Лишний

– Я хочу зайти туда!

Алекс посмотрел на меня и спросил:

– Зачем?

– Я не знаю, но нафиг мы тогда тут торчим?

– Послушай, дело твое, но подумай. Ты же не знаешь, куда это тебя приведет. С тобой пойти?

– Нет.

– Хочешь, я посижу здесь, подожду?

Я с благодарностью посмотрел на Алекса:

– Спасибо! Давай встретимся завтра?

– Давай, – ответил он, вышел из машины и пропал за шлагбаумом.

На ресепшене, где пахло приятным диффузором, мне улыбалась молодая девушка с бейджем, на котором было написано «Аня», а я глазами обшаривал столики и не видел знакомых лиц.

– Добрый вечер, чем помочь? – спросила Аня.

Я смотрел на нее и не знал, может ли она мне вообще как-то помочь.

– Молодой человек, чем вам помочь? – повторила она.

– Мой начальник забыл в офисе кошелек, ему надо передать. – Я достал из кармана свой и показал. – Его машина вон, – ткнул в окно в сторону отцовского «ягуара». – Евстигнеев Виктор Николаевич.

– Хорошо, вы можете оставить у нас, мы передадим, когда он спустится.

– А… а можете ему позвонить и сказать, что для него оставили на ресепшене вещь? – спросил я.

– Конечно, – ответила Аня и набрала номер комнаты. Я заметил, как она нажимает кнопки: 401. Аня стояла, приложив трубку к уху, и смотрела куда-то в сторону охранника, ожидая ответа, а по моей спине бегали мурашки, так как я не знал, что ей ответит отец, когда узнает, что ему тут что-то оставили. – Никто не берет.

– Ладно, спасибо вам, – сказал я, – где тут кофе выпить можно?

– Вон туда, где лифты, там бар. – Она указала рукой. На запястье была татуировка в виде креста.

Я выпил эспрессо, а потом пробежал в лифт с компанией молодых иностранцев, от которых приятно пахло парфюмом, нажал кнопку 4 и посмотрел в сторону ресепшена, где Аня снова стояла с трубкой возле уха. Когда двери лифта открылись на нужном этаже, первым делом я нашел туалет, зашел в кабинку и убил еще пару дорог. Умылся и меньше чем через минуту оказался напротив двери с цифрой 401.

Левая рука начала слегка трястись. Правой я прижал ее к бедру и глубоко вздохнул. Закрыв глаза, я подумал о том, что сейчас делает Юля. Мне казалось, что именно в эту секунду она лежит у себя в комнате и ей почему-то страшно. Мне хотелось позвонить в дверь нашей квартиры и увидеть, как она открывает, ее рот растягивается в хитрой улыбке. Когда я снова открыл глаза, то передо мной по-прежнему была дверь 401. Я со всей силы ударил по ней ногой, выбив замок. Услышав женский визг, я зашел в номер. Перед глазами все плыло, но когда я сфокусировал взгляд, то увидел отца, который лежал без одежды на кровати, прикрываясь одеялом, в его глазах были растерянность и испуг. Рядом с ним лежала обнаженная брюнетка лет тридцати и громко кричала от страха. Я услышал, как в соседних комнатах стали открываться двери.

– Пиздец! – крикнул я. По моим щекам покатились слезы, и я выбежал из номера, оставляя за собой крик брюнетки и отцовское: «Заткнись!»

Передо мной расплывались огни светофоров и фонарей, я давил на газ, оставляя за собой размытую жизнь. Из колонок орали Stereophonics – «Maybe Tomorrow». Я видел, как красный свет переливался в зеленый, как неоновые вывески плыли над людьми, а огни домов растекались по моим векам. Я сделал потише и набрал Юлю, после нескольких гудков она ответила.

– Ты обещал раньше быть! – услышал я ее голос, и огни стали расплываться еще сильнее.

– Юля! Юля… Юль, – не мог собраться я.

– Ты где? – спросила она.

– Я скоро буду, поставь, пожалуйста, чайник, – сказал я, пытаясь сдержать рыдание.

– Хорошо! Я только пришла, провожала подруг, видела Алекса, мама едет, – сказала она, – и папа задерживается.

– И я еду… я еду… – ответил я

– Побежала ставить чайник. Пока! – сказала она и положила трубку.

