Дневник неофита: исповедь новичка

– Так это на тебе юууууубка, я-то думал – широкий ремень, а юбку ты забыла. С этим разобрались. А боевой раскрас тебе зачем?

– Знаешь, мииииилый, – передразнила я муженька. ― Тебе прекрасно известно, что я даже мусор выношу в приличном лице. Что касается одежды, выбор у тебя невелик: либо я иду так, либо тоже иду, но обратно, в постель.

Казалось, мой ответ развеселил Олега еще больше. Сказав обуваться, он отправился за Колей.

Добирались долго, так что оброненное «пойдем» было значительным преуменьшением. Сначала мы ехали на автобусе, потом на метро с пересадкой. В метро было на удивление много народу. Следом за нами в вагон зашел неопрятного вида потасканный дедок и следом дама в возрасте и стиле Эдиты Пьехи ― очаровательная и ухоженная. Мужчина напротив – русский богатырь, косая сажень в плечах – вскочил уступить даме место, а она вдруг посадила дедка. Я почти проснулась, заметив, что мужчина в растерянности начал краснеть: ему было неловко сказать пусть и неряшливому, но пожилому человеку, что место было для дамы. Стала закипать и я, поняв быстрее богатыря, что «Пьеха» сама уступила место: вечная история, сажаем себе на шею, а потом стонем – плохонький, но мой…

Заметив наше возмущение, она прошептала что-то о болезни мужа. А тот вдруг легко постучал себе по колену и усадил на него жену. Так они и сидели пару остановок – улыбающийся дедуля и его слегка встрепанная в своей чопорной аккуратности жена. Богатырь захлопал в ладоши, я счастливо улыбалась, а дедуля, перехватив мою улыбку, поднял вверх большой палец. Иногда в жизни все совсем не так, как видится, подумала я, собираясь задремать.

Тут Коля прикоснулся ко мне ― пора, и мы вышли, чтобы сесть на автобус. В окне промелькнуло несколько церквей, но задать вертевшийся на языке вопрос, не экскурсия ли у нас часом по утренней Москве, я не решилась, сообразив, что стоит подождать. Спустя полтора часа и километра два пешком я заметила нашу конечную цель. Вернее, почувствовала по тому, как Коля начал светло улыбаться, оживился и ускорился.

*****

Вошли.

Первое, на что я обратила внимание, в церкви нечем дышать. От раскаленных батарей едва не шел пар. Вдобавок к их жару в воздухе стоял тошнотворно-сладкий дымок. Чуть позже мимо меня прошел постоянно махавший рукой мужик в парчовом фиолетовом с золотом платье. В руке была банка на цепочке, и из нее и тянулся этот вонючий дым.

Мужик что-то распевал, то тише, то громче, и периодически к нему подтягивались другие голоса. Сначала разобрать слова было невозможно. Потом я стала различать «Господи, помилуй» и «Аминь». Я была так горда собой, будто одержала победу над Наполеоном.

С остальными текстами была беда: долгое время я не понимала ни слова, хотя порой казалось, что свои гимны (вспомнила я слово из французского детектива об убийстве в монастыре) они поют на русском. Чаще всего пел хор, забившийся в угол у стенки с иконами, но иногда ему подпевали люди в зале. Но когда партию исполнял только хор, выходило не так валторнисто и фальшиво. Запишу себе на память: кажется, некоторые считали своей главной задачей перекричать остальных.

Еще через полчаса на сцену вышел поп (я догадалась, потому что у него на животе висел крест), и люди потянулись поближе, зачем-то свесили вниз головы, а одна женщина приложила к уху руку на манер трубы, всем своим видом изображая внимание. Поп заговорил на русском, но со странными интонациями и вплетая в речь какие-то чудные словечки ― вроде понятно, но я бы никогда не повторила ни одной фразы на его птичьем языке. Говорил долго, поэтому я не помню о чем. А в конце выдал цитату из фильма «Аватар»: «Смысл не в том, что я вижу тебя перед собой, а в том, что вижу в тебе». Прикольный все же мужик.

