Лишний

Я направляюсь за ней, смотрю, как она обувается, берет небольшой черный кожаный рюкзак, закидывает туда джинсовую куртку, разрисованную красками. Берет со стола ключи, смотрит на меня, что-то хочет спросить. Мне хочется присоединиться к Юле и погулять с ней, в какую-то секунду я почти предлагаю ей это, но она опережает меня.

– Слушай, дай сигарету, а! – улыбается она.

Я достаю из кармана смятую пачку ментоловых «Мальборо».

– Юль… Не читай всякий бред. Я тебя люблю!

Она поворачивается ко мне, слегка улыбается и говорит:

– И я тебя. С возвращением! Никому про сигареты!

Я остаюсь в квартире один. Прохожу в гостиную, где мама продолжает что-то рассказывать без звука, ложусь на диван. Думаю о встрече с Алексом. Почему он вспомнил наш выпускной, почему решил встретиться со мной ночью? Потом вспоминаю, что не ответил Кате ни на один звонок, про белую машину во дворе и про телеграм-канал. В окне на фоне ярко-голубого неба снова пролетает самолет. И когда он равняется с солнцем, становится черным. Закрываю глаза и не чувствую себя спокойно.

Я встречаюсь с Катей у Патриков. Она идет навстречу и ест мороженое. Приблизившись, обнимает и целует в щеку.

– Хочешь перекусить или прогуляемся? – спрашивает она.

– Давай пройдемся, – отвечаю и пытаюсь всмотреться в глаза через очки, но не получается.

Мы движемся по Бронной в сторону Никитского бульвара, она машет рукой кому-то на открытой веранде кафе, а человек машет в ответ.

– Ну, рассказывай, – говорит она.

– Что именно?

– Что-что, как ты там вообще? Ни с кем не общаешься, никому не отвечаешь, – говорит она, откусывая мороженое.

– Там все не так, как здесь.

– Да понимаю, я там была, там прекрасно, – говорит Катя.

– Да обычно там на самом деле. Мне там хорошо, но иногда неуютно. Я чувствую, что я там не свой. И в этом университете, и на вечеринках. Как бы ни было там много знакомых, все по-другому

– Там просто нет нас, – говорит Катя.

– Да я и зависать перестал уже. Я могу там с кем-то встретиться, поужинать, но на всякие вечеринки редко хожу.

– Но ходишь, – посмеивается Катя.

– Редко.

– Но ходишь, – повторяет Катя, а я молчу.

Мы заходим в магазин за сигаретами. На кассе я узнаю продавщицу, которая, кажется, работала здесь всегда. Я прошу «Мальборо», она пристально смотрит на меня (мне кажется, она меня тоже вспомнила), потом пробивает пачку, и мы с Катей выходим. Я закуриваю.

– Почему ты перестал со всеми общаться? – спрашивает Катя. – Я же, когда прилетала, писала тебе. У тебя всегда «прочитано», но ты ни разу не ответил. Мы могли бы вот так же и там прогуляться. Съесть по хот-догу в Централ-парке или Брайант-парке. Я тебе писала каждый день, а ты вообще ничего. Ты и Свете ничего не ответил, когда она прилетела.

– Там все по-другому, – говорю снова и затягиваюсь сигаретой.

– Ладно, не буду тебя грузить. Не мое дело. Хорошо хоть, сейчас встретились, а то кто знает: может, вообще никогда больше не увидимся.

– Не говори так, тем более когда…

– Ты знаешь, – резко перебивает меня Катя, – трудно как-то все стало.

– Что ты имеешь в виду?

– Да вообще все. Мои родители практически не общаются.

– Это мне знакомо, поверь.

– И за этот год у моих знакомых не стало друзей, и от нас ушла Мира. – Катя ускоряет шаг. – Мне иногда кажется, что все как-то быстро живут, другому я не могу найти объяснения.

– Ну, Мира всегда у нас была самая спокойная, она никуда не торопилась, – говорю я.

Кате кто-то звонит, но она скидывает.

– Ага. Но кто-то подтолкнул.

– Подтолкнул к чему? – недоуменно спрашиваю я.

– Не знаю.

Мы выходим на Никитский бульвар и направляемся в сторону Арбата. Я иду и думаю над словами Кати, а потом пытаюсь прогнать эти мысли.

– Я с ней не общалась в последнее время, – говорит Катя, – как-то мы… как-то нас всех раскидало, как атомы, в разные стороны, после того как ты уехал. Объединяют теперь только социальные сети и похороны.