С Никитского переулка я резко свернул на Большую Никитскую, а потом пересек две сплошные, чтобы уйти влево на пустой Малый Кисловский, надавил на газ еще сильнее. Из колонок Ричард Эшкрофт из The Verve грустно пел про то, что наркотики перестали действовать и они делают кого-то хуже. Я знал эту песню наизусть и начал подпевать. По щекам по-прежнему струились слезы, и мне хотелось проснуться утром и понять, что все это было просто ночным кошмаром. Перед лобовым стеклом я увидел белую вспышку, которая ослепила меня и прокатилась по капоту, а потом по крыше и осталась где-то позади. Я резко ударил по тормозам, машину сильно занесло, но она все же остановилась с неприятным звуком и дымом, который растворялся в зеркале заднего вида. Я открыл глаза и увидел, что лобовое стекло превратилось в паутину из осколков, по которым красиво стекали красные капли. Так красиво, что какое-то время я смотрел на то, как они заполняют бóльшую часть стекла, а потом глянул в зеркало заднего вида и понял, что страшный сон не закончится скоро. Может быть, не закончится никогда.

– Спокойно, это я, – Артем зачем-то позвал меня поболтать. Пока я ждал, залип на рекламный экран на Новом Арбате, на котором долго транслировался летящий самолет. Артем хлопает меня по плечу.

– Напугал, – говорю я, глядя на царапину у него в районе шеи.

– Ты просто не бойся. Пойдем посидим?

– Пойдем. – Я надеваю свои очки в тонкой голубой оправе.

Мы в каком-то индийском ресторане в переулках Арбата, и между нами тлеет множество ароматических палочек. От их запаха мне хочется закрыть глаза, но стекла очков не настолько прозрачные, чтобы за ними спрятаться. Артем пьет какой-то чай из очень маленького стакана и рассказывает, как он четыре месяца ездил по Индии и курил каждый день, как увидел на горизонте странное сияние, которое хотел записать на телефон, но камера не уловила его. Как в университете нашел закладку и убил ее с друзьями в машине на парковке, а потом вернулся на пару и очень хотел ответить, но его никто не спросил. Я делаю глоток чая, и он мне даже кажется немного вкусным. Артем начинает рассказывать про Катю, и мне почему-то не хочется ничего слушать, но я должен, потому что в этом может быть что-то важное, в отличие от всего, что он рассказывал до этого. По словам Артема, Катя однажды пришла к нему домой в полном угаре и слезах, она плакала оттого, что отец стал слишком злым и начал срываться по каждому поводу на мать и даже один раз на Катю и ей кажется, что у него какие-то проблемы, о которых он не говорит, или он просто начал сходить с ума. Тогда она осталась у Артема и прожила с ним неделю, а потом они полетели вместе в Рим и украли в сувенирной лавке в Ватикане два креста. Артем говорит, что Кате рядом с ним спокойно, а я думаю, что он просто себе это внушил. Пару раз у Артема звонит телефон, и он с кем-то говорит, выйдя из-за стола, а потом возвращается с тревожным лицом и снова продолжает пить чай. Потом Артем внезапно возвращает меня на землю.

– Я Юлю видел! – говорит он. – Пару раз.

– Какую? – спрашиваю я и смотрю в сторону выхода.

– Твою сестру, – отвечает Артем и откашливается.

– Где? – На меня накатывает волна тревоги.

– В городе. Она была с Алексом, – говорит он. По моему телу прокатывается волна мелкой дрожи.

– Что они делали?

– Просто сидели.

– Где? – нервно спрашиваю я.

– В «Кофемании» вроде бы.

Мне становится неуютно, и я без конца поправляю очки, которые и так хорошо сидят.

– Ты чего? – спрашивает меня Артем.

– Да так… С Алексом, странно просто, – отвечаю я, а потом добавляю: – А еще кого-нибудь видел там?

– Да нет, я не садился. Я взял кофе и ушел. Времени не было… да и…

– Что?

– Ну, как-то с Алексом я не очень хотел бы сидеть за столом. А кого я должен был там еще увидеть?

– Миру, – говорю я, а потом понимаю, что ее имя выскочило непроизвольно.

– Миру? – удивленно спрашивает Артем. – Почему ты это сказал?

– Я… не знаю, – говорю я, – просто не подумал.

Артем смотрит по сторонам, а потом немного наклоняется и тихо произносит:

– Или подумал… – Отворачивается и снова делает глоток чая, морща нос.

– Почему ты не захотел сидеть с Алексом?