Поп ушел, мальчики мои с самого начала растворились в полутьме – не поболтаешь, и мне стало скучно. От нечего делать стала глазеть по сторонам. Подошла к магазинчику, он прям внутри церкви. В витрине бесконечные кресты, браслетики с картинками святых (видимо, от сглаза), какие-то баночки, чашечки диковинной и диковатой формы, пакетики. Все копеечное, но настолько аляповатое, что купить не хочется ничего. Разве что сухарики с голодухи, на упаковке надпись: «освященные от сухарика, высушенного в печке, где есть кирпич батюшки Серафима». Непонятно и смешно, но не отравят же. Расплатившись, быстро отошла: где-то за прилавком в раковину из нержавейки звучно капал кран. Пока стояла, чуть сума не сошла. Бабуля моя рассказывала, что в стародавние времена была пытка: человека сажали в камеру с капающей на каменный пол водой. Судя по тому, что у прилавка я продержалась несколько минут, в такой тюрьме я бы через полчаса всех сдала. Даже тех, кого не знаю.

Пошла смотреть фрески, иконы ― живопись так себе, скорее плохая, чем стоящая, и, даже на мой непрофессиональный взгляд, не старинная, а современная. Впрочем, возможно, здание отдали в девяностые годы в руинах, и расписывать его наняли кого нашли. Иконописцев-то не так много хороших, на них, как я понимаю, отдельно учиться надо, да и то не каждому художнику дано. Но ведь даже плохие иконы можно было подписать на русском языке. А на эту красивую, но бессмысленную вязь церковного письма любоваться можно, а прочесть ― нет. Надо будет потом у Коли спросить, что это за симпатичного святого в самый темный угол повесили. С длинной бородой и на фоне монастыря. Я смогла разобрать только буквы «прп» и «белозер». Что из этого имя, а что фамилия? А у женщины с крестом в руках к имени даже не подступиться, зато благодаря короне я расшифровала должность ― княгиня или царица. Горжусь собой.

Прошло больше часа, и меня стало мутить от голода. Разжевала тайком пару сухариков, стало получше, и, посмотрев по сторонам, обратила внимание, что народу к этому времени поднабралось прилично. Я так понимаю, что совсем необязательно нам было к самому началу торопиться. Люди бодро заходили в храм и весело здоровались друг с другом, даже не притворяясь, что смущены своим опозданием на час, и не обращая внимания на попа, хор и действие в передней части церкви. Контингент составляли вовсе не «сумасшедшие бабки», которых я полагала увидеть, а люди среднего возраста, в том числе и мужчины. И хотя в церкви было на удивление много молодежи, все-таки женщин всех возрастов собралось больше.

Они были одеты в темную унылую одежду, висящую на всех одинаковыми мешками, лишая гендерных признаков и привлекательности. Эти бесформенные костюмы я мысленно назвала рубищем. И ― убей меня Бог ― совершенно не понимаю, что может заставить женщину, находящуюся в здравом уме и твердой памяти, так одеться. Украшений на них тоже не было, как и косметики. Зато на головах у большинства были нелепо накрученные платки.

В голове возникло бабушкино словцо «кулёма», означающее несуразно одетую женщину. Кажется, я впервые в жизни придумала новое слово ― накулёмиться, но более подходящего глагола к этой форме одежды подобрать было сложно, да и головы в платках напоминали бесформенные кули. У меня тоже был платок ― как я и обещала, носовой. Поэтому он лежал в кармане.

Подавив желание забиться в угол в модной юбке, красном свитере с вырезом и такой же яркой губной помаде, я, наконец, догадалась о причинах ехидства Олежки. Но зная мой стиль, он мог бы меня предупредить. Из вредности решив оставаться на месте, то есть практически в центре церкви, стала ждать «продолжения банкета».

И он, конечно, состоялся во всей своей пышности. Вдруг все вокруг начали падать на колени и, складываясь еще больше, биться лбом об пол. От этой сцены мне стало дурно, я представила эту картинку со стороны: море задранных поп, и в самом центре девица в мини-юбке и красном свитере торчит меж ними, как осиновый кол. К счастью, все довольно быстро поднялись и вдруг начали суетливо бегать в разные стороны, громко болтать, смеяться, обмениваться какими-то пакетами, читать книжки в церковном магазинчике, открыли соцсети в мобильниках… Странно. Люди пришли молиться, а кажется, каждый занят своими делами. Но, возможно, я не все понимаю в происходящем.

– Пошли, – вынырнул из толпы Олег. ― Коля сказал, что это конец службы. Сейчас надо приложиться к кресту. И домой.

Приложиться? Я прищурилась: Олежка овладел этим сленгом подозрительно быстро.