– А ты когда ее видела в последний раз? – спрашиваю я. – В смысле вживую?

– Весной. Я ее видела здесь недалеко, она гуляла с какой-то подругой. Мы даже поболтали. У нее взгляд был такой…

– Какой?

– Ну, не Мирин. Вспомни ее пронзительный взгляд – казалось, что у нее глаза-рентгены, что она видит тебя насквозь.

Это правда.

– А тут взгляд был как-то странный, русалочий, глаза будто стеклянные, ничего не выражали.

Я собираюсь сказать, что Алекс тоже ее видел, но не говорю, потому что не хочу, чтобы Катя знала, что я виделся с ним.

– Ты знаешь, что ее искали? Мира не появлялась дома два дня.

– А где она была все это время?

– На скамейке, – говорит Катя.

– В смысле – ее тело находилось два дня в этом дворике и никто не обращал внимания? – спрашиваю я, и мне становится немного страшно.

– Да.

– Пиздец… А что она вообще там делала? Они же давно уехали оттуда. Там вообще никого не осталось. Ну и это как бы не близко. Слушай, мне сегодня Юлька показывала какой-то телеграм-канал. Там было и про отца Миры.

– Я знаю, я читала. Да обычный трэшняк и сливы. Таких мало, что ли?

– Там еще фотография Миры была.

– Ну и что?

– Зачем ее выкладывать-то? Она-то при чем тут? Она же не какая-то там известная была… А ты как туда попала? Канал же вроде бы закрытый.

– Не помню, – отвечает Катя.

За время нашей прогулки Катя дважды скидывает звонок. Она рассказывает про то, как была в Лондоне на концерте Робби Уильямса и что он уже ей не очень нравится, потому что перестал выкладываться на сцене и одно шоу похоже на другое, как в Париже видела Тома Круза, снимавшегося в каком-то фильме, и как покупала траву у темнокожего полицейского. Когда Катя хочет свернуть в Малый Кисловский переулок, я останавливаю ее и прошу пойти дальше.

– Прости, я забыла, – говорит Катя и внимательно смотрит на дисплей телефона, на который приходит сообщение, – но мне в любом случае пора бежать.

Я смотрю на Катю, Катя смотрит на меня. Вдруг из Малого Кисловского дует ветер. Он обвивает платье около ее ног, треплет волосы, на миг волна волос закрывает ее лицо. Придерживая их рукой, она говорит:

– Может, Мира была там, потому, что там было спокойно?

– Они жили обычной жизнью, – говорю я, – не такой, как они живут… как она жила потом.

– Ну и что? Может, это и было лучшее время?

– Мы были совсем дети.

– Мы все хотим вернуться туда, где мы были счастливы, Андрей!

– Ты бы тогда куда хотела вернуться?

– На вечеринку к Свете, к бассейну. И…

– И что? – спрашиваю я.

– И не отпустить тебя! Пока!

Катя растворяется в переулке, по которому мне не хочется идти.

Ночью мне снится сон, в котором я стою напротив окна. Я смотрю на реку, по которой плывет трамвайчик, потом на раскачивающиеся деревья. Ветер усиливается, и деревья гнутся, одно ломается. Над дорогой пролетают куски металла и рекламные щиты. Я снова смотрю на реку и вижу, как людей ветром скидывает с трамвайчика и они исчезают в темной воде. Деревья ломаются друг за другом. Перед окном пролетает чье-то тело, потом еще одно, еще, еще. Внезапно со стороны реки к окну приближается еще одно тело в белой майке и синих джинсах. Я успеваю заметить тревогу на лице человека и даже принт на его майке. Тело бьется об окно с такой силой, что в секунду на стекле появляется паутинка из трещин, а голова человека напоминает мне гранат, на который кто-то наступил ногой. Я смотрю на размозженное лицо по ту сторону окна, и мной овладевает паника оттого, что оно мне кажется знакомым. Тело падает, оставляя на стекле красный след. В окне я вижу свое отражение. Просыпаюсь.

Машина отца ехала в сторону центра, а я все думал: почему же он пропустил поворот домой? Я открыл бутылку воды и сделал большой глоток, из колонок играла «Runaway Train» группы Soul Asylum. Сделал чуть погромче и надел очки… «So tired that I couldn’t even sleep, So many secrets I couldn’t keep».

…Почему-то мне казалось, что они меня от чего-то могут спасти… «…I’m in too deep there’s no way out, This time I have really led myself astray».

