Аллегория радужной форели

Мари-Кристин Шартье

Аллегория радужной форели

Пьеру. На память обо всех историях, которые привели к рождению этой

L’allégorie des truites arc-en-ciel

by Marie-Christine Chartier

Печатается с разрешения Éditions Hurtubise inc при содействии литературного агентства SAS Lester Literary Agency & Associates

Фото на обложке sav_an_dreas

Изображение используется по лицензии Shutterstock.com / FOTODOM

Перевод с французского Мильды Соколовой

© Éditions Hurtubise inc., 2018

© Соколова М., перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Строки

Кам

– Все так плохо?

– Ничего не получится.

– Почему?

– У нее почти монобровь.

– Ну ты даешь, Макс.

– Чего? Говорю тебе, прямо мерзость.

– Ну, я думаю, это не самое страшное в жизни. Вот если бы ты мне сказал, что она носит юбку-пояс, это была бы совсем другая история…

– Если бы она носила юбку-пояс, тогда это точно была бы совсем другая история.

– Идиот.

– Знаю. Похоже, ничего не получится еще и поэтому.

В кафе пусто, я ставлю на столы последние стулья. Сегодня вечером был полный бардак. Прошло уже три недели с начала занятий, и студенты наконец сообразили, что пора приниматься за работу. Я вспоминаю, как это было со мной. На бакалавриате нагрузка накатывает волнами, как море. Магистратура куда как серьезнее и сложнее, но когда ты научился плавать, морской прибой уже не так пугает.

Я собираю чашки, забытые на поцарапанной деревянной стойке. Кафе открылось относительно недавно, но мебель в нем устарела, куча старых штучек украшает интерьер. Это нравится гикам – заполнить новое старьем, а меня ирония происходящего и завораживает, и отталкивает одновременно… На самом деле все наше поколение меня и завораживает, и отталкивает. Однако у меня нет никакого желания распространяться об этом сегодня вечером. Я ведь работаю в кафе, а не в баре. Мне нужно вооружиться, влить в себя порцию жидкой храбрости – читай: алкоголя – для решения проблем нашего поколения.

Я вытираю тряпкой длинную стойку, по которой днем запускаю латте в сторону клиентов. Не могу сказать, что они у меня прямо лихо скользят, как в вестернах 1940-х, но мне нравится представлять себя крутой барменшей в салуне. Вместо этого я рисую цветочки и листочки молочной пенкой. Дизайн зависит от моего настроения. И еще от клиента. Я пытаюсь угадать, что бы могло ему понравиться: сердечко, перышко? Если он делает заказ, уткнувшись носом в телефон, я демонстративно забываю о рисунке. Пусть платит пять с половиной баксов еще где-нибудь за свое суперфото в инсте[1]. Я хотя бы привью ему немножко умения общаться с людьми. Not all heroes wear capes[2], как говорится.

Макс в своей машине, я слышу жалобное завывание работающего двигателя, когда он выжимает сцепление. Музыка доносится фоном. Что-то успокаивающее, из того, что нравится мне, а ему кажется заунывным. Я тоже делаю потише музыку в кафе и говорю с ним, включив громкую связь на телефоне. Немного раздражают помехи, но я настолько хорошо его знаю, что смогу уловить интонацию и в самый разгар стройки. Я знаю, что он слегка разочарован свиданием. Он никогда не признается, но я угадываю его настроение по слишком уж нежной музыке, звучащей в машине, и тишине, повисшей на последней его реплике. И я решаюсь:

– Ну а если честно… кроме бровей, какая она?

Он вздыхает.

– Да не знаю я, серьезно. Не случилось химии. Не знаю, как объяснить. Но знаю, каково это…

– Ну конечно. Правда, я даже не очень уверена, что понимаю, о чем ты.

– Это не так уж часто бывает.

– С тобой так трудно…

– У меня высокие стандарты, Кам.

– Угу, может, даже чересчур.

– Ты хочешь сказать, что у меня завышенные требования?

– Нет, я пытаюсь сказать, что они не совсем адекватные.

– Ну ты же знаешь, что я окружаю себя только сливками из сливок. Вот ты, например.

– Привереда.

– Возможно, но я же не совсем дебил, правда? Я у тебя – самый лучший, есть же у меня кое-что покруче, чем у других.

– Туше. Но только кое-что.

– И это моя классная задница, ведь так?