Артем какое-то время молчит, словно обдумывает что-то, а потом отвечает:

– Да все уже. В смысле – не все, но… как бы тебе сказать. В общем, я не очень с ним согласен после той вечеринки.

– У Светы? – нервно спрашиваю я.

– Угу, – кивает Артем.

– Что ты имеешь в виду?

– Он много принимает слишком и не отвечает…

– Мы все юзали, а потом…

– Вот о потом-то и речь, – резко говорит Артем и надевает черные очки.

– Я его потом позвал к себе…

Артем молча сидит и смотрит в мою сторону, но смотрит ли он на меня – мне непонятно, потому что стекла очков настолько черные, что глаз его совсем не видно.

– Вот и остался бы с тобой, – выпаливает Артем, и мне становится совсем неуютно.

– Не понял, – говорю я.

– Ну, не возвращался бы.

– Куда? – недоумеваю я.

– Обратно, блядь. Возвращаться – плохая примета! – говорит Артем и смотрит на телефон.

– Он вернулся тогда к Свете?

– Знаешь, мы с тобой не говорили. – Артем встает из-за стола и быстро направляется в сторону выхода. – Мне пора.

– Ты куда? – спрашиваю я его в спину.

– Нас уносит сильный ветер, бро, – отвечает он и толкает дверь.

Я остаюсь один и смотрю на тлеющие палочки.

Самое страшное – оказаться в прошлом и не понимать, что происходит, но смутно догадываться, что тебя это как-то касается. Самое страшное – приземлиться там, где тебя ждут, но не потому, что ты хороший парень, хоть и с надрывом. Самое страшное – улавливать импульсы, которые ведут тебя в столь знакомое место, а маршрут перестроить никто не может. Самое страшное – быть рядом с людьми, которых ты пытался забыть, а они пытались напомнить о себе. Самое страшное – отдать себя чему-то неизвестному, с чем подружиться ты вряд ли сможешь, не говоря уже о том, чтобы просто кивнуть друг другу.

Под диско-шаром стоит Ксюша, и по ее волосам и лицу пробегают разноцветные огоньки. На ней короткая юбка, белые кроссовки и черное вытянутое худи. В руке стакан с розовой жидкостью, из которого торчит ярко-салатовая трубочка. Взгляд Ксюши цепляется за мой, и она просто мило улыбается, а я беру ее под локоть и спрашиваю, где Алекс.

– Не видела его, – говорит Ксюша и начинает пританцовывать в такт мелодии, которая вылетает из-под рук лысого диджея.

– Кто еще здесь? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам, и вижу смутно знакомые мне лица.

– Катя с Артемом сейчас приедут, Света улетела, – говорит Ксюша и закрывает глаза.

Мне кто-то жмет руку и поздравляет с возвращением, а я благодарю и улыбаюсь в ответ, потому что, когда ты улыбаешься, от тебя быстрее отстают. Диджей делает музыку громче, а я пытаюсь понять, чей это на самом деле трек, так как лысым диджеям я мало доверяю. Я потягиваю Ксюшин напиток, но он мне не нравится, я хочу сплюнуть, но в клубе так много народа, поэтому я проглатываю жидкость и смотрю на диско-шар, который стал крутиться еще быстрее. По лестнице поднимаются Артем с Катей. Мы здороваемся, и я слышу запах травы от Кати.

– Ты решил выбраться? – спрашивает меня Катя.

– Я… я не могу выбраться, мне кажется, – отвечаю я и смотрю на Артема, который зевает и уходит в сторону бара, кого-то задевая плечом, но не извиняясь.

Мы садимся за стол, и Артем наконец-то снимает очки. Его глаза мне кажутся красными, но я виню во всем диско-шар. Он смотрит куда-то вдаль, и я понимаю, что он просто виду не подает, что мы встречались днем.

– Алекс кому-нибудь писал? – спрашиваю я и замечаю, как Артем напрягается.

– Мне писал, – говорит Ксюша, посмеиваясь.

– Да сейчас приедет, как обычно. – Катя уводит взгляд от меня в сторону толпы.

– Я видела вчера его, – добавляет Ксюша, – кажется…

– Где? – спрашиваю я.

– Он шел куда-то в районе Маяковки, но там остановиться нельзя было, а когда я набрала, он был уже недоступен, но при этом я все еще видела его в зеркале, – отвечает она.

– Интересно, куда он шел? – спрашивает Катя.

– Он был один? – с тревогой спрашиваю я и смотрю на Артема.