Кинул бутылку на пассажирское сиденье и проверил в бардачке сигареты. Машина отца прибавила ход, я надавил на газ. В кармане завибрировал телефон… «Can you help me remember how to smile?» Это была Катя.

– Да, Кать?

– Ты вернешься? – Ее голос заглушал шум вечеринки.

– Нет.

– Ну ведь еще рано.

– Я не вернусь, – ответил я и положил трубку.

Машина отца остановилась возле ресторана недалеко от Чистых прудов. Я быстро проехал дальше и встал впереди через три машины. Зачем-то надел капюшон и начал вглядываться в зеркало заднего вида. Я видел, как он поворачивается к кому-то на пассажирском сиденье. Я видел, как он смеется. Я видел, как он вышел из машины, надел пиджак, прошел к пассажирской двери. Я видел, как из его машины выходит женщина, и это была не мама. Как он обнял ее за талию и они вместе исчезли за дверью ресторана. Я почувствовал, как в районе груди стало очень горячо, я ощущал почти явственно, как этот жар поднимается вверх, мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Потом мне показалось, что внутри что-то рушится. Что-то важное, что всегда было со мной все эти годы и чему последнее время я стал мало уделять внимания, просто забыл об этом. Я смотрел в зеркало заднего вида и не понимал, кто эта женщина, почему она рядом с отцом. Внезапно мне захотелось позвонить Юле и услышать ее голос.

– Але.

– Юль… Что… Что делаешь? – спросил я.

– Сижу дома. А ты где?

– Я… я… у Светы, Юль. Скоро приеду. А ты что делаешь?

– С подругами сижу, – ответила Юля, и на другом конце я услышал смех.

– А мама где?

– На эфире. Ты забыл?

– На эфире? – переспросил я и посмотрел на часы – почти десять.

– Ну да, она же при тебе говорила, что последний в этом сезоне.

Я снова посмотрел на часы.

– А папа?

– У него совещание, – ответила сестра.

– Какое совещание? – спросил я.

– Ну я не знаю какое. Что-то на работе случилось, срочно выехал. Я ему пять минут назад звонила, спрашивала, когда приедет, – ответила Юля.

– А он?

– Сказал, что приедет, как все разрулит. Я попросила купить сок. Маме не дозвониться – она выключает, когда ведет программу, сам знаешь.

– Я тоже скоро буду, выпьем чаю вместе, – сказал я с волнением.

– Хорошо, жду, – тихо сказала Юля.

Я положил трубку. Мне так мучительно захотелось оказаться рядом с Юлей, просто смотреть, как она что-то делает. Обнять ее и пролежать так до утра, но я остался сидеть в машине и ждать чего-то нехорошего, с чем никогда не сталкивался.

Я сижу один в своей комнате и смотрю на майку с подписью Ягра. Отец подарил, когда мне исполнилось шестнадцать. Размашистая подпись великого хоккеиста диагональю идет по цифре «68». Это джерси я хотел забрать в Штаты, но оставил здесь, подумав, что там таких полно. Потом я открываю ящики стола и смотрю содержимое. Достаю стопку каких-то тетрадей, пролистываю верхнюю. В ней лекции по политологии, зарубежной истории и одна по французскому. Когда я пролистываю следующую тетрадь, из нее сыплются на пол какие-то бумажки и фотография. На одном из листков записан чей-то номер, и я не могу вспомнить, при каких обстоятельствах записывал его и кому он может принадлежать. На фотографии мы с Алексом и Катей на какой-то вечеринке. Я что-то говорю на ухо Алексу, взгляд которого убит наркотиками или алкоголем, но он пытается вслушаться в мой голос. На нем майка с надписью: «Завтра не будет». Катя позирует в дурашливых очках, на ней красное летнее платье и в руке почему-то молоток. На заднем фоне люди, которых я не могу опознать. Мне хочется узнать, чей номер на той бумажке, и я набираю его. После нескольких гудков слышу мужской голос.

– Охуеть! – говорит он.

Я не понимаю, кто это, но говорю:

– А кто это?

На том конце повисает пауза, потом голос возвращается:

– Ты шутишь, что ли? Вписон.

– Когда? – спрашиваю я.

– Два года назад, блядь, – отвечает голос. – Два года.

Я хочу положить трубку, но голос внезапно говорит:

– Мне жаль, что Миры больше нет, старик. Она была какой-то грустной в последнее время.

