Чудесные истории

На службе можно спрятаться даже в толчее, просто прикрыв глаза. В этих скромных стенах, под баюкающее жужжание псалмов, всё в жизни Насте казалось проще, поправимее. Здесь рождались смутные мечты вырваться из дома. И ещё что-то тайное грело душу.

Каждое воскресенье, стоя в толпе, Настя наблюдала за священником. Мечты ее приносили скрытую радость, обжигая своей невозможностью. То она представляла себя его дочерью, первой любимицей среди остальных детей. (Вот она готовит отцу ужин на чистой кухне, вот он нежно крестит ее перед сном, целует в лоб…) То эти, почти святые мысли, сменялись иной картиной, где Настя сама вставала на место матушки и нянчила общих с мужем детей. В эти минуты ей было особенно страшно смотреть в сторону реальной семьи отца Павла. Казалось, матушка Дарья, строго пасущая свой выводок, даже издалека слышит её грешные мысли и тут же доносит до самого Бога. К тому же Дарья была красива, а Насте достались грубоватые крупные черты, большие руки и столь ненавистная полнота.

– Рождество Твое, Христе спасе, Ангели поют на небеси… – толпа вздрогнула и запела вместе с хором.

– …И нас на земле сподоби, чистым сердцем… – запоздало подхватила Настя.

Петь она любила, голос у нее был чистый, тёплый, легко ложившийся в ноты, словно она их знала. Радость от пения на время примиряла Настю с жизнью.

Вот и Рождество наступило… Радостные глаза встречались, просветлённые лица расплывались в улыбках, дух праздника снизошёл на толпу.

– С Причастием вас! С Рождеством Христовым. С праздничком! – слышалось отовсюду.

– Господи, вот бы случилось хоть какое-нибудь чудо, – загадала Настя, – хотя бы самое маленькое.

После службы все суетливо поздравляли друг друга и спешили по домам. От мороза слипались ресницы, радость и усталость разливались по телу.

Насте отчаянно хотелось спать, но домой ноги несли тяжело. Долго, долго она брела обратно, коченея от мороза, сжимая в кармане обещанную Машке просфору. Приблизившись к дому, постояла минуту, прислушиваясь. На удивление, было тихо.

– Господи, прошу, пусть бы они все ушли, – сердечно взмолилась Настя и тут же услышала мычание – надрывное, жалостное, не похожее на обычное коровье.

«Напились до чертиков и режут Машку», – полоснула по живому мысль-лезвие. Мигом Настя кинулась в хлев. Отворила двери, впустив стылый воздух, и ахнула.

Отец в одной рубахе стоял на коленях у лежащей на полу коровы. Руки его были по локоть в густой крови. Услышав скрип двери, Петр поднял голову и, увидав дочь, рявкнул:

– Где шлялась? Дуй за помощью, скотина телится!

Раскоряченная, вытянув жилистую шею, Машка лежала на соломе, выражая всем своим животным существом совершенно человечье страдание. Глаза её, эти огромные карие вишни, выпученные от боли, уставились прямо на Настю. Сердце у той зашлось – как кипятком обварили.

– Что стоишь? – рявкнул отец, наваливаясь на коровий крестец могучим весом. – Телок не идёт совсем. Вытягивать надо, заразу, один не сдюжу!

Настя бросилась вон. Выбежала на дорогу, на ходу уронив платок, – поднимать не стала.

Пробежала три дома к лесу, задохнулась, закашлялась. Везде темнота, сколько хватает глаз. А там и деревня кончается, их дом из крайних. Куда идти? Развернулась и побежала обратно, на погост.

Первый дом у церкви – изба священника. Только его окна и горят да ещё где-то вдалеке, но туда и за полчаса не добраться. Настя подбежала к избе и постучала в окно.

– Кто там? – отозвался низкий встревоженный голос.

– Соседи. Настя Лаврина.

Из окна выглянул отец Павел и его испуганная жена.

