Вечевой Ветер: Зов Дажбога

Гастон Д'Эрелль

Вечевой Ветер: Зов Дажбога

Глава 1: Пепел Родины

Ветер. Он нес с востока не привычный запах хвои и болотной сырости, а едкую, горькую вязкость пепла. Радомир замер на краю знакомой еловой гривы, рука машинально сжала рукоять ножа за поясом. Его сердце, и без того стучавшее в такт усталому шагу после долгих недель пути, вдруг замерло, а потом рванулось в бешеный галоп, отдаваясь глухим гулом в висках.

Перед ним, там, где еще два месяца назад дымились трубы, звенел детский смех и мычали коровы на выгоне, зияла черная пустота. Селение. Его селение. Родичишна.

Ни одного целого сруба. Только обугленные, почерневшие ребра бревен, торчащие из груд мрачного мусора, смешанного с грязью и пеплом. Словно великан прошелся огненным бичом, выжигая все живое дотла. Тишина стояла гнетущая, неестественная, нарушаемая лишь карканьем воронья, облепившего то, что осталось от центральной усадьбы – дома его отца, боярина Любогора. Теперь это была лишь груда почерневших углей, чуть выше других. Над руинами висела тяжелая, серая пелена дыма, смешивающаяся с низкими осенними тучами.

Радомир шагнул вперед, ноги подкашивались. Земля под сапогами была липкой от недавних дождей и пропитанной чем-то темным, страшным. Он знал этот запах. Смерть. Не одна, не две – все. Все, кого он знал. Мать, отец, младшая сестренка Ульяна, дядья, тетки, дружинники отца, соседи… Все.

«Варяги…» – прошипел он сквозь стиснутые зубы. Слухи, долетавшие до него на юге, в землях кривичей, где он пытался закупить хлеб для родного селения, предчувствуя тяжелую зиму, оказались жуткой правдой. «Осадили Новгород… режут посады… жгут…» И его Родичишна лежало на пути одного из таких погромных отрядов. Маленькое, но гордое селение, слишком близкое к врагу, слишком далекое от каменных стен Новгорода, чтобы устоять.

(Описание разрушений и первых магических знаков)

Он бродил по пепелищу, как тень. Ноги сами несли его по знакомым тропкам, ныне заваленным обгорелыми щепками и оплавленным железом. Вот яма, где стояла кузница дяди Ратибора – теперь лишь остов горна да покореженные обломки инструментов. Там – место, где весело журчал ручей, а вокруг него стояли бани. Теперь ручей был запружен мусором, вода стояла мутная, красноватая, а на берегу валялись обугленные бревна. Радомир наклонился, поднял с земли оплавленную пряжку от отцовского пояса. Металл был холодным, мертвым.

И тогда он ощутил. Не только запах и вид разрухи. Воздух здесь был иным. Густым, тяжелым. Пронизанным чем-то… чужим. Колючим. Это была не просто горечь пепла. Это была магия. Темная, чужеземная. Он почувствовал ее кожей – мурашки побежали по спине. Варяжская рунная вязь, о которой шептались торговцы. Магия северных пришельцев, выжигающая жизнь.

Над пепелищем кружили вороны. Десятки. Их черные крылья мелькали в сером небе, резкие каркающие крики разрывали тишину. Но что-то было не так. Они не просто кружили. Они сбивались в странные, почти геометрические фигуры – то клином, то кольцом, то подобием зловещей руны. Их глаза, блестящие черные бусины, казалось, смотрели на него с холодным, разумным любопытством. Не птицы. Вестники. Или шпионы. Радомир сгреб горсть пепла и швырнул в их сторону. Вороны с гвалтом взметнулись, но не улетели, а лишь перестроились выше, продолжая свое мерзкое наблюдение.

Шепот. Слабый, едва уловимый, подхваченный ветром. Не слова, а ощущение. Злорадство. Насмешка. Словно сама земля стонет под чужим игом. Он оглянулся – никого. Только ветер гуляет меж почерневших столбов. Но шепот повторился, уже явственнее, обволакивающий, ледяной. Радомир резко выпрямился, встряхнул головой. «Бесы… или варяжское наваждение…» – подумал он с ненавистью.