Чувствую, как по моей спине пробегает холодок.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому, что она что-то понимала и знала, – отвечает голос.

– Что знала? – недоумеваю я.

– Что все скоро закончится, – холодно говорит голос.

– А что должно закончиться?

– Ты, Андрей, укуренный сейчас?

– Нет… нет.

– Тогда че глупые вопросы задаешь?

– Я… я не понимаю.

– Ну, когда-нибудь… поймешь и ты. Может быть.

– Что я должен понять?

– Зачем ты позвонил? Два года прошло.

– Я… просто… я не знаю, – говорю я.

Слышу на том конце холодный смех. До сих пор не понимаю, с кем говорю.

– Старик, – продолжает голос, – я не знаю, в каком ты сейчас состоянии, но просто знай: когда-то мы все были счастливы и нас сильнее любили, а может, мы просто были младше. Но это было тогда, а сейчас просто надо существовать, – говорит голос, – и ждать.

– Чего ждать? Я не понимаю ничего… Алло! Алло! – почти кричу, в ответ какое-то шуршание и помехи. Потом гудки.

Я записываю номер под именем «кто-то», чтобы пробить в мессенджерах, кто на аватарке. Номер не привязан ни к одному из аккаунтов. Когда я перезваниваю, оператор говорит: «Данный вид связи недоступен для абонента». Мне становится очень страшно, и я выхожу из комнаты в надежде, что страх дальше нее не последует.

Я сажусь в такси на заднее сиденье и прошу водителя подвинуть пассажирское, чтобы ногам было больше места. Он двигает и спрашивает, не слишком ли холодно в машине, когда температура на приборной панели показывает 25 градусов. Машина трогается, а я пролистываю ленту инстаграма, потом снова проверяю номер под именем «кто-то», но в мессенджерах его по-прежнему нет. Я вспоминаю про группу, которую мне показала Юля, нахожу ее в телеграме, зачем-то отправляю запрос, надеваю наушники и жму «плей». За окном проносятся люди, в секунды исчезают из вида. Я прислоняюсь виском к стеклу и пытаюсь сконцентрировать взгляд на отражении.

«Ай. Я буду петь свою музыку», – начинает рэпер Хаски, а мне кажется, что где-то в горящих окнах есть люди, которые откуда-то знают, куда я еду. Я хочу закурить, но спохватываюсь и кладу пачку обратно в карман джинсовой куртки. Надеваю капюшон.

«Самую честную музыку», – вспоминаю, как два года назад я иду на паспортный контроль в Шереметьево, в одной руке паспорт с вложенным в него билетом, в другой – ручка чемодана, за спиной рюкзак со значком команды New York Rangers. Поворачиваюсь назад, чтобы махнуть рукой Юле и маме, но никого не вижу. Только большая реклама: молодая счастливая пара, которую накрывает теплая волна океана, они смеются, а глаза скрыты темными очками.

«Музыку сломанных глаз», – помню, как проснулся оттого, что провибрировал телефон и я увидел сообщение от Светы, на дисплее горело: «Мира умерла». Через секунду новое сообщение: «Ты прилетишь?» Я сел на кровати и всмотрелся в черное небо, по которому вдалеке бегали два овальных луча от какого-то прожектора, направленного в бесконечность. Снова от Светы: «У него нет ничего покурить». Через несколько секунд: «Прости, не тебе». Я отложил телефон и посмотрел в сторону большого рейла, на котором висели мои вещи.

Музыку желтого снега,Музыку черного пьянства,Музыку нашего детства,Музыку про нас.

Песня заканчивается, когда такси выезжает за пределы Третьего кольца и вдоль дороги выстраиваются панельные девятиэтажки и бетонные трубы, из которых валит дым, а неоновая вывеска Сбербанка делает его зеленым.

Когда мы приезжаем – сразу же на улице закуриваю сигарету и даю водителю сто рублей чаевых. Он благодарит и нажимает по газам, а я остаюсь один. Передо мной полукруглая стена из коричневого кирпича, пронизанного в разных местах горящими окнами. Эта стена, как мне кажется, становится с каждым шагом все больше и хочет меня замкнуть в свой круг, из которого не выбраться. Я во дворе детства. В том самом месте, где мы росли с Мирой и где нашли ее тело.