– Простите меня, батюшка. Мой отец за помощью послал. У нас у Машки роды тяжёлые…

– Все спят вокруг, я не знала, куда бежать. Машка – корова старая, боюсь, как бы отец ее не зарезал после отела, – тараторила на бегу Настя, захлебываясь морозным воздухом. – Я сперва испугалась, что он прям сейчас прирезать решил – чуть сердце не рухнуло!

– Побереги тепло, Настасья. Всё ты правильно сделала, что пришла.

Вот и двор, вот и хлев. На минуту стыд вожжою ошпарил девичий лоб: сейчас увидит отец Павел, как живёт она, сейчас всё поймет. Господи, помоги! И задержав дыхание, как в воду нырнула и отворила дверь в коровник. Там было тихо.

– Папа, – крикнула Настя, – мы здесь.

Отец, уже голый по пояс, весь в испарине и крови, засунув руку по самое плечо в коровье лоно, пытался захватить и вытянуть плод из материнской утробы. На подстилку хлестала кровь и воды. Машка лежала молча, вытянув все четыре ноги, как огромная брюхатая рыба, выкинутая на лёд и доживающая последние минуты. Ее молчание было почему-то самым страшным. Отец мельком глянул на подоспевшую помощь.

– А, поп, – как-то разочарованно бросил он, – ты со скотиной дело-то имел?..

– Ещё как имел. Семь лет ветеринаром отработал.

Отец Павел скинул тулуп и спросил у Насти:

– Как роженицу зовут?.

– Маня, Машка.

– Устала ты, Маня… – ласково бормотал Павел, привязывая веревкой хвост к коровьей шее, чтоб не мешал. – Ничего, поборемся за тебя. А ты выйди, Настасья.

Мучительные минуты провела Настя в сенях, путая слова молитвослова и прислушиваясь к звукам в хлеву. Машка сносила свою муку молча, а по редкой брани отца и коротким перекличкам мужчин понять ничего было невозможно. В какие-то моменты тишина казалась Насте невыносимо страшной, и она порывалась вбежать в хлев, но останавливала себя, отвлекала. Наконец не выдержала, разрыдалась и выскочила на крыльцо.

Мороз помягчел, словно сжалился. Слёзы быстро унялись. Стоять в тишине Рождественской ночи было приятно и даже торжественно. Хорошо было смотреть в чёрное расшитое бисером звёзд небо, шептать «Богородице, дево, радуйся»… «Уеду осенью, – вдруг поняла Настя, – закончу девятый, поступлю в колледж и уеду прочь». Волнительно стало от этой мысли, но и радостно.

Дверь за спиной скрипнула, распахнулась. На улицу шумно вывалился отец и с разбегу рухнул в снег. Следом вышел священник, тяжело дыша. Он улыбался, вытирая руки ветошью.

– Ну что, чудо вашему дому: родила Мария-то! – весело провозгласил Павел и невольно глянул в бездонный колодец неба. – Аккурат в Рождество.

– Сдюжила, бедолага, – устало и гордо подтвердил Петр. Затем сгреб руками свежий снег и неистово начал отмываться от животной крови, растирая себя докрасна. И такое решительное выражение было на его лице, словно до самых костей он хотел отчистить себя.

Настя вытерла последние слёзы, взяла немного белого, чистого снега и легко подбросила его в небо. Усыпанный звёздами, чёрный подол космоса мирно окутывал Землю, словно обещая ей что-то хорошее, вечное.

Анна Чудинова

Instagram: @chudanechka

Яндекс Дзен: Анна Чудинова

Снегирёк

Вечерело. Крест оконной рамы оделся в тонкое кружево изморози. Через незамёрзшие серёдки стеклянных квадратов в детскую заползали куски сиреневого неба. Интересно, как там на улице? Наверное, морозец кусает прохожих за щёки и красит ресницы белым. Люди спешат домой, шевелят закоченевшими пальцами в одеревеневших ботинках. Несут колючие ветки, располневшие сумки и последнюю надежду – как будто за эти несколько часов до боя курантов можно успеть что-то доделать, изменить, исправить.