– Видишь очередь? Церемония такая: подходишь к священнику (точно! «поп» ― это насмешливое, а правильно – «священник»! И как я забыла!), он протягивает тебе крест, ты его целуешь, потом целуешь ему руку и отходишь. Все.

Хорошо, что он успел зажать мне рот рукой, поэтому вместо вопля негодования и шока я издала только хрюкающе-чавкающий звук.

– Люд, ну постарайся. Разок. Ради Коли.

Медленно, но неотвратимо мы приближались к священнику. Меня тошнило от мысли, что он сунет мне под нос свою волосатую руку. Единственный выход – бежать. Но было поздно.

Я подошла к поклоннику «Аватара», и тут он, вместо того чтобы, как и остальным, протянуть мне крест, задержался. Оглядев, на одном дыхании выпалил:

– Здравствуйте, здравствуйте! Кажется, я вас раньше не видел. Как вас зовут?

– А вас? ― от неожиданности невежливо ответила я вопросом на вопрос.

Он улыбнулся:

– Александр. Ну, приходите к нам еще, безымянная дама, – сказал он и широким, размашистым единственным движением будто бы перекрестил меня, не позволив целовать ни крест, ни свою руку, и тут же повернулся к стоящему за мной человеку. Время аудиенции вышло.

Вторую часть дня описывать нечего. Ее я проспала.

18 апреля

Понедельник. Зачем я пишу самой себе, что понедельник? Да, чтобы отметить: я сижу на работе уже четыре с половиной часа и все это время ничего не делаю. Не могу.

Коля продолжает есть хлеб. Иногда соглашается на макароны, картошку или гречку, но сначала подозрительно рассматривает их ― не подложила ли я ему масла.

Любые фрукты и овощи, даже кабачковую икру, сурово отвергает (хотя я вычитала в интернете, что их можно), говорит, что пост ― это аскеза, а с вкусным каждый дурак может поститься. Еще я прочла, что пост длится сорок дней. И что он у православных и у католиков разный, то есть в разное время, они календари по-разному считают. Вот тебе и христиане.

Прочитав, порадовалась, что осталась всего неделя и Коля снова начнет жить как все нормальные люди, сдуру сказала ему это, и тут он меня оглушил новостью, что сорок дней – это только сам пост. Но есть еще «Страстная неделя, которой придается особое значение, потому что в эти дни христиане вспоминают о крестном пути Христа». Я так обалдела, что запомнила его слова наизусть.

Получается, все кончится первого мая. Это настолько потрясло меня, что я даже не слишком расстроилась дополнительной неделе голодовки. В конце концов, мы с Олегом почти привыкли к странному меню нашего друга. Но почему-то совпадение религиозного праздника с советским и вера, что Иисус мог воскреснуть в Первомай, ввели меня в ступор. Получается, когда мы с родителями ходили на демонстрацию с шариками и лозунгами, кто-то шел в церковь, чтобы сказать: «Христос воскрес»? «Не воскрес, а воскресе. И не кончится, а только начнется», – улыбаясь, поправил меня Коля и ушел.

Что-то я явно упускаю.

7 мая

Наконец-то настали длинные выходные, так что я успею (по крайней мере постараюсь) записать случившееся в последнее время. Может, если разложу полученные знания по полочкам, приду в себя.

Всю предыдущую неделю я практически не видела Колю. Иногда он забегал на работу, с огромной скоростью выполнял свою часть задания и снова исчезал. Я догадалась, что он бегает в церковь. Одна проблема: мне нужно было каждый день что-то придумывать начальству, объясняя, почему на месте нет ценного сотрудника. То есть врать. А врать я не люблю. И грех это вроде бы у христиан. Получается, пока Коля молится, я грешу. Или это благородная и правильная ложь во спасение? Надо будет потом уточнить у него или у Олега.

Олежка всегда знает ответ. Только и он стал частенько пропадать. А поскольку уходили они с Колей одновременно, я сделала потрясшее меня открытие: они ходят в церковь вместе. Об этом тоже надо спросить. С Олегом говорить проще, ему можно задать любой вопрос, и он не станет отвечать колючками. Посмеется сначала, но все расскажет. А мне интересно ― нафига ему это? Что он там забыл или, наоборот, нашел.

В четверг Коля вернулся домой ближе к одиннадцати ночи: дверь вкрадчиво открылась и еле слышно закрылась.

