На дороге

Ан Ма Тэ

На дороге

На дороге

Глава 1. Смеркалось…

Даже не знаю с чего начать… Это обычная проблема – начать так, чтобы заинтриговать, зацепить читателя и плавно-плавно потянуть за собой. Вот и сейчас… В голове почему-то постоянно вертится лермонтовское «Я ехал на перекладных из Тифлиса…» Да, почти что так… Я ехал, и на тот момент находился уже довольно далеко от города. Ранний вечер клонился уже к вечеру зрелому, так что описание времени суток тоже можно было смело заимствовать у другого классика – смеркалось…

* * * * *

Наверное, все писатели так – сначала начинают для души, стремятся поделиться чем-то наболевшим, нужным, сокровенным, вкладывают в произведение всё сердце, и поначалу прёт хорошо. На тебя обращают внимание издательства, о тебе понемногу начинают говорить в обществе, твои акции растут, начинают приходить заработки и тебя постепенно-постепенно переключает с музы на деньги. Хотя почему постепенно? Возможно, даже довольно быстро, тут всё от личности зависит, но так или иначе переключает всё равно. Ты ж писатель, богема. Вставать в семь утра делать зарядку, съедать полезный для здоровья завтрак и ровно в девять садиться за работу это не для нас. Уже. А богемная жизнь требует денег, и немалых, а приступы вдохновения иногда тесно переплетены с приступами тотальной лени, причём лень начинает преобладать, так что… становится не до работы, в общем. Вот так и бывает, что перспективный кадр отползает в небытие, забогемился. Кранты.

А бывает наоборот, окрылённый успехом и деньгами, ты начинаешь писать как танк – напролом и много. В общем, гонишь конвейер. Немногим лучше. Читаешь потом, и самого тошнит, хотя оговорюсь, издательство, и даже читатель бывало, съедает. Муза, существо капризное и волевым усилием на колени её к себе не посадишь. Плохо приручается, зараза. Это как заставить себя заснуть, чем больше стараешься, тем дальше ты ото сна. Как говориться: «не думай о белой обезьяне»…

Вот и надо найти свой путь между богемой и ковейером. А он, надо думать, лежит как раз посередине. А вообще кто его знает, где путь-то этот? Музу долго ждать тяжело, да и сроки поджимают, так что есть лишь одно более-менее верное средство – смена декораций. Хорошо бы улететь куда-нибудь на Таити, и там, в уютном бунгало, под лёгкий шум прибоя, в промежутках между купанием и рыбалкой написать что-нибудь звонкое и невероятно гламурное. Только вот дудки. Нет у меня ни времени, ни денег на Таити, на Черное море ещё может быть, и хватит, но я туда не хочу. Есть у меня своя тихая гавань, куда я еду, когда уже совсем край, вот, где никто не побеспокоит, не отвлечёт, там даже сотовая связь не достанет, очень милое и отдалённое от цивилизации место – сторожка в лесу.

Я вообще-то не очень люблю там бывать, всё-таки я человек городской, привык к комфорту, к удобной мебели, привык, что интернет всегда под рукой и всё такое-остальное. А в сторожке электричества нет, печку надо топить дровами, которые ещё заготовить надо. Далеко, правда, можно не ходить – лес как-никак. Но зато – тишина. И ни одна сво…, то есть личность не побеспокоит, с мысли не собьёт. Дед-лесник не в счёт. Он кроме своей традиционной фразы вообще порой не говорит ничего. – Ну что, Сашка, поумнел? – спрашивает он каждый раз..

– Не, дед, всё некогда. – Отвечаю я.

Дед улыбается, качает головой и отстаёт от меня.

Его даже бывает не видно. И тишина кругом. Короче, для концентрации усилий самое место, а там, глядишь, и муза подгребёт, она блин, такая – нагрянет, когда и без неё уже почти справился. Вот и в тот вечер я, бросив все остальные дела и делишки, загрузив в багажник еды на неделю, матрас, три одеяла (люблю тепло), взяв несколько больших литиевых батарей для ноутбука, ехал по трассе в сторону сторожки. С двух сторон дороги плотной стеной стоял лес, других машин давно уже не было, а день стремительно клонился к концу. Короче говоря, смеркалось.

Это чудо выскочило на дорогу совершенно неожиданно, я едва успел затормозить. В свете фар мелькнуло белое пятно, большие глаза, растопыренные пальцы, всплеск светлых волос.

Тормоз!

Я не почувствовал удара. Или я просто так хотел думать. Она лежала справа от капота моей нивы, как сломанная белая кукла. Вся в белом. Белое в темноте хорошо видно. Если бы не её одежда, то я бы точно не успел среагировать. Наверное, мозг боковым зрением, захватил светлое пятно, за миг до… до столкновения… до удара?

Я стоял посреди дороги и в оцепенении пытался осознать произошедшее.

Вот дерьмо. Ну, да чтоб тебя! Вот непруха. Перспектива сдать книгу в срок моментально отошла в область фантастики. Сейчас я уже не могу точно вспомнить, как я выскочил, как метался вокруг. Слишком резко переключило с размеренной езды на такое вот…

– Спокойно, Павлов, спокойно, – сказал я себе. – Тебя никто не видел. Прыгай за руль и жми на газ. Тебя здесь не было вообще.

Я бросился было в машину, но следующая мысль меня остановила. А что, если на бампере остались следы? А что если он в крови? А что если она ещё живая? Какая-то трезвая частичка сознания задавала мне эти вопросы, тогда как другая часть рассудка истошно орала – За руль! Прочь отсюда!

Если ты сразу не уехал, то потом бывает уже поздно. Ну что ты будешь делать!. Со стоном досады и отчаяния, за эту неизвестно откуда выскочившую дуру, за канувшую в небытие книгу, за неопределённое будущее, которое как пить дать, придётся провести, мотаясь между милицией и судом, я вылез из-за руля и склонился над девчонкой. Она лежала на дороге, лицом вниз, согнув ноги в коленях и подтянув их к груди, а руки были раскинуты в стороны. – Как раненая птица,– пронеслось в моей голове совершенно несвоевременное сравнение, – как раненая птица, которая пыталась взлететь, но не смогла. – Тьфу ты, писатель блин, приучил себя во всём художественные образы видеть… – Сжав зубы от досады, я рассматривал неизвестную.

Белый пиджак, белая блузка, белые колготки, белые же туфли, белая заколка в светлых волосах, и длинная белая юбка. Блин, откуда она здесь в таком наряде? На много километров лес вокруг. Ох, ёлы, мне через десять дней книгу сдавать в издательство… Если ехать в больницу, то с книгой я точно попадаю, к гадалке не ходи. И куда теперь? Что делать-то?!

Может всё-таки дать по газам, и если что, знать ничего не знаю? Я посмотрел на лежащую у моих ног девушку. Блин! Сразу не уехал, теперь уже развернуться стократ труднее. Ладно, посмотрим, что с ней, в больницу так в больницу, может не так всё серьёзно окажется…

Я наклонился и повернул ей голову. Она слегка простонала, потом сложила руки в ладошки и, повернувшись набок, подложила их под голову. Вот-те на. Спать она устраивается, что ли?

– Эй, подруга. – тихонько позвал я, – ты живая или как?

Она что-то невнятно промычала в ответ и сделала попытку устроиться поудобнее. Тьфу ты, блин!

Тут мне всё стало ясно. Она ж пьяная, как сапожник. Фу ты! Прям от сердца отлегло. Пьяная. Ну, вот всё и объясняется. И то, что выскочила как полоумная, и то, что забрела в таком наряде в лес. Люди спьяну и не такие фортеля откалывают. Есть у меня приятель Лёха Квасин, вот уж кто свою фамилию оправдывает полностью. Как сядет квасить, так всё его на пешие прогулки тянет, а поутру, как очнётся где-нибудь вдали от родных стен, так хоть убей, как туда попал, вспомнить не может. Однажды проснулся в краеведческом музее, да не где-нибудь, а прямо в этнографическом зале. Там у нас статуи древних людей некогда населявших наш край, стоят. Выполненны они, на мой взгляд, с излишним пафосом, но школьникам нравится. Мужик, значит, оскалившись с поднятым копьём наизготовку стоит, а женщина евонная вроде как корешки там какие-то в котёл должна была бросать: руки задраны, на небритом лице застыла людоедская сосредоточенность – в общем, хранительница очага и подруга дней суровых. Только со сременем котёл куда-то исчез (людская молва до сих пор грешит на строителей-узбеков, которых нанимали делать ремонт в музее) и осталась эта дама с поднятыми руками, вроде как сейчас вцепится. Вот рядом с этой сладкой парочкой наш Лёха и продрал глазки. Очень мне обидно до сих пор, что я при этом лично не присутствовал. Судя потому, что Лёха потом месяца два на спиртное смотреть не мог, сцена была эффектная. По Квасинским показаниям, тогда уже светло было, а голова его как раз на бывшем месте пропавшего котла и покоилась. Лёхины вопли разбудили сторожа, между прочим, тоже не самого трезвого образа жизни, (из-за специфики профессии, надо полагать) человека. Тот забежал в зал и, увидев метающуюся между статуями фигуру, с перепугу решил, что ожил кто-то из экспонатов. Лёха же увидев сторожа, поначалу тоже подумал, что он из тех, «с копьями». Дело чуть было не кончилось обоюдным сердечным приступом. Мы потом гадали, как Лёха вообще умудрился туда забрести – музей-то закрывается в шесть вечера, а квасить Квасин начал часов в восемь, стартовал с пивка, продолжил с Коляном, затем кто-то ещё подошёл…