Игорёк высунул ногу из-под одеяла, и стало не так жарко. Развёрнутая к стене настольная лампа вычерчивала на обоях лунный туннель, в котором поочередно появлялись то заяц, то голубь, то собака. Эти фигуры из театра теней получались у Игорька лучше всего, и если бы дедушка сейчас был рядом, он точно оценил бы успехи внука, который не переставал тренироваться вот уже почти сорок дней.

Игорёк не ходил в школу, потому что был ещё маленький, и не ходил в детский сад, потому что часто болел. Мама говорила, это оттого, что он тяжело переживает смерть деда, а папа говорил, что у Игорька просто слабое здоровье и его нужно отдать в какую-нибудь секцию – например на плавание или в спортивную гимнастику. В ответ мама обязательно меняла плавание и гимнастику на драмкружок и пение, а папа злился. Когда же на кухне начинались крики и звон посуды, Игорёк просто укрывался с головой, крепко зажмуривался и куда-то проваливался.

Дышать под толстым слоем пуха было трудно, но зато перед глазами мелькали красные и золотые шары. Почти как праздничный салют. Игорёк-снегирёк, Игорёк-снегирёк… Мальчик перекатывал во рту дедушкину гладкую приговорку, и пережидать страшное становилось легче.

– Паш, он опять весь красный и горячий! – мама высвободила Игорька из тёплого плена и тягучего забытья. Худая высокая женщина в бугристой косынке приложила ко лбу сына пахнущую варёной морковкой ладонь.

– Ну как так! – папа схватился за голову и рухнул на стул возле кровати. – Я думал, хоть Новый год будет нормальным… Ёлку вместе нарядим… – полноватое лицо крупного мужчины выдавало смесь отчаяния и раздражения.

Игорёк зевнул. Он хотел сказать папе, что не прочь помочь с шариками и серебристым дождиком, но в горле отчего-то застрял сухой противный ком.

– Какая ему ёлка, Паша! Ты что не видишь, у него температура! – сдавленно процедила мама и поправила выскочившую из-под платка любопытную папильотку. Потом взяла флакон с прикроватного столика, открутила липкую крышку и дала сыну приторно-сладкой розовой жидкости.

– Да зачем от кашля-то, Надя! Ты вообще…

– О господи, утка! – мама прервала папу на полуслове и выбежала из комнаты.

Детская тут же заполнилась медово-чесночным ароматом праздника.

Это будет первый Новый год без деда.

– И иди займись этой дурацкой ёлкой! – донеслось уже из кухни. – Иголки по всей квартире…

Папа молча поднялся и исчез в коридоре.

Игорёк поежился и снова натянул одеяло до подбородка. В окошко легонько постучали. Мальчик приподнялся на кровати и всмотрелся в узоры на стекле. Никого. Игорёк-снегирек, Игорёк-снегирек. Клац-клац, чивырк-чивырк. Игорёк выскользнул из постели и, ступая по кусучему холодному полу, медленно подошёл к окну.

Клац-клац, чивырк-чивырк – на карнизе сидел снегирь в красной шубке с пепельными рукавами и вертел черношапочной головкой. Игорёк приложил ладонь к стеклу. Зырк-зырк – маленький гость сверлил мальчика тёмно-синими глазами-бусинами.

– Эй… – прошептал мальчик, но снегирь перескочил на самый краешек карниза и через миг улетел.

По небу расплывались фиолетовые чернила. Вдруг – знакомая дублёнка и ушанка! Сгорбленный мужчина со старенькой холщовой сумкой спешил по дорожке через двор к проспекту. Внезапно он обернулся, посмотрел прямо в окно тридцать первой квартиры. И помахал Игорьку.

– Деда? – еле слышно проговорил мальчик и кинулся к двери. Резко остановился и – снова к окну. Размытый силуэт постепенно удалялся.