– Ну конечно задница, что ж еще.

Его смех обрывается на том конце провода. Я представляю его задумчивое лицо и зеленые глаза, отражающие сумеречный свет фонарей заснувшего города. В этом свете все становится янтарным: его глаза, волосы, борода. Волосы и борода и в самом деле янтарные, даже днем. Я думаю, что он рыжий, а он считает, что я дальтоник. В конце концов мы договорились, что при определенном освещении он скорее рыжий, чем нет. Это самое важное, в чем мне удалось заставить его признаться, хотя он даже не был голоден в тот момент. Правда, он утверждает, что это не считается, ведь он был пьян. А я как раз думаю, что люди более откровенны, когда выпьют. Ну, мы уже даже согласились, что никогда не сможем прийти к единому мнению. И это нормально. Это даже хорошо – не иметь по всем вопросам единого мнения. Наша дружба как раз и строится на разных мнениях по поводу второстепенных вещей и глубоком согласии в том, что нам кажется самым важным.

Я снова слышу рычание мотора. Его машина, как всегда, издает какой-то чудовищный вой, стоит чуть-чуть прибавить газу. Он, должно быть, поворачивает на бульвар Шаре, и я воображаю пустое в этот час шоссе, Макса, мчащегося быстрее, чем следовало. Наверняка он грызет ногти, запускает руку в бороду, почесывает лицо. Он давно пытается отрастить бороду, но у него не хватает силы воли дотерпеть, когда она перестанет колоться. Максу дико не хватает выдержки на подобные вещи.

Я ведь не шутила, когда сказала ему, что он самый сложный человек, кого я знаю. Какие уж тут шутки. Макс – красивый парень, умный, но от женщин он требует невозможного. В результате они меняются у него одна за другой, как тампоны у девушки в самый разгар месячных. Окей, не самое удачное сравнение, конечно… Но если хорошенько подумать, то как раз очень даже подходит: его личная жизнь – какая-то огромная помойка. Я не знаю, насколько его это волнует. С ним очень трудно говорить откровенно, когда это касается отношений. А вот в чем я уверена точно – меня это волнует явно больше, чем его. Я ужасно переживаю, и это сильнее меня.

– Ты что там затихла, готовишься сказать, что я ходячая эмоциональная катастрофа?

Я слышу, что он улыбается.

– Нет, я хотела сказать, что ты скорее вызываешь эмоциональные бури, но я не уверена, что ты сам – одна из них.

– Или что я буря, но мне наплевать?

– Точно.

– Ну, это ж было обычное свидание. Никто не относится к этому так серьезно, как ты.

– Эй! Полегче!

– Кам, я на тебя не нападаю. Ты очень эмоциональная, вот и все.

– Я не эмоциональная. Все думают, что я настоящая сучка.

– Одно другому не мешает.

– Отличная мысль.

– Я уверен, они думают, что ты сучка, только в первые дни после знакомства. А потом им открывается твое золотое сердечко, и с этого момента все, они пропали.

Я закатываю глаза. Золотое сердце, сливки сливок… Я знаю Макса как облупленного и не могу поверить, что он думает, будто я не врубаюсь, что ему что-то нужно.

– Чего ты хочешь?

– Чего я хочу? – Он начинает, как всегда, изображать невинную овечку, хотя должен, по идее, понимать, что со мной это не сработает.

– Ну я не могу поверить, что ты мне звонишь, чтобы рассказать о жутких бровях.

– Ну…

– Ну?

– У моего отца завтра праздник.

– Ну Ма-а-акс, я помню.

– Пли-и-из. Ты будешь самой лучшей подругой на свете.

– Я и так самая лучшая подруга на свете.

– Ну тебе же надо поддерживать репутацию.

Его большие зеленовато-янтарные глаза умоляют меня, я их вижу – пусть он и далеко. Я даже за закрытыми веками чувствую его взгляд. Я знала, что так будет, я даже подумала, что он что-то припозднился. Так бывает каждый год: Максу опять не с кем пойти к отцу на праздник. И каждый год я составляю ему компанию, мы проводим два-три бесконечных часа с его семьей, а потом напиваемся в баре прямо под моей квартирой.

– Это же традиция, Кам.

– Может быть, пора создавать новые.

– Традиции потому и традиции, что их традиционно соблюдают.

– Ты как ребенок!

