Аллегория радужной форели

Мы с Виком никогда не показывали друг другу фото подружек: существуют, в конце концов, соцсети, хотя я провожу там не так уж много времени, впрочем, сегодня и того меньше, да и мне было наплевать, как выглядит очередная дама моего товарища. Казалось, она ему нравилась, и он уже давно не встречался с другими девушками – для него это много значит.

Она вошла в ресторанчик, волосы были мокрыми от дождя, а лицо сияло чистотой, потому что она из тех девушек, которые особо не пользуются косметикой – это позволяет избегать катастроф во время дождя. Она до сих пор смеется, четыре года спустя, когда я рассказываю ей про ее чистое лицо. И утверждает, что это самый дурацкий комплимент на свете. Она не понимает, что для меня это глоток свежего воздуха во влажной июльской жаре. Не только потому, что ее лицо было обнажено, лишено искусственности, но и из-за ее живости, смелости. Она не понимает, ведь я никогда этого толком не объяснял. Не знаю. Не люблю задавать себе вопрос, что бы было, если бы я уступил своим инстинктам в самом начале знакомства с Кам.

В тот вечер я едва успел увидеть, какая она красивая, еще до того, как узнал, кто она такая, а она сразу меня узнала. Ясно, она уже следила за мной в Сети. Она подошла и скользнула на диванчик прямо напротив меня.

– Вот дерьмо, – бросила она, стаскивая с себя мокрое пальто.

– Там льет?

Она посмотрела на меня так, будто давно меня знала, и улыбнулась, но только слегка. Мне сразу захотелось узнать секреты, которые таила эта улыбка.

– Нет, это Вик, всю дорогу плевался и плевался, никак не мог остановиться.

– Было ужасно?

– Не, мне нравится. Я люблю пожестче…

– Он предупреждал, что ты особенная.

– Да он, считай, ничего еще и не видел, прикинь.

– Вот черт.

Должно быть, у меня было странное выражение лица, потому что она добавила:

– Как? Мне казалось, тебе такое нравится, странное?

– А кто сказал, что мне не нравится?

– У тебя не очень-то довольный вид.

– А может, я уже ему завидую.

Она ничего не ответила, лишь искренне улыбнулась. И это внезапно сработало. Я не могу объяснить почему. Мы встречаемся с сотнями разных людей каждый день, каждую неделю: на улице, в продуктовом, в офисе, возле кофейного автомата. Столько людей, совершенно разных, и каждый имеет свою ценность, каждый чем-то да интересен, но лишь несколько раз в жизни мы встречаем кого-то, и – бабах! – наши сердце и душа мгновенно понимают, что это судьба. В тот вечер, в те две минуты, что-то во мне вдруг узнало Кам, и я подумал: «А вот и она, та, которую я ждал».

Это забавно, конечно, не гомерически смешно, а в смысле наоборот, это сущая беда – ведь четыре года спустя Флоранс была уже давно не со мной и мой приятель Вик тоже пропал. А Кам осталась, хотя довольно часто у меня возникает ощущение, что, несмотря на время, что мы проводим вместе, нам не хватило каких-то самых важных мгновений в самом начале.

Кам

«У вас новая пара».

Я читаю уведомление на экране смартфона, но у меня нет ни малейшего желания даже посмотреть, с кем случился мэтч. Мне не нравится «Тиндер». Я как будто просматриваю какой-то каталог, что-то вроде меню, в котором вместо блюд – лица. Пролистав их одно за другим, я чувствую себя как после слишком плотного обеда в китайском ресторане: тяжело двигаться, подташнивает, и сама себе противна. Самое обидное, что, вполне возможно, там и на самом деле полно парней, которые в обычной жизни показались бы мне вполне симпатичными. Если бы хоть один из них мог приблизиться ко мне в реальности, если бы я могла почувствовать его флюиды, понять, как на него реагирует мое тело, увидеть, озаряет ли улыбка его глаза особым светом, как он проводит рукой по волосам, когда нервничает, заразительно ли смеется. Все эти мелочи не понять по нескольким фотографиям.

К тому же продать себя в сети довольно просто. Поэтому верить первому впечатлению стоит не всегда: на картинке кактус очень красив, но колется, если до него дотронуться. Понять, будет ли человек тебе интересен, затруднительно, если у тебя нет никаких точек отсчета. Девушка в «Тиндере» обычно видит только лицо, чаще всего в автомобиле, в темных очках на носу и бейсболке козырьком назад. Это парни, которые любят «проводить время на природе, вкусно поесть и посмеяться». Посмеяться. Неужели об этом нужно писать как о достоинстве? Неужели на самом деле существуют люди, которые не любят смеяться? Иногда мне хочется написать у себя на страничке, что мне нравятся унылые тюфяки, которым наплевать, чем питаться, ведь они знают, как жестока бывает жизнь. Я вряд ли смогу найти кого-то, от кого впала бы в экстаз, но пусть уж он потрудится быть честным.