(Обнаружение следов жизни и варягов-мародеров)

Он шел к месту, где был их родовой курган, за селением. Там хоронили предков. Там, может быть… Но его внимание привлек слабый стон. Не ветра. Человеческий. Из-под груды обрушившихся бревен у края пепелища, там, где стояла изба вдовы Малуши.

Радомир бросился к груде, начал оттаскивать тяжелые, обгорелые бревна. Руки покрывались сажей и занозами, но он не чувствовал боли. Под последним бревном он увидел окровавленное лицо. Старик. Никита-пасечник. Его глаза были полузакрыты, губы шевелились.

«Никита!» – крикнул Радомир, наклоняясь. Старик открыл глаза, взгляд был мутным, невидящим.

«Ра… Радомир?» – прошептал он с трудом. «Жив… Слава Роду…» Он схватил Радомира за руку слабой, дрожащей рукой. «Пришли… ночью… как черти… С огнем… с железом… С тварями… волками не волками… Глаза горят… Магия… руны на щитах… Всех… всех…»

«Кто, Никита? Варяги? Сколько?» – торопил Радомир, чувствуя, как жизнь уходит из старика.

«Дозор… малый… пятеро…» – выдохнул Никита. «Они… вернулись… Ищут… грабят… что не сожгли…» Его глаза закатились, рука ослабла. Последний вздох вышел со свистом. Радомир закрыл ему глаза. Пятеро. Дозор. Вернулись грабить. Ярость, черная и всепоглощающая, поднялась из глубин его существа. Пятеро. За всех.

И как будто в ответ на его мысли, с другой стороны пепелища, от уцелевшего сарая на краю леса, донесся грубый хохот и звон опрокидываемой посуды. И лай. Но не собачий. Это был низкий, хриплый, хищный рык.

Радомир осторожно подполз к краю развалин. За сараем, у потухшего кострища, копошились четыре фигуры в кольчугах поверх стеганых телогреек, с круглыми щитами, украшенными синими спиралями и угловатыми знаками – рунами. Варяги. Их лица были грубыми, обветренными, с рыжими или светлыми бородами. Они пили из кожаных бурдюков, громко переговариваясь на своем гортанном языке, перебирая награбленную рухлядь – медные котлы, куски ткани, даже детскую игрушку-коняка. Рядом с ними, огромный, почти с лошадь, зверь с лохматой серой шкурой и горящими желтыми глазами обнюхивал землю. Волк? Но слишком большой. И слишком… разумный взгляд. Волкодлак? Оборотень на службе у варягов? Легенды оживали в этом аду.

(Вспышка гнева и неконтролируемая магия)

Один из варягов, самый молодой и пьяный, подошел к тому, что осталось от священной березы, что росла у входа в селение. Береза была обгорела, но еще стояла. Варяг расстегнул пояс, собираясь осквернить святыню самым мерзким образом. Его товарищи гоготали.

В Радомире что-то порвалось. Весь ужас, вся боль, все отчаяние этого дня сконцентрировались в одной белой точке ярости. Он не думал. Он не кричал. Он просто встал во весь рост из-за развалин и бросился вперед. К варягу у березы. Его нож был уже в руке.

«СЛАВА РОДУ!» – рев вырвался из его глотки, нечеловеческий, полный ненависти.

Варяг обернулся, глаза округлились от неожиданности. Он успел схватиться за топор у пояса, но было поздно. Радомир был уже на нем, как разъяренный зверь. Удар ножом – в горло, под кольчужную бармицу. Теплая кровь брызнула на лицо Радомиру. Варяг захрипел, рухнул.

Но остальные уже опомнились. Трое варягов с дикими боевыми кличами ринулись на него, выхватывая топоры и мечи. Волкодлак ощетинился, зарычал, готовясь к прыжку. Радомир отскочил от тела первого врага, понимая, что против троих воинов и чудовища у него нет шансов. Но отступать было некуда. Только вперед. Только в ярость.