– Один был. Понятия не имею, куда он шел, – отвечает Ксюша и кивает в сторону Артема. Потом они оба выходят из-за стола и направляются в сторону туалета.

Катя проверяет что-то в телефоне, потом здоровается с компанией молодых ребят, они целуются, быстро обсуждают общих знакомых, а затем она возвращается ко мне.

– Ты взволнованный какой-то, – говорит она.

– Да… есть такое.

– Что случилось, расскажи мне.

– Мне не по себе.

– Расскажи.

– Да не, это так… свое.

– Послушай, отпусти все, расслабься.

– Не могу.

– Попробуй.

– Кать!

– Да, Андрей?

– Я хочу обратно.

– Куда?

– Обратно. Не прилетать сюда. Возвращаться – плохая…

– Прекрати, не говори глупости. Ты же не в прошлое вернулся, – перебивает меня Катя.

– Я боюсь прошлого, но сейчас я уже боюсь и настоящего… и… мне кажется, надо было остаться.

– Ты молодец, что приехал, – отвечает Катя и делает глоток через трубочку. – Тебе надо было прилететь сюда.

– Зачем?

– Чтобы понять…

– Что понять? Что понять, Кать?!

– Что есть люди, которые тебя…

– Кать… послушай. – Я смотрю ей в глаза. – Что было, когда я уехал?

Катя смотрит на меня, делает еще глоток, а потом начинает медленно говорить:

– Когда ты уехал – ничего не было, Андрей. Ни-че-го. Ты знаешь, мне до сих пор не верится, что мы с тобой два года не виделись. Два года. – Еще глоток. – Ты просто взял и исчез.

– Я не исчез.

– Ну да… и на звонки ты, конечно, охотно отвечал, и на сообщения тоже! – говорит Катя с сарказмом. – Но давай не будем об этом. Главное, что сейчас мы все вместе. Снова.

– Не все, Кать, – говорю я и слышу, как за спиной в районе бара что-то разбивается и кто-то вскрикивает, но не поворачиваюсь, а Катя смотрит на стол и молчит. – С нами нет…

– Не говори, – обрывает меня Катя, – просто давай не будем об этом. Только начинаем отходить от этого или пытаемся так думать.

– Прости. Но я не о Мире сейчас, – говорю я Кате, которая вопросительно поднимает на меня взгляд.

– А о ком?

– Об Алексе. Где он вообще?

– Я понятия не имею. Наверное, тусит где-то, где нет связи.

– Как он вообще?

– Да как все… – со странным волнением говорит Катя. – У него все так, как и было.

– Вы общаетесь?

– Мы с тобой только не общаемся. И то не мы, а ты нам перестал отвечать.

– Я немного другое имел в виду.

– Не понимаю тебя. – Катя пожимает плечами.

– Что было, когда я уехал от Светы?

Катя пристально смотрит мне в глаза, а потом куда-то сквозь меня, словно кого-то видит за моей спиной, но я не хочу поворачиваться в ту сторону, а потом она снова смотрит мне в глаза и говорит, качая головой:

– Ничего, Андрей. Ничего не было.

За стол шумно возвращаются Артем с Ксюшей, и наша беседа с Катей прекращается. Я смотрю на вращающийся диско-шар, осколки которого меня начинают пугать, и, когда мне становится максимально страшно, я закрываю глаза, желая, чтобы можно было их еще открыть.

Когда открываю дверь квартиры, хочу увидеть свет из гостиной, но он не горит, потом смотрю на часы и понимаю, что слишком поздно и все спят. В прихожей аккуратно стоят мамины туфли и рядом брошены Юлины кроссовки и рюкзак. Разуваюсь и прохожу в гостиную, свет включаю в режиме «полумрак», беру со стола апельсин и начинаю чистить. На столе раскиданы глянцевые журналы и газеты, в одной из которых напечатано фото мамы, стоящей в студии в окружении камер, на ней фирменный брючный костюм серого цвета, взгляд направлен в сторону зрителя, руки скрещены на груди. Вынос на обложке газеты написан жирным черным шрифтом: «Ольга Евстигнеева о жизни в кадре и за его пределами. С. 16». Падаю на диван и ищу интервью. Когда нахожу, сначала смотрю на фотографии, которые сделаны снова в студии, на фоне Останкинской башни, и еще несколько рабочих кадров из ее кабинета, где она проводит планерку с редакцией программы. Вопросы журналиста пропускаю, читаю только ответы мамы.

