Анна Павлова и священный рубин

Он подвеску заметил, понял, какую ценность она собой представляет, и не отстал от Ирины, пока та не созналась, откуда взялась эта драгоценность. Можно было бы соврать, что это ее наследство, но увы: Ирина неоднократно рассказывала Алексею, что их семья, уезжая из России, потеряла все. Маме и бабушке даже пришлось заложить обручальные кольца, чтобы их семья на первых порах продержалась в эмиграции.

В будущем надо быть осторожнее с откровениями, сделала для себя вывод Ирина.

Что же касается Алексея, он был в ужасе от случившегося. Настаивал, чтобы Ирина немедленно вернула подвеску хозяйке с извинительным письмом. Выслала почтой, и немедленно!

Ирина еле отбилась, нажимая на то, что Павловой сейчас нет в Англии, а ее австралийский адрес она не знает. И потом, вдруг такая ценность затеряется в пути, что тогда? Алексей немного успокоился и согласился подождать.

Но тут неожиданно быстро решился их вопрос с выездом в Россию, Алексей в суете забыл о подвеске, и Ирина благополучно вывезла ее в Страну Советов.

Глава 1

Москва. 1937 г.

– Дуся! Мне страшно нужны деньги! – влетая в кабинет мужа, промурлыкала Ирина. – Сто рублей!

– Ирина, ты с ума сошла? Опять денег? Ты понимаешь, что я советский служащий, а не американский миллионер? – отрываясь от бумаг, возмущенно восклицал Зиновий Яковлевич.

С Алексеем Хохловым Ириша развелась еще в 1934 году. Времена были непростые, Ирина кожей чувствовала, как над мужем сгущаются тучи. Ирочка всегда была существом тонко чувствующим, а потому уловила эти веяния задолго до разразившейся трагедии и по совпадению вдруг поняла, что мужа уже не любит и дальнейшей жизни с ним не представляет, а тут еще очень кстати подвернулся высокопоставленный работник Наркомфина с хорошими карьерными перспективами и жилплощадью. В общем, все решилось само собой. Ирина вместе с сыном Толиком переехала в дом на Новинском бульваре. Алексея арестовали спустя девять месяцев после ухода Ирочки.

– Зюся, у нас через неделю премьера, ты же не хочешь, чтобы я пришла на банкет в какой-то застиранной тряпке? – Ирину ужасно забавляло имя мужа. Зиновий. И она взяла себе за привычку поддразнивать его, называть смешными ласковыми прозвищами, к тому же и вид у Зиновия Яковлевича был вовсе не грозный, а безобидно-недотепистый. Он был невелик ростом, округл, со смешной, похожей на капустный кочан головой, унылым носиком и близорукими глазами.

В молодости Ирочка ни за что бы не обратила на него внимание. Но с возрастом она поумнела и теперь уделяла внешности мужчин самое незначительное внимание. За исключением, разумеется, любовников – они у нее всегда были статными красавцами, а иначе в чем смысл?

– Ирина, какие тряпки? На прошлой неделе ты сшила себе роскошное платье и едва ли раз его надела! – продолжал упорствовать Зиновий Яковлевич. – К тому же я тебя уже не раз просил вести себя скромнее. Ты видишь, что происходит? Ты заметила, сколько у нас соседей сменилось за последний год, ты понимаешь, что сейчас не время для легкомыслия? Надо сидеть и не высовываться! – Состроив несчастное лицо, он демонстративно схватился за сердце. – И к тому же откуда такие деньги? Надо жить экономнее. Бережливей.

– Ну Зюсик, ну пожалуйста. Ну ты же знаешь, как для артистки важно хорошо выглядеть. Ну если хочешь, я скажу Вере, чтобы она не покупала мяса на этой неделе?

– Что еще за глупости, а что мы есть будем?

– Постные голубцы, или вот картошку, а еще я слышала, можно брюкву есть, – хитро посверкивая глазами, предложила Ирина, ласково поглаживая лысеющую макушку мужа.

– Ирина, ты нас разоришь! Ты нас погубишь! – Доставая из ящика стола деньги, Зиновий Яковлевич стонал.

– Скажу Вере, пусть купит сегодня твою любимую вырезку, – забирая у мужа купюры, пообещала Ирочка. – Вера! Верочка! – довольная, нараспев позвала Ирина. – Зиновий Яковлевич попросил приготовить его любимую говядину.

Вера смотрела на невестку тяжелым неприязненным взглядом. Она была старшей незамужней сестрой Зиновия Яковлевича и вела у него хозяйство еще задолго до появления в доме Ирины Феликсовны. Невестку она категорически не одобряла. Видела насквозь. Но бороться с нею не пыталась, заранее признав свое поражение. К тому же Ирина, при всей своей противности и эгоизме, никогда не лезла в хозяйственные вопросы, не поучала, не делала замечаний. А ведь бывает еще и такое. Явится такая вот фифа и давай свои порядки устанавливать, а ты терпи, а то не нравится – изволь отправляться на все четыре стороны. А отправляться Вере Яковлевне было некуда.

– Ладно, – буркнула она еле слышно, но Ирина заметила ее неудовольствие и тут же радостно предложила:

– А еще купите себе пирожных, эклеров. Как вы любите.

«Вот ведь лиса, – сдерживая глупую довольную улыбку, подумала Вера Яковлевна. – Ко всем подластится».

– Вера, Толик из школы вернется, покормите его, пожалуйста. Надеюсь, этот противный мальчик из ячейки К5 не побьет его снова. – Семейство проживало в новом доме Наркомфина, в котором в свете современных веяний вместо квартир имелись ячейки. Дом был спроектирован в духе современных веяний, в квартирах не было полноценных кухонь, были маленькие спальни, зато большие, просторные гостиные. – Если этот хулиган не отстанет от ребенка, придется Толика из школы встречать, – вздыхала Ирина.

– Может, пойдете с родителями его побеседуете? – предложила Вера, хмуро глядя на невестку.

– Да что вы, Вера. Вы же знаете, что там случилось, – переходя на шепот, проговорила Ирина: слышимость в доме была ужасающая. – На прошлой неделе у мальчика отца арестовали, как можно туда ходить? Нет, нет. Лучше уж Толика из школы встречать. Ну, я побежала. – Легко целуя Веру в щеку, Ирина попрощалась и, прихватив сумочку и перчатки, выпорхнула из дома.

– Попрыгунья-стрекоза, – пробормотала ей вслед Вера.

Ирина спешила на репетицию в самом прекрасном настроении. Происходящие в их многоквартирном доме неприятности ее не беспокоили. Женская интуиция подсказывала Ирине, что Зиновию Яковлевичу ничего не грозит. Ее муж был человек невыдающийся. Совершеннейшая заурядность во всем. Бесталанный, некрасивый, зато усердный и преданный. Кому? Начальству. Партии, Родине, любому, кто накормит, приголубит, приютит, приласкает. Такие, как Зюся, не тонут. В этом Ирина была уверена.

Ирине было уже около тридцати – сколько точно, она никому не сообщала. Но походка ее была по-прежнему по-девичьи легкой – спасибо профессии, – осанка гордой, талия тонкой. По прибытии в Москву она без труда устроилась на работу в Большой театр: все-таки имя Павловой гремело по всему миру, и тот факт, что она танцевала в труппе великой балерины, сослужил ей хорошую службу. Ее приняли в театр, и поначалу у нее даже бывали небольшие сольные партии, но что-то не сложилось. В примы она не вышла. Кто-то считал, что ей не хватило трудолюбия и целеустремленности, а кто-то – что таланта. Но Ирина не горевала, ей хватало успеха не на сцене, так в жизни. А что за радость всю жизнь у станка простоять? Нет уж, увольте, в жизни и помимо сцены существует масса удовольствий. И Ирина в полной мере жизнью наслаждалась, хотя, конечно, иногда сожалела о покинутом Париже и о немолодом французском бароне, с котором познакомилась когда-то на корабле, а потом встречалась несколько раз до приезда Алексея. Но жизнь сложилась как сложилась, и в Москве люди живут.