Это потом у нас родилась версия:

Лет пять назад, когда наш Лёха ещё в техникуме учился, курсе на третьем, что ли, приключилась у него пламенная любовь со студенткой, то ли исторического, то ли педагогического. Короче, она в музее практику какую-то проходила… Вот и лазил к ней Лёха, когда через служебный вход, когда через окно первого этажа. В тот вечер, по нашей версии, накатило на Лёху «чуйство ностальджи» и полез он в музей в состоянии спиртовой одухотворённости, а там, то-ли окно, то-ли служебный вход по недосмотру незапертым оказался… не известно точно как, но в итоге Лёха туда попал. Такая вот у нас сложилась версия, хотя Лёха клянётся, что и в те времена он до этнографического зала не доходил ни разу. Дело вообще всегда ограничивалось архивной комнатой. В ответ на что и родилось продолжение версии, что не найдя свою любовь по старому адресу, Квасин принялся бродить по музею в надежде разыскать свою Верочку (или Валечку). Дойдя до этнографического зала и увидев «людей», Лёха обрадовался, пошёл общаться и немного погодя уснул со спокойным сердцем и с мыслью, что он теперь не один. Такая вот штука. Кстати, во всей этой истории есть один очень положительный момент – сторож музея пить всё-таки бросил. Совсем. Даже, говорят, заинтересовался историей края и по ночам не спит, а систематизирует архивы… Но такие случаи, скорее исключения, а игры со спиртным часто оканчиваются никому не нужными смертями. Как вот и с этим телом, которое валялось у моих ног. Сегодня пронесло…

Я снова наклонился над белой барышней и уже без церемоний потряс её за плечо. – Пора, красавица, проснись, – крикнул я. Но «красавица» совершенно не спешила открывать «прикрытые негой взоры».

– Вставай, раненых привезли! – снова рявкнул я, и пару раз шлёпнул её по щекам. Белая барышня снова не отреагировала. Я после испуга начинал стремительно впадать в злость. – Вставай, коза! – уже громче крикнул я и только собрался шлёпнуть посерьёзнее, как мне пришла в голову следующая мысль: – а что если она, проснувшись, начнёт орать и буянить? Усмиряй её потом. Нет, пусть уж лучше валяется как есть.

– Хоть целая, и то хорошо, – подумал я, рассматривая её. Значит, тюрьма и суд снова отходят в область псевдореальностей, а на их место возвращается работа над книгой. Ещё побарахтаемся. Сейчас эту лошадь пьяную быстренько доставим в обитаемые места и в сторожку, за работу. Я посмотрел на лежащую девушку – та, как ни в чём не бывало, снова положила ладошки под голову и мирно спала.

– Странно, из леса выскочила, а обувь чистая, и каблучки тоже. – подумал я.

– Странно и то, как она до сюда дошла: в таком состоянии, да ещё на каблучках далеко не утопаешь. Через лес она тоже придти не могда, раз всё такое беленькое. Тут только на машине… А! Ну да, точно – машина. Её кто-то высадил, иначе и быть не может. Наверное, прямо в машине блевать начала, а водила со злости её выкинул, да так и оставил на дороге. – Ладно, плевать, что там, да как было – не моё это дело. Моя задача продолжить свой путь из точки А в точку Б, но для начала надо скинуть это пьяное чучело в первом же удобном месте.

Я решительно взял «красавицу» за шиворот, просунул руку под голову, вторую под ноги, упёрся коленом в землю и рывком встал. Девушка оказалась на удивление лёгкой, да и на ощупь худой.