– Эй, у тебя тут мэтч! Посмотри скорее, кто это.

Валери наклоняется, чтобы схватить мой телефон. Но я успеваю быстрее и кладу его к себе на колени, вне зоны ее досягаемости.

– Не думаю, что это что-то интересное.

Я не на работе, но сижу за столиком своего кафе в компании Валери, одной из моих лучших подруг. Здесь я провожу свою жизнь. Когда не работаю, я учусь; а когда не учусь, я работаю. Между двумя-тремя средний-с-молоком-с-сахаром, бывает, ко мне заходят друзья, чтобы скрасить мое одиночество, которое я прячу, изображая любовь к варке какого-то особенного кофе. По правде говоря, я и на самом деле немножко гик, но между обывательскими представлениями о жизни бариста и реальностью, в которой весь день ты просто мешаешь латте для измученных студентов, настоящая пропасть.

– Ты какая-то совсем грустная сегодня, что-то случилось?

Я поднимаю взгляд на Валери. Она смотрит на меня своими большими темными глазами, заботливо, но одновременно и заинтригованно, поверх классических черных очков Ray-Ban. Темные кудри красиво обрамляют ее лицо. Я ее противоположность, со светло-каштановыми волосами и голубыми глазами. А уж насколько у нас разные характеры – не меньше, чем внешность.

– Нет, все в порядке. Ты же знаешь, что я не люблю «Тиндер».

На самом деле я зарегалась для того, чтобы сделать приятное именно ей, поскольку после восьми лет жизни с бойфрендом она по определению потеряла право быть строкой в каталоге. Но, как говорится, если ты на диете, то это не значит, что тебе нельзя посмотреть меню. У меня даже есть теория, которая гласит, что именно люди в отношениях возбуждаются больше всех при просмотре «Тиндера». Им нравится тайно туда заглядывать, просто заигрывать, зная, что это их ни к чему не обязывает и они могут ложиться вечером в постель к партнеру без угрызений совести, без воспоминаний о флирте украдкой. А Валери вообще пользуется этим удовольствием по доверенности, постоянно пытаясь выставить именно меня заинтересованной стороной.

– Я не думала о «Тиндере», я говорю о тебе вообще-то, – отвечает она, теребя пуговицу пальто.

– Все в порядке. Я просто устала.

– Перебрала на вечеринке?

– Немного. Я была на дне рождения отца Макса.

– Ужас?

– Хуже. Он ненавидит своего отца.

– Я не очень понимаю…

– Это не важно. Я пошла на бранч, а потом мы напились. Но мне надо было его поддержать.

Она утешает меня проникновенным взглядом, фирменным взглядом Валери, которая все понимает, ну или по крайней мере даже если и не все понимает, то проницательна настолько, что видит тебя насквозь и не позволит увильнуть от признания в преступлении, которого ты и не совершала. Валери – бухгалтер, но я не раз ей говорила, что она вполне могла бы сделать карьеру в секретных службах, если бы была хоть чуточку поавантюрнее. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом, но тщетно. И наконец спрашиваю:

– Ну что?

– Ты с Максом напилась или он тебя напоил?

– Вал…

– Я знаю, я говорю это тебе уже не в первый раз, но…

– Ва-а-а-а-ал…

– Но у вас такие странные отношения.

– Это ты странная.

– Ну да, я уже взрослая.

Я бросаю в нее скомканное полотенце, и мы тихонько смеемся, чтобы не мешать студентам, но мне становится легче. Валери, как и мои родные – папа и сестра, – не понимает, что меня связывает с Максом. Это трудно объяснить, тем более кому-нибудь вроде Вал – у нее уже давно есть свой дом и парень, который жарит летом барбекю, мечтает о семье, о маленьких человечках и о пятнах морковного пюре на маленьких пижамках в зайчиках. Меня все эти штуки заставляют дико нервничать, мне хочется удрать и никогда не возвращаться. У меня душа кочевника, я боюсь привязываться, я парусник. А Валери – якорь. Мы не всегда понимаем друг друга. Но мы очень любим и принимаем друг друга. Я думаю, что мы общаемся просто потому, что у нас не было выбора. Разница между нами видна невооруженным глазом, но только так я могу объяснить нашу дружбу, которая возникла еще в самом начале учебы в универе, во время ее единственного семестра по психологии, еще до того, как она поняла, что больше любит цифры, чем людей.