В ушах застучало. Игорёк метнулся из детской и спрятался в тёмном углу коридора, откуда хорошо просматривались все комнаты.

В зале моргал телевизор. С экрана красивая тётя с нежным голосом пела что-то про зиму в городах и селах. Папа сидел на полу в куче проводов и проверял гирлянды. Тонкие змеи смиренно висели на его руках и светились проглоченными лампочками. Кое-где не горело.

Игорёк повернул голову в сторону кухни – мама сидела полубоком, резала свёклу и что-то горячо говорила в телефонную трубку, время от времени жестикулируя красными пальцами.

Стараясь дышать как можно реже, Игорёк подкрался к гардеробу, взобрался на обувную тумбу и снял с крючка, прибитого ниже других, клетчатое пальто. Гладкая подкладка приятно холодила голые руки. Надо торопиться! Настырный шарф был против замысла Игорька и никак не хотел сниматься. Сейчас-сейчас. Мальчик стиснул зубы и сильно дернул. Шарф громко хрустнул. Игорёк зажмурился, ожидая неминуемой расправы, но ничего не произошло.

Тогда он открыл глаза, взял шапку с большим красным помпоном, надел валенки. Теперь открыть дверь. Вот так, тихо, два поворота замка налево – это Игорёк выучил наизусть. Один щелчок, тише-тише, медленнее, второй щелчок. Выдох. Всё хорошо, не услышали.

Игорёк бесшумно вышел в подъезд и прикрыл за собой дверь. Он спустился в первоэтажную тьму, нажал на кнопку под горящей красной ягодой домофона и оказался на улице.

Недом встретил мальчика почти забытой свежестью и снежинками, играющими в догонялки. Лёгкий ветерок лизнул его в нос и пощекотал за пазухой. Хорошо, что окна кухни и зала выходили на другую сторону.

Игорёк быстро дошагал до двух кирпичных пятиэтажек, где кончался двор.

Куда же мог пойти дед? Конечно, в «Океан»! Каждый год в канун праздника они с ним обязательно шли в рыбный магазин и покупали баночки с чёрными блестящими бисеринами. Это ведь совсем недалеко: перебежать через улицу, пройти по скверу, повернуть на проспект – и вот они, огромные осетры на панорамных окнах, вечно хлещущие друг друга рассечёнными хвостами!

Би-жух, би-жух! Машины со страшным ревом проносились мимо. Сначала налево, потом направо – Игорёк дождался момента обнадеживающего беззвучия и бросился через серую ленту. Нужно-то всего семь шагов – и он уже на спасительном снежном бруствере обочины. Но тут Игорька остановил рвущий барабанные перепонки визг колес. Мальчик закрыл лицо руками и сжался.

– Ты чё творишь, гад? – заорали из машины. Игорёк отвёл руки от лица и в ослепляющем свете фар увидел злобное лицо великана в квадратной рыжей шапке. – А ну кыш отсюда!

Игорёк-снегирек, Игорёк-снегирек. В животе распрямилась скрученная пружина, и мальчик понесся что есть сил к скверу. Он совсем не заметил, как мороз стал сильнее пощипывать щёки и нос, но зато увидел впереди знакомые ветки, скамейки и фонари.

По вытоптанной дорожке маленького парка плелась девочка в короткой шубе и несла голубого кролика с длиннющими ушами. На его плюшевой груди мигало красное пластмассовое сердечко.

Пух, пых, ти-ли-ли-ли, с Но-вым-го-дом! С Но-вым-го-дом! Игорёк встал как вкопанный и заворожённо следил за говорящей игрушкой.

– Нравится? – спросила девочка, поравнявшись с ним.

– Угу, – промычал Игорёк, не сводя глаз с алого огонька.

– Это Витьке подарок.

– А у меня деда Витя…

Из-за мохнатых елей вышла, раскачиваясь, как утка, круглая бабушка в толстой серой шали.

– Вот ты где, коза! – женщина крепко обняла девочку. – Ты зачем убежала от меня?