– Интересно, сколько ж ты выжрала? Тебе, с такими габаритами много и не надо, – приговаривал я, грузя её на заднее сидение. На сидении, она освоилась сразу: поджала ноги и положила ладошки под голову. – Ну, вот и хорошо, – удовлетворённо сказал я, – сейчас доедем до цивилизации, там я положу тебя куда-нибудь на лавочку, ты примешь ту же позу эмбриона, мирно продрыхнешь до утра, и так и не узнаешь, кто был твой благородный спаситель.

Я плюхнулся на водительское место. После перенесённого стресса, я почувствовал слабость, руки слегка дрожали на руле. Уже окончательно стемнело, а до ближайшего населённого пункта надо было ехать километров сорок в обратную сторону. Ёлы, а ещё назад пилить. Потом, в деревне её просто на обочину не скинешь, придётся искать там лавочку, выгружать, а если меня кто-нибудь увидит, то начнутся долгие объяснения… ну и так далее… К тому же ночью эта лошадь пьяная может запросто подхватить воспаление лёгких. Середина сентября уже, как-никак. Днём ничего так, пиджачок поможет, а ночью нет. К тому же неизвестно кто на неё наткнуться, и что с ней сделать может… Тьфу ты, мама дорогая! Надо было сразу уехать, благородный спаситель, твою дивизию… Вот и получай теперь головную боль на свою задницу. Мотайся теперь с пьяной дурой.

Я со злости ударил по рулю. Учит жизнь дурака, учит, да всё без толку. Видать плохой я ученик, ведь знал – если сразу не пройти мимо такой ситуации, то она тебя затянет, засосёт, и придётся тебе хлебать её до конца-до донышка.

Ладно, – решил я, – сегодня пусть дрыхнет в сторожке, а завтра утром, хоть тресни – вывезу её на трассу, дам денег на попутку (плевать уже), и пусть катится на все четыре стороны.

Я облегчённо вздохнул, приняв решение, завёл мотор и продолжил свой путь. За всё это время по трассе так и не проехало ни одной машины.

Подъезжая к сторожке, я оглянулся на заднее сидение. «Белый подарочек» пребывал без изменений в той же позе младенца. По-моему ей вообще, в отличии от меня, было очень хорошо и комфортно. – Позавидуешь поневоле, – пробурчал я, выруливая между ухабов и кочек к дедовской сторожке. Наконец, после того как «ниву» в очередной раз тряхнуло на колдобине, в свете фар показалась избушка.

– С приехаловом вас, уважаемый Александр Ильич, – радуясь, что нелёгкий путь позади, сказал я себе, – вас, кстати, тоже, госпожа Пьяная Лошадь, – обратился я к спящей девице. По понятным причинам не услышав ответа, я пристроил машину возле собачьей будки и вылез наружу. К моему удивлению окна в избушке не горели, да и пёс Силантий не показывался из своей конуры. Странно.

С этим лесником меня ещё отец познакомил. Он иногда заглядывал сюда, не знаю, какие он там с ним решал дела, но надолго никогда не задерживался. Ещё собаку помню, как она подошла ко мне – маленькому, вежливо обнюхала и села возле меня, высунув язык. Не знаю, что за мысль пришла ко мне в детскую голову, но я отчего-то решил, что за этот язык нужно непременно дёрнуть, что я тут же, и сделал со всей детской непосредственностью. Собак от обиды и неожиданности вскочил и громко гавкнул, а я моментально придя в состояние панического ужаса, с плачем бросился в дом, уверенный, что меня сейчас съедят. Никто меня есть, конечно, не собирался, бедный собак сам перепугался моих криков, он вообще был очень добродушный (как мне потом отец сказал), но я, испугавшись тогда своим детским умишком, далее в лес к отцовскому знакомому ездить отказывался. А потом с годами забыл о нём вообще начисто. Вспомнил я о нём совершенно случайно: перебирая старые фотографии и письма после переезда родителей, я наткнулся на старое черно-белое фото, где возле избушки стоят все трое: лесник, папа и собак. А когда меня придавил первый творческий кризис, и понадобилась та самая пресловутая «смена декораций», я и приехал к деду с вопросом: нельзя ли у него остановиться на пару дней… Так оно и поехало. Раз в год, а то и два, я заезжаю сюда. Лесник мне доверяет, даже пристройку мне сделал к избе, так сказать, отдельную комнату. Деду, в общем-то, часто бывает скучно, вот он и изощряется иногда. Хотя, по-моему, на совесть он соорудил тут всё. Даже сосновый стол и полку поставил. Из таких больших деревянных досок. Получилось, конечно, не произведение исскуства, но очень крепко – от этой мебели так и веет надёжностью. Добротно, надолго. Не то, что у меня на квартире, все эти современные выкрутасы. Прикольно, модно, но как-то жидковато, что ли. Немного «ненастояще». А тут этой самой «настоящьностью» всё пропитано. И когда садишься за этот стол, чувствуешь лёгкий хвойный запах, а когда опускаешь руки на поверхность плашки толщиной в пятнадцать сантиметров, то вообще как-будто к природе прикасаешься. Или представляешь себя феодалом в средневековом замке, где всё просто, грубо и очень надёжно. По-настоящему.