После репетиции Ирина с подругой Шурочкой Весловой отправились к портнихе, затем в ресторан с одним хорошим знакомым, потом снова в театр. Домой Ирина вернулась поздно, весь дом уже спал. Выпив на кухне простокваши, заботливо оставленной ей Верой, Ирина, счастливая, легла спать. День прошел чудесно.

Засыпая, Ирина со счастливой улыбкой вспомнила, как во втором акте наступила на ногу противной задаваке Лиле Арнаутовой и как у той лицо скривилось.

– Верочка, доброе утро, Зиновий Яковлевич уже на работе? – появляясь на кухне в шелковом вышитом халате и с бигуди на голове, прощебетала Ирина.

– Ушел уже, – скупо ответила Вера, продолжая ощипывать курицу.

– Ой, Вера, какая это гадость. – Морща носик, Ирина поинтересовалась: – Неужели нельзя на рынке ощипанную купить?

– Ощипанная дороже, к тому же, может, она уже несвежая или старая, – объяснила Вера.

– А Толик как? Позавтракал?

– Да уж, конечно. Не могу же я ребенка голодным в школу отправить, – стараясь сдержать эмоции, ответила Вера. Толика она любила. Сперва, когда Ирина с сыном появились в квартире, мальчик ее раздражал. Чужой, шумный ребенок, да еще от такой матери, а потом вдруг как-то незаметно привязалась и любила его теперь как родного, может, даже больше, чем Зиновия. И только очень переживала, что родной матери до него дела нет, иногда по нескольку дней сына не видит – и хоть бы что. Стрекоза. – К вам вчера приходили, – вынимая курицу из раковины, вспомнила Вера.

– Приходили? Кто? – заинтересовалась Ирина.

– Женщина какая-то.

– А как зовут, что ей было надо? – Соображая, кто бы это мог быть, и опасаясь, как бы это она не оказалась женой одного знакомого, произнесла Ирина.

– Не знаю. Спросила вас, узнала, что дома нет, и ушла.

– А как она хоть выглядела?

– Невысокая, худенькая, одета плохонько, ботинки совсем разбитые, и лицо такое… словно пьет она много.

– Кто ж это такая? – искренне удивилась Ирина. – У меня и знакомых-то таких нет.

– Я тоже удивилась, а только у меня бульон закипал на плите. Некогда было с ней разбираться.

День выдался солнечный, и Ирина, шагая по проспекту к троллейбусной остановке, счастливо щурилась, превращая солнечный лучик в разноцветный веер, улыбалась, чувствуя, как ласкает щеки нежное весеннее солнце. Слушала трамвайные трели, щебет птиц и восклицания встречных мужчин.

– Ну привет, подруга, – услышала она чей-то хрипловатый голос, и кто-то резко дернул ее за рукав пальто.

Ирина резко остановилась и открыла глаза.

– Что, не узнала? – невесело усмехнулась незнакомая женщина в сером застиранном платке и синей выгоревшей тужурке. – Нина я, Нина Обухова.

– Нина? – Ирина глазам своим поверить не могла.

Нина, изящная, красивая, цветущая женщина, всегда модно и со вкусом одетая, Нина, которую она оставила в Лондоне, превратилась в старуху, да еще, кажется, пьющую. Щеки и нос Нины покрывали специфические тонкие ниточки красно-синих капилляров.

– Боже мой! Что с тобой? Как ты здесь оказалась?

– Пойдем в сторонку, побеседуем, – беря Ирину под руку, предложила Нина.

Ирина неохотно подчинилась. Вид бывшей подруги ее поразил, но никакого желания продолжить общение, расспросить, поддержать, оказать бедняжке хоть какую-то помощь она не испытала, напротив, была бы рада поскорее от нее избавиться и уже соображала, сколько у нее в кошельке есть денег.

– Сядем, – подводя Ирину к лавочке в стороне от проспекта, закуривая папиросу, проговорила Нина. – Я уже пять лет в России. В двадцать девятом году, когда мы были на гастролях в Соединенных Штатах, я вышла замуж за Джорджа Осгуда, богатого нью-йоркского коммерсанта. Мы познакомились на одном приеме, это был головокружительный роман, через неделю мы поженились. Все было чудесно, жизнь как сказка, огромный особняк, штат прислуги, ежедневные подарки, приемы, шикарные наряды. Муж носил меня на руках. Потом он стал поговаривать о детях. Джордж очень хотел наследника. Но ничего не получалось.

Ирина слушала грубоватый глухой голос бывшей подруги, смотрела на ее худую, мозолистую, с обломанными ногтями руку и не могла представить то, о чем Нина говорила. Какие дети, особняки и драгоценности? Перед ней сидела опустившаяся нищенка, постаревшая раньше времени, подурневшая. Это был совершенно незнакомый человек. Но Нина продолжала рассказ:

– В начале тридцать третьего года муж по делам должен был ехать в Россию, возможно надолго, и я попросилась с ним. Мне очень хотелось взглянуть на родину, ведь я была так мала, когда родители бежали от большевиков. Мать меня отговаривала, умоляла не ехать, но я не послушалась.

Вначале все было хорошо. Большевики прекрасно приняли мужа, он поставлял им какое-то оборудование. У нас появились влиятельные знакомые, однажды мы даже были на приеме в Кремле. Но мы стали все больше ссориться, иногда не разговаривали по несколько дней. Муж придирался к пустякам, стал оскорблять меня. Постоянно раздражался. А как-то в июле ему нужно было поехать в Ленинград на какой-то завод, я увязалась за ним, идиотка, хотела как-то помириться, устроить романтическое путешествие, но вместо примирения он меня просто бросил.

Накануне нашего отъезда я пошла прогуляться, муж посоветовал мне пообедать в городе и не торопиться с прогулки, у него были дела допоздна. Я послушалась, а когда вернулась, не нашла ни мужа, ничего! Эта сволочь сбежала, бросив меня без денег, документов, с одним чемоданом. Мне выдали его на стойке портье! – Горький смех Нины перешел в долгий нехороший кашель. – Мерзавец!

– Ужас какой! – не удержалась от восклицания Ирина.

– Да уж. Не буду утруждать тебя рассказом о том, как я выжила. Но суть в том, что кое-как с помощью добрых людей мне удалось получить советский паспорт, мне дали крохотную комнатушку в коммуналке, и я смогла устроиться в кордебалет труппы Михайловского театра. За три года безделья я потеряла прежнюю форму, так что на многое претендовать не могла. Спасибо господину Дандре: когда я написала ему о своем бедственном положении, он прислал мне денег по телеграфу и рекомендации. Золотое сердце! Ведь мы к тому времени уже три года как не виделись, – сдерживая слезы, проговорила Нина. – Ах, если бы госпожа Павлова была жива. Она бы помогла мне вернуться в Европу!

Напоминание о Павловой неприятно царапнуло память, но Ирина тут же отмахнулась:

– Что же было дальше?

– Дальше? Я танцевала, научилась выживать на крошечную зарплату, распродавала потихоньку содержимое чемодана. А потом познакомилась со своим вторым мужем. Он был корреспондентом, работал в газете «Вечерний Ленинград». Мы жили скромно, но хорошо, дружно, тихо, а потом муж написал какую-то политически неправильную заметку, и его арестовали. Меня выгнали из театра. Жить стало не на что. От мужа не было известий. Я и сейчас не знаю, жив ли он. В общем, я кое-как насобирала денег и год назад переехала в Москву; ни о каких театрах речи уже не шло, живу в подвале, работаю на вокзале уборщицей, – потушив окурок, закончила свой рассказ Нина.

– А как ты меня нашла? – робко поинтересовалась Ирина.

– Случайно. Увидела на днях на улице, глазам своим не поверила. Это было возле театра, пошла за тобой, увидела, как ты через служебный вход зашла. Ну, поболтала с вахтером вашим, кое-что о тебе узнала. Адрес вот, например. – Искоса взглянув на подругу, Нина усмехнулась. – Хорошо устроилась. Муж начальник, дом хороший, в театре танцуешь. Молодец. Только вот знаешь, о чем я думаю?

– О чем? – насторожилась Ирина.

– Пойдем посидим где-нибудь, выпьем?

– Ой, сейчас никак не получится. Мне же на репетицию надо! – спохватилась Ирина.

– Ничего. Позвонишь, скажешь, заболела, – оборвала ее Нина. – По хахалям вместо репетиции бегаешь, так уж на старую подругу время найдешь. Пошли, угостишь меня, сто лет в ресторане не была.

– Ты что, в таком виде в ресторан собираешься? – переполошилась Ирина.

– А в чем, по-твоему, трудящиеся ходят? Не нравится – подари что-нибудь с барского плеча.

Ирина промолчала. Новая Нина ее пугала. Куда делась милая, спокойная, всегда доброжелательная и уступчивая Ниночка, которую она знала? Эта чужая грубая женщина не имела с ней ничего общего. Но отказать она побоялась.

– Ладно, подожди, я сейчас в театр позвоню, – шаря по карманам в поисках монетки, пробормотала Ирина.

Стоя в будке телефона-автомата, она судорожно соображала, куда бы повести Нину. Появиться с нею в зале «Савоя» или «Националя» было бы немыслимо, вдруг кого-то из знакомых встретишь? А куда же деваться? Ирина так нервничала, что придумать ничего толкового не удавалось.

– Ну что, пошли? – вставая со скамьи, спросила Нина. – Только знаешь что, не веди меня в столовую, поехали в «Метрополь», мы там с моим американским гадом пару раз обедали, хочу вспомнить.

Деваться было некуда. Пришлось ехать.

– На такси, – сухо велела Нина.

Поехали на такси.

– Что, не радует тебя наша встреча? – сидя за столом в ресторане, горько спросила Нина. – А меня вот обрадовала, вдруг снова вспомнила, что я человек, а не загнанный зверь, что и у меня когда-то жизнь была. – Она опрокинула в себя рюмку водки. Именно опрокинула – не выпила, не пригубила.

Ирина смотрела на подругу полными ужаса глазами и думала только о том, когда и как эти посиделки закончатся. Она ведь так напьется совсем, ее выносить из зала надо будет. Ирина невольно искала глазами официанта, рассчитывая на его помощь и сгорая от стыда. Счастье еще, что в это время народу в зале было мало, обеденное время еще не наступило.

Нина между тем с аппетитом закусывала, не переставая жаловаться на жизнь и перечислять свалившиеся на нее несчастья. Ирина старалась не слушать и незаметно посматривала на часики.

– А знаешь что, – вдруг впиваясь в Ирину глазами, спросила подруга, – о чем я вспомнила? – Она нехорошо усмехнулась. – Помнишь, как ты от Павловой сбежала? Пошла вроде как с Дандре поговорить и исчезла. Никого не предупредила об уходе, хотя и обещала. Я тогда ужасно рассердилась. Когда ты на репетицию на следующий день не пришла, все всполошились, не заболела ли? Я к тебе в тот вечер приезжала, но тебя уже и след простыл; тогда я к Алексею поехала, разыскала его на службе, он мне что-то невразумительное про Париж стал объяснять. Я понять ничего не могла и ужасно на тебя сердилась. А потом, уже на пароходе, когда в Австралию плыли, я случайно подслушала госпожу Павлову, как она с мужем разговаривала. У нее вещица одна пропала. Красивая такая подвеска с огромным рубином, она ее иногда в прическу закалывала. Очень древняя и ценная. Павлова горевала, потому что эту подвеску ей индийская махарани подарила. И никак не могла понять, куда она подевалась. Перед отъездом перебирала шкатулку и не нашла.