Дом многоподъездный, но во дворе, кроме меня, никого не было. За много лет здесь ничего не поменялось: те же качели с засохшей и облупившейся краской; песочница в виде гриба, под шапкой которого всегда были какие-то надписи, сделанные черными фломастерами; железная лестница-ракета, в центре которой сейчас лежит пустая пластиковая бутылка; деревянная фигура русалки, чей взгляд казался мне всегда грустным; две скамейки. Я подхожу к одной из них и сажусь. Запрокидываю голову на деревянную спинку, смотрю в темное небо, а потом на темные окна, за которыми раньше жила семья Миры. Почему она пришла сюда и почему отсюда ушла? По площадке пролетает газета и застревает в ракете. Ветер пытается вытащить ее из стального плена, но ничего не выходит – газета разворотом зацепилась за одну из лесенок, и ее продолжает трепать.

Я вспомнил, как однажды на этих качелях мы так сильно раскачались с Мирой, что наши мамы бросились нас останавливать, чтобы мы не убились, а когда мы слезли, то побежали кататься вокруг площадки на велосипедах. Я тогда упал и разодрал локоть и смотрел, как появляются первые капли крови, а Мира уехала дальше. Мама подняла меня, отряхнула и увела домой. Вечером мы уже не вышли на прогулку, потому что папа приехал раньше обычного и привез много сладостей, газировку и бутылку шампанского. А мама в тот день сказала, что скоро я буду кататься не только с Мирой. Когда на следующий день я рассказал про это Мире, она обиделась и не разговаривала со мной все время, пока мы гуляли и качались на качелях. Я тогда не понимал, что мама намекает на то, что скоро у меня появится сестра.

Еще я вспомнил, как наши родители стали реже ходить друг к другу в гости, объясняя это тем, что слишком много работы, а потом Мира уехала, а мы позже. Когда мы уезжали, я посмотрел на площадку, и кто-то пустил фейерверк. Я наблюдал, как его купол, состоящий из разноцветных огней, накрывает нашу площадку, и мне было почему-то грустно. Может, потому что в Новый год здесь всегда ставили коробки с салютами и запускали их и весь дом светился яркими вспышками, а может, просто потому что никто не знал, что будет дальше.

Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю, а когда снова открываю глаза, вижу, что одни качели чуть качаются, а в окнах старой квартиры Миры горит свет. Качели раскачиваются сильнее, и я испуганно наблюдаю за ними, чувствуя, как ладони становятся влажными. Я подхожу к ним и останавливаю. Еще раз смотрю на горящее окно и ухожу, ничего не понимая.

– Мне стремно, – говорит Алекс в трубку, а я нажимаю на планшете кнопку закрытия штор и смотрю, как они сдвигаются друг к другу.

– Меня даже уже и трава не успокаивает… и не только она. Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Что сейчас делаешь?.

– Лежу.

– Давай встретимся? – предлагает он. – Мне бы просто с кем-то поболтать, ты меня слышишь?

– Слышу.

– Встретимся? – спрашивает Алекс, и шторы закрывают вид на ночной город.

– Не сейчас только, прошу тебя, – отвечаю я.

– Не сейчас, – слышу в трубку его голос и звук зажигалки. Потом слышу, как он чем-то затягивается. – Позвони мне.

На телефон пришло уведомление: «Вас приняли в группу “Невиновных нет”». Я ставлю его на зарядку, достаю из холодильника тарелку с виноградом. Кто-то вставляет ключ в замок и два раза поворачивает. Кто-то заходит в прихожую. Это мама. Она кладет сумку на стул, снимает туфли, затем сережки, кидает их на столик, на котором стоят наши фотографии, снимка отца нет. Она смотрит на себя в зеркало, что-то убирает из глаза, кидает пиджак на сумку.

– Привет, – говорит она. – Нальешь сока? Любого.

Наливаю яблочный и протягиваю ей стакан, она выпивает залпом.

– Встречалась с Катиной мамой.

– М-м-м, давно ее не видел.

– Тебе привет!

– Приятно. – Продолжаю есть виноград.

– Оказывается, мы ходим к одному мастеру в салон. – Мама падает на диван, берет пульт от телевизора, хочет включить, но что-то ее останавливает. – Ты видел новую машину Кати?

– У Кати есть машина?

– Ну да, – с уверенностью отвечает мама.

– Какая?

– Сейчас покажу.

– У тебя есть фотография ее машины? – удивляюсь я.

– Галя скинула. – Мама что-то пролистывает в телефоне.

Ставлю тарелку с виноградом на столик рядом с диваном, сажусь рядом с мамой.