Он встретил первого нападающего щитом (который подхватил с земли – старый, обгорелый, но все же щит), приняв страшный увар топором. Дерево треснуло, рука онемела. Второй варяг зашел сбоку. Радомир едва увернулся от удара меча, почувствовав, как лезвие рассекло воздух у самого виска. Боль пронзила бедро – третий варяг, ловкий, как змея, успел ткнуть его копьем.

Боль, страх, ярость смешались в нем в один клокочущий вихрь. Он чувствовал, как жар разливается по жилам, как будто внутри него закипает солнце. Воздух вокруг него заколебался, как над раскаленными камнями. Земля под ногами стала теплой. Его глаза, налитые кровью, должны были гореть нечеловеческим светом, потому что варяги вдруг замедлили атаку, их лица исказились не только злобой, но и внезапным страхом.

«Колдун!» – заорал один из них по-своему, отступая.

Но было поздно. Неведомая сила, копившаяся в Радомире, вырвалась наружу. Не по его воле. Просто… взорвалась. Он не направлял ее. Он лишь был сосудом, переполненным болью и гневом.

Волна невидимого, но ощутимого жара, как из раскаленной печи, хлынула от него во все стороны. Она ударила по нападающим варягам. Не пламя, не удар – чистый, сконцентрированный жар. Кольчуги на них вдруг раскалились докрасна. Кожаные одежды задымились. Варяги вскрикнули от невыносимой боли, выпустили оружие, схватившись за раскаленное железо на своих телах. Их крики были ужасны. Потом они рухнули, корчась в агонии, тела их обугливались прямо на глазах с пугающей скоростью, издавая тошнотворный запах горелого мяса и волос. Волкодлак взвыл, шерсть на нем вспыхнула синим пламенем, и он бросился прочь, превращаясь в огненный комок, скрывшись в лесу.

Все произошло за несколько секунд. Радомир стоял посреди дымящихся, обугленных тел, тяжело дыша. Его собственное тело тряслось от изнеможения и шока. Жар внутри утих, оставив ледяную пустоту и жгучую боль в раненом бедре. Он смотрел на свои руки. Они были целы. Но вокруг… Трава вокруг почернела и сморщилась. Камни на земле выглядели оплавившимися. От варягов остались лишь дымящиеся, почерневшие остовы в оплавленных кольчугах.

Что… что он наделал? Какая сила? Откуда? Ужас смешался с отвращением. Он убил. Но это… это было не убийство. Это было… испепеление. Магия? В нем? Он никогда… Никогда такого не было!

(Обморок и пробуждение у Веселы)

Голова закружилась. Боль в бедре стала невыносимой. Темнота поплыла перед глазами. Он шагнул, споткнулся о почерневший камень и рухнул лицом в холодный пепел родного селения. Последнее, что он ощутил перед тем, как сознание уплыло, – это легкое прикосновение к щеке. Как будто теплый луч солнца сквозь тяжелые тучи. И далекий, едва уловимый шепот на ветру, не зловещий, а… успокаивающий. Как голос матери в детстве.

Радомир очнулся от острой боли. Не в бедре – там было тупо ноющее тепло. Боль была в голове, словно по ней били молотом. Он открыл глаза, моргнул. Небо. Но не серое и низкое, как над пепелищем, а чистое, холодное, вечернее, с первыми робкими звездами. И над ним склонилось лицо.

Женское лицо. Молодое, смугловатое от ветра и солнца, с высокими скулами и темными, как спелая черемуха, глазами. Глаза были полны тревоги и… усталой решимости. Темные волосы, заплетенные в плотную косу, выбивались из-под простого платка. На ней был поношенный, но добротный кожух и портки – одежда не боярышни, а женщины, привыкшей к труду и, возможно, к охоте.

«Жив?» – ее голос был низким, хрипловатым, но твердым. «Не ори. Еле живого тащила. Чуть варяги не наткнулись. Или волки.»