Как зовут деда, я подзабыл. Спрашивать во второй раз неудобно, да и человек он простой, с ним можно без лишних светских церемоний. Поэтому я называю его просто – Дед.

И вот его-то в избушке не обнаружилось. Я достал фонарик и посвечивая себе под ноги, подошёл к собачьей будке. Зимой Дед пускает Силантия жить в избу, так что будку можно смело назвать летней квартирой. Там, как и в избушке, своего квартиранта не оказалось. Понятное дело – вместе ушли. Я нагнулся, посветил в будку, просунул туда руку и снял ключ с прибитого изнутри, возле самой крыши собачьей квартиры, гвоздя.

Зайдя в избушку, я огляделся и подошёл к печке. Она была слегка тёплая, значит, Дед ушёл не так давно. На месте не было ружья, палатки и дедовского большого рюкзака. Значит, лесник ушёл в «большой обход». Стало быть, его не будет дня три-четыре. Ладно, тем лучше – спокойнее будет работать. Дед вообще-то ведёт себя очень тихо и мне никогда не мешает, но всё равно, когда ты один, то порой сама мысль о том, что тебе, даже потенциально, помешать никто не может, настраевает на рабочий лад. Что ж, тем лучше, разгружаем багажник, и за работу!

Я вернулся к машине, открыл дверь, и чуть не выругался вслух от нахлынувшей досады. Я ж совсем забыл, что у меня на заднем сидении лежит «лесной подарок», белая пьяная лошадь. Тьфу ты!

Иногда я жалею, что не курю. Самое время сесть рядышком с машиной, на сыру землю, достать папироску и преисполнившись тоскою не торопясь покурить, переваривая свалившуюся на голову печаль. Я глубоко вздохнул, успокаиваясь и снова заглянул в машину – «свалившаяся на голову печаль» лежала в той же позе, и размеренно дышала, не думая просыпаться. – Спокойно, Павлов, спокойно, – сказал я себе, – сначала выгрузи продукты, матрас с одеялами. Потом расчисть место на печи и складируй туда это тело, можешь даже лесниковский зимний тулуп ей постелить, чтоб не застудилась, раз ты такой жалостливый. А если она снова начнёт блевать, то вместо работы над книгой у тебя будет весёлое развлечение с ведром воды и тряпкой. Возможно, под это дело и запоздавшая муза нагрянет. Так что вперёд, и с песней! – С такими вот невесёлыми мыслями, я принялся разгружать багажник. На печи ничего особо расчищать не пришлось, я просто отодвинул в сторону старое дедовское одеяло и поправил овчину, заменявшую леснику матрас. Со вздохом мученика я в очередной раз вернулся к машине, поднял на руки эту девицу, занёс в дом и водрузил на печь. – Помни мою доброту, – пробурчал я, накрывая её тулупом, – сладких снов, мадемуазель.

Что-то в этой девице начало меня слегка настораживать, какая-то маленькая неправильность, некое несоответствие, что ли. Ладно, неважно уже, надо быстрее разложить вещи и приниматься за работу.

Я вошёл в пристройку, поставил ноутбук на «надёжный» стол, положил рядом батареи, банку с молотым кофе, поставил к стене пятилитровую бутыль с питьевой водой (нет у меня особого доверия к дедовскому колодцу), выложил из сумки завёрнутую в бумагу колбасу и пластиковую хлебницу. Плюхнул на деревянную лежанку матрас и одеяла. Так, теперь осталось переодеться и можно приступать.