– Вот. – Мама передает мне свой телефон. На дисплее белый «мерседес». И мне кажется, что я уже видел его где-то.

– Красивый, – говорю я.

– А ты-то не собираешься снова за руль? Если что, ключи в верхнем ящике в прихожей, а сама машина по-прежнему на парковке.

– Мам…

– Хорошо, Юльке исполнится восемнадцать когда – отдадим.

– Мам!

В двери снова щелкает замок, и в квартиру входит Юля. Она скидывает рюкзак, снимает кроссовки. Потом наклоняется и кладет что-то в рюкзак.

Она заходит в гостиную, и я чувствую запах сигарет. Садится рядом с мамой и берет пульт от телевизора.

– Не надо, – мама забирает пульт.

– Я хотела включить новый сезон «Американских преступлений», – говорит сестра.

– Посмотришь у себя в комнате, – отвечает мама, – а сейчас давайте просто побудем вместе.

Юля обнимает маму и закрывает глаза.

– Можете ответить мне, только честно? – спрашивает мама.

– Конечно, – говорит Юля.

– Андрей?

Я смотрю на маму с сестрой и снова тянусь к винограду.

– Андрей! – громко говорит Юля.

– Да… да, конечно, – отвечаю я.

Мама закрывает глаза, вздыхает и спрашивает нас обоих:

– Вы счастливы?

– Ну мам! – удивляется Юля. – Ну а ты как думаешь?

– Я просто спрашиваю, – отвечает мама.

– Ну конечно! – Юля трется головой о плечо мамы, не выпуская ее из объятий.

– Андрей? – спрашивает мама, а я не знаю, что сказать.

– Андрей! – говорит Юля, а я все думаю над ответом. – Андрей!

– Я… я… – начинаю заикаться. – Я счастлив… – выдавливаю наконец.

– Иди сюда, ближе, – зовет мама.

Я придвигаюсь, и мама с закрытыми глазами касается рукой моего плеча и притягивает к себе.

– Я вас люблю, – говорит она, – я вас очень сильно люблю!

Мы лежим втроем в обнимку, и по моим щекам почему-то катятся слезы, которые потом впитывает черный Юлин балахон.

Через час отец вышел из ресторана вместе со спутницей, они сели в машину и проехали мимо меня. Медленно вырулив, я пристроился за отцовским авто, которое вело меня неизвестно куда. Отец повернул направо, проехал прямо, а затем повернул налево, въехал на какую-то территорию, и его машина исчезла. Подождав несколько минут, я подъехал к шлагбауму, взял талончик с надписью «Hotel» и проехал на парковку, встав максимально далеко от отцовской машины, в которой никого уже не было.

Возле места для курения толпились люди, один из них посмотрел в мою сторону, а потом отвернулся. Под горящим фонарем стоял охранник и что-то говорил в рацию. Огни пятиэтажного здания светились нежно-желтым светом, и к моей тревоге начали примешиваться грусть и страх. Я курил, смотрел на людей, которые заходят в гостиницу, и не знал, что делать дальше. Когда сигарета истлела, я набрал Алекса и попросил, чтобы он подъехал ко мне в любом состоянии и прихватил чего-нибудь.

Через полчаса я его увидел. Руки он держал в переднем кармане худи.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он, садясь в машину.

Я посмотрел на него и сделал потише музыку.

– Ответь мне, что, блядь, мы тут делаем?

– Я не знаю, как мне поступить, Алекс, – ответил я.

Алекс почесал нос, посмотрел на фасад отеля, на меня, а потом уставился в потолок машины:

– Старик, мы что здесь вообще забыли?

Я почесал веко, сделал глоток воды и сказал:

– Там мой отец.

– В гостишке этой?

– Да.

Алекс посмотрел на меня удивленно и произнес:

– Ну и?..

– Он не один.

– У него встреча какая-то?

– Да.

– А мы-то чего здесь делаем? Бля, почему ты дернул меня сюда, да еще и с… – Алекс показал на карман на худи.

– Мой отец там с какой-то женщиной, старик! – ответил я и сделал снова большой глоток воды.

Алекс посмотрел в сторону гостиницы, а потом мы сидели молча, пока он не достал маленький пакетик.

– Держи.

Мы убили по несколько дорог, а потом поболтали о том парне на вечеринке у Светы, который, как говорит Алекс, еще лежал на диване с отсутствующим взглядом. Потом Алекс с кем-то поговорил по телефону, а я озвучил, что было в голове: