Ближе к полудню

Стрекоза отлетает подальше. Чтоб услышать ее ответ, Окен тоже входит в воду.

Стрекоза отлетает еще дальше, будто заманивает.

Она совсем низко висит над водой.

И вдруг под ней что-то булькнуло.

Стрекоза отчаянно заверещала луковыми крылышками и стала уходить под воду.

Лягушка!

А тетушка говорила, что лягушки не могут поймать стрекозу.

Окен опомнился, он бросается на помощь, но под ногами вязко.

– Окен! Утонешь! – это кричит тетушка.

Клубок шерсти катится по земле. Тетушка бежит к воде, хватает мальчика поперек туловища и вытаскивает на берег.

Окен не сопротивляется, плачет:

– Она… ее… съела.

– Кто съел? Кого?

– Лягушка… мою… стрекозу… Убей лягушку!

– Зачем убивать лягушку? – возражает тетушка. – Мошкара, мухи, стрекозы – это ее пища. Лягушки тоже есть хотят.

Окен удивлен. Задумался.

На ногах водоросли. Весь в глине, мокрый.

– Пошли переодеваться, – говорит тетушка.

VI

Мамы нет дома.

Теперь каждый вечер к отцу приезжает Саяк-аке.

Отец берет ружье и отправляется на охоту.

Они охотятся ранним утром.

Когда отец возвращается домой, Окен спит.

Правда, они вместе выгоняют овец на пастбище. Но тогда они оба заняты делом.

Весь день отец с овцами, а вечером является Саяк-аке.

Конечно, Окен не один. Тетушка дома, и ее скучный дядя Айдаркул тоже дома.

Тетушка на кухне.

Справа от нее мешок с мукой, слева – медный таз. Ручка у таза сломана.

Тетушка ситом черпает из мешка муку, просеивает, а отруби сваливает в таз.

Окен глядит на огонь.

На быстрые руки тетушки, на ее сито.

Удивительно! Сетка и согнутая фанера – никакой премудрости, а мука – белая как снег. Вся шелуха остается в сите.

Однажды мама Окена сказала:

– Изобрести бы такой прибор! Посмотришь в него и сразу увидишь, кто из людей плохой, а кто хороший…

И правда, сделать бы для мамы такую машину, она бы тогда меньше огорчалась.

Луна взошла. Окен не любит луну, луна старается заменить солнце, но куда ей? Светло, а холодно. Все цветы, все травинки одного цвета.

Окен побаивается, а вдруг луна победит солнце. Тогда, пожалуй, и отец не найдет дорогу домой, а мама и подавно.

Ей ведь вон сколько ехать! Тысячи километров!

В кошаре фыркают и жуют жвачку овцы.

Лягушки квакуют. И та, противная , что слопала стрекозу, тоже, наверное, квакает.

И вдруг – сразу тишина. На один миг. Но все равно.

Значит, совершилась какая-то тайна.

Значит, она уже есть, и ее нужно найти и разгадать.

Тетушка отложила сито, огонь в очаге поправляет. Песенку запела. Но ее песня остается в юрте.

Окену вдруг захотелось поплакать.

– Тетушка, расскажи, пожалуйста, что-нибудь! – в отчаянии просит Окен.

Сито снова пляшет в руках тетушки.

– Я не умею рассказывать, жеребенок мой. Что знает твоя старая тетушка. Это молодые знают. Много ездят, много видят, много знают.

– Тетушка, а дядя Айдаркул, он твой второй муж, правда?

Окен нарочно задает этот вопрос: он умеет разговорить свою теушку.

– Это не детского ума дело, – серьезно говорит тетушка. – Нехорошо задавать такие вопросы взрослым людям.

– Я не маленький, – жалобно возражает Окен, ниточка разговора вот-вот порвется. – Тетушка, а почему у тебя и у твоего Айдаркула-аке волосы белые, а у меня черные? И у мамы моей, и у отца?

– Ах, жеребенок мой! – откликается тетушка и потихоньку начинает рассказывать о тех временах, когда у нее, волосы были черные, как спина выдры, зубы были белые и крепкие, а лицо было как спелые яблоко. Был у твоей тетушки муж Бекмурза, но он погиб на войне.

“Бекмурзу убили, дяде Айдаркулу-аке руку отрезали – страшная война, – думает про себя Окен. – Дети у тетушки умерли во время войны – страшная война!”

Дядя Айдаркул тоже одинок.

У него есть две дочери, но они замужем, живут в большом городе, а старик любит горы.

Вот и живут они теперь вместе – тетушка и дядя Айдаркул, помогают матери и отцу Окена вести хозяйство.

– Человеку без человека не обойтись, – говорит тетушка. – Люди должны жить вместе.

– А как вы с Айдаркулом-аке узнали, что нужны друг другу? – спрашивает Окен.

Тетушка тихонько смеется, не отвечает.

– Ложись спать, жеребенок мой! А я пойду посмотрю, как там мой старик овец караулит. Молока выпьешь?

Окен крутит головой – нет. Зачем Окену молоко: ведь ягненок уже подрос.

Тетушка уходит.

Теперь Окен один в юрте.

Когда он вырастет и станет как отец, он будет ухаживать за тетушкой и дядей Айдаркулом.

Он будет работать, а они отдыхать.

Кричать на них и наказывать Окен не станет.

Он все время будет им улыбаться, будет рассказывать им веселые истории.

И тогда, наверное, волосы у тетушки и дяди Айдаркула снова станут черные, а их щеки будут как спелые яблоки.

Но когда же приедет мама?

Слезы льются сами.

Вернулась тетушка. Зажгла лампу.

– Что с тобой? Ты плачешь?

– Ма… мама. – только и может выговорить Окен.

– Мама скоро приедет. Может быть, даже завтра, в полдень

– Не утром? – В голосе мальчика надежда.

– Ближе к полудню. Жди.

VII

Он ждет. С самого утра.

Мама приедет ближе к полудню. Долго это или не очень? Время не поймешь. То оно тянется, тянется, и конца ему нет, а то летит, как самолет.

Когда приезжаешь в гости к Саяк-аке, кажется, не успеешь сесть за праздничную скатерть, расстилаемую для гостей, как уже ночь.

А вот когда с дядей Айдаркулом овец пасешь, время тянется, как лошадь, у которой на ногах короткие путы.

Сегодня для Окена все не так, все не этак.

Какие противные чуко5!

Разве можно такими чуко играть в альчики?

А этот надоедливый ягненок: все кричит, кричит. Противный!

Тетушка на кухне процеживает молоко.

– Можно, я сбегаю за холм посмотреть на солнце? – спрашивает Окен. – Может, оно заболело, что-то сегодня медленно идет по небу?

Тетушка гремит посудой. Плохое дело!

Когда посуда грохочет, лучше к тетушке не подходить.

– Тетушка! – несмело зовет Окен.

Она не отвечает. У нее что-то не ладится.

Звякнули ее серебряные украшения для кос.

От этих тяжелых украшений Окен уже пытался освободить ее, – тетушка забрасывает косы с тяжелыми украшениями с плеч за спину и уходит в юрту.

Мальчик плетется следом, но в юрту не заходит, спрашивает с улицы:

– И? Я поднимусь на холм, буду на солнце смотреть.

Тетушка что-то быстро отвечает, но что?

Окен ни словечка не разобрал.

Он идет в овечий загон. Отец осматривает отару.

Сегодня он озабочен и старателен – мама приезжает.

Ему помогает дядя Айдаркул: он хватает овец за ноги и тащит к отцу.

Отец хлопает овцу по спине, осматривает ноги, щупает шею – сколько жиру накопилось.

– Дядя Айдаркул, – спрашивает Окен, – мамины овцы жирные? Мама приедет, я скажу, что вы ее овец хорошо пасли.

– Ай, каралдым6! Хороший каралдым. Умница.

Дядя Айдаркул каждый день говорит Окену эту фразу.

Неужели ничего другог придумать не может?

Ягнят в загоне нет. Их пасет другая бригада.

Председатель колхоза доверил матери Окена и его отцу взрослый скот.

Мама пасет овец лучше мужчин, потому-то она и уехала в большой город. О работе своей там расскажет.

На джайлоо7 не попал только ягненок Окена, да комолая коза вчера принесла двух козлят.

Вон они как прижались к ней, молоко сосут! Ишь, лупоглазая, не дала молока ягненку!

Над горным хребтом поднялась туча.

Но она тут же распалась. Дождя не будет, дорога не испортится.

А ведь солнце уже высоко.

Сколько ему еще до полудня? Не очень много.

А ведь мама приедет ближе к полудню. Тетушка пустых слов не говорит. Ей можно верить.

Чтобы скоротать время, Окен идет к озеру.

Лягушки прыгают из-под ног и прячутся в водоросли.

– Противные обжоры!

Окен все еще не простил им. Такую стрекозу съели!

Мальчик наклоняется над водой.

“Вот он – я!”

Отражение точь-в-точь, но втайне даже от самого себя он немножко сомневается: а вдруг это кто-то другой, живущий в воде, смотрит из-под воды на Окена.

Отражение Окену не очень-то нравится. Кажется, он стал хуже. Понравится ли он маме?

Она, наверное, мчится сейчас в машине.

За этим горным хребтом.

Торопит шофера. Она ведь, наверное, соскучилась все-таки по своему Окену.

Он соскучился. Хоть целый день плачь.

– Окен! Вот где ты, маленький. А я тебя ищу, ищу!

Нет, это не мама. Это Окен говорит маминым голосом.

Ах, как было бы прекрасно – появись она сейчас здесь, на берегу озера.

Окен видит – под навесом сидят Айдаркул-аке и тетушка. Он идет к ним.

– По моему, солнце сегодня задерживается.

– Нет, каралдым, точнее солнца на белом свете ничего нет, – возражает тетушка.

– Но когда же приедет серая машина?

– Какая серая?! – удивляется Айдаркул.

Окену кажется, что над ним смеются.

– Та, в которой уехала мама!

Дядя Айдаркул пожимает плечами.

– Скоро приедет.

А самому все равно.Скучный-прескучный старик.

– Окен, а погяди-ка на первал, —говорит он вдруг.

Мальчик смотрит и ничего не видит. Подбегает к высокому камню, залезает на него.

На перевале пусто. Наверно, машина успела заехать в ложбину. Нет ничего! Дяде Айдаркулу показалось. Он старик, у него слабые глаза.

И вдруг – пыль! По дороге разрастается хвост пыли.

– Вот едет машина! Видите? Машина! – кричит Окен.

Окен прыгает с камня, он готов бежать туда, в горы, Айдаркул держит его.

– Не торпись! Машина все равно резвее тебя.

Это правда. Уже слышен гул мотора.

Машина выскочила на пригорок и катит вниз, к дому.

А если мимо? Окен как тетива натянутого лука.

Машина заворачивает к юрте. Останавливается.

Но где же мама? В машине один шофер.

– Иди с той стороны! – подталкивают его.

– С какой стороны? – От растерянности Окен не знает, что ему теперь надо делать?

Тетушка берет его за руку, ведет к машине.

А ноги у него не идут…

Споткнулся о камешек.

Если бы не тетушка – упал бы.

Теперь Окен видит – в машине на заднем сиденье очень красивая женщина, куда там матери Бакыта!

Строгий черный костюм, платок с огромными алыми розами, белое, как луна, лицо.

Женщина крутит ручки, но никак не может открыть дверцу.

Кто эта женщина?

Почему у нее на глазах слезы, как и на глазах Окена?

Дверца наконец поддается.

Красивая женщина выходит из машины и берет Окена на руки. Она что-то спрашивает, но у Окена нет слов.

Он сжимает руки женщины своими маленькими руками.

Изо всех сил, со всей нежностью.

Ведь это мамины руки.

Эта прекрасная женщина – мама.

Они сидят в юрте. Окен не может отвести от мамы глаз.

Как же это он мог столько дней жить без мамы?

Отец вносит в юрту чемодан, узелки.

Тетушка перебирает новые, привезенные из большого города вещи, восхищается.

А мама и Окен видят только друг друга.

– Алдынга кетейин, ты соскучился?

Алдынга кетейин – “пусть я умру первая” – так говорят киргизские матери своим детям. Так матери любят.

– Мама, мама! Ты теперь никуда никогда не уедешь? Ладно?

– Нет, каралдым!

– Ты будешь теперь со мной?

– Да, каралдым.

– Каждый день?

– Каждый день, каралдым.

Окен тихонько смеется.

Ему несказанно хорошо.

Даже глаза закрыл.

Он так устал сегодня.

– Мама, а уже полдень?

– Полдень, жеребенок мой.

– А ты приехала ближе к полудню? Мама…

Окен открыл глаза, в глазах тревога,

– А если приедет дядя Саяк? Ты не уедешь с ним, как уезжает папа?

– Не понимаю.

Отец громко смеется.

– Мама, ты не поедешь следом за дядей Саяком?

– О нет, жеребенок мой! Мы все будем дома. Будем отца за усы дергать.

Отец смеется громче прежнего.

Мальчик глядит на маму. У него счастливые глаза. Он смеется.

Они все смеются: папа, мама и Окен.

ДЕТСКИЙ ПРАЗДНИК

I

У Эльдара была обыкновенная домашняя мышка.

Он держал ее в клетке из тонкой проволоки, которую смастерил вместе с другом Турдубеком.

Клетка получилась по всем правилам.

Только дверцу приделали сверху, чтобы мышка ненароком не выбралась наружу.

Так у Эльдара нашлось новое занятие.

Подальше от глаз бабушки он держит мышку в чулане Абаша-соседа.

Хотя мышка была малюсенькой, но бабушка при виде ее всегда пугалась, поэтому мальчик выбрал пустующий чулан соседа.

Бабушка говорит, что Абаш приходится им по роду близким человеком.

Года два назад по соседству с ними он построил дом с железной крышей.

Но не живет в нем: чабанствует в горах.

Чабанствует почти постоянно: зимой, весной, летом осенью.

Бабушка говорит, что в доме будут жить его дети, когда подрастут и приедут сюда учиться в школу.

Вот и получается, что пока дом дяди Абаша пустует.

И все же Эльдару нельзя ходить туда без спросу.

Поэтому до пустого чулана соседа он протоптал свою тропинку.

Тропинка начинается у задней укромной калитки их двора, проходит мимо стены глинобитного дувала и ведет к задней калитке дяди Абаша.

Каждый раз, как только Эльдар выходит из калитки, тут же за ним следует дворняжка.

Ей было интересно следить за знакомым мальчиком.

Он туда редко ходит, мало того, иногда дворняжку отгоняет.

Эту территорию огородили со всех сторон специально, чтобы никто из четвероногих не смел там появляться.

А тут был удобный случай попасть туда – следовал за знакомым мальчиком, который сам изволил нарушить общеизвестный запрет.

Однажды старший брат привез ему из леса сову.

Он поймал ее случайно: ставил в лесу силки на куропаток, а попалась сова.

Отпустить же не решился, потому что правое крыло у нее было сильно повреждено.

Когда у Эльдара появилась сова, он поместил ее в том же чулане.

На вопрос, чем лечить подбитое крыло совы, старший брат ответил, что ей просто нужен хороший корм, а рана сама заживет.

И еще сказал, что животные умеют излечивать свои раны.

С тех пор по настоянию Эльдара дома ему давали для кормления совы кусочек мяса.

Мышке временами было хорошо.

Она вдоволь бегала по деревянному дну туда и обратно.

Ее возня сводилась к тому, чтобы искать выход.

Здесь нельзя было оставаться.

Все не так, как раньше. Со всех сторон она закрыта проволочным ограждением.

Проволочки холодные на зуб и их невозможно перегрызть.

Она хотела выбраться отсюда еще потому, что ей становилось плохо, когда приближался человек.

Каждый раз наступало чувство беспокойства, что может случиться с прикосновением человеческих теплых рук?

Тогда теплые руки, обхватив её целиком, подняли в воздух, а потом выпустили в огражденном со всех сторон месте, похожем на норку, где мышке оказалось побегать негде.

Бока этого небольшого, похожего на норку из фанеры помещения, были круглыми, а над головой виднелось отверстие, как выход.

Подняться до него невозможно, не за что было зацепиться, лапки все время соскальзывали.

Это мышка уже знает, и поэтому не старается выйти из единственного выхода отсюда, из этой не нормальной норки.

Еще знает, что здесь нет-нет да падает через верхнее отверстие, будто с неба, что-то съедобное.

Как только оно попадает сюда, то изо всех сил она старательно жует, двигая усиками так поспешно, что туловище дрожит от нетерпения.

Ей часто нестерпимо хочется есть, а достать еды неоткуда, так как проволочная оградка её не выпускает наружу.

Здесь, глотая зернышко за зернышком, она чувствовала себя опять хорошо.

Через некоторое время человеческая теплая рука, схватывала мышку так крепко, что не возможно было пошевелиться.

С этого момента мышке опять становилось не по себе, пока она снова не окажется в огороженном со всех сторон месте.

Другое дело Сова, она больше времени проводит в неподвижном состоянии.

Поврежденное крыло не давало возможности ей двигаться.

Ей казалось, что боль исходит от движения тела.

Постоянная тупая боль при движении заставляла птицу становиться недвижимой.

Летать очень хотелось, но после того случая крыло превратилось в боль и больше ее не слушалось…

В тот день все было как обычно.

Полет, перед ним – зайчонок, словом, все как полагается.

И расчет был точный: она настигла свою жертву на открытом месте между кустарников.

Не успела выпустить когти, как что-то непонятное, вроде травинки, зацепилось о крыло.

Потом с каждым движением затягивало все крепче и крепче, и, в конечном счете, после долгой борьбы сова осталась лежать на земле, распластав то крыло, что зацепилось.

Выпрямилась лишь после того, как в глазах стало темнеть.

Но улететь уже не могла.

Чуть пониже предплечья постоянно болело, и от этого было горячо.

В лесу она не раз слышала шум шагов человека, поэтому теперь приближающееся шуршанье, доносившееся словно из-под земли, сова распознала сразу.

Она следила теперь за тем, как и куда идут эти шаркающие, будто танцующие по земле шаги.

Вот они совсем близко от нее.

До такой степени близко, что каждое касание ног человека о землю заставляло ее вздрагивать.

Силуэт человеческой фигуры сова еле улавливала, она видела перед собой только большую тень.

Ей обязательно надо взлететь!

Больше оставаться тут нельзя, иначе опасно!

Рванулась, но сила тех трав, зацепившись за крыло, ее не выпускала.

И она рухнула на землю.

Снова встрепенулась.

Что это?

Но эта сила еще держит ее.

Страх усиливался.

Растерявшись, стала щелкать клювом: это она, угрожая, отгоняла приближавшуюся тень.

Так она делала, когда не оставалось другого выхода.

Тень двуногого человека не отходила.

Быстро, одним уверенным движением рук человек сжал ее так, что оба крыла сами плотнее прижались к туловищу.

В таком положении сову подняли в воздух.

Травы, зацепившейся за крыло, не стало, но оно ныло не переставая.

Теплые руки человека не отпускали ее и несли куда-то к востоку.

Это длилось долго.

Наконец, теплые руки человека передали ее в другие теплые руки.

Так принесли ее сюда, в это огороженное со всех сторон пространство и посадили на сук.

Когда человеческая тень, оставив ее одну здесь, исчезла, то сова все равно не могла взлететь.

Крыло тупо ныло.

А с одним крылом она не смогла бы удержаться в воздухе.

Поэтому решила переждать, пока исчезнет боль.

В густом лесу, где прежде жила сова, как только ее глаза начинали видеть зорче, а звуки становились глуше, она вылетала из своего укромного местечка поохотиться.

Летит, бывало, взмахивая легкими крыльями, чуть не касаясь листьев низкорослых кустарников, над торчащими пнями.

И вдруг замечает на бегу лесной речушки диких уток, спавших, спрятав нос под крыло.

Нет, они не ее добыча.

Подальше, прижавшись грудью к кустику, тихо подремывают спина к спине косуля с детенышем.

Взмахи крыльев совы бесшумны, словно это веет ветерок.

Она не должна тревожить зря спящих обитателей леса.

Глаза ее зорки.

Видна каждая травинка на земле.

Вот на лысину тропиночки выбежала полевая мышь.

Рядом с ней возится скарабей, двигая свой круглый шар из навоза кудо-то на юг…

А здесь сова не могла совершать свой обычный облет.

Хотя пространство, в котором она находилась, было огорожено со всех сторон, она не теряла надежды вернуться на волю.

Для этого прежде всего надо было взлететь, подняться с этого сука.

А пока она даже этого не могла сделать.

Ее движения сковывала боль, исходящая из крыла.

В ясную для глаза пору она четко видела серую мышку в дальнем углу.

Почему-то та каждый раз находилась за какими-то мелкими квадратиками.

Правда, перед затемнением в глазах мышка просыпалась и тут же принималась проворно бегать, ища себе место.

Сове казалось, что мышка только и знает, что искать себе место.

Бегает по всем углам, шевеля усами, цепляясь зубами о квадратики, пробуя куснуть их.