Нинины глаза буквально прожигали Ирину насквозь. И той внезапно стало жарко и душно.

– Так и знала, что это ты, – отводя взгляд, проговорила Нина. – Стащила, как сорока-воровка, и бежать. Да-а, мелких пакостей от тебя всегда можно было ожидать, но кража? Низко же ты пала, подруга.

– Да с чего ты взяла? Какая еще подвеска? – горячо проговорила Ирина, приходя в себя. – Я тогда пришла к Дандре разговаривать, а его не было, я постояла у кабинета минут пять и сбежала трусливо. Ты же не думаешь, что драгоценность эта у него в кабинете на столе лежала?

Но Нина ничего не ответила. Она лишь молча опрокинула в себя еще одну рюмку водки и попросила заказать на десерт мороженое.

– Сто лет его не ела, – пьяно икнула она, и Ирина успокоилась в надежде, что, протрезвев, подруга неприятный разговор не вспомнит.

Нина действительно ужасно напилась, и Ирина трусливо сбежала из ресторана, заплатив официанту, чтобы тот посадил пьяную подругу в такси.

Больше всего на свете ей хотелось навсегда забыть об этой встрече. Она была уверена, что больше они с Ниной не увидятся.

Какая наивность! Через день Нина опять поджидала подругу у подъезда, но на сей раз она хотела просто денег. Ирина выдала ей двадцать рублей и поспешила на остановку, благо троллейбус сразу подошел. Но, сидя в троллейбусе, она с кислым лицом размышляла о том, что Нина, пожалуй, возьмет привычку ходить к ней чуть не каждый день и клянчить деньги. Хоть с квартиры съезжай.

А толку что? Ирина тут же одернула себя. Нина к театру придет, еще и скандал на проходной устроит. Нет, надо что-то радикальное предпринять. Может, милицией пригрозить?

Так и пришлось сделать. Нина появилась ровно через два дня, но на этот раз Ирина была готова.

– Вот что, Нина, – подходя к подруге, строго проговорила она. – Здесь двести рублей. Возьми. Но больше сюда не приходи, иначе я позову постового, скажу, что ты вымогаешь у меня деньги и угрожаешь моему мужу, а он у меня большой начальник.

Нина посмотрела на Ирину долгим непонятным взглядом, потом молча взяла деньги и ушла. Больше Ирина ее не видела.

Глава 2

Москва. Апрель 1937 г.

– Верочка, я дома! – входя в квартиру, проговорила Ирина. – Опять у тебя дверь не заперта. Боже мой! Помогите! – Ирина выскочила обратно в коридор и заголосила.

В кухне на полу лежала Вера с проломленной головой, рядом натекла лужица крови.

Милиционер на крики прибежал быстро, соседи еще быстрее. Весь подъезд гудел как растревоженный улей.

– Что стряслось?

– Убили, кажись!

– Да что «кажись»? Убили, совершенно определенно.

– Да что вы болтаете, вовсе и не убили, вон скорая приехала. Ограбили.

– Да не ограбили, а подрались! Ножом, говорят, порезали!

– Да что вы, любезная, придумываете, не ножом и не порезали, а как раз бандиты залезли через окно.

– Это на четвертый-то этаж?

– Так они по веревке, с крыши.

Толком никто ничего не знал, но домыслов и слухов было множество.

Поскольку вся мужская часть жильцов дома была в это время на службе, то в коридоре толпились преимущественно домохозяйки, прислуга и ребятня, примчавшаяся со двора на шум и крики.