«Журналистика жива, и глупо этого не замечать, а тем более отвергать. Уровень расследований за последнее время настолько вырос, что никто из нас, людей, давно работающих в профессии, не мог вообразить такого бума. Расследование – это не только собрать съемочную группу, отправиться в долгую командировку и попытаться разгадать всемирный заговор, это еще и то, что ты записал на телефон и выложил в сеть. Любой школьник может записать на свой телефон, как учительница поднимает руку на кого-то из учеников. Две кнопки – и это могут увидеть миллионы; а еще ты можешь с телефона выйти в прямой эфир, для этого тебе не нужны ПТСка и сигнал тарелки. Каждый может зайти в магазин, найти просрочку, включить телефон, нажать кнопку записи. Отправляется в сеть, набирает просмотры, поднимается волна. В наше время каждый может изменить все. Абсолютно все».

«Своими победами я в первую очередь обязана команде. Та команда, которая сейчас делает “Новости”, – это люди, с которыми я работаю много лет. Да, безусловно, у нас есть новые лица, и их немало, но костяк этой программы – те, кто со мной не первый проект. Поэтому даже эта “ТЭФИ” – это не мой “Орфей”. Это их. Без них – ничего бы не было. И даже меня».

«Самый простой способ попасть на телевидение? Думаю, очень сильно этого хотеть. Мысли и желания материальны. Нужно отправлять правильные сигналы в космос. Поверьте, если сигнал правильный, то через какое-то время он вернется и ударит в шпиль Останкинской башни, как молнии, которые часто попадают в нее. А может, это и есть те самые сигналы?»

«Я не боялась взять интервью у президента. Почему я должна этого бояться? Это моя профессия. Или вы думаете, что он может покусать? Нет, я не боюсь людей. Я больше боюсь их отсутствия».

«Я прилично сплю, но еще больше работаю. Секрет красоты – это не сон, поверьте (смеется), в моем возрасте есть и другие проверенные способы. Главное – не злоупотреблять. Злоупотребление вообще не очень хорошая вещь, чего бы оно ни касалось. Даже любви».

«Любовь… резко мы так перешли в сентиментальность, еще недавно говорили о президенте. Любовь – это потребность в другом человеке. Но это не моя фраза, сразу хочу это заметить (смеется). Да, это – потребность».

«Я очень люблю своих детей».

«Когда мой сын был совсем маленький, он всегда хотел, попасть ко мне на работу. Как и многие, он думал, что его мама сидит в башне (смеется), но когда он узнал, что все делается совсем не там, очень расстроился. Пришлось успокаивать его всей командой. Он вообще парень ранимый очень».

«Андрей живет и учится в США. Это было его личное решение – получать образование там. Поверьте, никто его не заставлял и не помогал ему. Он сам захотел. Я уважаю его решение. Но я очень скучаю по нему. Мы созваниваемся. Он приезжает иногда сюда. Но хотелось бы чаще».

«Я думаю, он счастлив. Мне, по крайней мере, так хотелось бы».

«Юля еще учится в школе с углубленным английским. В школу меня не вызывают (смеется). На собрания хожу. Иногда. Когда время позволяет. Юлька – мечтательница большая».

«Я точно знаю, что телик ей не нравится. Ей больше по душе что-то связанное с пиаром, как мне кажется. Но кто ее знает? Я не буду мешать ее выбору. Она мой ребенок, и я буду счастлива любому ее решению. Главное, чтобы глаза горели. А там уже все будет».

«Она, конечно, живет со мной. Ей еще рано жить самостоятельно».

«Я в разводе уже пару лет. И не общаюсь с супругом. Но я признательна за годы, проведенные вместе. За детей. Понимаете, иногда, особенно когда ты молод, ты думаешь, что так будет всегда, а потом, со временем, осознаешь, что многие вещи имеют свой срок годности».

«Я вообще редко обсуждаю личную жизнь. Но знайте, я не хочу ничего менять. Я ни о чем не жалею… Разве что о том, что Андрею я уделяла не так много внимания. Юльке все-таки, надеюсь, больше. Именно в тот момент, когда появился Андрей, мне надо было очень много работать. Очень много. Я надеюсь, что он не переживает по этому поводу».

«Да прекратите, я не думаю, что в Штатах он будет читать наше с вами интервью. Но если вдруг в руки к нему попадет эта газета, то пусть знает, что я всегда рядом».

«Спасибо за интервью. Желаю вашим читателям быть счастливыми и никогда не забывать, что время – очень быстрая штука. Цените моменты. И, как я говорю своим корреспондентам, всегда подмечайте детали».