Радомир попытался приподняться, но резкая боль в голове и слабость заставили его снова опуститься. Он лежал на охапке сена в небольшом, но крепком срубе. Пахло дымом, травами и… кровью. Его кровью. Он посмотрел вниз – бедро было туго перевязано чистой тряпицей, пропитанной какой-то темной мазью, от которой исходило приятное тепло, притупляющее боль.

«Где я?» – прохрипел он.

«На хуторе. Мой хутор. В трех верстах от твоей… от Родичишна.» – Женщина наклонилась, приложила прохладную ладонь ко его лбу. «Жар есть, но не сильный. Повезло тебе, хоробрый. Копье прошло навылет, кость не задело. А ножевые царапины – ерунда.»

«Родичишна…» – имя селения снова пронзило его болью. «Все… все погибли.»

Женщина отвела взгляд, ее лицо омрачилось. «Знаю. Видела дым еще три дня назад. Потом сама ходила… искала…» Она замолчала, сглотнув комок в горле. «Никого. Только воронье да твой след, да тех… обгорелых варягов. Это… это ты?»

Радомир закрыл глаза. Образы почерневших тел всплыли перед ним. «Я… не знаю. Что-то… случилось. Ярость… жар…»

Она внимательно посмотрела на него. «Магия?» – спросила она прямо, без страха, скорее с любопытством. «Сила в тебе проснулась? От горя да ярости? Бывает. У моего деда так было, когда хазары село вырезали.»

Радомир кивнул, не в силах говорить. Магия. В нем. Чудовищная, испепеляющая сила.

«Меня Весной зовут. Весела. А ты Радомир, сын Любогора?» – спросила она, наливая ему в деревянную чашку какого-то мутного отвара.

Он кивнул, удивленный. «Ты знала меня?»

«Видела разок на торгу в Новгороде. Да и отец твой, боярин Любогор, слыл человеком справедливым. Жалко.» Она протянула чашку. «Пей. От боли и для силы. Там зверобой, тысячелистник да кора ивы.»

Радомир с благодарностью сделал глоток. Горько, но тепло разлилось по телу.

«А хутор твой?» – спросил он, оглядываясь. Сруб был маленький, но крепкий. Видны были охотничьи принадлежности – лук, стрелы, силки.

«Пока цел. Спрятался в глуши, за болотцем. Варяги туда не сунулись пока. Но это ненадолго.» Весела села на табурет рядом. «Они Новгород осадили. Крепко. Со всех сторон. Княжеская дружина в городе, бояре спорят – биться или сдаться. А посады горят. Села режут. Как твое.»

(Рассказ Веселы об осаде и её истории)

Радомир слушал, сжимая кулаки. Новгород в осаде. Опора всей земли. Если он падет…

«Я… я должен туда. В Новгород. К отцовским друзьям. К князю. Помочь. Отомстить.» – сказал он твердо, хотя слабость еще сковала тело.

Весела усмехнулась, но без злобы. «Один? С дырявой ногой? Тебя варяги на подступах, как зайца, снимут. Или их волкодлаки учуют.» Она помолчала. «Мой муж…» – голос ее дрогнул. «Он был в дружине посадника. Пал в первой стычке, когда варяги к городу подошли. Месяц назад.»

Радомир посмотрел на нее с новым пониманием. Она тоже потеряла все. И осталась одна.

«Я одна тут. Но не беспомощная.» Она кивнула на лук. «Лучше многих мужиков стреляю. И по лесу ходить умею, как тень. Если решаешь в Новгород пробираться…» Она посмотрела ему прямо в глаза. «Возьми меня с собой. Двоим шансов больше. А я… я тоже хочу внести свою лепту. За мужа. За все.»

В ее глазах горел тот же огонь мести и решимости, что бушевал в нем. И что-то еще. Жажда действия. Жизни вопреки смерти.

Радомир медленно кивнул. «Хорошо, Весела. Пойдем вместе. Как только нога окрепнет.»