– Ну тебе же это нравится.

Я тяжело вздыхаю, достаточно тяжело, чтобы было слышно на другом конце.

– Твой отец опять собирается рассказывать мне про часики? Никогда не упускает возможности, и меня это напрягает.

– Я знаю. Когда он говорит о чем-нибудь медицинском, он часто теряет берега.

– Для такого крутого чувака, как он, это чересчур.

– Ну… ну хорошо, слушай, если он опять заговорит об этом, я начну нудеть про мою простату, чтобы сменить тему. Клянусь.

– Это не смешно.

– Ты же согласна?

Я бросаю тряпку в раковину. Чувствую, что он ждет моего ответа, хотя знает, что победил, и я не могу не улыбнуться.

– Я не сказала «нет».

– Мне вполне достаточно. До завтра, я тебя люблю.

– Ага. Я тоже.

И это самая важная вещь, которая делает Макса моим лучшим другом, помимо его занудства и шикарной задницы: добиться его привязанности непросто, но если он полюбит, то постарается, чтобы об этом знали все. И не забывали.

Макс

Моему отцу 53 года. Ну, я так думаю. Я не помню точно, перестал считать. Или, скорее, это он перестал считать и нас заставил. Мой отец прекрасно умеет навязывать свою волю окружающим. Именно поэтому у него в карманах всегда полно наличных, живет он в огромном доме в квартале для богатых, где все такие же, как он, его уважают на работе, а собственная семья просто ненавидит.

Окей, ненавидит – слишком громко сказано. Кам сказала бы, что у меня с ним непростые отношения. И есть проблемы, которые я похоронил глубоко на дне сознания и с которыми мне придется когда-нибудь научиться справляться. Я люблю эту женщину, но меня так бесит ее манера делать выводы, основываясь на популярной психологии. Конечно, отчасти потому, что она права.

Со времен моего детства на каждый свой день рождения отец собирает всю семью на бранч. Раньше я не мог дождаться этого дня, чтобы увидеть кузенов и кузин, услышать, как дядя Тед, слегка перебрав, скажет то, что говорить не следовало бы, и, самое главное, потому что приезжала моя бабушка, Жанетт, которая откликалась только на «бабулю». Бабуля, с сумочкой, полной мятной жвачки Peppermint (она называла ее «папаман», в своей манере, она и сок называла каким-то «Оллашурдом» вместо Old Orchard[3]). Бабуля привозила с собой не только «папаманы», но и сарказм, не всегда мне понятный, но дико зливший моего отца. Отец вообще часто злился, но мне нравилось, когда это было направлено не на меня. А бабуля мастерски провоцировала его на гневные тирады. Мне кажется, что это было именно то, за что я ее обожал. И даже сегодня я стараюсь смеяться над вечно мрачным настроением папаши.

Сильно меня не жалейте. В глубине души я знаю, что я богатенький отпрыск, что я родился с серебряной ложкой во рту и мне есть на что холить и лелеять свою стальную задницу (я серьезно, мы спорим с Кам, но задница у меня и правда красивая). У нас по этому поводу перемирие: да, мой папаша придурок, но совсем уж трагично к этому относиться не стоит. Он меня никогда в жизни не бил, и это уже что-то. Он не лишил меня наследства, даже когда застал за курением травки в подвале или когда я испортил один из его пиджаков от Hugo Boss, сиганув одетым в бассейн, чтобы развеселить друзей. И это только два примера из множества других. Понятное дело, не только мой отец всегда во всем виноват (хотя я никогда ему в этом не признаюсь). Тут вырисовывается одна закономерность: я не люблю признавать свои ошибки… точно так же, как и он. Никто этого не любит, а я особенно – я редкостный сноб. Это, должно быть, синдром единственного ребенка, богатенького наследника. Надо бы спросить у Кам. В психологии наверняка этому есть объяснение.

Бранч назначен на одиннадцать часов, и я уже опаздываю. Это тоже часть меня. Я все уже перепробовал, чтобы избавиться от этого недостатка: убеждал себя, что должен прибыть за двадцать минут до начала, настраивал будильники так, чтобы они звонили каждые две минуты, переставлял стрелки на часах вперед… Ничего не помогает. Мой мозг будто знает, что все это не по-настоящему. На самом деле это не совсем так, мозг не то чтобы знает. У меня есть проблемы, конечно, но я не совсем идиот и понимаю, что в глубине души не способен врать самому себе. И это сказывается отрицательно на моем стремлении не опаздывать, но положительно на всей остальной моей жизни. Я пишу Кам, что сел за руль.