Вернемся к Максу. Валери знает, что я его люблю, но решительно не способна понять, как любовь может ограничиваться дружескими отношениями. Логическая цепочка в ее голове не выстраивается, когда она думает о нас. Это как пытаться объяснить слепому, что такое красный цвет. С точки зрения Валери, любить парня без всяких романтических штучек невозможно. Можно его уважать, ценить, конечно, но любить той самой любовью нельзя. Для нее мужчины – партнеры по жизни, сердцу и телу, и это просто неразделимо. Друзья – это, как правило, девушки, я например, с которыми она пьет кофе, тусуется в барах (редко) и обсуждает мужчин (часто). И она не понимает, как это Макс может иметь такое значение для меня.

Тем не менее сегодня она права, когда всячески намекает, что именно ситуация с Максом меня мучает. Меня всегда выбивает из колеи, когда он смотрит на меня так, как вчера, когда он так себя ведет. К счастью, это не часто случается.

Валери наблюдает за мной еще несколько мгновений, а потом прекращает игру.

– Ну я поняла, ты не хочешь об этом говорить.

– Какая проницательность! Как ты догадалась?

– Ну я чувствую, у меня интуиция. И это хорошо, ведь у меня новости.

– Давай выкладывай.

– Ты слегка офигеешь.

– Что ж такое? Давай, ну.

Она лезет под стол и роется в сумке, а потом вытаскивает оттуда маленький круглый и блестящий предмет, который она надевает на самый важный палец левой руки – не средний и не большой, конечно.

– О нет…

– О да, мадам. Дейв сделал мне вчера предложение.

– Не может быть!

– Может!

– О боже мой!

Я вкладываю в ответные возгласы все свои эмоции. Надеюсь, что звучит искренне. Надеюсь, что я на самом деле в восторге.

Я встаю и сжимаю ее в объятиях. Свадьбы – это не мое любимое развлечение, но Валери – моя лучшая подруга, одна из лучших, и заслуживает счастья, поэтому моя радость и энтузиазм вполне искренни. Она же знает, что я сделаю все, что смогу, и что я рада за нее, даже если не понимаю, чему тут радоваться. Она кажется взволнованной, она улыбается улыбкой благодарности за то, что я поддержала ее выбор. Мы усаживаемся, и она буквально сияет, ярче всех и всего в кафе.

– Вау, это же обалдеть.

– Ну да, мы хотим свадьбу весной.

Вот тут мне довольно сложно скрыть удивление.

– Так скоро?

– Ну да, а чего ждать?

– Не знаю, мне всегда казалось, что ты захочешь суперсвадьбу и будешь все тщательно готовить и планировать.

– Ну да, но я уже давно начала планировать. Дейв согласен. Он знает, во что ввязался, он меня уже хорошо знает.

– Твой Дейв просто святой.

– Только ему этого не говори, ему сорвет крышу.

Она допивает латте и смотрит на меня как-то даже робко.

– Что?

– Я так рада, что ты за меня рада.

– Ну, Вал, ты даешь. Ты же не думала, что я расстроюсь?

– Нет, но я же знаю, что это все не твое.

Я накрываю своей ладонью ее руку. Бриллиант на кольце холодный, а рука теплая.

– Ну это же не я выхожу замуж, а моя любимая подруга.

– Ах, надо же, я выхожу замуж? Я думала, что буду вторым номером…

Я убираю руку и стараюсь смотреть в сторону, мне неловко. Валери улыбается с нежностью.

– Давай я принесу тебе удачу, а?

– Ты бы не была моей любимой подругой, если бы не поступила именно так.

– Ага, наверное. А дай-ка мне поиграть немножко в «Тиндер» под твоим ником. Это отвлечет меня, и я заткнусь, чтобы не ляпнуть снова какую-нибудь чушь.

Она знает, что то, что она говорит, – не чушь собачья, а я знаю, что она умирает от желания продолжить настаивать на своем, ну хотя бы еще чуть-чуть. Но она не была бы моей любимой подругой, если бы не знала, когда пора остановиться.