«Окрепнет быстро. Мазь моя – дело верное.» – она встала. «А теперь спи. Надо силы копить. Завтра поговорим о дороге. И о том, как обойти варяжские заставы.» Она поправила ему повязку на бедре, ее прикосновение было уверенным и сильным. «И не думай о том, что там… с варягами. Выжить надо. А сила… она может пригодиться. Только научись ее держать в узде.»

Она отошла к очагу, начала возиться с горшками. Радомир лежал, глядя на низкие, закопченные балки потолка. В голове крутились образы пепелища, горящих варягов, холодных глаз воронья. И лицо Веселы – смуглое, решительное, с глазами, полными боли и воли. Она была как весенний росток, пробившийся сквозь пепел. Сила в нем… Магия… Дажбог? Шепот на ветру? Или просто безумие горя?

Он снова почувствовал слабое тепло от повязки на бедре и от чаши с отваром внутри. Завтра. Завтра начнется путь. В осажденный город. К мести. И к разгадке силы, что спалила врагов и чуть не спалила его самого. Сон сморил его, тяжелый, как пласт земли, но в нем уже не было только тьмы. Там теплилась искра. Искра гнева. Искра надежды. Искра Солнца, которого он пока не видел.

Глава 2: Ворота под Облаками

Утро застало их в пути. Серое, промозглое, с колючей изморосью, пробиравшей под одежду. Радомир шел, опираясь на грубо сработанный посох из ясеня, подаренный Веселой. Боль в бедре была теперь глухой, ноющей, но терпимой – мазь вдовы-охотницы творила чудеса. Каждый шаг отзывался в ране, напоминая о цене выживания, о тех пятерых варягах, что обратились в пепел от его неконтролируемой ярости. Образы их обугленных тел преследовали его, как тени в предрассветном тумане.

Весела двигалась бесшумно, словно часть леса, что сжимался вокруг узкой, почти невидимой тропы. Она выбрала путь через глухие болота и буреломы – длиннее, но безопаснее от варяжских дозоров. На ней был потрепанный, но прочный кожух, поверх – плащ из грубой ткани, выкрашенный в грязно-зеленые и бурые тона, сливавшиеся с осенней чащей. За спиной – лук и колчан со стрелами, на поясе – нож и топорик. Ее глаза, темные и зоркие, постоянно сканировали окрестности, уши ловили каждый шорох.

«Держись ближе ко мху, – прошептала она, указывая на зыбкую тропку между кочек, поросших багряным багульником. – Тверже. И тише. Варяги патрулируют сухие дороги, но и сюда могут заглянуть. Особенно их… звери.»

«Волкодлаки?» – хрипло спросил Радомир, вспоминая того огромного пса с горящими глазами.

Весела кивнула, лицо напряглось. «Да. Чуют за версту. Слышала, их рунами делают. Берут волка или пса сильного, ломают ему душу руной, вживляют… И служит он хозяину-варягу, как раб. Звериная сила да человечья злоба вместе.»

Радомир содрогнулся. Такое извращение жизни, природы… Оно отзывалось в нем тем же жгучим гневом, что спалил мародеров. Он сжал кулак на посохе, почувствовав внутри смутное, опасное тепло. Нет. Не сейчас. Не здесь. Он мысленно сдавил эту силу, загнал ее поглубже, в ту холодную пустоту, что осталась после взрыва.

Шли часами. Болото сменилось густым ельником, где царил вечный полумрак и пахло сыростью и хвоей. Воздух здесь был иным, чем на пепелище – тяжелым, древним, пропитанным тихой, дремучей силой. Радомир чувствовал ее кожей – не колючую чужеземную магию варягов, а что-то старое, глубокое, как корни вековых деревьев. Иногда в чаще мелькали тени – слишком быстрые для зверя, слишком бесшумные. Слышался шелест, не от ветра. Чувствовался чей-то незримый взгляд.