– Люд, привет! Спросить тебя хочу.

– Давай.

– Мы с тобой после той поездки в храм так и не поговорили. Не перебивай, я знаю, что должен был. Скажи, тебе не захотелось пойти еще раз?

Я решила не торопиться признаваться, что не захотелось:

– Снова в семь тридцать утра?

– Ночью.

– Да ладно! Так бывает?

– Бывает. На Рождество и Пасху. Сейчас ближе всего Пасха. Хочешь пойти? Кстати, нарядиться можно во что хочешь.

– Чтобы вы снова стебаться стали?

– В Пасху можно. Причащаться тоже можно, но я не знаю, крещеная ли ты.

– Я знаю. Точно нет.

– Эхххх. Тогда нельзя. Но надевай все самое красивое, потому что Пасха на самом деле называется Воскресение Христово. И это самый важный день года.

– В нашей семье важнее Нового года ничего нет.

– В семье нет, а для христиан есть. Но ты этого пока не понимаешь.

Заметив, что я начала закипать, Коля свернул разговор. И уже в дверях, не оборачиваясь, шепотом произнес:

– А можешь английский окорок запечь в воскресенье? Как ты умеешь ― большим куском.

Кажется, он сейчас замурчит от воспоминаний об удовольствии, как кот.

– Могу. Правда, не совсем тот, правильный не выйдет ― на него неделя нужна, но…

– Люд, мне все равно.

Он просочился в дверь, а я рванула к шкафу, пересмотреть «самое красивое» из того, что могло подойти к этому событию. Я девушка догадливая, и одного ляпа вполне хватило, чтобы понять, что мое понимание красоты не совпадает с эстетикой церковной одежды. Выяснила, что мне (как всегда) одежду некуда складывать и нечего надеть, занервничала. Но, вспомнив о заказе Коли, успокоилась: может, подходящего случаю наряда у меня и не найдется, возьму мясом. Закрыла дверцу шкафа, а она неожиданно так жалобно скрипнула, будто расстроилась вместе со мной.

Оделась я, кстати, правильно ― джинсы, свитер, куртка, ботинки. Днем солнышко уже припекало, ночью же температура выше четырех градусов не поднималась, так что, выйдя из дома субботним вечером в начале одиннадцатого, я пожалела об оставленном дома пуховике.

Ехали мы уже узнаваемой дорогой, поэтому она не показалась настолько жуткой и длинной.

Спать не хотелось, разговаривать тоже. Поэтому, пока мальчики что-то тихонько обсуждали, я привычно рассматривала людей, придумывая им биографии. И вскоре заметила, что значительная часть пассажиров в метро и автобусе одеты хотя и в разное, но похожее. Женщины сплошь в красных юбках или ярких платьях. У многих на плечах алели накинутые палантины или платки. Даже мужчины были неуловимо нарядны.

И переглядывались они, хотя и видно, что незнакомы друг с другом, но будто связывала их какая-то общая тайна. (Упс, какой высокопарный слог! Этак я поэтом стану.) Машинально отметила – удивилась, как непривычно много для позднего часа детей.

*****

Здание церкви ярко светилось всеми огнями, какие только в ней можно было зажечь. Мы зашли внутрь и сразу вернулись на улицу: народу ― не протолкнуться, но я успела заметить, что внутри ничего не происходило, только где-то далеко впереди мужской голос читал откровенную тарабарщину – непонятный набор слов. Толпа покачивалась, переливалась из стороны в сторону, ее распирало, будто дрожжевое тесто в кастрюле, и оно грозилось вырваться и убежать. А лица будто сливались в одно, объединяли их торжественность и нетерпеливое ожидание.

На улице Коля дал нам с Олегом по красной свечке ― когда только купить успел – и сказал ждать. Ждал и он. В полночь началась невообразимая кутерьма, которую трудно будет описать. Из церкви вышел тот высокий дядька в длинном платье и священники в чем-то красном с толстыми свечами в руках. За ними шли многочисленные служивые и прислужники, и они отправились обходить церковь. Хор что-то пел, подпевали люди. Тут же зазвонили колокола. Словом, грохот стоял невообразимый. Почему-то стало весело, но не смешно, скорее радостно, хотя смысла в этой радости не было никакого.