Я кладу газету обратно на стол, закрываю глаза, оставаясь в полумраке.

Я смотрел в зеркало заднего вида и видел небольшой синe-белый мусорный мешок, лежащий на пустой дороге. Сердце билось так сильно, что казалось, оно сейчас выпрыгнет. Сознание начало возвращаться вместе со страхом, я еще не испытывал ничего подобного. Мешок дернулся. Я отстегнул ремень безопасности, дрожащей рукой прикоснулся к ручке двери. Мой путь от машины до мешка казался вечностью, притом что мешок лежал не так далеко. Мешок снова дернулся, и мне захотелось вернуться обратно в машину, но я не сделал этого, потому что подумал, что обратно я буду идти еще дольше.

Когда я подошел к мешку, увидел, что это человек, чьи ноги были вывернуты, а джинсы порваны не потому, что так задумано, а потому, что из них торчат кости и брызжет кровь. Белая майка залита кровью. Руки тоже в крови, а голубая джинсовая куртка изрядно порвана. Лицо замерло и смотрело на меня. Волосы были мокрые и слипшиеся, левая щека стерта об асфальт, из макушки струилась кровь. Глаза смотрели сквозь меня, куда-то в сторону темного неба. Я увидел, что из нагрудного кармана его куртки торчит пачка сигарет. Я присел на корточки, достал одну и закурил.

Лужа крови разрасталась, и я не понимал, что делать и кому звонить. В секунду все начало разрушаться. Я представил, как Юлька все еще не спит и ждет, когда я приеду домой, потом я начал представлять, что ребята на Светиной вечеринке до сих пор продолжают танцевать, как отец в панике бегает по номеру и кричит на голую девушку, как Алекс сейчас дома курит косяк, как кто-то ждет этого парня, но он уже не придет.

Я докурил и вернулся в машину. Откинул голову на спинку сиденья и громко закричал. Хлынувшие слезы закрыли мои глаза полупрозрачной пеленой.

В Москве обещают солнечную погоду и шквальный ветер. На телефон периодически приходят сообщения от МЧС. В ленте фейсбука [2] вижу несколько фотографий людей, которые исчезли и их хотят найти. Читаю информацию о них, но она ничем не помогает. Часто пересматриваю семейные фотографии, где мы все вместе у прадеда. На всех фотографиях я стою с серьезным выражением лица, хотя у меня не могло быть никаких печалей. В одном из шкафов в гостиной нахожу VHS-кассеты с записями, которые делал отец на первую свою камеру, хочу посмотреть их, но вспоминаю, что дома нет видеомагнитофона. В небе часто пролетают стаи птиц, и я залипаю каждый раз, когда их вижу. А когда устаю от них, погружаюсь в изучение социальных сетей.

В одном из постов я читаю историю, как один человек во время зимнего отдыха увидел северное сияние и побежал за ним, когда оно начало исчезать. В итоге он так и не вернулся домой, а его исчезновение заметили только на вторые сутки. Я иногда думаю, что ты можешь находиться в поле зрения других людей и даже что-то делать, но в одну секунду ты можешь просто исчезнуть, и о тебе не сразу вспомнят.

Я пью воду, но она не утоляет жажду. В инстаграме вижу у одного своего старого приятеля фотографию Сергея Бодрова – младшего: он идет по городу в очках и с сигаретой в пальцах, ниже цитата: «Ты становишься на углу оживленной улицы и представляешь, что тебя здесь нет. Вернее, тебя нет вообще. Пешеходы идут, сигналят машины, открываются двери магазинов, сменяются пассажиры на остановке. То есть в принципе мир продолжает жить и без тебя. Понимать это больно. Но важно…» Я выключаю телефон и думаю только об одном. Об одном и том же. А потом выхожу на набережную, долго гуляю и много курю. Один.

– Юль, хотел тебя спросить… – начинаю я. – Мне Артем сказал, что видел тебя как-то с Алексом.

– Ну да. Это так давно было.

– Зачем ты с ним встречалась?

– Он хотел поговорить – вот и встретились.

– О чем? Алекс… Алекс… он хороший парень, но лучше с такими не видеться. Часто. В общем, он не научит хорошему.

– Он хотел о тебе поговорить. Он скучал без тебя, ты ему не отвечал. И он хотел о тебе узнать через меня. Он говорил, что ты единственный друг, который не стал абонентом.