– Ну ба! – малышка вырвалась и деловито подбоченилась. – Никуда я не убежала! Вот же я!

Старушка поправила девочке белый капор, вытерла нос и посмотрела на часы.

– Святые угодники, обещали же Вите к восьми!

– Ба, а у мальчика дедушка тоже Витя!

Женщина наконец увидела Игорька.

– А где твои родители, мальчик?

– Дома… – ответил Игорёк и попятился.

– А куда же ты тогда один идёшь? – строго спросила она.

– К дедушке! – громко ответил Игорёк скорее самому себе, чем собеседницам, и тут же пулей бросился к проспекту.

Широкая улица кишела народом. Люди толкались, извинялись и на ноги наступающим натянуто отвечали: «С наступающим!». Дорожные столбы, увитые взбесившимися гирляндами, подкрашивали тротуар бледно-оранжевым. Снег хрустел и нежно искрился.

Вскоре показалась знакомая красно-коричневая крыша, остроносые шипастые осётры хлестнули друг друга хвостами, и вокруг них, по периметру большого окна, забегали жёлтые огоньки. Игорёк пошевелил в валенках пальцами и с жаром выдохнул на сжатый в варежке кулак.

У входа в рыбный раскинулся ёлочный базар. Человек в той самой дублёнке и с холщовой сумкой стоял напротив лысоватой хвойной дылды. В надежде наконец избавиться от кособокой ёлки, продавец схватил уродину за верхушку и закрутил её перед покупателем, словно девицу в танце.

Игорёк дождался, когда светофор откроет зелёный глаз, и ступил на проезжую часть. Мальчика, будто потерянное судёнышко, подхватило потоком пешеходов.

– Деда! – закричал Игорёк, оказавшись на твёрдой земле магазинной площади.

Мужчина в дублёнке обернулся. Навстречу ему кинулся пятилетний паренёк в дутой курточке и модных ботинках с полосками. Дедушка вернул деревце продавцу и сгреб мальчика в охапку. Следом к ним подошла раскрасневшаяся пара взрослых, и вскоре всю семью проглотили крутящиеся двери гастронома.

Вью-ю-ю-ить, бах! Искры фейерверка вспорхнули в небо, как испуганные голуби. Когда золотой шар окончательно рассыпался, Игорьку стало грустно. Он хотел заплакать, но не получилось. Внутри всё сковало льдом.

Игорёк-снегирёк, Игорёк-снегирёк. Людей на площади становилось всё меньше. Мальчик уселся на заснеженную лавочку и принялся считать снующие туда-сюда машины. Мимо порскнула красногрудая птичка. Игорёк вспомнил о маме и папе, жареной утке и их маленькой ненаряженной ёлочке. Надо скорее бежать домой!

Он снова переплыл проспект, повернул налево и помчался по залитому оранжевым снегу обратно в парк. Ветер злился и отвешивал ему снежные пощечины. Хотелось кричать, но оставалось совсем немного. Вот уже знакомые тёмные деревья, осталось только преодолеть серую узкую ленту дороги и – дом!

Игорёк очнулся на знакомой вытоптанной дорожке и остановился. В просвете деревьев на него надвигалось чёрное существо.

Игорёк рванул в сугроб и спрятался за большой старой елью. Земля дышала холодом.

Лохматая собака прошла мимо.

Игорёк оперся головой о ствол и закрыл глаза. Надо домой! Но он очень устал. Да, конечно… Сейчас он пойдёт… только посидит и отдохнет… Да, да… Осталось совсем чуть-чуть…

Снежинки устали играть в догонялки и теперь медленно падали на землю. Стало красиво и тихо.

Игорёк поднялся и пошёл к дороге. Она казалась такой пустынной. Ни людей, ни машин. Одни лишь фонари, столбы, и дома, дома, дома – высокие и низкие, толстые и худые. Улица, словно в безумном хороводе, закружилась вокруг него.