Вдруг я услышала от священника знакомые слова: «Христос воскресе!», но не успела порадоваться, что хоть что-то поняла, как он повторил их еще раз. И еще, снова. А люди в ответ кричали ему: «Воистину воскресе!»

– Ты тоже можешь отвечать вместе со всеми, – прошептал сияющий Коля и тут же заорал: «Воистину воскресе!» Оказывается, у него громкий и звонкий голос, подумала я быстро и забыла, подхватив речовку. И меня понесло куда-то мощной лавиной непонятного общего счастья. Такого сильного, что захотелось плакать, смеяться и обнимать незнакомцев. Священник закончил выступать, и ― на мою беду – запел хор. На беду, потому что я снова перестала понимать слова, только разве что предлоги и союзы.

– Давай мобильник, – из-за спины раздался голос Олега. Я отдала. Он понажимал кнопочки. – Смотри.

Глянула – текст на английском.

Олег ткнул пальцем:

– Следи.

Не успев спросить, почему он не нашел перевода на современный русский, я стала читать, и вдруг оказалось, что мне понятно, о чем поют эти люди. Не могу сказать, что я понимала все дословно, но общий смысл уловила. Видимо, английский я понимаю лучше, чем русский, а может, Олег не нашел хорошую версию.

Следом за священником все вошли в церковь и даже поместились внутри, хотя казалось, что огромная толпа не влезет. Под конец Коля ушел вперед, сказав ждать, пока он вернется «с причастия». Мы не поняли, но ждали.

Четыре часа пролетели как один миг, хотя к концу я сдалась усталости. Но тут все вокруг снова начали кричать: «Воистину воскресе!», принялись прилюдно целоваться и поздравлять друг друга с Пасхой. Спать расхотелось. Тем более что снова пришло время прощаться со священником. Мы подошли.

– А, безымянная дама! Христос воскресе! – усталым, но веселым голосом произнес он.

На мгновение задумавшись, я вежливо ответила:

– И вам того же, Александр!

Сзади заржал Олег, фыркнул Коля, а священник согнулся пополам от хохота:

– Вот, значит, как! «И вам того же, Александр!» Надо запомнить. Приходите еще, безымянная дама.

Я так и не поняла, чем развеселила его, но улыбалась тоже ― чего ж не улыбаться, раз всем радостно. Домой мы ехали на такси, за которое заплатил Коля, хотя он невыносимо экономный. Но праздник совершил с ним маленькое чудо. Или это была я, потому что сказала, что, если такси не закажет он, я оплачу машину сама.

*****

Дома я собиралась быстро шмыгнуть в кровать, но Коля скомандовал:

– Окорок.

И я потащилась на кухню за тарелками и едой, а он вынес кулич, творожную массу, назвав ее пасхой, и несколько крашеных яиц, сказав, что «разговляются» сначала этим. Мы быстро поклевали ― в пять утра есть абсолютно не хотелось.

Запихнув в себя последний кусок кулича, Коля подвинул к себе блюдо с мясом и начал есть. Через пятнадцать минут Олег включил мобильник, и, глядя в экран, зачитал голосом актера Александра Клюквина: «Едал покойник аппетитно; и потому, не пускаясь в рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и – глядь, и отправил в чужой рот». Выключил мобильник и уже со своими интонациями произнес: «Николай Васильевич Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Коля сначала замер, а потом, рассмеявшись, махнул рукой: «Да ну вас. Сами бы попробовали поститься». Но есть перестал ― ночью перестал. Зато теперь он ест каждый день вместе с нами и перестал убегать в церковь.

А я никак не могу забыть, что ответил ему Олег. Посмотрев коротко и твердо, он произнес: «Так – никогда».

Что-то его ответ меня тревожит.

Написала вроде все, но легче и понятнее не стало.

8 июня

Ничего не писала больше месяца. Сначала было не о чем – жизнь стала прежней. Или почти прежней. Коля перестал поститься. Правда, иногда он отказывается есть мясо и молочное (я даже вывела некую закономерность, что чаще всего это происходило по средам и пятницам), но это сущий пустяк по сравнению с мартом, когда он нюхал хлеб. Каждое воскресенье он ходит в церковь. Внутренний голос мне подсказывает, что Олег иногда присоединяется к нему, но точно не скажу. Я стараюсь не следить за ними, хотя, находясь в одной квартире, не замечать перемещений друг друга практически невозможно.