– Сядьте, гражданочка, и рассказывайте, – устраиваясь напротив Ирины за столом с блокнотом, велел строгий милиционер с седыми висками.

– Да я вот только из театра вернулась, с репетиции, – всхлипывая и промокая нос платочком, рассказывала Ирина. Веру уже увезли в больницу, к счастью, она была жива. – Пришла. Дверь не заперта, у нас такое бывает. Дом спокойный, люди приличные живут. Я позвала Веру, она не ответила. – Тут голос Ирины задрожал, и она несколько раз нервно протяжно всхлипнула, но сдержалась. – Она не ответила, я прошла на кухню… – Вот тут уж она опять заревела.

– Гражданочка, давайте поспокойнее. Родственница ваша жива, – сердито прокашлялся строгий милиционер. Истеричные дамочки его раздражали, особенно вот такие, буржуйские пережитки. Накрашенная, завитая, духами вся квартира пропахла. Фу. Разве так советские трудящиеся женщины выглядеть должны? Еще и истерики будет закатывать.

Поймав его недовольный взгляд, Ирина еще пару раз шмыгнула носом, но все же в руки себя взяла и истерику устраивать не стала.

– Дальше что было? – одобрительно кивнул милиционер.

– Дальше я выскочила из квартиры и стала звать на помощь.

– В квартиру не заходили, комнаты не осматривали? – уточнил милиционер.

– Нет. Страшно было. Я же думала, что Вера… – Ирина снова хотела было всплакнуть, но, поймав неодобрительный взгляд милиционера, передумала. – Ну, в общем, убита.

– Ясно. Тогда пройдите осмотрите квартиру и скажите, что пропало, – устало потирая лицо, распорядился милиционер. Вся квартира была перевернута вверх дном. Вспороты подушки, матрасы и одеяла, вытряхнуто на пол содержимое шкафов и комодов. В кабинете у Зиновия Яковлевича вытряхнули содержимое всех ящиков, разбили вазочки и фарфоровые статуэтки.

– Ужас! Ужас! – оглядывая разгромленную квартиру, причитала Ирина. – Варвары!

В спальне среди прочего барахла валялась раскрытая шкатулка с Ириниными безделушками.

Милиционер поднял с пола золотые сережки и кольцо.

– Интере-есно, – протянул он.

– Что вам интересно? Что тут вообще может быть интересного? На чем мы теперь спать будем? Как тут вообще жить можно? Ужас! А Толик? Толик где? – вдруг вспомнила Ирина, увидев валяющегося на полу разорванного в клочья медвежонка.

– Какой еще Толик? – оживился милиционер.

– Толик, сын!

Милиционер взглянул на медвежонка, на Ирину и, посуровев, уточнил:

– Сколько лет? Он должен был быть дома?

– Восемь, ну, в общем, наверное… – пробормотала Ирина. – Дело в том, что я в это время редко бываю дома, обычно они с Верой… – торопливо оправдывалась она. – Может, он у приятеля или на улице…

Но милиционер уже выбежал из комнаты.

– Срочно найдите ребенка! Анатолий Тутышев, восьми лет, – отдал он приказ молоденькому коллеге, дежурившему в дверях квартиры.

– Вот он, нашелся! – улыбаясь, сообщил милиционер, ведя за руку встревоженного, сверкающего любопытными глазами Толика. – В коридоре с приятелями толкался, его наши ребята в квартиру не пускали.

– Толик, сыночек! – бросилась к нему Ирина. – Где ты был?

– Во дворе гулял с Мишкой. А что с тетей Верой? Где она? – дрожащим голосом спросил мальчик, глядя на темное пятно на полу.

– В больнице тетя, с ней все будет хорошо, так доктор сказал, – твердо ответил милиционер. – И вообще все будет хорошо. Мы у вашего подъезда постового поставим.

Толика отправили к соседям в сопровождении молоденького милиционера, а Ирину опять проводили на кухню.

– Итак, гражданка Тутышева, что именно искали в вашей квартире?