Макс:

Еду.

Кам:

Лгун. Ты еще и не вышел.

Макс: 😘

На самом деле я живу в трех минутах езды от Кам, и это очень удобно. Обычно я хожу к ней пешком. Дорога мне знакома до мельчайших деталей, я мог бы дойти до нее и с закрытыми глазами. Вид у меня был бы странноватый, хотя мы живем в нижней части города и в нашем квартале, считай, ежедневно происходят куда более странные вещи, чем парень, разгуливающий с закрытыми глазами.

Она ждет меня на углу, чтобы мне не искать, где припарковаться, и потому что оттуда ближе до ресторана. Прохладный сентябрьский ветер врывается в машину, когда она открывает дверь. На Кам пальто, хотя еще не холодно. Осень – ее любимое время года, похоже, ей не терпелось утеплиться.

– Тебе будет жарко.

– И тебе доброе утро.

– Доброе утро. Тебе в этом будет жарко.

– Это чтобы защититься от ледяного сердца твоего папаши.

– Черт, и правда. Надо было надеть горнолыжный костюм.

– Если честно, я тебя как раз в нем и ждала.

Она смеется и подтягивает колени к животу. Кам умеет усаживаться в самых немыслимых позах что в машине, что прямо на земле или даже на диване, свесив голову, чтобы еще и видеть телевизор. Мне нравится сравнивать ее с маленькой обезьянкой, а ей нравится делать вид, что это ее ужасно оскорбляет.

Я замечаю, что она приготовилась к выходу в свет: накрасилась, уложила волосы, а из-под расстегнутого пальто видна темно-синяя блузка, подчеркивающая цвет ее глаз. Обычно я не замечаю такие вещи. На блузку я обратил внимание из-за глаз – ее глаза действительно прекрасны. Она мне призналась однажды, что купила эту блузку для первого свидания. Это наша шутка, про первое свидание. Ей нравится всякий раз напоминать, что у нас никогда не было первого свидания. Прямо как Рейчел и Росс из «Друзей» в той серии, где они принимают решение расстаться.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Не по твою душу.

И она мне подмигивает. Я прекрасно понимаю, что она приложила столько усилий не только ради меня. Это все эффект моего отца. Вы знаете, как это бывает: чем противнее чувак, тем больше люди почему-то рвутся заслужить его одобрение. Наверное, потому что его сложно заслужить. Мне хочется сказать Кам, что не надо было стараться, что мой папаша не заслуживает, но она это и так давно знает, потому я молчу. Надо учиться не ввязываться в бессмысленные споры. Кстати, для нее это порой труднее, чем для меня. Потому что она девушка, а я парень? Я не сексист; да я так и не думаю, на самом деле.

– Мои брови не слишком близко друг к другу? – спрашивает Кам, делая вид, что очень беспокоится.

– Они очень прилично выглядят.

– Между ними безупречное расстояние, а?

Она приставляет два пальца ко лбу, между бровями, и смеется. Кам смеется громко, заразительно, и мне тоже смешно – она же ужасно стеснительная. Она борется со своей стеснительностью, принимая надутый и суровый вид со всеми подряд. Иногда я даже пытаюсь намекнуть ей, что эта ее манера отталкивать людей – просто защитный механизм, от которого ей придется так или иначе избавиться. А она мне отвечает, что это ее работа, этакий доморощенный психолог, и чтобы я отстал и занялся своими делами.

Я поворачиваю на набережную Авраама. Для воскресного утра дорога довольно оживленная: народ движется куда-то целыми семьями, и все выглядят куда более довольными, чем я. Кам вставляет в свой телефон аудиопровод, который она специально купила для моей машины, поскольку терпеть не может радио. У нее в телефоне играет что-то нежное, какой-то инди-рок, на мой вкус слишком девчачий. Мне ее музыкальные вкусы кажутся спорными, но, поскольку она согласилась сопровождать меня сегодня, я не протестую. Надо все-таки думать, когда ввязываешься в драку, – мой девиз. Кам наблюдает за мной, нахмурившись.

– Ты не злишься?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я включила Lumineers, а ты не реагируешь.

– Ну, они не так уж плохи.