Однажды, когда в глазах совы стало ясно, из бледного проема в стене появился небольшой четвероногий зверек.

По величине он был с зайца.

Такого зверька сова в лесу не встречала.

Пришелец сразу спрыгнул на пол.

Приземлился умеючи, пружинисто и бесшумно.

Сова повернула голову, что не представляло для нее особого труда, и стала следить, что же будет делать этот неизвестный доселе зверек.

Он двигался бесшумно, на каждом шагу останавливался и, касаясь пуговкой носика до земли, испытующе принюхивался, а подняв голову, втягивал воздух.

Прошел к дальнему углу.

Там, за оградой, умело свернувшись в комочек, спала мышь.

К ней и направился неизвестный зверек.

Приближаясь, он замедлил шаг и через мгновенье, чуть выгнув спину, бросился на мышь.

Бросок был таким молниеносным, что сова еле уловила его взглядом.

Зверек обхватил всеми четырьмя покрытыми шерстью лапками это, казалось, хрупкий предмет с застывшими квадратиками, но тот не поддался зверьку.

И еще заметила сова, что на кончиках лап у зверька высунулись острые прозрачные коготки, которые перехватили этот предмет за твердые квадратики.

Сова поняла, что этот огораждающий мышь хрупкий предмет очень тверд и прочен.

Выдержать такой прыжок, не теряя своей формы, мог только крепкий предмет.

Зверек напал с остервенением.

Сове показалось, что один коготок все же пришелся на ляжку спящей мыши, потому что та вскочила так резко, что ударилась о противоположный угол застывших квадратиков.

Серый зверек набросился на нее с другого угла, при этом норовя накрыть своим покрытым шерстью животом верхнюю площадь застывшей ограды.

Растянувшись, он заработал всеми четырьмя лапками, гоняя смертельно перепуганную мышь, из одного угла в другой.

Тут сова заметила, что у зверька есть еще длинный пушистый хвост, который тоже при удобном случае вступал в охоту.

Бедная мышка от страха заметалась.

Ее то с правого бока, то с левого бока, то с ляжки, то прямо по носу доставали лезвия острых коготков зверька.

Если мышка находила место, где ее не доставали острия коготков, то на помощь приходил пушистый хвост.

Он настигал мышь, двигаясь в воздухе так невесомо и воровато, что та и из укромного места немедленно выскальзывала.

Видно, мышь совсем извелась: она неожиданно пискнула.

Потом пискнула еще, другой, третий раз, и теперь она, пища, бешено бегала из угла в угол.

По совиному расчету, серому зверьку давно, как только случилось первое нападение, надо было отходить.

Ничего пришелец не мог добиться и к тому же грубо нарушал правила охоты зверей.

Это говорило о его беспомощности, неподготовленности и, в конечном счеёте, бесталанности.

Его поведение по отношению к меньшему зверю было бесчестным.

У совы приподнялся загривок, крупные перья разрыхлились.

Сумей она как всегда взлететь, живо схватила бы этого подлого, бессовестного зверька.

От негодования она сделала шаг в сторону, к краю сука, но снова вернулась на прежнее место.

Нет, серый зверек слишком увлекся, ничего не замечает вокруг.

И сова, как умела, защелкала клювом, четко, звонко, издавая такие звуки, будто хворост ломается.

Кошке, обернувшейся на щелканье, застветили из угла, где обычно лежал домашний скарб, два круглых глаза.

Они светились с сука, прислоненного в углу, который она не раз видела, посещая этот заброшенный чулан.

Вспугнувший ее необычный звук повторился.

В нем кошка воспринимала угрозу.

Да, еще раз угроза.

Глядя на светящиеся кругляшки, издававшие странные щелчки, кошка потянулась с кончика передних лап к задним лапам.

И казалось, что это покрывало сползло с проволочного квадратного домика: так тихо она спустилась на пол.

Уже на полу кошка разобралась что на суку действительно кто-то есть и, похоже, не боится кошки, не то так бы не поступил.

Пока можно, решила убежать.

Щелчки все повторялись, все больше ускоряя, шаги кошки.

Наконец вспрыгнула на подоконник, оглянулась последний раз – неизвестный зверь перестал щелкать и не нападал.

Но все равно здесь ей оставаться было нельзя.

II

Однажды Эльдар увидел рядом с клеткой свежие катышки.