Сегодня была у массажистки, и у нас состоялся престранный разговор. Не помню, как мы вышли на эту тему, но я почему-то сказала Марте, что была на Пасху в церкви. Кажется, то, что я много лет живу с двумя мужчинами, ее удивило меньше, чем это признание.

– Людмила, вы верующая?

– Не знаю. Вернее, не понимаю. Не понимаю – как это: верить в то, что Бог жил, вернее, жив и сейчас. И что к нему можно обращаться, а он отвечает. Может, надо книжки какие-то почитать или поспрашивать кого…

– А я верующая. Меня никто никогда не учил, но я сердцем верю. Когда я была маленькой, мама заболела, и бабушка сказала, что надо помолиться и попросить у Бога, чтобы она выздоровела, но мне это не понравилось. А лет в двенадцать я сама начала ходить в церковь. Молилась, записочки писала, разговаривала с Богом, с Богородицей. Так и осталось.

– Вам это дано, наверное.

– Может, и дано. У меня знакомая есть, она атеистка. Она хочет поверить в Бога и не может. Она в церковь приходит ― молится, плачет, просит: Господи, дай мне поверить. И – никак.

– Ну, мне нужны доказательства, что ли.

– Знаете, я как-то читала у Татьяны Черниговской о ее разговоре с Далай-ламой. Она ему говорит: где у вас доказательства, что Бог есть? А он ей ответил: мне не нужны доказательства, я знаю. Это вам, ученым, нужно доказывать, что Бога нет. А мне все известно.

– Есть над чем подумать.

– Подумайте. А пока – переворачивайтесь на живот.

2. Любопытство

10 июня

И вот что точно надо записать: я вдруг обнаружила кругом нашего дома церкви. Впрочем, в центре, думаю, везде так, только раньше я не обращала на это внимания, а теперь увидела. И заходить в них, оказывается, очень интересно. Хожу-исследую утром до работы или в обеденный перерыв несколько раз в неделю. Воскресное утро я больше тратить не собираюсь.

Оказывается, они все разные. Не только по времени строительства и стилю, но и какому-то внутреннему духу, что ли. Точнее не скажу.

В самой первой, куда, набравшись смелости, я вошла, оказалось очень мило: всюду развешены вышитые занавесочки и полотенчики, половички лежат. Уютно, но на мой вкус чрезмерно. И как ни приду, там поют три старушки. Да так плохонько поют – ничего разобрать невозможно, только гул от их бормотания стоит. И священник ― батюшка, как они его называют, – милый, всегда улыбался мне, но совсем старичок. И не говорит, а шамкает. Не выдержала я, ушла в следующую.

В другом месте мне сразу понравилось, хотя объяснить невозможно – чем. Понравилось еще во дворе, он будто бы для меня устроен, так бы и осталась среди красивых растений навсегда. В храме в любое время дня на удивление много народу. Люди постоянно приходили-уходили по каким-то своим важнецким делам, а потому с деловитым видом сновали взад и вперед, разговаривая или звякая мобильниками, что очень отвлекало, а я и без того рада отвлечься. И главный священник мне не понравился ― слишком серьезный, строгий. Строгости мне и Колиной хватает.

Еще одна небольшая церковь называлась не очень понятно – подворьем. Возле нее разбит милейший садик с маленькими лавочками, увитыми плетистыми розами. Если найти свободную скамейку, можно, ни о чем не думая, замечательно просидеть весь обеденный перерыв. А внутрь храма я ни разу не заходила, сама не понимаю почему.

Об одной писать не хочется, но надо ― раз уж взялась. Красивая, с высоченной свечой-колокольней. Зайдя в темень со света, остановилась в дверях, чтобы дать привыкнуть глазам. Вдруг слева разговор. Слишком громкий в гулком пустом помещении – поневоле пришлось подслушивать. Особенно выделялся жесткий женский голос, два других звучали умоляющим фоном.

– …игрушек во гробу не положено. И одеть надо прилично ― в платье. Платок, покрывало можете купить у нас.

– Но она ― подросток, невинная маленькая девочка. А собаку ей крестный подарил на крещение. Она с ней никогда не расставалась, даже в поездки на каникулах брала.

– Теперь рассталась. Отпевание проходит по общим для всех правилам. Будете заказывать?

– Нет. Мы найдем ЦЕРКОВЬ, ― неожиданно твердо произнес один из голосов.