Часа через три, оторвавшись от компьютера, я завёл будильник «на-пораньше» и стал ложиться спать. В избушке всегда очень хорошо спалось, сон накатывал как мягкое и пушистое снежное облако, слегка придавливая тёплым одеялом. Уже проваливаясь в сонную нирвану, я вдруг понял, что меня насторожило в подобранной на дороге девице – от «пьяной лошади» совершенно не пахло алкоголем.

Глава 2. Вархи

«…Сержант Мак Киркоф, вжавшись в холодную стену пещеры-бункера, размеренно считал секунды. Всего несколькими метрами выше по проходу вархи оживлённо обсуждали особенности недавних баталий и успокаиваться, похоже, не собирались. Ничего. Сержант умел ждать, он был вообще терпеливым парнем, а последние трое суток для него состояли только из терпения.

Не было сна, не было еды, не было отдыха – было только ТЕРПЕНИЕ.

Война между землянами и вархами началась давно, на земно-вархском совете, с исторической фразы представителя вархов – Варха Гот Руота. Речь тогда шла о правах на освоение новой планетарной системы, одна из планет которой была не просто пригодна для жизни, но и своей природой поразительно напоминала как Варх, так и матушку-Землю с её морями, островами, лесами и горами. Сколько существовал Совет, столько раз там дипломаты Союза Вархов и Земной Конфедерации решали спорные вопросы о разделении прав на освоение Новых Пространств. Планеты пригодные для жизни встречались очень редко, но всё же, и в земных и в вархских владениях было по несколько таких жемчужин. То ли вархам так особенно приглянулась новая система с такой красивой планетой, то ли господин Представитель, совершенно повредился рассудком, но историческая фраза, которую он произнёс на Совете, звучала следующим образом: «Надеюсь что земляне, как и вархи полностью отдают себе отчёт в такой самоочевидной вещи, как безусловное духовное и культурное превосходство расы вархов, над расой землян и их доминирующее положение в технической и промышленной сфере. Посему, исходя из этих, всем понятных приоритетов, не требует доказательств утверждение, что именно вархи, в силу своего более высокого положения, достойны, принять данную планетную систему для освоения».

Да, идиотов хватает во все времена. Казус ситуации был в том, что такие вот прения, были не более чем отражением не видных глазу закулисных переговоров, где правителями Земли и Варха и решалось, в чью область влияния отойдут спорные Пространства. И на тот момент уже было принято решение о переходе планетной системы во владения Земной Конфедерации. Дебаты же на Совете служили неким показателем справедливости и демократичности того или иного решения. Задачей дипломатов было вести прения с той установкой, чтобы нация проигравшей стороны не чувствовала себя обиженной и несправедливо обделённой. Заседание таких Советов транслировались в прямом эфире на все Обитаемые Пространства вархов и землян. Поэтому дебаты Представителей имели лишь одну задачу – мягко ввести общественное мнение в нужную точку зрения, без конфликтов и потрясений. Надо ли говорить, что все речи Представителей были заранее расписаны и одобрены. Но, произошёл какой-то сбой и в прямом эфире, и на все Обитаемые Пространства прозвучала та самая фраза Представителя вархов – Варха Гот Руота.

Как знать, если бы верхушка вархского высшего эшелона власти, не теряя ни секунды, немедленно по всем каналам дала бы опровержение и извинения за поведение своего Представителя, возможно бы ситуацию удалось погасить в зародыше. Однако, вархи испытали шок не меньший, чем земляне и не проявили необходимой сноровки и гибкости в критической ситуации. Поэтому драгоценное время было упущено, а потом что-либо делать было уже поздно.

Население Земной Конфедерации всколыхнулось в одночасье. Пока правители обеих сторон приходили в себя, соображая, что теперь делать и как исправлять чудовищный промах, на обитаемых планетах Конфедерации, и на самой матушке-Земле стихийно вспыхнули массовые вархские погромы. Озверевшая толпа не щадила ничего… и никого. Земные власти тоже оказались совершенно не готовы к такому развитию событий, поэтому посольства, дипломатические и торговые представительства вархов оказались один на один с многотысячной обезумевшей толпой. И погибли все до единого. Страшная смерть – быть разорванным озверевшей людской биомассой.

В правительстве Конфедерации чуть было не вспыхнул свой конфликт. Старые политики предлагали ввести военное положение и усмирить обезумевшее гражданское население силой. «Молодая фракция», наоборот ожесточённо настаивала на том, что на этой стадии поздно предпринимать подобные шаги.