Макс

Девушку, принимающую у меня заказ в «Маке», зовут Стефани, по крайней мере так написано на новеньком бейдже. У нее большие карие глаза, обведенные подводкой, – конечно, я знаю, что это не от природы. У меня нет сестры, но я встречался с достаточным количеством девушек, чтобы понимать, что такое макияж.

У этой Стефани вид слегка загнанного животного, что-то типа растерянной лани посреди автострады. Автострада проходит за прилавком «Макдоналдса», а лань – девушка, спрашивающая сама себя, как она умудрилась оказаться здесь, среди запахов жареной картошки и подгорелой яичницы для макмаффина. Она посматривает на меня искоса, классическое поведение девушки, которой нравится тот, кого она видит перед собой, однако она стесняется открыто это показать. Это, конечно, льстит моему мужскому самолюбию, когда я вижу, что нравлюсь девушке. Я подмигиваю ей, и ее щеки мгновенно становятся цвета волос Рональда. На мой взгляд, она не особенно-то красивая, но меня это не сильно волнует, если я хочу девушку. Впрочем, чаще всего у меня нет никакой особенной цели – я не собираюсь ни заполучить ее номер телефона, ни поцеловать. Если как-нибудь получится – тем лучше, нет – я не заморачиваюсь. Мне нравится сам процесс игры, подтверждение того, что я нравлюсь. Кам это дико бесит, когда я так делаю. Она говорит, что я и так отлично знаю, что симпатичный, и для этого не надо дразнить всех девушек подряд. Я пытался ей объяснить, что, когда я подмигиваю девчонке, я не обещаю достать ей луну с неба, я просто пользуюсь тем, что могу подмигнуть кому-нибудь, не выглядя придурком. Это не у всех получается. Но для Кам это значит нечто иное, что-то большее. Она ничего не делает по приколу, как я. Иногда мне кажется, что она просто ревнует. Мы никогда об этом не говорим; несмотря на то что нашей дружбе уже четыре года, существуют темы, которые лучше хранить в папке «не для обсуждения».

Стефани выдает мой заказ, и я ей улыбаюсь, отчасти из-за сочувствия к ее кошмарной работе, отчасти потому, что первую девушку, с которой я переспал, тоже звали Стефани и с тех пор у меня осталась нежность к девушкам с этим именем.

Мне было четырнадцать, когда я впервые переспал с девушкой. Ей было шестнадцать, и это обеспечило мне до окончания школы репутацию крутого парня. Я, конечно, не кричал об этом на всех углах, это не совсем в моем стиле, но такие вещи обычно все равно становятся всем известны, особенно в школе. На самом деле это становится известно всем в любом возрасте. Человеку для выживания необходимы кислород, вода, еда… и здоровая доза сплетен.

Я тогда был довольно высоким для своих лет и уже обрел ни на чем не основанную уверенность в себе – она и сейчас при мне. Ну да, ни на чем. Я могу по пальцам пересчитать людей, которые поверили бы мне, если бы я решился признаться, что постоянно задаю сам себе тонны вопросов, что я дико тревожный и что порой мысли сменяют друг друга у меня в голове с такой скоростью, что я не могу уснуть. С годами я научился прятать приступы тревоги за бронированной стеной, при том что иногда к вечеру чувствую себя полностью выпотрошенным, целый день поддерживая этот мираж невозмутимости. Это так утомительно – постоянно притворяться сильным.

Но вернемся к моей первой Стефани… прежде всего к ее божественному телу. Именно она научила меня, как доставить женщине удовольствие (речь идет не о цветах и шоколаде, конечно). И именно она научила меня, пусть и не специально, как соблазнять девушку, изображая, что она тебе неинтересна. Я знаю, это не очень честная игра. Это вроде как делает меня мачо; я представляю, что многие девушки, с которыми я встречался, думают именно так, но я и не пытался никогда доказать обратное. Кам сказала бы, что прятаться за щитом бескомпромиссной честности, чтобы не испытывать вины за разбитые сердца, не лучше. Она умеет быть опасно проницательной, эта Кам, особенно когда речь идет о разбитых сердцах. Я думаю, что она много раз имела дело с мачо, плохими парнями, которые думали только о себе и больше ни о ком. Кам – девушка, которая всегда думает прежде всего о других. Это одно из лучших качеств, каким может обладать человек, даже если это превращает его в притягательный объект для эгоцентриков.

Но я не люблю об этом думать. Размышления о парне, разбившем ей сердце, вгоняют меня в гораздо более сильную тоску, чем все эти сердца, которые разбил я сам. Может быть, я именно поэтому такой мерзавец? Но я люблю всего нескольких человек на свете, и на остальных моего сердца точно не хватит.