«Лесовики, – пояснила Весела, заметив его напряжение. – Не тронут, если не злить. Свои они. Землю стерегут.» Она бросила на развилку двух корней горсть сушеных ягод. «Дар. Пусть знают, мы с миром.»

(Опасная встреча и магическая маскировка)

Их чуть не обнаружили у самого края леса, где деревья редели, открывая вид на широкую, унылую пойму реки Волхов и на далекие, серые стены Новгорода. Весела резко схватила Радомира за рукав и пригнула за огромный валун, покрытый мхом.

«Тише!» – ее шепот был едва слышен.

По просеке в сотне шагов от них двигался дозор. Трое варягов в кольчугах, со щитами и длинными копьями. И с ними – два волкодлака. Звери были меньше того, что видел Радомир в Родичишне, но не менее страшными: лохматые, с мощными челюстями и теми самыми горящими, разумно-злыми желтыми глазами. Они шли не спеша, обнюхивая землю, уши настороженно подняты.

Один из волкодлаков остановился, поднял морду и заворчал, глядя прямо в их сторону. Варяги насторожились, сомкнули щиты.

«Чует…» – прошипела Весела. Ее пальцы быстро развязали небольшой мешочек на поясе. Она вытащила щепотку какого-то серого порошка и горсть сухих листьев с резким, пряным запахом. «Дыши!» – приказала она Радомиру, поднеся смесь к его лицу и своему. Он втянул воздух – запах был оглушающе-крепким, как смесь полыни, гнили и дикого чеснока.

Весела быстро прошептала что-то, разминая листья и порошок в ладонях. Затем она дунула на смесь, направляя легкое облачко пыли и запаха вокруг них и на камень. Радомир почувствовал странное покалывание на коже. Воздух вокруг них как будто сгустился, исказился, словно они смотрели на мир через мутное стекло. Запах гнили и трав усилился, перебивая все остальные.

Волкодлак, ворчавший на их укрытие, вдруг фыркнул, тряхнул мордой, словно отгоняя назойливую муху. Он потыкался носом в землю, поскулил и пошел дальше за дозором, явно потеряв интерес. Варяги, недовольно пробормотав что-то на своем языке, двинулись вслед.

Радомир выдохнул, не осознавая, что затаил дыхание. «Что это было?»

«Мало ли что в лесу гниет? – усмехнулась Весела, пряча остатки смеси. – Старый способ. Забивает след, путает чутье. Не всегда работает, но тут пронесло.» Она выглядела довольной собой. «Идем. До города рукой подать, но самый опасный кусок – открытое поле. Как мышь перед котом.»

(Вид осажденного Новгорода и подход к стенам)

Они выбрались из леса на высокий, поросший жухлой травой берег. Отсюда открывался вид, от которого у Радомира сжалось сердце.

Великий Новгород. Сердце Земли Русской на севере. Но сейчас он выглядел как раненый зверь в капкане. Могучие деревянные стены, увенчанные частоколом, возвышались над Волховом. Но за ними, над тесными улицами Посада, висели черные столбы дыма – следы недавних пожаров. Стены были исцарапаны ударами камнеметов, кое-где виднелись заплаты из свежих бревен. По периметру, на расстоянии полета стрелы, стояли варяжские лагеря – десятки низких шатров, загоны для коней, дымящиеся костры. Как муравьи, копошились воины. Виднелись осадные орудия – огромные, уродливые деревянные конструкции.

А вокруг города – выжженная земля. Бывшие посады, слободки, огороды – все было превращено в черное, пустое поле, усеянное обломками и трупами, которые еще не успели убрать. Вороны кружили тут в несметном количестве.

«Боги…» – вырвалось у Радомира. Он знал, что осада – это плохо. Но видеть величайший город земли в таком кольце гибели… Это было страшно.

«Да уж, – хмуро подтвердила Весела. – С моря подошли, с реки блокировали. Князь с дружиной заперся внутри. Бояре…» – она плюнула. – «Бояре грызутся, как псы над костью. Одни кричат – сдаваться, другие – драться до последнего, а толку?»

