое платье, закинула под кровать югославские «лодочки» с ободранным носом подальше от глаз матери и от своих, чтоб не расстраиваться, и юркнула под одеяло. Сон как корова языком слизала. Не шёл. Зинка лежала, гоняла в голове всякие мысли, что- то вспоминала из прошлых лет, какие-то обрывки этой ночи приходили на ум сквозь дрёму. Через одеяло, натянутое на ухо, доносились утренние звуки улицы. Уже вовсю горланили петухи, у кого- то блеяла коза, скрипели калитки. Громкая струя воды звонко ударила в пустое ведро на колонке возле их дома. Начинался новый день, и Зинаида провалилась в сон, убаюканная его звуками и новыми надеждами.