Ладно, опять не о Стефани. Я расскажу о ней в конце концов. Я часто встречал ее в кафе, в обед, и мы с приятелями любили представлять, что бы мы с ней сделали, если бы наши жадные и неловкие руки подростков в самом разгаре пубертата смогли бы к ней прикоснуться. В этой юношеской наивности было что-то прекрасное и одновременно нелепое. В конце концов в один из дней я решил, что пора прекратить пускать слюни вечерами, представляя себе ее груди размером с мою голову, и действовать. И я начал ухлестывать за ее подружками. Это самый старый прием соблазнения в истории человечества, я знаю. Со временем, регулярно меняя девушек, я усовершенствовал это искусство и смею полагать, что стал куда более умелым в этом деле, хотя основной принцип и не изменился.

Но именно со Стефани я опробовал эту тактику в первый раз. Я останавливался возле стола, за которым она сидела с подружками, и болтал со всеми девчонками, кроме нее, – я отвешивал комплименты их волосам, их туфелькам, их новым курточкам Baby Phat. Огонь для нулевых.

После нескольких недель подобных маневров однажды вечером она подошла ко мне, когда я выходил из школы. Я изо всех сил старался делать вид полнейшего безразличия – скейтборд под мышкой, бейсболка козырьком назад, хотя сердце мое билось, как лев в клетке. Она положила руку мне на грудь, ее тепло пробежало по всему моему телу. И с ходу бросилась в атаку:

– В чем твоя проблема, парень?

– Извини?

– Ты говоришь со всеми, кроме меня.

– М-м-м, нет…

– Да.

– Я не знаю, что тебе сказать, Стефани.

– Вау, ты, оказывается, знаешь, как меня зовут.

– Ну да, я знаю, как тебя зовут. Все знают, как тебя зовут.

Я смотрел ей прямо в глаза, и думаю, она приняла это за уверенность в себе. На самом деле я изо всех сил старался не смотреть на то, что находилось ниже, чтобы жар, распространявшийся по моим венам, не превратился в пожар, который заставляет мужчин чувствовать себя неловко. Не слишком приятная ситуация – из-за нее я мог бы потерять все свои с таким трудом добытые завоевания.

– И ты не собирался со мной встречаться?

– Честно? И не думал.

Лицо у нее скривилось, будто я дал ей пощечину. Я даже испугался, не переборщил ли, но удержался от соблазна во всем ей признаться. Не время отступать, я был почти у цели.

– Почему?

И тут я понял, насколько Стефани была уверенной в себе девушкой. Она даже не задумывалась, что парень может ею не заинтересоваться. Она хотела понять настоящую причину. И я ей объяснил, но частично:

– Я думаю, что тебе нужен другой парень, который бы повторял все время, какая ты красивая.

Она загадочно улыбнулась. Вот тут я и понял, что победил.

– Я не только красивая, знаешь ли.

– А?

– Я еще и добрая.

Меня застали врасплох, я не нашелся что ответить. Победителем вышла Стефани.

Три дня спустя Стефани пригласила меня к себе. Ее родителей не было дома, стоял самый разгар дня, солнце заливало ее девчачью комнату. Кожа Стефани тоже купалась в весенних солнечных лучах, и тогда она научила меня всему, что превращает мальчика в мужчину.

Кам

Я была слишком юной, когда потеряла маму, – мне было всего девять лет. Она была слишком молодой – я имею в виду, чтобы умереть. Сорок два года, рак шейки матки, перешедший в метастазы. Тысячи опухолевых очагов, созданных ее собственным телом – предательство, если подумать. Диагноз поставили в мае. А месяц спустя все было кончено.

В наши дни это редкость, когда у двадцатипятилетней девушки нет мамы. Людям обычно становится неловко, когда они узнают, что им придется извиняться за вопрос о моей матери, как будто это их вина, что ее больше нет. Они смотрят на меня так, будто я сейчас разрыдаюсь прямо перед ними. Но они напрасно беспокоятся. Я живу без нее уже шестнадцать лет и давно не плачу по этому поводу. Я не рыдаю, когда думаю о ней, кроме разве что 18 июня, дня ее смерти – в этот день мне действительно труднее, чем обычно, жить. Я не знаю почему. Не то чтобы мне не хватало ее 18 июня сильнее, чем 23 октября. Возможно, дата заставляет меня застревать в этих мыслях, в то время как обычно я об этом не думаю. А даже когда думаю, это не делает меня какой-то уж особенно несчастной. Печаль со временем тускнеет, теряет свою остроту, как пожелтевшая фотография, цвета которой становятся менее яркими, менее живыми.