«Как мы войдем?» – спросил Радомир, окидывая взглядом смертоносное пространство между лесом и стенами. Прямая дорога была отличной мишенью для варяжских лучников.

«Есть путь. Старым руслом. Под стенами. Знают немногие. И охраняют его… особо.» Весела указала в сторону, где берег круто обрывался к реке, а у самой воды виднелся заросший кустарником овраг. «Там вход. Но тихо и быстро. Как тени. Готовь ноги, Радомир, придется бежать.»

(Прорыв через открытое поле и атака волкодлаков)

Они спустились к реке, прячась в кустах ивняка. Холодная вода Волхова мутно катила волны, унося обломки и какой-то странный, мертвенный запах. Весела вела уверенно, зная каждый камень. Они миновали остатки сгоревшей пристани, вышли к началу оврага – глубокой промоины, скрытой от посторонних глаз высокими берегами и буйной порослью.

«Теперь бежим. Не оглядываясь. Прямо к стене, там будет узкий лаз у воды, заваленный хворостом. Отодвинем – и внутрь.» – Весела сняла лук с плеча, натянула тетиву, вложила стрелу. «Я прикрою. Ты первый, я за тобой. Готов?»

Радомир кивнул, сжал посох. Сердце колотилось как молот. «Готов.»

Они выскочили из укрытия оврага и помчались по узкой полоске открытого берега к далекой, мрачной громаде новгородской стены. Казалось, стена приближалась мучительно медленно. Каждый шаг по вязкому песку отнимал силы. Радомир чувствовал, как боль в бедре вспыхивает с новой силой, но он стиснул зубы и бежал, глядя только на цель – темную щель в основании стены, прикрытую хворостом.

Их заметили почти сразу. С ближайшего варяжского сторожевого холма раздался резкий звук рога. Потом другой, третий. Крики. И страшный, протяжный вой, от которого кровь стыла в жилах. Не один. Несколько.

«Беги!» – закричала Весела, обернувшись и выпустив стрелу куда-то назад.

Радомир не оглядывался. Он бежал, задыхаясь, вкладывая в каждый шаг всю ярость и отчаяние. Стена была уже близко. Сотня шагов. Пятьдесят.

Сзади раздался дикий визг и лязг. Весела выпустила еще одну стрелу. «Ах, твари! Почти!»

И тут что-то огромное и тяжелое сбило Радомира с ног. Он полетел вперед, больно ударившись плечом о камни. Посох вырвался из рук. На него навалился чудовищный вес, горячее, зловонное дыхание обожгло шею. Желтые, безумные глаза волкодлака горели в сантиметрах от его лица. Зверь оскалил клыки, готовясь впиться в горло.

Инстинкт самосохранения взорвался в Радомире ярче сознания. Он впился пальцами в грязную шерсть твари, пытаясь оттолкнуть чудовищную пасть. Внутри все сжалось в тугой, раскаленный узел. Жар. Тот самый жар! Он рвался наружу, пульсируя в висках, грозя снова вырваться неконтролируемым адом.

Нет! – мысленно заорал Радомир. Не здесь! Не сейчас! Я спалю все! И себя, и Веселу, и, может, стену! Он изо всех сил сдерживал бушующую внутри энергию, чувствуя, как она обжигает ему руки, которыми он удерживал волкодлака. Шерсть зверя под его пальцами начала тлеть, запах гари смешался с звериным духом.

Раздался резкий свист, и волкодлак взвыл от боли. В его бок вонзилась стрела. Еще одна – в шею. Зверь дернулся, ослабив хватку. Этого хватило. Радомир из последних сил рванулся в сторону, выкатившись из-под твари. Волкодлак, истекая кровью, попытался встать, но Весела была уже рядом. Ее топорик сверкнул на мгновение – и обрушился на звериный череп с глухим, кошмарным хрустом.

«Вставай!» – крикнула она, хватая Радомира за руку и почти волоком таща к стене. За ними бежали еще два волкодлака, а с холма уже скакали варяжские всадники, поднимая тучи брызг.