И тут Игорёк заметил, что с противоположной стороны улицы к дороге кто-то подошёл. Дедушка! Не какого-нибудь другого мальчика похожий дедушка, а его, родной! Настоящий! И всего-то надо – перебежать дорогу, и они снова будут вместе.

Игорёк хотел сделать первый шаг, но почувствовал невыносимую тяжесть в ногах. Он сел на стылую землю и заплакал.

– Деда! – закричал Игорёк сквозь слёзы. – Почему ты ушёл?

Седой старик молчал и не двигался.

– Забери меня! – мальчик приподнялся и протянул к деду руки.

Дед серьёзно посмотрел на Игорька и замотал белой головой.

– Но почему? – громче прежнего закричал Игорёк.

– Не спеши, – тихо выдохнул дед и на последнем звуке растворился в порыве ветра.

Игорёк осмотрелся. На километры вокруг ничего, кроме пустой дороги. По серой ленте на него неслась чёрная лохматая собака.

– Мама… – лишь успел прошептать Игорёк и провалился куда-то вниз.

* * *

– Ну конечно, я вернулась! – громыхала круглая женщина в шали. – Я свою-то к сыну отвела… Думаю, вернусь… Всё же он был один! Мало ли… Иду, слышу стон из сугроба, ближе подхожу – а там помпон этот огромный! Я его сразу узнала… Хорошо, вы тоже сразу нашлись, а то Новый год в милиции… сами знаете… не хватало ещё…

– Мама! – Игорёк сглотнул и облизал потрескавшиеся губы.

– Тише, тише, малыш, мы рядом, – папа закончил растирать его холодной жидкостью с резким запахом и принялся одевать в чистое и тёплое. Мама помогала папе и всё время целовала Игорька в макушку.

– А оставайтесь с нами, Клавдия Петровна! – мама неожиданно кинулась к женщине и крепко сжала ее руки.

– Спасибо вам, Надя, но я к внучке пойду! – улыбнулась старушка. – В кои-то веки бывшая сноха отпустила ее к нам… Счастливого Нового года!

Мама с папой выключили верхний свет и вышли из детской проводить Клавдию Петровну.

В окно постучали. Игорёк дотянулся в темноте до лампы и нажал на кнопку – снегирёк! Клац-клац. Чивырк-чивырк. Зырк-зырк.

В прихожей скрипнуло, стукнуло, а потом и привычно дважды щёлкнуло.

Игорёк оглянулся. В полоске приоткрытой двери он увидел, как хрупкие мама и папа упали друг другу в объятия.

Забили куранты, где-то у соседей задзинькали бокалы, послышалось тройное «Ура!».

– С Новым годом, деда!

Игорёк снова лёг на подушку, устало улыбнулся и тут же провалился в сон. Снегирь же ещё немного посидел на карнизе, посмотрел на тающие золотые звёздочки салюта и – чивырк-чивырк – упорхнул!

Маленькое чудо

Мы сидели в убогом кафе где-то за полярным кругом и ждали вареники.

– Две порции с палтусом, – наконец появилась крупная официантка и поставила дымящиеся тарелки на пластмассовый столик. В животе заурчало ещё сильнее. Я проткнул погнутыми алюминиевыми зубцами скользкое тесто и без промедления отправил смазанный маслом полумесяц в рот.

– Хочу убраться отсюда поскорее, – Лида брезгливо отодвинула тарелку.

– Му-гу, – промычал я в ответ, обжигаясь горячим рыбным бульоном.

Лида допила кофе из пластикового стаканчика и отвернулась к окну.

На столе завибрировал телефон. Входящий видеозвонок. Я отложил вилку и принял вызов. В Североморск ворвалось чудо нашей газеты – главный редактор Глеб.

– Денис, аэропорты закрыли из-за каранти…

Связь подвисла. На экране расплылся в дьявольской улыбке патлатый альбинос. Честно говоря, сколько я ни работал с Глебом, всё никак не мог привыкнуть к его внешности. Радужки глаз главреда были настолько светлыми, что почти сливались с голубоватыми белками. Из-за этого казалось, что у Глеба есть только зрачки. И каждый раз, когда я ловил на себе этот сфокусированный до предела взгляд, меня немного передёргивало.