Она молчит. Я бросаю взгляд в ее сторону – между бровями, на гладком прежде лбу, залегла складка.

– Макс, это просто бранч.

– Я знаю.

– Ну и?

– Никаких ну…

– Макс…

Я пытаюсь сосредоточиться на дороге и не обращать внимания на горечь, разливающуюся во рту всякий раз, как я начинаю думать о моем папаше, о его слишком черных костюмах, слишком отглаженных рубашках, слишком прилизанных волосах. У него все слишком, слишком много всего не моего. Его для меня слишком много, а меня для него почти нет. Да, проблема никуда не девается, она внутри меня.

– Ну это просто бранч, все будет норм.

Я слышу ее слова и знаю, что веду себя фальшиво, но молчу. Моего отца слишком много, меня, наверное, недостаточно; вот Кам умеет быть ровно в той мере, как надо.

Кам

– Еще по одной.

Невозмутимая Матильда ставит перед нами очередные две пинты темного. Мы пьем уже по третьей. Огни бара начинают плясать у меня перед глазами, веки тяжелеют. Еще не поздно, всего пять часов, но это всегда заканчивается именно так – все бранчи в Максовой семье. Это прямо настоящая традиция – не сам бранч, а самоистязание, которому мы предаемся после. Макс напивается, чтобы забыть о семье – читай: папаше, – которая не одобряет его выбор карьеры, друзей, манеру одеваться, музыку, стрижку – всю его жизнь, в общем. А я сопровождаю его, потому что настоящая подруга не бросит лучшего друга напиваться в одиночку. А еще потому, что невыносимо видеть, как кто-нибудь насмехается над человеком, которого ты любишь, весь день, не имея возможности возразить. Я легонько пихаю его в бок.

– Все прошло не так уж ужасно.

Он бросает на меня помутневший взгляд поверх кружки и делает глоток. Пена застревает в жесткой щетине у него над верхней губой. Я не отстаю:

– Он даже ничего не сказал про мои яйцеклетки.

– Я заметил, я прямо разочарован. Мне не удалось поговорить о моей простате.

– Это могло бы привести к жуткой ссоре.

– Почему, ты думаешь, я тебе это предложил?

– Альтруизм?

– Ты меня отлично знаешь, красотка.

– О да.

Максу нравится строить из себя балованного сыночка, хотя в глубине души он на самом деле хороший парень. Он не любит в этом признаваться, это, по его мнению, признак слабости. Ну, мне так кажется. И это обнажило бы его мягкость, контрастирующую с образом сурового мужика с каменным сердцем.

– Знаешь, в какой-то степени я тебя понимаю, чего ты туда ходишь, семья обязывает и все такое. Но я не понимаю, почему тебя это до сих пор так волнует.

Он отвечает со скорбным видом:

– А тебя бы не волновало, если бы твой отец считал тебя неудачницей? Или, что еще ужаснее, даже не пытался бы понять, что его представления о провале могут отличаться от твоих?

– Конечно. Но я, по крайней мере, не ненавижу своего отца.

– Верно, но это потому, что твой отец – настоящий мужик.

И мы смеемся над пивной пеной. Мой отец и Макс живут в романтических отношениях, не имеющих себе равных в истории бромансов, сплетенных благодаря любви к рыбалке, команде «Патриоты Новой Англии», барбекю Луи-Франсуа Маркотта и, несомненно, ко мне. Папа постоянно мне повторяет, что был бы на седьмом небе от счастья, если бы я наконец поняла, что Макс – любовь всей моей жизни. А я пытаюсь ему объяснить, что таким образом я защищаю их дружбу. На самом деле, отказываясь быть девушкой Макса, я избегаю риска остаться с разбитым сердцем. Никакая победа «Патриотов Новой Англии» или улов радужной форели циклопических размеров не смогут заставить моего отца простить нанесенную мне обиду.

– Мой отец – реально настоящий мужик.

– И это правда, конечно. А уж коли он породил такую девушку, как ты, – вообще нет ни малейших сомнений.