На самом деле я, наоборот, боюсь ее забыть. Не ее лицо, нет, тут мне помогают фотографии; скорее, другие детали: ее голос и интонации, нежность ее объятий, ее смех, который отражался от стен комнаты… в точности как и мой, я думаю, хотя уже не так в этом уверена. Порой воспоминания вспышками приходят ко мне: фильм, который я смотрела, сидя у нее на коленях, ее пальцы в моих волосах, запах ее фирменного соуса для спагетти, как они с папой танцевали в гостиной под джазовую мелодию, тесно прижавшись друг к другу и думая, что мы с сестрой спим. Воспоминания возникают так же внезапно, как и исчезают. Со временем я научилась их призывать, а самое главное – позволять им уйти.

Моей младшей сестре исполнилось всего пять лет, когда умерла мама, и я думаю, что ей было в чем-то труднее, а в чем-то легче, чем мне. Труднее, потому что у нее никогда толком и не было матери; легче – потому что она знала ее недостаточно долго, чтобы тосковать. И я в глубине души не понимаю, что хуже, на самом деле. В любом случае мы не часто обсуждаем это. Софи – настоящая бродяга. Каждый месяц она живет в новом городе и в Квебек, по крайней мере пока, возвращаться явно не собирается. Она никогда в этом не признается, но мне кажется, что она бежит от чего-то, что и сама не осознает. Бежит или ищет, я точно не знаю. Наверное, мне следовало бы чаще говорить с ней о маме.

А что касается отца, то его реакция на смерть жены могла быть непредсказуемой. Он ведь стал отцом-одиночкой двух девочек, одна из которых слишком маленькая, чтобы понять, что произошло. Он мог бы погрузиться в глубокую депрессию, утопить горе в крепком алкоголе. Мог бы постоянно менять женщин в поисках привязанности и теплоты у незнакомок – временная замена, если не справляешься сам. Ну или мог замкнуться в холодности и молчании, чтобы не страдать от горя, потеряв самую важную женщину своей жизни, мама была для него важнее нас, я и сегодня в этом уверена. Конечно, отец очень любит Софи и меня, но мы никогда не сможем заполнить ту пустоту, что оставила наша мать. Это разные виды любви, сравнивать их бессмысленно.

Мой отец мог бы сделать множество вещей, но он решил просто стать всем для нас. И матерью, и отцом. Я никогда не смогу выразить, как я ему благодарна. И он меня никогда об этом не попросит. Его любовь безусловна и не поддается измерению. Папа любит нас не для того, чтобы мы любили его в ответ, и именно поэтому мы любим его так сильно.

Макс

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?

– Ну типа того.

– И как ее зовут?

– Эрик.

– Все смеешься, Макс, дурачок.

– Знаю. Зато я симпатичный.

Анна прыскает над тарелкой с супом, пока я убираю в карман телефон. Маленькая столовая заполняется народом прямо у нас на глазах.

На самом деле я люблю этот вайб на работе. Все молодые, современные, красивые и относятся ко всему не слишком серьезно. По сути, почти как я сам. И это одна из причин, по которой я выбрал именно это пиар-агентство. Я получил сразу несколько интересных предложений по окончании учебы, три года назад. Я мог бы работать в северной части города, выбрать что-нибудь более крутое, более высокооплачиваемое. Мог бы даже рвануть в Монреаль. Я получил предложение от крупной фирмы, офис которой располагается в самом центре, и я довольно долго колебался, прежде чем отказать. Но в конце концов мой выбор пал на маленькую компанию в Сен-Рош. Зарплата у меня неплохая. Конечно, она не такая внушительная, как мне предлагали в крупных фирмах, но жаловаться не на что. Мой отец, если бы я рассказал ему об этом, наверняка заявил бы, что я недостаточно амбициозен. А Кам решила бы, что я боюсь успеха, которого я мог бы достичь в крупной компании, работая на солидных клиентов. Но я лично всегда считал, что мне просто понравилась атмосфера и люди. Может быть, это потому, что я не особо рвусь строить карьеру – я просто хочу быть счастливым. Счастье – важнейшая составляющая успеха, на мой взгляд. Это очень трудно объяснить моему отцу, да и Камилле тоже. Не потому, что она не хочет быть счастливой, наоборот. Мне просто кажется, что она чуть больше, чем я, готова жертвовать счастьем ради работы.