Изображение снова заскакало.

– Я не смогу к вам присоединиться, – Глеб виновато нахмурил выбеленные альбинизмом густые брови. – Жену увезли в реанимацию с вирусом, а ей рожать скоро.

Пустой стаканчик захрустел в руке Лиды.

– Да, ясно, – я сочувственно кивнул экрану.

– Пока делайте материал из того, что уже отсняли, остальное нароем в Сети. И сидите в гостинице, ещё созвони…

Связь окончательно рухнула.

– Зачем он отправил меня в эту дыру? – Лида резко перевела взгляд на меня.

– Потому что ты уж точно не сольешься с местным пейзажем и тебя будет видно в кадре, – я неуклюже попытался разрядить обстановку, но Лида лишь хмыкнула и плотнее закуталась в мохеровый шарф.

Тусклый солнечный луч, пробивавшийся сквозь серую рабицу облаков и грязные окна столовой, подсвечивал и без того рыжие ресницы Лиды белым. Острые скулы сияли золотой россыпью веснушек. На лбу голубой речкой пульсировала тонкая венка.

Внутри меня опять всколыхнулось.

После обеда мы поехали в гостиницу. Временный приют, как и в первый день, встретил нас протяжным воем коридорных окон.

Лида мягко ступала по выцветшей ковровой дорожке впереди, я шагал с фотооборудованием сзади.

Она дошла до двери своего номера, поднесла ключ к замку и замерла идеальным стоп-кадром.

– Слушай, Ден, может, посидим у тебя? – Лида посмотрела на меня, хитро щуря свои лисьи глаза.

– И поработаем завтра, да? – я удивился ее игривому настрою.

– Завтра или сегодня… Не знаю… Сейчас мне хочется согреться.

– Ну ладно, пошли, – я отпер замок и толкнул дверь.

– Разве это не чудо, Ден? Вот это вот всё? – Лида прыгнула на мою кровать и распласталась звездочкой. Последний на сегодня жёлто-сиреневый луч подглядывал за её ребячеством через щель неплотно задернутых штор.

– Ты же вот только мечтала сбежать отсюда, передумала?

– Ага. Говорят, в диких условиях люди открываются с другой стороны.

– Хочешь проверить себя?

– Тебя! Хочу проверить, сможешь ли ты добраться до моего номера и добыть припрятанную в чемодане бутылку «Джима Бима».

– Я тебя своим угощу, – я улыбнулся и достал из тумбочки виски, купленный в дьюти-фри.

– Интересно, Глеб ещё позвонит? – Лида села на кровати.

– Ему не до нас сейчас, – я протянул ей стакан с тёмно-янтарной жидкостью и сел на пол. – Сдался он тебе?

– Не сдался… – она сделала глоток и поморщилась. – Мне вообще эта работа в «Жизни» надоела. Носиться по его заказным заданиям… А самого вечно нет…

Лида достала из сумки смартфон, покрутила в руках и отшвырнула подальше.

– А давай с тобой свой блог заведем, или подкаст, или ещё чего?.. А Денис? – Лида перебралась с кровати на пол и села напротив меня. – Сюжеты снимать будем, охваты поднимем… Ну?

Она всё задавала и задавала вопросы, говорила, говорила, говорила… Слова и звуки постепенно перемешались, переплелись, а потом и вовсе исчезли. Я видел лишь, как тонкие пальцы плясали у рта, а пухлые губы то обнажали, то скрывали два ряда сверкающих жемчужин. Как в идеальном немом кино.

Я развалился у стены – все клетки моего тела наполнились теплом.

– Лид, я хотел сказать…

Она приложила палец к моим губам и придвинулась ближе.

– Что-то я совсем замёрзла, – рыжая нимфа положила холодные ступни на мои колени. – Давай ещё выпьем, а?