Мы встречаемся глазами и не можем их отвести. У него на удивление ясный взгляд, несмотря на то что он уже слегка пьян. Я вижу, как золотые искорки сверкают в зеленой глубине его глаз, и сегодня вечером мне вдруг кажется, что они блестят немного иначе, чем обычно. Странное тепло разливается по моей коже, забирается в желудок, мышцы, затопляет все тело. Горячее ощущение, но другое. Я обычно не чувствую этого, когда смотрю на Макса. Наверное, это было всегда, в глубине, но обычно мне удавалось сконцентрироваться на чем-нибудь и забыть об этих ощущениях. У меня же многолетний опыт.

– Ты тоже чувствуешь, да?

Он шепчет это совсем тихо, так тихо, что непонятно вообще, как я это слышу.

– Чувствую?

– Опасность.

– Ты это о чем?

– Ты что, не чувствуешь? Я знаю, ты чувствуешь. Вот здесь.

Он кладет руку на свой живот, чуть ниже пупка. Именно там, да.

– Прекрати, пожалуйста.

Мой голос похож на жалобный писк, так мне, по крайней мере, кажется. Он пытается заглянуть мне в глаза, но я отвожу взгляд.

– Ну почему?

– Ты прекрасно знаешь почему.

– Ну скажи, что ты тоже хочешь.

– И что это изменит?

Он делает глоток пива, проводит рукой по бороде. Я пользуюсь моментом, чтобы перевести дух. Чтобы избежать взрыва. Или, наоборот, усилить его, точно не знаю.

– Мне кажется, что я никогда ничего не делаю как надо. А сегодня все еще хуже, чем обычно. Я хочу… я хочу добиться успеха. Я думаю, что у меня бы получилось. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, но вообще-то нет.

– Да, но вообще-то нет?

– Да, я понимаю; нет, это плохая идея. Ты уже наверняка знаешь, что не стоит принимать решения сгоряча, в состоянии шока?

– Я бы не назвал то, что я пережил, прямо шоком.

Мы замолчали. Огни бара отражаются на его лице. Его кожа усыпана веснушками, они появляются и исчезают в зависимости от времени года. Лето уже закончилось, и они усыпали его щеки, но уже бледнеют. Уже скоро от них не останется и воспоминаний. Как и от этого разговора. Это уже не в первый раз, когда мы с Максом балансируем на краю. С тех пор как мы познакомились, эта тема то и дело вспыхивает, и мы поднабрались опыта в экстриме. Всякий раз, как мы подходим к пропасти, нам удается не упасть. Я думаю, что в этом секрет нашей дружбы. Возможно, я ошибаюсь, но я совершенно не готова пожертвовать всем, что есть хорошего в этой дружбе, ради гипотетического счастья. Мне очень нравится дружить с Максом. Возможно, я была бы на седьмом небе, если бы Макс стал любовью всей моей жизни, но существует ли она на самом деле, эта любовь длиною в жизнь? Я не хочу пожертвовать всем, что у меня есть, ради ответа на этот вопрос. Я могу жить и с малой толикой счастья, но не выживу, если у меня отнимут все.

Макс отпивает еще глоток из кружки и наклоняется ко мне.

– Кам, все норм, я больше не буду. Расслабься.

Он улыбается немного грустной улыбкой и накрывает мою руку своей. У Макса ладони большие, как вселенная. Иногда, когда мне совсем тоскливо, мне нравится воображать, как я сворачиваюсь клубочком в его руке и забываю обо всем на свете. Но никогда не говорю с ним об этом. Есть вещи, которые лучше держать при себе.

Макс

Когда я впервые увидел Кам, я на целых две минуты поверил, что встретил любовь всей жизни. Это был вечер вторника – я запомнил, потому что по вторникам до семи в ресторанчике в двух кварталах от меня подают два пива по цене одного, и именно поэтому двойное свидание мы с Виком решили провести там. Вик, мой лучший друг, встречался с девушками не слишком часто – скорее, он встречался с ними часто, но очень редко с одной и той же несколько раз. Я тоже вряд ли мог считаться образцом моногамии, хотя с Флоранс, моей тогдашней девушкой, я был знаком уже несколько месяцев. Впервые у нас с Виком были чуть ли не постоянные пассии, причем одновременно. Поэтому вечер обещал стать событием, и он им стал, но совершенно по другим причинам, о которых мы и догадаться не могли.

Я думал, что Кам может стать любовью всей моей жизни, не дольше четырех минут – именно столько времени заняла парковка машины ее парня Вика. И столько же времени заняло ожидание возвращения моей девушки из туалета. Вот такое двойное свидание. Ирония судьбы, не правда ли?